Читать книгу Герой пера - Элизабет Вернер - Страница 1

Глава I

Оглавление

В ясный январский день яркие лучи полуденного солнца заливали улицы одного из торговых городов на реке Миссисипи, который с чисто американской быстротой вырос в каких-нибудь двадцать лет. Среди многочисленных зданий, расположенных в некотором отдалении от центра, особенно выделялся большой красивый дом.

В роскошной гостиной, обставленной с солидным комфортом, свойственным всем домам состоятельных американцев, у камина сидела молодая девушка в элегантном дорогом туалете. На вид ей можно было дать лет восемнадцать-двадцать. Пламя камина озаряло красноватым светом ее задумчиво склоненную голову. Темные волосы обрамляли продолговатое матово-бледное личико с правильными чертами и большими черными глазами. Но при всей красоте этого лица ему чего-то недоставало. Оно было слишком серьезным и малоподвижным; в нем не осталось и следа той детской жизнерадостности, которая придает столько очарования молодому существу.

Напротив юной хозяйки сидел господин в безукоризненном визитном костюме. Было что-то общее между молодой девушкой и ее гостем: на лицах обоих застыло одинаковое выражение холодного спокойствия и сознания собственной значительности.

– Отец находит, что мне необходимо попутешествовать по Европе, чтобы закончить свое коммерческое образование, – произнес молодой человек уверенным, солидным голосом. – Я охотно подчиняюсь его желанию, так как поездка обещает быть очень интересной. Сначала я поеду по делам нашей фирмы на два месяца в Нью-Йорк, а затем в марте отправлюсь в Европу. Мое путешествие, вероятно, продлится целый год, так как я собираюсь побывать в Англии, Франции и Германии, а на обратном пути заеду в Швейцарию и Италию. Вернуться сюда я рассчитываю в начале будущей весны.

Хозяйка дома с явным вниманием слушала своего гостя.

– Вам действительно предстоит очень интересная поездка, мистер Алисон, – заметила она. – Мой отец будет очень сожалеть, что не смог повидаться с вами перед вашим отъездом, но состояние его здоровья не позволяет ему вас принять.

– Я тоже крайне огорчен, что не имею возможности лично засвидетельствовать свое почтение мистеру Форесту. Надеюсь, вы не откажетесь передать ему мой прощальный привет?

– Благодарю вас, – ответила молодая девушка, слегка наклонив голову. – В свою очередь прошу вас принять от имени отца и от меня пожелание счастливого пути и благополучного возвращения домой.

Мисс Форест спокойно протянула свою красивую руку Алисону. Он крепко пожал ее и, не выпуская из своей руки, тихо спросил:

– Могу я предложить вам один вопрос, мисс Форест?

Легкая краска появилась на лице молодой девушки и тотчас же исчезла.

– Говорите, мистер Алисон! – ответила она. Молодой человек быстро поднялся и, все еще не выпуская руки мисс Форест, подошел к ней совсем близко.

– Может быть, сейчас неподходящий момент для объяснения, но я знаю, что многие претендуют на вашу руку и сердце, и в мое отсутствие я могу очень много потерять; потому я и решил заговорить о своем чувстве к вам, которое, конечно же, для вас не секрет. Смею ли я надеяться, что вы будете меня ждать и после моего возвращения отдадите мне свою руку?

Алисон начал объяснение в спокойном тоне, но постепенно голос его звучал все более взволнованно, а глаза с тревогой смотрели на девушку, как бы желая предугадать ее ответ. Мисс Форест молча, без тени девичьего смущения, слушала признание Алисона, ничем не показывая, приятно оно ей или нет. Когда он умолк, она подняла на него взор и, нисколько не волнуясь, ясно и твердо сказала:

– Вы прямо спросили меня, мистер Алисон, и я так же прямо отвечу на ваш вопрос. Я знаю о вашей склонности ко мне, ценю ее и сердечно к вам расположена. Когда вы вернетесь, я охотно соглашусь стать вашей женой.

Холодное лицо Алисона вспыхнуло радостью, но молодой человек словно бы стыдился проявления своих чувств и поспешил придать себе прежний невозмутимый вид.

– Ах, мисс Джен, вы делаете меня счастливейшим из смертных! – воскликнул он. – Можно мне сказать мистеру Форесту о моем предложении?

– Нет, нет, – быстро возразила молодая девушка, – я сама поговорю с ним. Вообще мне придется поставить вам, мистер Алисон, одно обязательное условие. Я не могу стать невестой сейчас, когда мой отец находится при смерти. Мой долг – быть неотлучно при нем, а официальное объявление о нашей помолвке заставило бы меня принимать и наносить визиты и вообще тратить много времени на все, что связано с положением невесты. Поэтому я вас очень прошу никому из посторонних ничего не рассказывать. Вернувшись из своей поездки, вы сможете уже не скрывать нашу тайну, а до тех пор должны молчать и не предъявлять на меня никаких жениховских прав. Я этого не хочу.

И в тоне, и в словах невесты было так мало нежности, что лицо Алисона омрачилось.

– Это очень тяжелое условие, Джен, – возразил он. – Надеюсь, по крайней мере, что вы позволите мне отложить путешествие и остаться при вас, так как я опасаюсь, что неотвратимый удар может обрушиться на вас в самом ближайшем будущем.

Молодая девушка слегка вздрогнула и, отрицательно покачав головой, ответила:

– Благодарю вас, но это совершенно излишне. Я знаю, что мне предстоит, но легче перенесу свое горе одна – мне не нужна поддержка. Я настаиваю, чтобы вы из-за меня не откладывали свой отъезд ни на один час и не возвращались ни на один день раньше намеченного срока. Мы увидимся через год, а до тех пор верьте моему слову так же, как я верю вашему.

Джен поднялась с кресла и стала рядом с женихом с таким решительным видом, что Алисон сразу понял: воля его невесты непреклонна, и никакие доводы не заставят мисс Форест изменить свое решение. Да, молодая девушка действительно не нуждалась ни в чьей поддержке!

– Постараюсь доказать вам, Джен, что я уважаю ваши желания, как бы мне ни тяжело было их выполнять, – проговорил Алисон. – Но, отказывая мне в жениховских правах, позвольте хотя бы раз воспользоваться моим первейшим правом.

Джен ничего не ответила, но не сопротивлялась, когда молодой человек заключил ее в объятия и прижал свои губы к ее маленькому рту. Огонь страсти вспыхнул в его глазах; он крепче обнял стан невесты и собирался повторить поцелуй, но она гибким движением выскользнула из его объятий.

– Довольно, Генри! – сказала она. – Не будем усугублять тяжесть расставания. Через год вы открыто назовете меня своей невестой, а до тех пор – полнейшее молчание.

Алисон неохотно отступил на несколько шагов. Холодность мисс Форест отрезвила молодого человека, и его лицо приняло такое же спокойное и надменное выражение, какое было все время у Джен. Он не пожелал вымаливать ласку, в которой ему отказывали.

Быстрые шаги в соседней комнате заставили обоих занять свои прежние места. Когда дверь отворилась, молодая хозяйка уже сидела в кресле у камина и с любезным видом слушала своего гостя, который в почтительной позе расположился напротив нее.

В гостиную вошел пожилой человек с седыми волосами и умными пронзительными глазами. Нескрываемая насмешка мелькнула в его взоре, когда он взглянул на молодую пару.

– Доктор уезжает, мисс Джен, – обратился вошедший к хозяйке дома, – вы хотели переговорить с ним.

Молодая девушка быстро поднялась.

– Простите, мистер Алисон, – сказала она, – мне нужно идти к отцу. Я сообщу ему, что вы придете вечером.

Джен протянула жениху руку. Они обменялись многозначительным рукопожатием и взглядом, в котором было безмолвное спокойное обещание. Молодая девушка еще раз слегка кивнула головой и скрылась за дверью.

Седой господин подошел к Алисону и, положив ему руку на плечо, воскликнул:

– Поздравляю вас!

Молодой человек быстро обернулся.

– С чем? – резко спросил он.

– С помолвкой!

Брови Алисона гневно сдвинулись.

– Если не ошибаюсь, мистер Аткинс, вы позволили себе нас подслушивать?

– Возможно, – с величайшим хладнокровием ответил Аткинс. – Однако должен вам напомнить, Генри, что я не принадлежу к числу посторонних, от которых следует скрывать вашу помолвку.

Лоб молодого человека слегка разгладился.

– Вы, конечно, составляете исключение, мистер Аткинс, – ответил он, – а потому…

– А потому без дальних слов примите мои сердечные поздравления, – прервал его Аткинс. – Однако вы скоро обстряпали это дельце. «Хотите быть моей? Хочу! Прекрасно. Свадьба через год!» Все коротко и ясно, без лишних разговоров и сентиментальных фокусов – вполне во вкусе мисс Джен. Покойная миссис Форест пришла бы в отчаяние от такой помолвки.

На губах Алисона появилась презрительная усмешка.

– Если бы мисс Форест походила на свою мать, я едва ли стал добиваться ее руки! – возразил он.

– Вы правы; миссис Форест была и не в моем вкусе, – подтвердил Аткинс. – Она отличалась сентиментальностью, вечно казалась несчастной, постоянно была больна, склонна к слезам и чувствительным сценам. Одним словом, олицетворяла собой тип настоящей немки и в конце концов умерла от тоски по родине. К счастью, мисс Джен не унаследовала ни одной черты покойной матери. Девушка – вылитый отец!

– Я это знаю, а мистера Фореста никак не упрекнешь в сентиментальности.

– Теперь да, но раньше, мне кажется, она также была ему в некоторой степени свойственна, – возразил Аткинс. – Во всяком случае, у него хватило благоразумия, чтобы сразу же отречься от всего, что здесь считается неуместным. Мистер Форест поселился в Америке восемнадцать лет назад. Видимо, ему сильно не повезло на родине, так как он был страшно предубежден против Германии и всего, что с ней связано. Он обратил свою энергию на то, чтобы освободиться от прежних воспоминаний и стать настоящим американцем – даже переменил фамилию, и из Ферстера превратился в Фореста. К сожалению, его жене была ненавистна Америка, ее все время тянуло к немцам, и на этой почве между супругами происходили частые ссоры. В особенности предметом раздора была мисс Джен, которую отец хотел воспитать американкой, а мать мечтала сделать из нее немку. Когда девочка подросла, она решительно стала на сторону мистера Фореста и разбила этим сердце матери. Да, мне пришлось неоднократно быть свидетелем очень тяжелых сцен. Покой у нас наступил только после того, как миссис Форест скончалась от тоски по родине. Судя по состоянию здоровья мистера Фореста, и он ненамного переживет свою жену. – В последних словах Аткинса уже не было иронии – голос его стал озабоченным.

Алисон молча протянул руку за своей шляпой, лежавшей на столе.

– Как вы уже слышали, мне не позволено отложить свой отъезд, – проговорил он, – к тому же очень важные дела действительно заставляют меня немедленно уехать в Нью-Йорк. Когда случится несчастье, которого мы ожидаем, пожалуйста, не оставляйте мисс Форест: а если появятся какие-либо затруднения из-за наследства, обратитесь к моему отцу – он охотно вам поможет и своим влиянием, и советом. Вообще было бы желательно, чтобы он ознакомился с финансовыми делами будущей невестки, – несколько смущенно добавил молодой человек, тщательно застегивая перчатку и не поднимая глаз на старика.

Во взгляде Аткинса блеснула прежняя насмешка.

– Я вам очень благодарен за желание помочь, – иронически ответил он, – но это лишнее. Согласно завещанию, все финансовые дела мистера Фореста переходят в мои руки, и я сумею поддерживать их в полном порядке. Вам и вашему отцу придется подождать год, и тогда вы узнаете, насколько велико состояние мистера Фореста; ваша жена передаст вам его в виде приданого. Пока могу только сказать в утешение, что мистер Форест очень богат – гораздо богаче, чем вы думаете.

– Мистер Аткинс, вы слишком много себе позволяете, – с негодованием воскликнул Алисон.

– Не понимаю, почему вы сердитесь? – невозмутимым тоном возразил Аткинс. – Разве в моих словах есть что-то обидное? Я просто не считаю вас настолько легкомысленным, чтобы жениться на девушке без денег. Особенно странно это выглядело бы сейчас, когда ваша фирма завязывает торговые связи с Европой. Вам нужен для этого двойной капитал, а вы, Генри, не настолько непрактичны, чтобы из-за романтической истории забыть о столь важном обстоятельстве.

Алисон взглянул на Аткинса, все еще не вполне ему доверяя, а затем ответил:

– Конечно, как участник и будущий директор-распорядитель нашей фирмы при выборе жены я обязан руководствоваться и материальными соображениями, но даю вам слово, что если бы у мисс Форест оказалось состояние меньше предполагаемого мной, я, тем не менее, предпочел бы ее более богатой невесте.

– О, я охотно вам верю, Генри, – с улыбкой заметил Аткинс. – Вы порядком ею увлечены. Меня интересует только, сумеете ли вы растопить лед в сердце нашей прекрасной мисс? Пока она довольно-таки холодна с вами. Однако следует надеяться, что не всегда так будет. Во всяком случае, большое счастье, когда совпадают материальный расчет и влечение сердца, как у вас. Поэтому еще раз от всей души поздравляю.

Оставив мужчин в гостиной, Джен быстро прошла несколько комнат и очутилась в роскошной полутемной спальне отца. Ступая неслышными шагами по толстому ковру, она подошла к постели, на которой лежал мистер Форест. Достаточно было взглянуть на больного, чтобы сразу же стало ясно, откуда у мисс Джен такие строгие, волевые черты лица и вдумчивое, серьезное выражение глаз.

– Мне только что сообщили о приезде доктора, – сказала молодая девушка, – ты говорил с ним с глазу на глаз, а между тем я хотела присутствовать при его визите. Это твое распоряжение, папа?

– Да, дитя мое. Я хотел услышать от него откровенное мнение о своем положении, а твоё присутствие его бы стеснило. Теперь я знаю, что мои дни сочтены – мне осталось жить очень недолго.

Джен опустилась на колени перед постелью отца и, прижав голову к подушкам, вся содрогнулась от беззвучных рыданий.

Больной скорбно смотрел на нее.

– Успокойся, Джен, – проговорил он, – это известие не должно было поразить тебя, точно так же, как и меня; ведь мы оба знали, что наступил мой конец, хотя, быть может, и надеялись на некоторую отсрочку. Во всяком случае, слезами горю не поможешь; не нужно отягчать ими неизбежность вечной разлуки.

– Я не буду! – тихо прошептала молодая девушка, поднимаясь с ковра, и взглянула на отца, уже вполне взяв себя в руки.

Больной улыбнулся горькой улыбкой: ему было бы приятнее, если бы дочь не так поспешно выполнила его просьбу.

– Я хочу поговорить с тобой, дитя мое, – продолжал мистер Форест, – а так как не знаю, смогу ли это сделать в другой раз, – одному Богу известно, долго ли я еще буду в сознании, – то лучше не откладывать разговор. Подойди поближе и выслушай меня!

Джен повиновалась. Она села на край постели и молча ждала, что скажет отец.

– Я могу спокойно тебя оставить, – начал больной, – так как знаю, что ты, несмотря на свою молодость, не нуждаешься ни в опоре, ни в опекунах. Во всех денежных делах положись на Аткинса. Его ироничный ум и презрительное отношение к людям никогда не внушали мне особой симпатии, но за время работы с ним, а это без малого двадцать лет, я убедился, что он – человек в высшей степени порядочный и искренне преданный нашей семье. Аткинс составил себе хорошее состояние и мог бы давно открыть собственное дело, но предпочел не оставлять меня. После моей смерти он будет вести дела так, как при мне, заботясь о твоей выгоде, пока ты не выйдешь замуж, что может произойти очень скоро.

– Папа, – спокойно прервала его дочь, – я должна тебе сообщить, что у меня только что был мистер Алисон. Он сделал мне предложение.

Больной выпрямился: его лицо выразило напряженное ожидание.

– Что же ты ответила? – спросил он.

– Я дала согласие!

– Вот как?! – воскликнул Форест, снова опустив голову на подушки, и замолчал.

Джен с удивлением наклонилась к нему.

– Ты кажется недоволен? – проговорила она. – Я была убеждена, что ты вполне одобришь этот брак.

– Ты знаешь, Джен, что я предоставляю тебе полную свободу в выборе мужа, – ответил больной, – и не хочу оказывать на тебя никакого давления. Это – твое будущее, которое принадлежит только тебе. Я убежден, что ты хорошо обдумала предложение Алисона, прежде Чем дать свое согласие.

– Да, папа, я давно предвидела объяснение Генри и все решила заранее. Я испытываю полное доверие к мистеру Алисону; его семья считается одной из лучших в городе, сам Генри занимает блестящее положение, а в будущем он, безусловно, будет играть выдающуюся роль в коммерческом мире. Разве этого мало для счастливого брака?

– Если, по-твоему, этого достаточно, – тем лучше!

Джен удивленно взглянула на отца. Его тон показался ей странным. Чего же еще можно желать? Партия была во всех отношениях подходящей.

– Ты права, Джен, абсолютно права, – с горькой усмешкой заметил Форест. – Я просто невольно вспомнил свою помолвку с твоей матерью – она была совсем иной. Но ты права. Мистер Алисон обладает всеми качествами, которые ты ценишь в людях; я думаю, вы будете довольны друг другом.

– Надеюсь! – самоуверенно ответила Джен и сообщила отцу, какое условие она поставила своему жениху и на какой срок откладывает свадьбу.

– Вот это прекрасно! – воскликнул Форест. – Выдвинув это условие, ты, сама того не зная, пошла навстречу моим желаниям. Я хочу попросить тебя об одном: мне было бы очень приятно, если бы ты согласилась провести этот год до свадьбы у наших родственников в Германии.

Молодая девушка вскочила со своего места и, не скрывая своего недовольства и даже раздражения, спросила:

– Ты хочешь, чтобы я поехала в Германию?

– Ты не любишь Германию?

– Нет, не люблю, точно так же, как и ты, папа! – холодно ответила Джен. – Я не могу любить страну, которая отравила твою юность, наполнила горечью всю жизнь и наконец изгнала, как преступника. Я никогда не могла простить матери, что она не хотела понять тебя и своей безумной тоской по родине сделала тебя глубоко несчастным человеком.

– Молчи, Джен! – резко остановил ее отец. – Есть вещи, которых ты не понимаешь и никогда не в состоянии будешь понять. Да, твоя мать не всегда со мной соглашалась; да, порой она заставляла меня страдать, но зато я знал с ней часы такого счастья, какое ты никогда не подаришь своему мужу. Впрочем, мистеру Алисону они и не понадобятся!

Джен промолчала. За время болезни отца она привыкла к его непонятной раздражительности и со снисходительностью, которую обычно проявляют по отношению к страдающим людям, покорно перенесла эту вспышку и снова села на край кровати.

– Прости меня, дитя мое! – после короткой паузы извиняющимся голосом проговорил Форест. – Я был неправ. Ты такая, какой мне и хотелось тебя видеть. Я воспитал тебя в определенном духе и не раскаиваюсь в этом. Ты лучше приспособлена для жизненной борьбы, чем твоя слабая нежная мать. Оставим этот разговор – я собирался говорить с тобой о другом. Известно ли тебе, что у тебя был брат?

Джен, с напряженным вниманием слушавшая отца, ответила:

– В раннем детстве, мне кажется, я что-то слышала, но потом о нем больше не вспоминали. Он умер?

Глубокий вздох вырвался из груди больного.

– Может быть, умер, а может быть, – нет, – медленно проговорил он. – Мы так и не смогли ничего о нем узнать. В конце концов я запретил упоминать его имя, твоя мать приходила в полное отчаяние, когда заходила о нем речь, хотя ни на минуту не переставала думать о своем сыне.

С захватывающим интересом слушала Джен больного, низко склонившись над ним. Он схватил ее руку и крепко держал в своей.

– Тебе знакома новая история моей родины, – начал больной, – ты знаешь, что в начале тридцатых годов Германию охватило политическое движение. Как всегда, раньше других на него откликнулось студенчество. Я в то время был двадцатилетним юношей и слушал лекции в университете. Вместе с товарищами я начал бороться за свободу и величие своей родины. Правительство арестовало нас, как преступников, и приговорило к смертной казни. В виде особой милости ее заменили потом двадцатилетним заключением в крепости. Семь лет я просидел там, как тебе известно, а когда, наконец, попал под амнистию, то был уже другим человеком. Заточение сделало из меня – юноши, преисполненного доверия и любви к людям, идеалиста до мозга костей – озлобленное существо, которое не могло забыть бесконечные унижения, которые пришлось пережить в тюрьме.

Форест на минуту остановился, вспоминая ужасы заточения в крепости и ее железный режим.

Джен молча смотрела на отца, боясь нарушить ход его мыслей. Наконец больной снова заговорил:

– Получив свободу, я тут же совершил большую глупость – женился. В моем положении это был безумный шаг. Еще в университете я считался женихом твоей матери; она ждала меня годы, отказавшись от блестящей партии, которая ей представлялась. К тому времени, когда меня выпустили, она была бедной сироткой, жившей из милости у родственников. Этого я не мог перенести. Мы обвенчались, и через год родился твой брат. Мальчик не походил на тебя, – добавил Форест, впиваясь в лицо дочери долгим страдальческим взглядом, – он был блондин с голубыми глазами, как у вашей матери. Мой брак не принес мне большого счастья. Первые годы нашей семейной жизни были еще ужаснее, чем пребывание в крепости. Там я страдал в одиночку, а тут приходилось думать о жене и ребенке, лишенных куска хлеба. Моя карьера, конечно, пропала; все связи с обществом были порваны. Что бы я ни делал, что бы ни предпринимал – перед политическим преступником закрывались все двери. Я выбивался из сил, чтобы обеспечить семью самым необходимым, и вынужден был взяться за низкооплачиваемый труд, не соответствовавший ни моим знаниям, ни общественному положению.

В это время наступил памятный для всех 1848 год, и я почувствовал, что не могу оставаться в стороне от революционного движения, что во мне воскрес былой мечтатель. Оставив жену и ребенка у родственников, я ринулся в самую гущу борьбы.

Ты знаешь, чем она закончилась! Как вождь революционеров я должен был снова попасть в тюрьму, но по счастливой случайности мне удалось избежать ареста, которому подвергся наш комитет. Чтобы избежать вечного заточения, нужно было не терять ни одной минуты, и я решил немедленно бежать в Америку. Брат жены дал мне необходимую сумму денег; возможно, он сделал это из великодушия, а может быть, просто хотел избавиться от беспокойного демагога, позорившего его семью. Однако правительство не дремало, устроив на меня настоящую облаву.

Под чужим именем, загримировав лицо, я отправился с женой и двумя детьми в Гамбург – ты родилась за несколько месяцев до этих событий. Бедное дитя, в очень трудную минуту я впервые прижал тебя к сердцу! Вместе с отцовским поцелуем на твое маленькое личико упали и мои слезы, и боюсь, что они навсегда оставили на нем след. Ты не походила на других детей и уже в самом раннем детстве отличалась необыкновенной серьезностью.

Незадолго до отплытия парохода из Гамбурга мы отправились на пристань, но порознь, чтобы не возбудить подозрений. На некотором расстоянии от меня впереди шла несшая тебя на руках твоя мать, а со мной был твой брат. Внезапно я увидел у самого пароходного трапа одного из шпионов, лицо которого хорошо запомнил; он тоже меня знал и, весьма возможно, специально за мной следил. Заметь он меня, моя гибель была бы неизбежна. Я сразу же принял решение и, сказав сыну, чтобы он поскорее догонял мать, скрылся в густой толпе народа, наводнявшего пристань. Около часа я не решался подняться на пароход, не выпуская из виду сыщика. Наконец он скрылся, и я незаметно прошел.

Еще заранее я предупреждал жену, что могу задержаться на пристани. Она с тревогой меня ждала и радостно кинулась навстречу. Прежде всего она спросила: «А где же мальчик?». Тут я с ужасом узнал, что твой брат не нагнал матери, шедшей в нескольких шагах впереди, а затерялся в толпе. Не помня себя от ужаса, забыв о грозящей опасности, я бросился назад, на берег; везде искал сына, всех о нем расспрашивал, но ничего не выяснил.

Между тем пароход давал гудок за гудком, предупреждая об отплытии. Если бы я остался в Гамбурге разыскивать сына, вы с матерью уехали бы одни через океан – в другую часть света, к чужим, незнакомым людям, и неизбежно бы там погибли. Колебания были недолгими, хотя я дошел до полного отчаяния. Не могу передать тебе мои переживания, когда пришлось вернуться на пароход без мальчика, я видел, как неумолимо увеличивалось расстояние между сушей и морем, знал, что там, на суше, остался совсем одиноким мой маленький сынишка, и не мог прийти к нему на помощь.

По приезде в Нью-Йорк я сразу же написал брату твоей матери, умоляя его разыскать нашего ребенка. Прошло несколько недель, пока письмо попало ему в руки; столько же времени понадобилось и на ответ. Шурин известил меня о том, что, несмотря на самые тщательные поиски во всех направлениях, он не смог напасть на след мальчика, и мой сын исчез для меня навсегда.

Форест остановился, он тяжело дышал; видно было, что этот рассказ причиняет ему большие страдания. Но Джен, склонившись к его изголовью, нетерпеливо ждала продолжения. Ей не приходило в голову избавить отца от излишних волнений, могущих пагубно повлиять на его здоровье. Подобная деликатность была не в обычае и отца, и дочери: если уж этот разговор был необходим, его следовало любой ценой довести до конца.

Отдохнув несколько минут, больной собрался с силами и продолжил свое повествование:

– С этой последней жертвой, то есть с потерей сына, кончились мои несчастья. На американской почве мне сопутствовал необычайный успех во всех делах. В Нью-Йорке я встретился с Аткинсом, занимавшим тогда какую-то незначительную должность. Он оказал мне услугу, вырвав из рук ловких мошенников-аферистов, которые собирались поймать в свои сети неопытного европейца. Мы с Аткинсом быстро пришли к взаимопониманию, и он охотно принял мое предложение переселиться с нами на Запад.

Приехав сюда, мы попали в почти необитаемый лес, и первое жилище, похожее на дом, построили собственными руками. Может быть, ты еще помнишь, что, когда ты была совсем маленькой, я сам обрабатывал наше поле, а мать выполняла всю работу домашней прислуги.

К счастью, так было недолго. В лесу быстро выросла колония, положившая начало большому торговому городу. Земля, приобретенная за гроши, стала неимоверно быстро расти в цене. Я задумал целый ряд деловых предприятий, и все они оказались очень выгодными. Мое стремление к участию в общественной жизни также нашло удовлетворение. Я занял выдающееся положение в обществе, и даже мистер Алисон сочтет за большую честь для себя, если ты согласишься стать его женой.

– Я знаю это, отец, – с гордостью заметила Джен, и на ее юном лице еще отчетливее отразилось сознание собственного достоинства.

Чувствуя, что силы его покидают, Форест торопился закончить свой рассказ.

– Незачем, я думаю, и упоминать о том, что я все время не переставал разыскивать своего сына. Располагая большими средствами, я тратил на это огромные суммы, но тщетно. В конце концов я несколько успокоился – ты заменила мне своего брата, но твоя мать ни на минуту его не забывала. До самой своей кончины она не переставала ждать сына и была уверена, что он жив, хотя я уже давно утратил всякую надежду.

Перед смертью жена взяла с меня обещание, что, похоронив ее, я поеду в Европу и сам займусь розыском нашего мальчика. Я обещал ей, так как недавно попал под амнистию и теперь уже мог вернуться на родину. И действительно собирался заняться приготовлениями к длительному путешествию, но неожиданно меня сразила эта болезнь. Однако страстное желание твоей матери должно быть исполнено. Хотя у меня нет ни малейшей надежды на то, что ты найдешь брата, твой долг – сделать для этого все возможное. Если и твои усилия окажутся напрасными, то у тебя будет, по крайней мере, совесть спокойна, и ты по праву станешь единственной наследницей всего моего состояния.

Потому я и посылаю тебя на Рейн. Убежден, что дядя не откажется тебе помочь, но ты должна внести в поиски инициативу и энергию, которых ему не хватает. Здесь никто не удивится твоему отъезду – все найдут вполне естественным, что ты проводишь год траура по отцу среди его родных. При желании Алисон сможет в конце своего путешествия заехать туда, где ты будешь, чтобы вы обвенчались и вместе вернулись в Америку. Впрочем, я не желаю вмешиваться в твои дела: поступай, как знаешь. У меня к тебе всего одно требование, Джен, и убежден, что ты его выполнишь.

Молодая девушка гордо выпрямилась и торжественно произнесла:

– Даю тебе слово, отец, во что бы то ни стало найти брата, если он только жив. Я не отступлю ни перед чем, и если мне не удастся его увидеть, то я узнаю хотя бы, что с ним произошло после того, как он затерялся в толпе. Я отыщу его след.

Форест сжал руку дочери в своих слабеющих руках. Несколько секунд стояла глубокая тишина.

– Подними шторы, Джен, – послышался вдруг сдавленный голос больного, – я не выношу эту темноту.

Молодая девушка подняла шторы и откинула тяжелые зеленые занавеси. В широкое окно ударили ослепительные солнечные лучи. Форест, приподнявшись, жадно глядел в окно. Перед ним лежал весь город с его многочисленными улицами, площадями и огромными каменными зданиями. Вдали виднелась зеркальная водная гладь, на которой качались речные суда. Еще недавно жизнь этого большого нового города трудно было себе представить без Фореста. Город, во многом обязанный ему своим существованием, стал его родным детищем.

Неожиданно больной судорожно дернулся и как подкошенный упал на подушки. Джен испуганно бросилась к отцу, думая, что повторился один из его болезненных приступов.

– Когда ты приедешь в Германию, – беззвучно прошептал Форест, – поклонись моей родине, поклонись Рейну. Слышишь, Джен? Непременно поклонись Рейну и всей Германии.

– Разве ты любишь свою родину, отец? – спросила молодая девушка. – Ты ведь старался внушить мне ненависть к ней.

Форест молчал несколько секунд; его губы дрожали, и на щеки скатились две крупные, тяжелые слезы.

– Родина принесла мне одно только горе, – с волнением ответил он, немного передохнув. – Меня там преследовали, не давая шагу ступить, затем изгнали, лишив мою семью куска хлеба; здесь же, в Америке, я узнал, что такое свобода. Америка дала мне богатство, славу и почет. Тем не менее, Джен, я не задумываясь отдал бы все эти блага за счастье умереть на берегах Рейна.

Безысходное горе слышалось в этом признании умирающего. Джен испуганно и недоумевающе смотрела на отца. Опять эта проклятая тоска по родине! Она довела до могилы ее мать, а теперь и отец, этот разумный, энергичный, гордый человек, не может от нее избавиться. Он столько лет скрывал свои страдания и только в последний, смертный час открыл ей душу. Джен не понимала этой любви к далекой родине, но чувствовала, что именно она связывала ее родителей, делала их, несмотря на полное несходство характеров, близкими друг другу.

Молодая девушка не отрывала взора от лица больного. Он лежал спокойно, закрыв глаза и крепко сжав губы. Джен знала, что сейчас его нельзя тревожить. Тихими шагами она подошла к окну и опустила шторы. В комнате больного снова воцарились полумрак и тишина.

Герой пера

Подняться наверх