Читать книгу Своей дорогой - Элизабет Вернер - Страница 2

Тем временем экипаж мчался дальше и остановился у подъезда одной из больших гостиниц, по виду которой можно было понять, что здесь останавливались лишь богатые иностранцы. Комнаты барона Вильденроде и его сестры были самыми лучшими и очень дорогими и отличались удобствами, к которым привыкли избалованные гости; в глаза бросалась чрезвычайно дорогая обстановка, но, как это всегда бывает в гостиницах, она была лишена малейшего изящества.

Приехавшие вошли в салон. Цецилия ушла в свою комнату, чтобы снять шляпу и перчатки, а ее брат и гость, разговаривая, вышли на веранду.

Дернбургу можно было дать лет двадцать пять. Его внешность была приятной, но не производила особенного впечатления. Тщедушная, несколько сгорбленная фигура, бледный цвет лица и своеобразный румянец на щеках ясно говорили, что он приехал на солнечные берега Ривьеры для восстановления здоровья. Черты его лица были слишком мягки и нежны для мужчины; та же мягкость выражалась и в мечтательном взгляде темных глаз. Самоуверенности, свойственной богатому наследнику, не было и следа; его манеры были крайне непритязательны, почти робки, и, если бы не его имя, благодаря которому его всюду принимали как почетного гостя, ему грозила бы опасность остаться совершенно незамеченным в обществе.

Внешность барона была полнейшей противоположностью. Оскар фон Вильденроде уже не мог похвалиться молодостью – ему было под сорок. В его высокой фигуре было что-то повелительное, а гордые, правильные черты лица можно было назвать красивыми, несмотря на резкость линий и глубокую складку между бровями, которая придавала ему мрачный оттенок; в темных глазах можно было прочесть лишь холодное спокойствие и наблюдательность, но иногда в них загоралась искорка, указывавшая на страстную, необузданную натуру.

– Надеюсь, вы не серьезно говорите об отъезде? – спросил барон. – По-моему, вам рано уезжать, вы попадете в самый разгар бурь и дождей, которые в нашей Германии удостаиваются названия весны. Всю зиму вы провели в Каире, всего шесть недель живете в Ницце, и вам еще не следует испытывать влияние сурового северного климата, если, конечно, не хотите подвергать опасности только что укрепившееся здоровье.

– Да я и не собираюсь ехать в ближайшие дни, – ответил Дернбург, – но и не могу откладывать возвращения домой на слишком долгое время; я провел на юге больше года, опять чувствую себя совершенно здоровым, и отец настаивает, чтобы я поскорее вернулся в Оденсберг.

– Ваш Оденсберг представляется мне чем-то величественным, – заметил барон. – По властолюбию вашего отца, по-видимому, можно сравнивать с правителем небольшого государства; он ведет себя как неограниченный повелитель.

– Да, но зато на нем лежит много забот и большая ответственность. Вероятно, вы и не подозреваете, что значит руководить такими предприятиями. Нужно обладать железной волей моего отца, чтобы вести такие дела; это исполинская задача.

– Как бы то ни было, это могущество, а могущество это – счастье, – возразил Вильденроде, и глаза его блеснули.

– Может быть, для вас и для моего отца, а я устроен иначе. Я предпочел бы тихую жизнь при самых скромных условиях в одном из райских мест южной Европы, примерно как здесь; но я единственный сын, и когда-нибудь Оденсберг должен перейти ко мне по наследству; о выборе не может быть и речи.

– Какая неблагодарность, Дернбург! Добрая фея с колыбели наделила вас жребием, о котором все мечтают, а вы принимаете его со вздохом.

– Потому что он мне не по плечу, и я чувствую это. Когда я смотрю на отца и думаю, что в будущем мне придется заменить его, то мне становится страшно; мной овладевают уныние и робость, с которыми я совершенно не могу справиться.

– В будущем! – повторил бурой. – Зачем думать о таком далеком времени? Ваш отец здоров и еще полон сил, наконец, ведь он оставит вам хороших помощников в лице своих служащих, прошедших хорошую школу под его руководством. Так вы в самом деле недолго пробудете в Ницце? Жаль! Нам будет недоставать вашего общества.

– «Нам»? – тихо повторил Дернбург. – Вы говорите также и от имени вашей сестры?

– Конечно! Цецилии будет неприятно лишиться своего верного рыцаря. Разумеется, найдутся люди, которые постараются утешить ее. Кстати, знаете, вчера я чуть серьезно не поссорился с Марвиллем из-за того, что предложил вам место в своем экипаже, на которое он наверняка рассчитывал!

Лицо молодого человека омрачилось, и он с раздражением ответил:

– Виконт Марвилль всегда претендует на место возле баронессы и, конечно, с успехом заменит меня.

– Если вы добровольно уступите ему это место, – может быть. До сих пор Цецилия отдавала предпочтение своему соотечественнику-немцу, но, несомненно, что этот любезный француз нравится ей; к тому же отсутствующий всегда оказывается виноват, особенно в глазах молодых девиц.

Барон говорил шутливым тоном, не стараясь придать особенное значение своим словам, как будто вообще считал это дело не особенно серьезным. Тем серьезнее, по-видимому, смотрел на него Дернбург; он ничего не ответил, но было видно, что он борется с самим собой; наконец он заговорил неуверенным тоном и запинаясь:

– Господин фон Вильденроде, я хотел… давно уже… только до сих пор не смел…

Барон посмотрел на него вопросительно. В его глазах выражалась не то насмешка, не то сострадание; этот взгляд, казалось, говорил: «Ты хочешь предложить свои миллионы и «не смеешь» заговорить об этом?». Однако он произнес:

– Говорите, говорите, пожалуйста! Ведь мы не совсем чужие друг другу и, смею надеяться, я имею некоторое право на ваше доверие.

– Может быть, для вас не тайна, что я люблю вашу сестру, – почти робко произнес Дернбург, – но все-таки позвольте мне сказать вам, что обладание Цецилией было бы для меня высшим счастьем и что я сделаю все от меня зависящее, чтобы она также была счастлива. Могу ли я надеяться?

Вильденроде, действительно, нисколько не был удивлен этим признанием; он только многообещающе улыбнулся.

– Об этом вам следует спросить у самой Цецилии. Девушки вообще щепетильны в таких делах, а моя сестрица особенно; очень может быть, что я чересчур снисходителен к ней, а в обществе ее еще больше балуют, в чем вы могли убедиться хотя бы во время сегодняшнего катанья.

– Да, я видел, – удрученным тоном произнес молодой человек, – и именно поэтому у меня не хватало до сих пор мужества заговорить с ней о своей любви.

– В самом деле? В таком случае я считаю своим долгом ободрить вас. Предвидеть решение нашей капризной маленькой принцессы невозможно, но, между нами говоря, я не боюсь, что вы получите отказ.

– Вы думаете? – с восторгом воскликнул Дернбург. – А вы, барон?

– Я с удовольствием буду приветствовать вас как зятя и с полным спокойствием доверю вам судьбу сестры. Ведь мне нужно одно: чтобы эта девочка была любима и счастлива.

– Благодарю вас! – воскликнул Дернбург. – Я невыразимо счастлив уже тем, что вы согласны и подаете мне надежду на успех, а теперь…

– Вы хотели бы услышать согласие и из других уст? – со смехом докончил Вильденроде. – Я с удовольствием доставлю вам случай объясниться, но вы должны сами добиться согласия сестры: я предоставляю ей полную свободу. Надеюсь, мое предположение придало вам некоторую храбрость; попытайтесь же, милый Эрих!

Барон дружески кивнул головой миллионеру и вышел. Дернбург вернулся в салон, и его взгляд остановился на массе цветов, принесенных лакеем из экипажа. Да, действительно, Цецилия Вильденроде избалована вниманием общества. Как осыпали ее сегодня цветами и комплиментами! У нее был огромный выбор поклонников; имел ли он, Дернбург, основание надеяться, что она выберет именно его? Он мог предложить Цецилии богатство, но ведь она сама была богата – поведение ее брата не позволяло сомневаться в этом; кроме того, она происходит из старинного дворянского рода и представляет, по крайней мере, не менее выгодную партию, чем он.

По лицу молодого человека было ясно видно, что, несмотря на поощрение барона, он боится предстоящего объяснения.

Тем временем Вильденроде прошел в комнату сестры. Цецилия стояла перед зеркалом и, когда он вошел, слегка обернулась.

– Ах, это ты, Оскар? Я сейчас приду, только воткну цветок в волосы.

Барон взглянул на роскошный букет бледно-желтых роз, лежавший на туалетном столике перед Цецилией, и спросил:

– Эти цветы ты получила от Дернбурга?

– Да, он подарил мне их сегодня перед катанием.

– Хорошо, укрась ими волосы.

– Это я сделала бы и без твоего милостивого разрешения, потому что они красивее всех других, – рассмеялась Цецилия и, вытащив из букета одну из роз, необыкновенно грациозным движением поднесла ее к волосам.

Стройная девятнадцатилетняя девушка была совершенно не похожа на брата; на первый взгляд у них только и было общего, что темный цвет волос и глаз, в остальном же ни одна черточка не указывала на их кровное родство.

Цецилия относилась к тем девушкам, которые производят неизгладимое впечатление на мужчин. Черты ее лица были не такими правильными, как у брата, но они обладали неотразимой прелестью; совершенно черные, необычайно густые волосы, зачесанные по последней моде, и смуглый, матовый цвет кожи никак не напоминали о ее германском происхождении; из-под черных ресниц влажно блестели темные глаза, казавшиеся загадкой всем, кто заглядывал в них поглубже. Это не были глаза только что расцветшей девушки; в их темной глубине тоже тлела искра, готовая разгореться в яркое пламя, и в них было то же пылкое, страстное выражение, которое скрывалось у Оскара под кажущейся холодностью. Только в этом заключалось сходство между братом и сестрой, но то было роковое сходство.

На Цецилии было то же шелковое платье, в котором она ездила на корсо; к груди она приколола несколько полураспустившихся бутонов, а в темные волосы воткнула совершенно распустившуюся розу. В этом душистом украшении она была прелестна, и взгляд брата с видимым удовольствием остановился на ней.

– Цецилия, – понизив голос, заговорил он, – Эрих Дернбург предлагает тебе кое-что поважнее роз – свою руку. Он только что говорил со мной, и сейчас хочет объясниться и с тобой.

Молодая девушка приняла это известие без малейших признаков удивления и равнодушно спросила:

– Уже?

– Уже! Я давно ждал этого, и Дернбург давно был намерен объясниться, но, должно быть, ты мало поощряла его.

Между бровями Цецилии образовалась морщинка, и она воскликнула:

– Если бы только он не был так ужасно скучен!

– Цецилия, ты знаешь, как я желаю этого союза, и, надеюсь, что ты будешь вести себя соответственно этому желанию.

Слова барона звучали весьма жестко и, казалось, не допускали возражения сестры; она нетерпеливым движением отодвинула в сторону остальные розы.

– Но почему же я должна выйти именно за Дернбурга? Виконт Марвилль гораздо красивее, гораздо приятнее…

– Но и не помышляет о том, чтобы сделать тебе предложение, так же, как и все другие твои поклонники, – перебил ее Вильденроде. – В этом ты можешь положиться на меня: я прекрасно знаю всех этих господ. Брак с Дернбургом укрепит за тобой блестящее положение в свете: Дернбург очень богат.

– Что же из этого? Мы тоже богаты.

– Нет! – коротко и резко ответил барон, – мы не богаты! Я вынужден сказать тебе это для того, чтобы ты из-за каприза или ребячества не погубила своего будущего. Я вполне убежден, что ты примешь предложение Дернбурга.

Цецилия полуиспуганно, полунедоверчиво смотрела на брата; но, очевидно, она привыкла подчиняться его авторитету, а потому не пыталась более противоречить.

– Как будто я посмею сказать «нет», когда мой строгий, братец велит сказать «да»? – ответила она, надув губы. – Только пусть Дернбург не воображает, что я стану жить с ним в его скучном Оденсберге! Жить среди орды рабочих, вблизи заводов с их пылью и копотью! Мне делается страшно даже при одной мысли об этом.

– Это все устроится. Ты не имеешь никакого понятия о том, что значит быть владельцем оденсбергских заводов и какое положение в свете ты займешь как жена Эриха; когда ты уяснишь себе это, то поблагодаришь меня за мой выбор. Однако пойдем: не будем заставлять долго ждать твоего будущего супруга.

Барон взял сестру под руку и повел ее в салон, где их ждал обеспокоенный Дернбург. Барон не подал вида, что заметил это, и завел непринужденный разговор с ним и сестрой о катании по корсо и небольших приключениях, происшедших за день; наконец ему пришло в голову полюбоваться солнечным закатом; он вышел на веранду, как будто нечаянно запер за собой стеклянную дверь и таким образом дал молодым людям возможность остаться с глазу на глаз.

– Здесь как на цветочном рынке! – со смехом воскликнула Цецилия, указывая на заваленный цветами стол. – Франсуа, разумеется, постарался как можно безвкуснее нагромоздить их друг на друга; придется самой заняться этим. Не поможете ли мне?

Она поставила букеты в вазы, а остальными принялась украшать камин. Дернбург помогал ей, но оказался очень неловким, так как его глаза неотрывно следили за стройной фигурой девушки в блестящем платье и пышной розой в темных волосах. Он с первого взгляда узнал, что она приколола его цветы, и счастливая улыбка появилась на его губах. «Не сделал ли ей брат хоть какого-нибудь намека?» – подумал он. – Но нет, она держалась непринужденно, ее шаловливое обращение с ним ничем не отличалось от обычного, она весело смеялась над его рассеянностью, – не может быть, чтобы она уже знала о его предложении!

Действительно, в Цецилии не было и следа милой застенчивости и смущения молодой девушки, готовящейся услышать решительный вопрос из уст мужчины; ей и в голову не приходило смотреть на дело серьезно. Ей шел двадцатый год; в кругу, к которому она принадлежала, молодые девушки всегда выходят замуж в этом возрасте, или, скорее, их выдают замуж, так как обычно за них решают родители; она ровно ничего не имела против замужества вообще. Ей казалась весьма заманчивой свобода, которой пользуется замужняя женщина, ей хотелось приобрести право самостоятельно выбирать туалеты и пользоваться прочими прелестями, хотелось выйти из-под власти брата, который бывал иногда настоящим деспотом, только… виконт Марвилль казался ей несравненно более пылким и любезным, чем этот Дернбург, не обладавший даже дворянским титулом! Собственно говоря, она находила возмутительным факт, что баронессе Вильденроде придется носить простую мещанскую фамилию.

Девушка взяла последний букет, как вдруг услышала свое имя, произнесенное почти шепотом, но с глубокой нежностью: «Цецилия!». Она обернулась и взглянула на стоявшего рядом Эриха; он продолжал тем же тоном:

– Ваши глаза и мысли заняты только цветами; неужели у вас нет ни одного взгляда для меня?

– А вы так нуждаетесь в моем взгляде? – кокетливо спросила Цецилия.

– О, как нуждаюсь! Он должен придать мне мужества для одного признания. Согласны ли вы выслушать меня?

– Какой торжественный тон! Разве то, что вы хотите сказать, так уж важно?

– Я прошу вас подарить мне счастье всей моей жизни! Я люблю вас, Цецилия, полюбил с первого дня, когда увидел! Вы должны были уже давно заметить мою любовь, догадаться… но вы всегда окружены поклонниками и так редко давали мне повод надеяться. Теперь срок моего отъезда приближается, и я не в силах уехать, не узнав своей судьбы. Хотите ли вы быть моей, Цецилия? Я все положу к вашим ногам, буду исполнять каждое ваше желание, всю жизнь буду носить вас на руках! Скажите только слово, одно единственное слово, которое дало бы мне надежду, но не говорите «нет», потому что этого я не переживу!

Дернбург схватил руку девушки, его лицо покрылось яркой краской, голос дрожал от сильного волнения. Это признание нельзя было назвать бурным и страстным, но в каждом слове слышались глубокая любовь и нежность. Цецилия, которой уже многие говорили о любви, но которой был совершенно незнаком такой тон, слушала не то с изумлением, не то с любопытством. Она никак не ожидала такого объяснения от своего тихого, робкого поклонника; он продолжал умолять еще нежнее, еще настойчивее, и наконец желанное «да» слетело с ее губ, правда, несколько нерешительно, но добровольно.

В избытке счастья Дернбург хотел заключить свою невесту в объятия, но она отскочила назад; это было бессознательное движение испуга, почти отвращения; оно, по всей вероятности, оскорбило бы и охладило бы всякого другого, но Эрих увидел в нем лишь милую стыдливость девушки и тихо сказал, ласково удерживая ее руки в своих:

– Цецилия, если бы ты знала, как я люблю тебя!

Голос Дернбурга был так нежен, что не мог не произвести впечатления на Цецилию; она только теперь сообразила, что не может отказать жениху в его праве.

– Ну, значит, и мне придется немножко любить тебя, Эрих! – сказала она с восхитительной улыбкой и позволила ему обнять себя и поцеловать.

Вильденроде продолжал стоять на веранде и обернулся только тогда, когда парочка подошла к нему. Дернбург, сияя гордостью и счастьем, представил ему свою невесту и принял поздравление своего будущего шурина, который обнял сначала сестру, а потом и его.

Веял теплый весенний ветерок; ослепительный блеск дня уже поблек, уступая место тому чудному теплому сиянию, которое можно наблюдать только на юге во время заката солнца; город и окружающие возвышенности точно светились в красных лучах, морские волны вздымались и плескались, как расплавленное золото; розовый туман заволакивал горы вдали, а кровавый солнечный диск опускался все ниже и наконец исчез за горизонтом.

Эрих обвил рукой талию невесты и стал нашептывать ей на ухо тысячи нежностей. Будущее с любимой девушкой представлялось ему таким же ясным и золотистым, как прекрасный мир, расстилавшийся перед ним. Вильденроде стоял отвернувшись; из его груди вырвался глубокий вздох и он чуть слышно прошептал с торжествующим блеском в глазах:

– Наконец-то!