Читать книгу Новейшие истории повседневности. Когда проза и стихи переплетаются… - Елизавета Баюшева - Страница 4

– «Космополитен», пожалуйста! – крикнула Линда.

За барной стойкой толпились мужчины и женщины с друзьями, с коллегами, с коллегами друзей, парами, одинокие и очень одинокие. Линда была из последней категории и не собиралась менять свой статус.

Очень одинокие – это очень свободные и гармоничные люди. Особенно когда эти люди женщины, и особенно, когда эти женщины обожают книги. У Линды была своя философия. И мужчины редко могли философствовать лучше, чем она, а потому были ей неинтересны.

– Ваш «Космополитен», – раздался голос рядом с Линдой, и она увидела рядом мужчину лет тридцати – тридцати пяти. Это был не официант.

– Я в ужасном настроении сегодня, возможно, надвигается ПМС, я не знаю, я пришла сюда не знакомиться, платья с глубоким декольте я ношу даже дома и даже в полной темноте, шпильки пришлось надеть под платье, потому что я люблю красивые туфли. И еще я люблю сидеть за барной стойкой одна, и это совершенно ничего не значит, – выпалила Линда и сделала маленький глоток.

Коктейль был великолепен.

Странное впечатление производят на мужчин очень одинокие женщины, которые не скрывают и не бояться своего одиночества. Мужчина завис на несколько секунд, и было ощущение, что он услышал, что планета завертелась в обратном направлении и всем землянам нужно срочно перебираться на Марс. Линда успела ответить на сообщение в ватсап прежде, чем услышала:

– Ну что ж, тогда я почитаю Пастернака, пока вы будете наслаждаться коктейлем и своим ужасным настроением, – ответил мужчина и сел на соседний с Линдой стул. – Кстати, как вам Пастернак?

– «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела» – в этом есть что-то близкое моему сердцу, в отличие от «Доктора Живаго», которого вы держите в руках, – ответила Линда, пытаясь вспомнить, о чем было это произведение. Но так и не смогла.

– Борис, – представился мужчина.

– Я помню, как зовут автора «Доктора», – окончательно отрезала Линда, надеясь, что мужчина наконец поймет, что она не настроена ни на какое общение, даже на тему поэзии и свечей.

«Космополитен» сегодня превосходил все ожидания. Он был лучше любимого игристого, ароматнее утреннего ромашкового чая, терпче горячего имбирного напитка, а эта оливка… ее даже не с чем было сравнить. Линда пыталась больше ни о чем не думать, играла музыка, но сегодня ей не хотелось танцевать. Ей было идеально комфортно в красивом платье на высоком барном стуле.

Она разглядывала коктейли, расставленные на стойке и ожидающие своих заказчиков, яркие бутылки с алкоголем, блестящие рюмки и фужеры, людей, толпящихся вокруг стойки и столиков, ловила взгляды, отсекала взгляды, улыбалась, глядя на двигающуюся в такт музыке толпу, официантов, охранников…

О чем писал Пастернак? Линда закрыла глаза и даже вздрогнула, пытаясь припомнить хоть что-то из школьной программы.

В памяти всплывали отрывки из «Войны и мир», о чем-то разглагольствовал нигилист Базаров из Тургеневского романа «Отцы и дети», по-прежнему тревожило душу письмо Татьяны Лариной к Онегину, и Аннушка уже совершенно точно купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже уже его разлила. Многих героев Линда пролистнула в своей памяти, но никакого доктора Живаго припомнить не могла.

– Черт! – сказала она, обращаясь к сидевшему рядом мужчине. – Кажется, ваш Пастернак собирается испортить мне потрясающий вечер!

– Пастернак вряд ли, он давно мертв, а вот я все еще могу вам подпортить пару-тройку часов этого вечера, – ответил мужчина.

Кажется, Борис. Мужчина – Борис, Пастернак – Борис, в голове у Линды окончательно перемешались все отцы, дети и Наташа Ростова.

– Вы реально читаете за барной стойкой? – спросила Линда. – Реально Пастернака?

– Сегодня – да, это реально Пастернак. В прошлую субботу это был Герман Гессе с его эксцентричной «Игрой в бисер», а начало мая я проводил с Александром Беляевым и его «Человеком-амфибией».

– Никогда не любила двух последних.

Борис громко засмеялся.

– Двух последних… – повторил он, смеясь. – Я не любил ни двух последних, ни двух самых первых, ни сотни тех, что были где-то в середине. Я ненавидел читать со школы. Учительница по литературе говорила, что я самый безнадежный из всех, кого она встречала.

– И что же случилось? Озарение, вдохновение после прочтения, или вы до сих пор отвечаете урок ненавистной Марь Ванне?

Борис закрыл книгу, заложив место чтения красивой закладкой с изображением девушки с корзинкой полной книг.

– Вдохновение пришло, постояло и ушло, как говорится, – сказал Борис, – а Алевтине Эдмундовне я теперь очень благодарен. За уроки, которые я искренне не понимал, но всегда хотел понять. Понадобилось несколько лет, чтобы убедиться, что где, если не в книгах, можно найти ответ на любой вопрос.

– И много вопросов освятили вам книги? – спросила Линда, поняв, что у «Космополитена» и его восхитительной оливки в этот вечер появился серьезный конкурент.

– Я не считал, – ответил Борис. – Но всякий раз, когда я начинаю ничего не понимать в этой жизни, я начинаю новую книгу, интуитивно выбрав ее просто по названию, я замечаю: в тексте есть то, что мне нужно. Иногда это всего одна строчка, одно короткое предложение, но в нем есть всё.

– Странно, – тихо сказала Линда. – Я тоже ничего не понимаю сейчас.

Борис засмеялся.

Линда смотрела на него и не могла разгадать этого Лжепастернака. Видимо, человек очень много знает и что-то явно пытается ей сказать. Ей было интересно с самого начала, когда она просто увидела книгу за барной стойкой, сейчас этот интерес сменился желанием разгадать посыл.

Основное правило: в схватке чувств и эмоций, не забудь про здравый смысл.

– Еще «Космоплитен»? – спросил Борис.

– Пожалуй, да, – ответила Линда. – Вы можете меня угостить, если хотите. Если не хотите…

– Хочу, – оборвал Линду Лжепастернак и заказал два коктейля.

Дальше, наверное, вечер продолжался. Наверное, барная стойка все так же гудела, люди заказывали коктейли, смеялись, где-то периодически сотовые телефоны пытались перебить своими гудками всеобщую коммуникацию, музыка сменялась по мановению диджейского пульта, красивые тела извивались в невероятном танце… Линда помнила эти картинки, она всегда замечала детали.

– Пастернак безумно любил Грузию, переводил Шекспира, целых десять лет работал над «Доктором Живаго», в детстве падал с лошади, хромал и безумно стеснялся своей хромоты, общался с художниками Левитаном и Поленовым, конфликтовал с Есениным, – как самая любимая музыка, раздавался над барной стойкой голос Бориса.

Линда вспоминала Наташу Ростову и ее первый бал, Анну Каренину в черном бархатном платье, Раскольникова в круглой циммермановской шляпе…

Где-то далеко за полночь Борис ответил на звонок и сказал, что ему пора.

– Жена? – спросила Линда, нарушая собственные правила посещения клубов в одиночку.

– Дочь, – ответил Борис, улыбаясь. – Она закончила смену и собирается ехать домой. Она работает официанткой в этом клубе. Кстати, сказала, что у вас шикарные босоножки.

– У девочки хороший вкус, – ответила Линда, разглядывая свои лаковые мюли, пытаясь скрыть удивление от вечера, Бориса, его Пастернака и комплимента от незнакомой официантки.

– Приедается все. Лишь тебе не дано примелькаться, – почти пропел Борис, застегивая свой шикарный твидовый пиджак.

– Пастернак уходил так? – спросила Линда и уже хотела спросить что-то еще, но тут к ним подошла молодая девочка лет восемнадцати-девятнадцати.

– Пап, ты идешь? – спросила девочка.

– Спокойной ночи, Линда, – крикнул Борис, убегая.

Они ушли. Линда не смотрела им вслед. Ей было неинтересно смотреть на их удаляющиеся спины, и ей было абсолютно все равно, оглянется Борис или нет. А потому она не видела, как, уходя, Борис ловко поставил томик Пастернака на книжную полку, расположенную рядом с гардеробом.

Когда он уехал, ей показалось, что стало тихо во всем баре, и даже в меньшем количестве стали произноситься тосты и неприличные шутки. Линда улыбалась так широко, как будто ей только что сделали предложение на миллион долларов, как будто сам Пастернак провел с ней этот вечер и даже написал о ней стихи. Посидев за баром еще минут двадцать, Линда наконец вышла из шумного заведения и вызвала такси. На улице было столько тишины и воздуха. Сев в машину, Линда спросила:

– Могу я прочитать вам одно стихотворение?

– Можете, – ответил водитель, удивленно посмотрев на нее в зеркало.

– Кто-то разбудит меня на рассвете,

Но только не ты.

Кто-то зажжет все огни на планете, уронит к ногам цветы.

Кто-то попросит бушующий ветер пока помолчать.

И будет молиться на эти ресницы,

От страха дрожать.

Кто-то напишет нежные строчки, чтобы всю ночь повторять.

Кто-то, не ты, а случайный прохожий, просто захочет обнять.

Не для тебя буду я улыбаться и видеть счастливые сны.

Кто-то другой сохранит это счастье. Кто-то, но только не ты.

И не с тобой, и не для тебя, и не тобой я живу…

Кто-то другой есть у меня, кого-то другого люблю.

Линда замолчала.

– Здорово! Даже спасибо! – воскликнул водитель, улыбаясь. – Это лучшее, что я слышал за этот день.

– Автор Линда Миронова, – ответила Линда.

– Впервые слышу о такой, – водитель почти подъехал к ее дому, оставался всего один перекресток.

– Она не так известна, как Пастернак, но пишет уже давно. И любит Грузию, и переводила Шекспира когда-то, – голос Линды постепенно сошел на нет и растворился в шуме проезжающих мимо автомобилей.

Утром, выпив две чашки чая, черного и зеленого, Линда подошла к шкафу, достала небольшую книгу в яркой полосатой обложке, на которой было написано: «Миронова Линда. Мечты об идеальном. Стихи и проза».

Она достала пергаментную бумагу, завернула в нее книгу и вызвала курьера.

Надпись на пергаменте гласила: «Бару Total Vinil от Мироновой Линды на случай, если закончится Пастернак».