Читать книгу Ночь богов. Книга 2: Тропы незримых - Елизавета Дворецкая - Страница 3

С самого утра на Волчий остров явился княжеский паробок по имени Ячмень – от имени хазар пригласить Лютомера вести переговоры о выкупе. Но застал он там только дядьку Хортогостя, руководившего упражнениями младших.

– Варги нету дома, да и волхва в лесу – нет тут никого, ступай себе, – неприветливо буркнул он.

– А где же варга?

– Много знать хочешь – любопытные долго не живут.

Знатный хазарский гость и его доблестный племянник могли бы обидеться, если бы узнали, как мало Лютомер сейчас о них думал и какой ничтожной особе предпочел целиком уделить свое внимание, время и силы. Хортомил, которого он еще вчера послал на займище Просима искать Галицу, там ее не обнаружил. Лютомер его неудаче не слишком удивился – найти ее у свекра было бы слишком просто. А чем дальше он раздумывал над этим делом, тем яснее становилось, что все здесь далеко не просто, а, наоборот, гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд.

Займище, где жил со своими немногочисленными домочадцами старый бортник, находилось не слишком далеко, и Лютомер пошел пешком. Ходьба его не утомляла, да и разница во времени мало что решала. Сейчас главным было встать на след.

И след действительно имелся. Лютомер умел даже в человеческом облике брать след по запаху, как это делают волки и собаки, но он умел и другое, причем на это другое умение полагался больше. Он умел видеть память вещей, а ведь тропинка и деревья по ее сторонам тоже помнят, кто мимо них проходил. Настроившись внутренне на образ Галицы, Лютомер так отчетливо ощущал ее присутствие, словно она шла впереди и он все время видел ее спину. Она проходила тут совсем недавно, чуть больше суток назад. Вчера на рассвете, когда они с Лютавой и бойниками выходили с Ратибоева займища на поиски хазар, а несчастный Плакун мчался к ним, везя за пазухой свою смерть, она, сотворившая эту смерть, шла вот этой тропой, в другую сторону от Ратиславля. Может быть, она все-таки на займище, просто Хортомил не сумел ее найти? Ведь она вмиг сумела спрятать Хвалиса так надежно, что его не нашла даже Лютава, – обмануть и отвести глаза простым бойникам ей удалось бы еще легче… Если они не ошибаются и она дйствительно умеет гораздо больше, чем они раньше думали.

Но найти Галицу и тем более Хвалиса на Просимовом займище Лютомер не рассчитывал. Чутье ему подсказывало, что простые решения здесь не помогут. Чтобы взять след зверя, нужно прийти на место, где он точно был. А что этим местом станет займище Просима, где обитает семья покойного мужа Галицы, Лютомер не сомневался.

Быстрым и неслышным «волчьим» шагом он шел по тропке, не спуская «внутренних глаз» с образа Галицы, и пытался вспомнить и собрать в кучу все, что он о ней знает. А это оказалось не так легко. Ведь никто и никогда раньше не обращал на нее особого внимания. Она была как воротный столб, мимо которого каждый день проходишь по десять раз и не замечаешь, пока однажды он вдруг не кинется тебе наперерез и не вдарит по лбу!

Ее мать, Северянка, жила в Ратиславле холопкой и тоже имела славу знахарки. От кого она родила дочь, никто не задавался вопросом – ну, погуляла девка на Купалу как следует, так оно богами и задумано. Имело значение только то, что молоко у Северянки еще не кончилось, когда княжеская рабыня-хвалиска родила очередного младенца. Это был ее третий ребенок: двое первых умерли новорожденными, и с третьим, как все думали, будет то же. Но то ли потому, что под рукой оказалась подходящая кормилица, то ли судьба такая, но мальчик выжил. Видимо, тогда-то Северянка и подружилась с Замилой: после родов та была слаба, ничего еще не понимала в языке и обычаях, всего боялась и твердо верила, что старшая жена князя ее ненавидит и постарается погубить вместе с ребенком. На самом деле Семилада тогда не обращала на нее особого внимания, никак не предполагая, что князь Вершина так привяжется к этой смуглой черноглазой женщине и ее сыну.

Под присмотром кормилицы Хвалис проводил первые годы своей жизни, играл с ровесницей – молочной сестрой. Лютомер, будучи старше их на шесть лет, не обращал никакого внимания ни на черноволосого мальчика, ни на его подружку. В возрасте двенадцати лет Лютомер переселился в Варгу и потерял из виду Северянку с ее дочерью. Когда и как умерла Северянка, когда Галица вышла замуж, когда и почему овдовела – ничего этого он не знал, потому что какое ему было дело до какой-то холопки? Только теперь он начал с опозданием понимать, что все это, пожалуй, очень важно. Ведь умение плести чары, убивающие через крохотную каплю крови, не падает с неба. Такое умение нельзя найти под кустом или получить в подарок. Его выращивают в течение долгих лет, причем под чьим-то мудрым и внимательным руководством. Чтобы найти выход в Бездну и получить возможность пользоваться ее силой, нужно долго и притом умело ходить по тропам Нижнего мира.

Но малейшая щель грозит прорывом из Бездны в мир. Во все времена находились люди, желающие за счет силы Бездны увеличить свою собственную силу, не задумываясь о последствиях для мира в целом. И столько, сколько существует человеческий род, «нижние» волхвы стоят на страже, оберегая границу от проникновений и прорывов. И первый неусыпный страж среди них – сам Велес, Страж Пограничья. Обнаружив чью-то попытку открыть такую щель, Лютомер не мог и не имел права отступить, пока не найдет виновного и навсегда не пресечет его попытки в этом роде.

Вчера, вернувшись домой, он призвал на совет Лютаву, надеясь, что сестра, которая еще семь лет прожила в Ратиславле, когда он уже оттуда ушел, помнит больше. Но и Лютава не замечала за Галицей никакой особой мудрости. Та вообще не походила на злую ворожею: не дичилась и не сторонилась людей, была всегда весела, общительна, приветлива, лучше всех знала все окрестные новости и хорошо разбиралась в простых житейских делах. Больше всего, как казалось, ее заботили поиски нового мужа. Причем она не обделяла благосклонным вниманием ни молодых парней, ни вдовцов, ни женатых мужчин, за что два или три раза какая-нибудь баба пыталась, сорвав убогий вдовий повой, драть ей волосы. И это – сильная колдунья? Даже сейчас Лютомер с трудом в это верил. И снова вспоминал свое же сравнение насчет меча: если я не буду упражняться на глазах у людей, никто и не догадается, что я это умею. А когда догадается, будет поздно. Его грызла досада, что он так опозорился, оказался слеп, как щенок. Какая-то баба обдурила его, сына Велеса! Эта досада подогревала его охотничий азарт, внушала желание непременно найти знахарку, взять за горло и доподлинно выведать – что, как и зачем.

– Если сама она не могла, может, духом-покровителем обзавелась? – только и смогла предположить Лютава. – Но откуда у нее покровитель? Старая уже, кому она нужна?

– Почему – старая? – Лютомер пожал плечами. – Они с Хвалисом одногодки, ведь ее мать его кормила. А Хвалис всего на год старше тебя!

Лютомер усмехнулся: сестра сама себя почти что обозвала старухой.

– Все равно! – не сдавалась Лютава. – Духов-покровителей при посвящении получают, а то ты не знаешь! А какое посвящение в ее-то годы! Семь лет назад надо было! А теперь-то что?

– Так, может, она тогда и получила? Семь лет назад?

– И Темяна ничего не заметила?

– Видать, без Темяны обошлись.

И снова они могли лишь в недоумении смотреть друг на друга. Пройти посвящение без руководства волхвов почти невозможно. А волхв уж точно увидит, избран ли посвящаемый богами или духами, и если избран, то какими. Избранному меняют имя – давая то, какое подскажут боги. Именно так Лютава, в детстве звавшаяся Нележей, получила свое имя в честь одного из воплощений Марены, а Лютомер – свое, в честь Ярилы. Да и сама бабка Темяна тоже стала Темяной, когда при посвящении ее выбрала Темная Мать – Марена. Но с Галицей ничего такого не произошло, да никто и не ждал. Кто она и кто ее мать? Однако вот ведь! Обойтись без волхвов можно, только если сильный дух сам выберет себе человека и сам скажет ему об этом. Но тот, не обученный и не защищенный силой и мудростью волхвов, станет не хозяином, а рабом этого духа.

– Пойти, что ли, к Темяне поговорить? – предположила Лютава. – Может, она что-то знает?

– Сходи, – одобрил Лютомер. – А я к Просиму схожу. Сдается мне, что он скорее бы Галицу такому научил, чем бабка Темяна.

На одной из полян Лютомер заметил мужчину с косой и рослую женщину с граблями. Это был средний сын Просима со своей женой – пашен бортники не пахали, но корову и несколько коз держали, поэтому выкашивали все лесные полянки и прибрежные луговины. Младшего сына, еще не женатого, и самого старика нигде видно не было – должно быть, у них нашлись другие дела. Обойдя краем, чтобы не попадаться на глаза, Лютомер свернул на едва заметную тропку, ведущую к займищу.

Несколько раз он приметил борти, расположенные на высоких деревьях и помеченные княжеским знаком. Возле дупла висел на крепкой веревке обрубок здоровенной колоды. Это нехитрое приспособление служило защитой от медведей – чем сильнее косолапый оттолкнет досадную помеху, преграждающую дорогу к дуплу, тем сильнее она с размаху вдарит по бурой голове. Лютомер усмехнулся на ходу: а болтают, будто Просим знает какие-то особые «медвежьи слова», позволяющие договориться с лесным хозяином. Лучше, чем колодой по голове, никакое слово не убедит.

Вскоре лес впереди поредел, показалось займище: изба, хлев, клеть-кладовка, баня за общим тыном из толстых бревен, с медвежьим черепом над воротами. Створки были открыты, след Галицы вел прямо туда.

Дойдя до ворот, Лютомер вдруг остановился и замер, присматриваясь. Из ворот наружу вел другой след этой женщины, почти такой же свежести. Получалось, она пришла и сразу ушла, а более новых следов не имелось. Причем ушла она не одна. Рядом с ней отпечатался образ молодого парня – младшего Просимова сына.

Не заходя в ворота, Лютомер пошел по новому следу. Тот обогнул тын и вывел на узкую тропинку к лесу. Дойдя до опушки, он вдруг исчез – кончился, как отрезало. Лютомер даже огляделся, словно ожидал увидеть Галицу и парня сидящими на ближайших соснах. Разумеется, там никого не оказалось.

Но люди не летают, и как эти двое пришли на это место своими ногами, так должны были и уйти, хоть в какую-нибудь сторону. Лютомер принялся ходить широкими кругами, отыскивая потерянный след. Но земля и сосны молчали. Пропавших они не помнили. Ну, допустим, Галица, в свете ее новых способностей, могла обернуться галкой и улететь. Но куда она дела парня? В клюве унесла? В перышко обратила? Такого не сумел бы даже сам Лютомер.

Делать было нечего. Эта опушка ничего не могла ему дать. Вернувшись по тропе к займищу, Лютомер неслышно проник за ворота.

Дети, мальчик лет пяти и девочка чуть постарше, играли во дворе и замерли, вдруг увидев рядом незнакомца. Кроме полуседой головы при молодом лице и мощной фигуре, в его внешности не было ничего особенного. Даже накидку из волчьей шкуры он по жаркому времени оставил в Варге, а узоры на рубахе и поясе такие крохи еще не умели различать. Но дети особенно проницательные создания, они сразу поняли: к ним явился тот самый волк, которым их всегда пугали, если они не слушались. Но почему сейчас, не ночью, среди бела дня, когда они не делали ничего плохого, а просто играли! А матери с отцом нет дома, только дед, а он хромой, еле ходит. И возится в хлеву – их съедят, а он ничего не заметит!

В хлеву действительно что-то стучало. Пройдя мимо застывших от ужаса детей, Лютомер неслышно встал на пороге. Старик возился в углу, отчищая стойло, но тут же выпрямился и обернулся, точно его тронули за плечо.

– А! – только и сказал он, увидев в двери высокую плечистую фигуру. – Волк за мной пришел! Ну, судьба такая. Бери, раз пришел. Детей не тронь только, они-то не виноваты.

– А ты, стало быть, виноват? – спросил Лютомер. – Выйдем-ка, а то воняет больно.

– А тебе что, коровий дух не по вкусу? – Просим ухмыльнулся. – По зимам-то как еще на него твоя серая братия бежит, вона какой тын взгородили, а и то через него прыгают.

Лютомер чувствовал, что старик не шутя видит в нем свою смерть, но относится к этому как к заслуженному наказанию и даже где-то избавлению. У старика было большое горе. И рубаха на нем была со знаками Марены – такие носят, когда в семье недавно кто-то умер. Причем рубаха старая, ношеная и застиранная. Ну, конечно. Ведь покойный муж Галицы Просиму приходился сыном.

– Я не за коровой пришел и даже не за тобой, – сказал Лютомер, когда они остановились во дворе перед хлевом, где уже припекало поднявшееся над лесом солнышко. – Я за твоей снохой-вдовой.

– Твои уж искали вчера, а у меня…

– У тебя ее нет, я знаю. Она приходила сюда вчера поутру и почти сразу ушла. Вон туда, к лесу. – Лютомер показал за тын. – Куда она ушла?

– К лешему! – Старик злобно сплюнул. – Там ее ищи, тебе оно сподручно.

– Подумай, старик, – спокойно предложил Лютомер. – Тебе труд невелик, а людям польза.

Старик скривился. Лютомер чувствовал, что имя Галицы вызывает в душе Просима тяжелую черную ненависть – но и он, Лютомер, тоже. Старик не видел разницы между ними, одинаково способными ходить в Нижний мир, и не понимал, что если Галица ищет проход в Бездну, то Лютомер, напротив, ищет способ ей помешать.

Так бывает нередко. Довольно многие простые люди боятся Велеса, считая его порождением и владыкой Бездны, в то время как он является ее стражем, не позволяющим силам Бездны проникнуть в мир. Боятся Марены, считая ее, богиню смерти, той самой Бездной, в то время как Велес и Марена оберегают нижние ярусы упорядоченного мира. Они принадлежат к Всебожью Родову и тем самым противоположны бездне в той же мере, что и боги Верхнего мира – Перун, Сварог, Макошь, Дажьбог. Так часто бывает – борющегося с каким-либо злом часто смешивают с самим этим злом, потому что привыкли видеть их рядом. Но Лютомер не обижался. Плохо только то, что от таких людей бывает труднее добиться помощи, если вдруг она нужна.

Ничего не добавив, Лютомер посмотрел на детей, бросивших игру и забившихся за поленницу. Однако в избу они не уходили – было страшно, но любопытно. И прежде чем старик сообразил, куда смотрит гость, и раскрыл рот, мальчик, его внук, вдруг вылетел из-за поленницы на четвереньках и разразился задорным щенячьим лаем. Девочка постарше, тоже на четвереньках, выбежала вслед за братом и несколько раз гавкнула – боязливо, но и предостерегающе, дескать, уходи, это наш дом! Лютомер, улыбнувшись, вдруг по-волчьи оскалил зубы и коротко грозно рыкнул – обоих «щенков» как ветром сдуло, только из лопухов за углом бани доносились возня и испуганное поскуливанье.

– Видел? – Лютомер перевел взгляд на Просима. Тот замер с открытым ртом, опираясь на измазанные в навозе деревянные вилы. – Не упрямься, дедушка, а то ведь внуки всю жизнь в собачьей шкурке проходят. Куда девка девалась?

– Говорю же – к лешему! – Просим отмер. Руки у него тряслись, лицо дрожало, в глазах горели злоба и тоска, но он знал, что с оборотнем ему не тягаться. – Знать ее не хочу, проклятую! Сам я виноват, дурень старый! Зачем в род ее взял! Упрямка привел – вот, говорит, отец, это жена моя! И ведь знал, что приворожила, да крепко – если отсушивать, то помрет парень! Выгнать бы их взашей, пусть бы жили, как знали, да нет, пожалел, сын все-таки, старший, опора и подмога! А ведь выгнал бы – хоть бы младшего уберег! Ведь знал! А теперь через нее и без детей, и без внуков останусь!

– Ты, старик, присядь, – предложил Лютомер и указал на чурбан для колки дров. – А то сердце лопнет от натуги. С мертвыми разговаривать – возни много, а у меня времени нет. Толком можешь рассказать?

– Толку тебе! Змея подколодная! Идем, покажу тебе толк! – Старик вдруг заторопился и заковылял к воротам, опираясь на вилы. Без опоры он уже не мог ходить, потому что нога, сломанная несколько лет назад при падении с дерева, срослась неправильно. – Идем! Покажу!

Лютомер пошел за ним. Старик, как он и думал, свернул за тын, прошел по тропинке к лесу, но не остановился там, где исчез след, а заковылял дальше. На ходу он что-то бормотал, но Лютомер не разбирал ни слова. В душе старика бушевали ненависть, горькое горе и отчаяние.

Тропинка скоро кончилась, потянулась низкая, заболоченная местность. Под ногами кое-где хлюпала вода, потом земля снова поднималась, моховые кочки сменялись травой и папоротниками. Старик все ковылял, хотя уже очень устал.

А потом Лютомер почуял запах гари.

– Вот! – Старик остановился возле невысокого холмика, совсем свежего, обложенного дерном. Серая лесная земля в тех местах, где этот дерн взяли, еще была хорошо видна. На вершине холмика стояли, привалившись друг к другу боками, два горшка, с кашей и сытой. – Вот тут мой Заревка! Вот тут мой голубчик!

И старик заплакал, упав на колени на свежий холмик и склоняясь головой к дерну.

Лютомер поднес руку к холмику открытой ладонью вперед, хотя уже все понял и так. Под холмиком лежало свежее кострище с костями молодого парня, умершего какой-то очень нехорошей смертью. И если бы не огонь и не умение самого Просима, парень на третью ночь после смерти пошел бы на старое место – к живым – и передушил бы всех до единого. Включая годовалого нетя, который сейчас поскуливает в зыбке, поскольку тоже думает, что он щенок.

На поляне был разлит дух свежей смерти. Марена заглядывала сюда не далее чем сутки назад. Однако дух еще три дня после смерти остается возле тела, потому раньше и не хоронят. А духа здесь, рядом с поспешно устроенной могилой, не было! Лютомер даже поднял голову и оглядел еловые лапы над собой, точно надеялся увидеть пропажу где-то там, хотя знал, что дух вообще нельзя увидеть глазами.

Старик все плакал, неловко вскрикивая и кашляя. Мало того, что младший сын пропал, так и он, отец, еще должен был запирать его в могиле чарами, как упыря и врага. И похоже, Просим понимал, в чем тут дело. Понимал, потому и устроил погребение так поспешно и теперь так сокрушается.

– Ты пробовал с ним говорить? – спросил Лютомер.

– Не отвечает, горемычный мой, – пробормотал старик, рукавом утирая лицо. – Не позволено ему…

Не позволено… Знать, кто-то не позволил. И этот загадочный «кто-то» находился неподалеку. Лютомер всем своим существом ощущал где-то рядом присутствие невидимого зла. Поначалу, отвлекшись на странную могилу, он его не заметил, но теперь это присутствие ощущалось все сильнее.

Лютомер оглядывал ближайший лес внутренним взором. Широкий черный след, не видный простому глазу, вел от этой могилы куда-то за ели… Вернее, из-за елей сюда. И там, чуть подальше, таилось какое-то совсем нехорошее место.

Лютомер сделал шаг. Даже он, оборотень, чувствовал себя неуютно и тревожно. Но идти было надо.

– Ступай, ступай! – крикнул старик ему вслед. – Нет, погоди! Я тебе покажу!

Тяжело припадая на ногу и опираясь на вилы, Просим обогнал Лютомера и скрылся за елями. Лютомер нагнал его возле ямы. Когда-то буря вывернула высокую ель из земли, образовалось углубление, в котором постепенно скопилась вода. Сейчас в яму свешивались корни, мох, но было заметно, что совсем недавно ее тревожили.

– Гляди-ка! – Тяжело дышащий старик указал ему черенком вил вниз. – Под воду гляди. Видишь?

И Лютомер увидел. На первый взгляд казалось, что на дне ямы под прозрачной рыжеватой водой лежит несколько круглых белых камней. Но он сразу понял, что это не камни. Это черепа. Три, четыре… Шесть… Да, шесть. Виднелось два костяка, остальные были перемешаны и разрознены. А потревожил эту яму Просим, когда вчера доставал оттуда тело своего младшего сына…

Уже догадываясь, что все это значит, Лютомер протянул ладонь в сторону черепов. Не сразу, неохотно, выпитые до дна кости все же откликнулись, перед глазами стали появляться смутные образы. Красовик из Переломичей, молодой мужик, недавно женившийся… Пошел на охоту и не вернулся. Шумила, старший сын излучинского старосты… Грач, рыбак… А, старый знакомый – Громник, холоп-кожемяка из Ратиславля. Его исчезновение Лютомер хорошо помнил – три года назад об этом много говорили, его искали и семья, и князь, и все недоумевали, куда кожемяка-то мог подеваться? Рыбак, ладно, мог из челна головой о камень навернуться, охотника в лесу медведь мог заломать или болото затянуть…

Вот оно, общее для всех болото. И никому – ни родне пропавших, ни князю, ни волхвам – не пришло в голову связать исчезновения людей с девчонкой из княжеской челяди, вчерашним ребенком. Который каким-то образом изловчился найти щель в Бездну и скармивать ей людей, чтобы взамен тянуть оттуда силу.

– Который… который тут Упрямка, не знаешь? – тихонько спросил старик. – Не разберу я… не отзывается…

– Вон тот, – Лютомер кивнул на один из черепов. – Достать?

– Достать бы… Погрести по-человечески… Жертвы принести… Да поможет ли? – Старик вздохнул и тяжело опустился прямо на мох. – Что толку кости ублажать, когда душа вся сожрана! Она ведь и к Подмоге подкатывалась. – Подмогой звали его среднего сына. – Сразу как овдовела, да уходить не хотела, все говорила, около тебя, батюшка родненький, хочу век вековать! Тьфу, возьми ее леший! Да слава чурам, парень уже женился тогда. А жена как увидела, куда эта дрянь свои глаза бесстыжие наставила, так волосья ей подрала, рожу расцарапала, а потом взяла в сенях косу да и погнала прочь со двора. Тогда та и ушла в Ратиславль обратно, растрепой. Вот ведь – девка глупая, а лучше меня поняла, что нечего эту лешачиху в доме приваживать!

Девка глупая и то догадалась… Лютомеру хотелось зажмуриться от мучительного стыда. Все оказалось еще хуже, чем он думал. Он считал, что вчерашнее покушение должно было сделать его первой жертвой колдуньи. А оказывается, этих жертв уже семь! Одного за другим, по человеку в год, она уводила мужчин в лес – сперва девчонка, потом замужняя женщина, потом молодая вдова. Все творилось под носом у волхвов и у него, Лютомера, но никто ничего не замечал! И это место! Он-то думал, что в Ратиславле и в окрестном лесу для него нет тайн. А оказалось, что вот здесь, в каких-то пяти верстах, много лет стоит открытым лаз из Нижнего мира, проделанный каким-то тамошним духом для своих целей. А он все эти годы бегал волком по округе, мог унюхать след любого зайчонка – а этого лаза не замечал.

– Но кто же ее научил? – Лютомер посмотрел на старика, скорчившегося на мху, как трухлявый гриб. – Я думал, ты, дед. А выходит, другой кто-то. Кто?

– Кто? – Просим уколол его взглядом. – А ты не понял, Велесов сын? От кого ее мать-то родила, ты знаешь?

– От кого?

– Вестимо, не княжеское это дело, за девками глядеть, кто с кем по кустам гуляет! – с издевкой продолжал старик. – А она, Северянка-то, на Купалу с лешим-батюшкой похороводилась. Вот и нагуляла.

Так бывает – в Купальскую ночь или во время новогодних колядок, при угощении умерших, когда грань между Этим Светом и Тем истончается и становится преодолимой, духи завладевают телами наплясавшихся до одури людей. Видно, и тогда какой-то парень впустил в себя лешего да и повстречал Северянку. Парень-то утром и не вспомнил ничего, а последствия сказались вот когда – через двадцать лет!

– Это ему жертвы? – Лютомер кивнул на черепа, но сам знал, что нет. Не водится в здешних лесах такого лешего, чтобы каждый год требовал человеческую голову. Такого лешего он сам бы загрыз… опыт имеется.

– Не ему. Он, батюшка, так много не просит. Ну, меду горшочек, хлеба каравай, молочка там… – Бортник, вынужденный жить в мире с Лесом, хорошо знал, как с ним обходиться. – А пуще всего слово доброе, он и доволен. А тут иное дело.

– Какое? Начал, так говори, дед. – Лютомер пристально взглянул на бортника, стараясь подавить досаду. – Ты с этой тварью лучше всех, выходит, знаком. Поучи уж нас уму-разуму, хоть и с опозданием. Может, хоть кого-нибудь уберечь успеем. Или думаешь, что она больше за Подмогой твоим никогда уже не придет, косы убоявшись?

– Да чтобы я ее на порог… Да я сам косу возьму!

– А как ты эту яму нашел? Недалеко ведь от займища. Неужели раньше здесь не ходил, за столько лет ни разу?

– Да ходил. Вон там у нас еще три борти, – старик кивнул куда-то на лес, – и я мимо ходил, и Упрямка… А там, за логом, излучинцев пашня была, три года пахали, теперь второй год как бросили, не заросло еще. Все ходили, – он опять сглотнул и замолчал, заново осознав, что из трех сыновей-помощников ему остался только один. – Да зачаровано было. А теперь, как меньшой пропал, меня прямо как ножом по сердцу. Чую – беда. Пошел, поклонился, попросил… Мне и показали… А так бы еще семь лет мимо ходил…

– Семь лет… – повторил Лютомер.

У него мелькнули сразу две догадки, разные, но дополняющие друг друга. Сейчас Хвалису девятнадцать лет, Галице, стало быть, тоже. Семь лет назад им было по двенадцать, и они принимали посвящения. Лютава говорила вчера: уж не обзавелась ли Галица духом-помощником – да только кто ей, дуре старой, помогать возьмется? Духов-помощников получают при посвящении. Но не все и не всегда, а только те, кто сумеет убедить духа служить себе, кто достоин этого своим происхождением, кому помогут старшие и мудрые… У Галицы не было ничего – ни мудрости, ни рода, ни наставников. Только мать-холопка и отец-леший. И этот-то отец мог научить ее, как привлечь духа Нижнего мира. Посредника между миром и Бездной. Эти не разбирают, что за человек. Они будут служить любому, кто их накормит. Но если Лютава в благодарность своим духам-покровителям разбрасывает по траве кусочки хлеба и брызгает молоком или медом, то духи Нижнего мира желают человеческой крови.

А спускаться вниз гораздо легче, чем подниматься вверх. Добывать оттуда силу проще, и плоды такой ворожбы зреют быстрее.

– Ты знаешь, дед, такие чары, чтобы семь лет духа кровью кормить? – спросил Лютомер.

– Дошло наконец! – угрюмо буркнул Просим. – Как пешком до Ирия! Есть такие чары. Семь лет духа кровью кормят, а он растет. И через семь лет помогать начинает. Вот она себе и вырастила.

Да уж, вырастила. Лютомер молчал, одолеваемый стыдом за свою слепоту и глупость.

– Ладно, слезами горю не поможешь. – Он встал и оправил пояс. При этом ему снова вспомнился хазарский «подарок», из-за которого и он мог оказаться там же, где сейчас был Просимов сын. – Вот что, дед. Если она вдруг появится, если ты хоть след ее в лесу учуешь, или расскажет кто, или птица чирикнет – сразу мне дай знать. Пришли кого-нибудь, пусть только скажут, что у Просима-де новости есть – я пойму. Она не только мой враг. Упыри всегда на старое место идут – она еще за твоими домочадцами придет.

– Пусть-ка придет, – пробормотал старик. – Уж я встречу…

Лютомер попрощался и пошел прочь. Через эту яму Галица проникала к своей щели в Бездну, но идти тем же путем Лютомеру было еще рано. Чтобы не оказаться утянутым в черную тьму, к такому походу надо как следует подготовиться.

Проходя мимо тына, он снял свое маленькое заклятье с Просимовых внуков, воображавших себя щенками, а взамен наложил на ворота другое, охранительное. А то ведь родители на покосе, а дед еще долго будет сидеть возле следа, уводящего в недоступные человеку пространства, где отныне крылся его кровный враг. И Лютомер был не склонен недооценивать возможности немощного старика.

Лютава тем временем побывала у бабки Темяны. Та выслушала ее молча, пытливо посматривая на внучку.

– Знала я, что кто-то в нашей волости Бездну кормит, – наконец сказала она. – Уж лет пять замечала.

– И что же? – воскликнула Лютава. – Что же не сказала?

– Пять лет назад от тебя еще толку не было. – Бабка слегка усмехнулась. – Да и от брата твоего. А потом… Я два последних года было думала, не вы ли?

Лютава даже не сразу поняла ее, а потом, поняв, покраснела от изумления и даже негодования.

– Мы? – только и выдавила она.

– Вы ведь… в Лесу Праведном живете. – Бабка с намеком посмотрела на нее. – У вас все не как у людей. Я и думала: может, хотите силой запастись, чтобы… свой Лес Праведный обезопасить?

– Да что ты, бабка! – Лютава чуть не заплакала от обиды. – Да разве мы можем? Да разве бы нам в голову пришло?

– Ладно! – Своей загрубелой морщинистой рукой бабка потрепала ее по голове. – Знаю, что не вы. А на кого мне поначалу было думать? Числомера тут у меня, на глазах. – Она кивнула на «зрелую Марену», которая сидела с шитьем тут же в землянке. Та только пожала плечами: дескать, а мне-то зачем? – Велерог тоже не станет, а больше никому и не суметь. А вы двое – вы сила, – задумчиво проговорила старуха. – В вас Велес и Марена живут, пока вы вместе. Разойдетесь – потеряете их. Ну, не совсем, но часть силы уйдет. А силу терять жалко. Не каждый это стерпит.

Лютава сидела, не поднимая глаз. Бабка, наверное, единственная в волости знала, насколько полна их связь друг с другом и каким образом детям волхвы Семилады удается собирать в себе так много силы Велеса и Марены. Люди думали, что всему основа – происхождение Лютомера, который был зачат в священную ночь встречи Лады и Велеса и потому считался сыном Подземного Владыки. Это, конечно, само по себе значило немало, но бабка Темяна, как старшая волхва волости, знала, что половину силы Лютомеру обеспечивает его близость с сестрой Мареной. Будучи парой, они полнее других волхвов уподоблялись своим божественным покровителям, а ведь именно подобное обладает властью влиять на подобное. И пусть этим самым они нарушали строгий запрет, действующий для обычных людей, бабка понимала, что они не так уж виноваты и что их вина идет на пользу всему племени, поскольку привлекает милость Нижних владык. Но Темяна понимала и то, что эта близость с богами отдаляет ее старших внуков от человеческого рода. А значит, делает опасными.

– Я последний год другого виноватого ищу, – добавила бабка. – Да не найду никак. И Велерог ищет. Да молчат наши духи. Не знают они, кто Бездне служит. Знать, его помощник посильнее будет, раз умеет от нас следы прятать.

– Мы найдем, – упрямо пообещала Лютава. – Она хотела убить Люта.

И это самое означало, что найти Галицу и ее загадочного помощника, а потом сделать так, чтобы они больше никогда своих попыток не повторяли, отныне становится главной целью ее жизни.

– Вы найдете! – Бабка снова потрепала ее по голове. – Волки вы мои…

А в Ратиславле жизнь шла обычным порядком. Галицу никто не искал: княгиня думала, что та у Просима, а остальным не было дела, где она. В святилище уже стоял первый, зажиночный сноп, с нетерпением дожидаясь своей пары, на полях везде виднелись согнутые спины, простые повои женщин, беленькие платочки девушек, повязанные от солнца.

На третий день хоронили тех двоих, что погибли в битве с хазарами. Над лесом тянуло дымом со стороны спрятанного в глуши Марениного святилища, на поле у Солнце-Камня сродники устроили могилку, куда положили прах погребального костра. Хазарам надлежало благодарить своих богов, что в этот день они сидели в крепком овине за надежными запорами и не напоминали своим видом Ратиславичам, кто отправил на тот свет Порошу и Пичугу. Арсаман все это понимал и за весь день, пока Ратиславичи пили на погребальном пиру, вообще не высовывался из Замилиной истобки, но тем сильнее хотел поскорее вернуть свободу своим людям, которые сейчас оставались совершенно беспомощны.

Поэтому на следующий день он прямо на рассвете отправил на Волчий остров самого молодого из своих товарищей, купца по имени Карсак. Хмурый Дедила не сразу согласился позвать варгу, но наконец постучался в дверь маленькой землянки на отшибе, предназначенной для волхвы. Там жила Лютава, однако на стук через некоторое время открыл Лютомер – полуодетый, с растрепанными длинными волосами, хмурый и невыспавшийся.

– Просит вас Арсаман и прочие хазары пожаловать в Ратиславль, о выкупе сговориться, – сказал Ячмень. – А то уж больно у купца за сестрича сердце изболелось, говорит, – сидит ведь, бедный, взаперти, света белого не видит. Волхва-то дома теперь?

– Скажи, пусть ждут, спит она, будить не буду, – недовольно бросил Лютомер.

– Ну, вот! – вздохнул Ячмень и выразительно развел руками, обращаясь к Карсаку. – Да вот еще: не знаешь ли, варга, куда Плакушка наш подевался? Князь говорит, к вам его посылал, с поясом, да что-то нет его и нет. Где же загулял-то?

– Загулял он туда, откуда не вернется, – ответил Лютомер. – Помер ваш Плакун.

– Ты что? – изумился Ячмень. – Здоровый же парень был, что ему сделалось-то?

– Боги так судили. – Лютомер не собирался рассказывать подробности. – Вышел срок. Если кто с жертвами придет, пусть Хортогостю поклонятся, он могилку покажет.

Но Карсак, имевший строгий наказ без варги не возвращаться, уселся на землю на краю поляны и приготовился ждать. Лютава появилась только ближе к полудню, причем в мелких складках кожи вокруг глаз еще задержались черные следы угля. Вчера во время погребального обряда она от имени Девы Марены справляла свадьбу – семнадцатилетний Пороша, сын Глядовца, умер неженатым, а стало быть, его смерть есть свадьба с Мареной. Именно ей, Деве Марене, надлежало принять его дух и проводить правильной дорогой – чтобы он, очистившись силой Сварога, смог вернуться и возродиться в каком-то из новорожденных сыновей рода. В этом состоит одна из основных обязанностей родовых волхвов – сопровождать на тропах Навного мира духи умерших членов рода и встречать духи новорожденных, чтобы род не уменьшался, чтобы не прерывалась священная цепь поколений. Когда родится тот младенец, теперь же или через сто лет, – кто знает? В Навном мире нет времени, главное – выбрать верную дорогу.

Но такие вещи волхвам всегда тяжело даются, поэтому сегодня Лютава еще чувствовала себя разбитой. Всю ночь Лютомер белым волком провожал ее блуждающий дух по тропам Навного мира, не подпуская к черной Бездне, которая в таких случаях особенно жадно тянет к себе, поэтому сам устал и не выспался.

Поднявшись, они сразу ушли на реку – хоть время купания миновало, но только текучая вода смывает с души и тела следы Навного мира. Вернулась Лютава с мокрыми волосами, но ожившая и похожая на живую девушку, а не на Деву Марену. Все это время посланцы терпеливо ждали. Наконец, поев каши, расчесав подсохшие волосы и заплетя косу, Лютава оделась и была готова идти.

В братчине Ратиславля в ожидании их уже разложили товары. До сих пор Арсаман, одарив только Замилу за сочувствие и помощь, никому ничего не показывал, приберегая самое лучшее на выкуп племянника. Товар его состоял в основном из разноцветного шелка, привезенного из Хорезма, и серебра – как в дирхемах, так и в изделиях, в основном посуде. Имелся еще короб с разноцветными стеклянными бусами, но эти он предполагал раздать женщинам, обиженным нападением Чаргая.

Цветные шелка сюда попадали не так часто, и до сих пор у Лютавы была только одна льняная рубашка, украшенная полосами малинового шелка на вороте и рукавах, да полоска голубого шелка, подороже, на головном венчике. Теперь же Лютомер широким взмахом обвел все разложенное на столах и на лавках:

– Выбирай чего хочешь, душа моя! Считай, все наше, потому как цену за того смуглявого я какую хочу, такую и назначаю. Захочу – все возьму, и челядь всю в придачу!

Арсаман с беспокойством смотрел, как Лютава медленно бродит вдоль стола, рассматривая то гладкие шелка, то с вытканным узором. Конечно, он отдал бы за сына сестры все, что попросят, но дикари жадны – как бы после этого обмена ему не остаться ни с чем! Хорошую же он поездочку совершит – забраться в такую даль, в глухие жуткие леса, где никто не слышал про Аллаха, чтобы за весь товар, чудом сбереженный в пути, купить своего же собственного племянника, который и так всю жизнь был под боком!

Лютава медлила, рассматривая то одно, то другое. Желтые ткани ее не слишком впечатлили: желтой одежды у всех полно, потому что лен можно не хуже покрасить дроком, а шерсть – корой крушины. Из коры дуба и квасцов, если взять их очень много и еще если очень повезет, можно получить чистый зеленый цвет: у князя Вершины была шерстяная праздничная верхница яркой, лиственной зелени, но работа по этой покраске в Ратиславле вошла в предания, так же как и шум, поднятый Любовидовной, когда она увидела, в какой вид пришла дорогая одежда после новогоднего пира…

А вот ничего, способного дать яркий алый цвет или глубокий синий, как небо перед грозой, в славянских лесах не растет. Перед таким искушением Лютава не устояла и выбрала в конце концов большой кусок алого шелка, чтобы хватило на рубаху, и синий, поменьше, чтобы пустить его на отделку других вещей. Ей уже виделось, как великолепна она будет в новых нарядах на больших праздниках Макоши и Велеса в честь окончания жатвы, с каким восторгом на нее будут смотреть ближние и дальние гости…

Она оглянулась на Лютомера – он на миг опустил веки и улыбнулся, угадав, о чем она думает, как угадывал почти всегда. Он тоже хотел, чтобы на праздниках грядущей осени его сестра была наряднее всех женщин, хотя ему она и в простой рубахе казалась лучше всех.

В придачу к шелкам Лютомер запросил десять гривен серебра арабскими монетами. Что бы ни думал об этом Арсаман на самом деле, услышав цену, он мог только поклониться, хваля милость Аллаха, и обмен совершился.

Чаргая извлекли из овина и повели приводить в порядок. Голодным он больше не сидел, потому что у дяди нашлось достаточно челяди, способной приготовить пищу для правоверного, но все же заточение показалось долгим, и бывший пленник, уже приодетый, сидя вечером на пиру, еще выглядел озлобленным. Мыться, как рассказывали друг другу Ратиславичи, он отказался, а прочие хазары объяснили, что вода «смывает удачу», поэтому с водой без большой необходимости стараются дела не иметь. Не так давно принявшие мусульманство, хазары еще сохраняли многие из своих прежних привычек.

– Аллах посылает испытания верным слугам своим! – приговаривал Арсаман, сидя со своими людьми за отдельным столом и вкушая барашка, зажаренного его собственной челядью. Вместо того чтобы просто посолить мясо, они обмакивали каждый кусок в чашу с соленой водой и потом несли в рот. – Только воля Аллаха вынудила меня с моими спутниками пуститься в такой дальний и полный опасностей путь.

– Как же вас в такую даль занесло-то? – спрашивал князь Вершина. – Мы-то думали, долго теперь ваших не увидим – князь Святко-то оковский, с прочими русами, на ваших воевать пошел. Нас тоже звал, да нам в такой дали делать нечего.

– Князь Святко не враждует с теми, кто не враг ему, – несколько уклончиво отвечал Арсаман. – Мы уже давно находимся в землях русов, бывали и в землях полян, в Киеве, где живет русский каган Ярослав.

– А что же дома не сидится?

– Трудно оставаться дома, когда знатные роды наших беков и тарханов уже не хозяева в своей стране. Но увы, Аллаху угодно было отдать нас во власть людей иной веры.

– Да ну! – удивился Богомер. – Никак вас завоевал кто? А мы и не слышали!

– Нас завоевали, да. Но не силой оружия, а силой, которая гнет самое прочное железо и тупит самые острые клинки, – властью денег. Давным-давно мы дали приют иудейскому народу, гонимому по всему свету. И вот теперь они захватили власть, и сам Обадий-бек стал больше родичем им, чем нам, родным ему по крови. Давным-давно его предок, Булан-бек, принял иудейскую веру, а двадцать лет назад Обадий-бек пожелал сделать ее главной и единственной в Хазарии. Издавна в нашей стране мирно жили рядом и последователи Пророка, и поклонники Христа, и те, кто придерживался старинной веры в Тенгри-хана и прочих богов и духов. Уже два десятка лет в Хазарии бушует жестокая война, старинные роды беков и тарханов разоряются, изгоняются со своих мест, лишаются имущества и самой жизни. Христиане бегут в Византию, мусульмане – к арабам, несмотря на то что между Хазарией и Персией уже давно длятся жестокие войны. Вот и мы, не желая изменить нашей вере, вынуждены были бежать так далеко, чтобы сохранить свои жизни и хоть что-то из имущества. Да и оставаясь в Итиле, мы не много выиграли бы. Вся самая выгодная торговля сосредоточена в руках иудеев. Им даже не нужно никуда ехать – китайские шелка привозят к ним из Хорезма, славянские меха и мед – по Волге, Дону и Оке, а им ничего больше не нужно делать – только собирать пошлины с этих драгоценных товаров, сидя на месте, и только богатеть и богатеть, ничего не делая! Поэтому я и другие люди, не желающие постоянно терпеть опасность, бесчестье и бедность, положившись на милость Аллаха, пустились в путь, надеясь найти здесь приют, помощь и пользу. Сначала мы прибыли к булгарам, но и там уже везде сидят иудейские купцы. Булгары и буртасы пока не признают власти Итиля, но недолго им осталось – вскоре Езекия-бек, сын Обадия, наймет на свое золото еще десять тысяч арсийской конницы, что проносится по странам и городам, сметая все на своем пути и разбивая крепостные стены копытами своих коней. И тогда мы решили пуститься в земли славян. Мы ехали по Оке, и светлый князь Святомер принял нас хорошо. Часть наших людей осталась там, у него, а мы со спутниками решили разведать, нет ли и за Окой таких земель, где наши товары можно с выгодой обменять на то, что нужно нам, найдя дружбу здешних жителей. Я рад, что Аллах вложил нам в душу эти благие помыслы, ибо надежды наши оправдались!

Все четверо купцов дружно поклонились князю, прижимая руки к груди. Их товарные запасы уменьшились после расплаты с обиженными Гореничами, но и теперь у них оставалось достаточное количество пестрых стеклянных бус и дешевого шелка, который можно продавать сельским женщинам по кусочкам, меняя одну шелковую полосочку на соболью шкурку, а одну округлую бусину с белым узором на темном тельце – на пару куньих. Даже если эта поездка и окажется в конечном итоге не самой выгодной, она ведь может быть не последней. И если продать вырученное в Булгарии, не возвращаясь в Итиль, пополнить там запасы товара и приехать снова, то через несколько лет, пользуясь покровительством здешних владык, можно поправить дела.

Жатва продолжалась, даже женщины княжеской семьи целыми днями пропадали в поле, а сыновья – на лугах. В полдень целыми вереницами в поля тянулись дети – несли в лукошках вареные яйца, краюшки свежего хлеба, кринки с квасом, и жницы пировали прямо у снопов, в теньке на опушках рощ. К ним из леса выходили дети с лукошками ягод, с черными от черничного сока ртами, и шалили, дразнили друг друга высунутыми синими языками. И жницы, и мужчины на сенокосе охотно ели чернику, помогающую одолевать жару и восстанавливать силы.

Князь Вершина объезжал владения, присматривая за работами, нередко и сам брался за косу. Ратиславль стоял почти пустым, только бабки суетились возле печей, готовили работникам еду да стирали у реки пропотевшие рубахи.

Для настоящей торговли хазарам предстояло подождать самое меньшее до конца жатвы, когда каждый род будет знать, чем располагает в ожидании зимы и можно ли хоть что-то потратить на баловство. А еще лучше – до весны, когда охотники принесут добытые за зиму меха. Поэтому Арсаман со своими спутниками устроился в Ратиславле основательно. Под жилье им пока отдали беседу, которая все равно до начала посиделок, до Макошиной недели, была не нужна. Сами Ратиславичи, пользуясь хорошей погодой, летом собирались прямо во дворе между связками землянок. Еще весной в землю вбили колья, положили на них столешницы, вынесли длинные лавки – и Ратиславичи собирались за трапезой прямо на воздухе, пользуясь светом долгих дней. Тут же под навесом дымила печь, где пара молодух под руководством Любовидовны готовила еду, и в жилых землянках огня не разводили вовсе. Иные и спали прямо во дворе, на свежем сене.

Собираясь потолковать о своих делах, Ратиславичи с любопытством посматривали на хазар, но общаться с ними никто не стремился, даже если толмач Налим оказывался поблизости. В замкнутом мире ближайшей округи, которую многие почитали всем белым светом, далекие гости казались чем-то вроде выходцев с Того Света, а с Тем Светом лучше не общаться – мало ли что?

Единственной, кто их присутствию явно радовался, была Замила. Ей, наоборот, приезд хоть и не соплеменников, но людей, бывавших на ее родине, в Хорезме, через который арабские и хазарские купцы получали шелка из Китая, принес настоящую отраду. Хвалиска в основном и оказывала хазарам честь своим обществом, пока вся прочая княжья семья была в поле. Сама Замила, конечно, жать не ходила – слава Аллаху, она давно уже не рабыня, обязанная надрываться! У ее мужа достаточно челяди и домочадцев, которые все сделают без нее. Она бы и дочь свою не пускала, но боялась, что Замира прослывет неумехой и лентяйкой, – бедняжке и так нелегко будет подобрать достойного мужа, пусть уж идет со всеми.

Родным языком Замилы был хвалисский, а хазар – хазарский, то есть один из языков огромного племени тюркут. К счастью, и княгиня, родившаяся в мусульманской семье, и Арсаман, знатный человек, обучавшийся у мудрецов, оба понимали по-арабски и могли объясняться на этом языке. Найдя в Арсамане учтивого, занимательного и почтительного собеседника, Замила часто принимала его у себя. С ним приходил и Чаргай – этот откровенно скучал, сидя на одном месте, потому что даже поговорить ему здесь было не с кем. Ратиславичи избегали общаться с чужаками, да и сам Чаргай считал ниже своего достоинства разговаривать с неверными.

– Ты мог бы быть и повежливее со старшим сыном князя, – выговаривал иногда Арсаман своему племяннику. – Ведь он вернул тебе твою саблю, а я заплатил за нее еще двадцать дирхемов. Наше счастье, что эти люди не знают настоящей цены таких вещей!

– Зачем ему моя сабля – разве он умеет ее хотя бы держать? – презрительно отвечал Чаргай. – Зачем оборотню вообще оружие! Он настоящий волк, я своими глазами видел этого шайтана, когда он набросился на меня! И этот человек – хотя какой из него человек! – станет новым беком склавинов! Не долго же ты, дядя, сможешь вести здесь торговые дела!

– Да, разумеется, было бы гораздо приятнее, если бы новым беком стал более подходящий для нас человек! – согласился Арсаман и многозначительно посмотрел на Замилу. Она уже рассказала ему о положении и судьбе своего сына. – Особенно желательно было бы увидеть, как свет истинной веры проникнет в его душу, воспитанную в язычестве. Если бы он принял веру Аллаха, то и нам было бы гораздо удобнее приезжать сюда, и ему было бы гораздо легче заключать взаимовыгодные союзы с восточными владыками.

– Да какие союзы – где они и где мы! – вздыхала в ответ Замила.

– Зато представь, какой подвиг перед Аллахом совершит тот, кто приведет к нему целый народ! – продолжал Арсаман. – Я ведь понимаю, что здесь происходит. Твой сын не может править в полную силу, потому что у него нет ни жены, ни сестры, которые молили бы за него здешних богов, как это принято. Подумай – если бы к вере в Аллаха обратился целый народ, то женщины из святилища стали бы не нужны, они оказались бы бессильны перед тобой, госпожа.

– Это невозможно! – Замила с сожалением покачала головой. Как сильно ей бы того ни хотелось, она понимала несбыточность подобных мечтаний. – Эти люди не примут веру в Аллаха. Разве ты не слышишь, как они там прославляют своих деревянных богов?

Сквозь открытую по случаю жары дверь долетало от ближнего поля звонкое пение, которым жницы помогали себе в работе.

– Зато здешнюю знать можно будет убедить, объяснив им, какие выгоды они получат, став мусульманами. Торговые пошлины сразу окажутся меньше. Пусть не все, пусть постепенно, но этот народ обратится к истинной вере, а тех, кто обратит его на праведный путь, Аллах не оставит без награды.

– Нас никто не будет слушать. Разве ты не понял, что сейчас мой сын сам находится в большой опасности? Я каждый день молю Аллаха, чтобы он не послал грозы и града. Если это случится, моему сыну нельзя будет вернуться уже никогда! – Женщина прижала ко рту край покрывала, в глазах ее заблестели слезы. – Никакая сила ему не поможет, потому что его будут считать виновником голодного года!

– Надейся на милость Аллаха, Замиля-хатун.

– Тебе легко говорить! А я уже двадцать лет вынуждена вести непримиримую борьбу за мои права и права моего сына! Князь Вершина когда-то взял меня как добычу, держал поначалу у себя как наложницу и только потом почувствовал ко мне любовь и начал оказывать честь перед своим народом! Я была вынуждена есть с этими людьми и сидеть перед ними с открытым лицом, потому что иначе они никогда не признали бы меня законной женой князя, а моего сына – его наследником. Мой сын каждый день страдает от того, что у него нет сильной материнской родни. У всех прочих сыновей есть матери или сестры в святилищах или родичи, которые могут собрать целое войско! И только у нас никого нет! Если нам придется бороться за власть, ему скажут, что он сын рабыни! И никто, кроме него самого, не сможет отомстить за оскорбление!

Слушая ее горячую речь, Арсаман в задумчивости перебирал пальцами, а потом сказал:

– Я выслушал тебя, Замиля-хатун, и вот какую мысль вложил мне Аллах. Мы не должны покидать в беде единоверцев, пусть и бывших, и я думаю, Аллах простит тебя за то, что ты должна была внешне отказаться от истинной веры, чтобы сохранить жизнь свою и сына. А я могу помочь тебе приобрести знатную родню и поддержку. Взамен же ты и твой сын окажете поддержку нам, когда мы будем в этом нуждаться.

– Родню? Знатную родню? – удивилась Замила, у которой ничего подобного не было никогда в жизни. – Где ты ее возьмешь? Неужели в нашем прекрасном Хорезме уже можно купить и такое?

– Зачем ездить так далеко? – Хазарин усмехнулся. – Не подошел бы тебе такой брат, как я? Мы можем сказать твоему мужу и прочим людям, что семья нашего отца жила в Хорезме, но разбойники похитили тебя в юности и продали в рабство, мы переселились в Итиль и вот сейчас, побеседовав и узнав друг друга, поняли правду о своем родстве.

– Но ты – хазарин, а я – хорезмийка! – ответила Замила, изумленная смелостью этого невозможного замысла. – Это же совсем разные народы! У нас даже разные языки, и если бы меня не учили в детстве молиться, я не смогла бы даже разговаривать с тобой!

– Ты кому-нибудь объясняла это?

– Нет.

– И во всей этой стране есть хоть один человек, способный отличить арабский язык от хазарского и хорезмийского?

– Нет.

– Вот я об этом и подумал. Для склавинов тюрки, персы и арабы все на одно лицо и на один язык. Объединяет нас только наша праведная вера, но этим единством мы не должны пренебрегать и должны держаться как кровная родня в этой дикой стране. Ты согласна со мной?

– Но… – Замила не могла так сразу решиться на подобный обман. – Но чем мы отплатим тебе?

– Когда твой сын станет беком, он позаботится, чтобы мы никогда не терпели ни обид, ни убытков.

– Но я же объяснила тебе, как трудно моему сыну стать беком! У него столько врагов, перед ним столько препятствий!

– Если он тоже станет сыном моей сестры, – Арсаман с улыбкой посмотрел на Чаргая, – его враги станут моими врагами, и я не пожалею ни сил, ни средств, чтобы помочь ему одолеть любые препятствия. Это не так уж мало, сестра, если ты позволишь мне так тебя называть. Я понимаю твою тревогу, но подумай – даже если у нас ничего не выйдет, ты ведь ничего не теряешь. Мы уже примирились с беком, родство с нами не навлечет на тебя бед, зато уважение к тебе возрастет, если ты окажешься не безродной пленницей, а дочерью такого богатого и знатного рода, как наш. Решайся же, – подбодрил он княгиню. – Мне даже кажется, что ты и впрямь немного похожа на мою сестру Салампи, мать Чаргая. А теперь, выходит, Аллах вернул мне вторую сестру взамен умершей первой, и я всей душой благодарю его за эту милость!

Вечер ознаменовался для Ратиславичей еще одной неожиданностью. Первым узнал новость сам князь Вершина: когда он ближе к сумеркам вернулся с полей и въезжал во двор, Замила кинулась ему навстречу, смеясь и причитая.

– Я нашла моего брата, нашла мой род, это мой брат! – бессвязно восклицала она.

– Постой, свет мой! – Князь, грязный, пропотевший, пахнущий травами и пылью, усталый после целого дня под жарким солнцем, мыслями был сосредоточен на бане и кринке холодного кваса и никак не мог понять, о чем она толкует. – Ты плачешь или смеешься? Что еще у нас стряслось? Да не тереби меня, я весь грязный, сейчас все платье извозишь!

– Мой брат, брат!

– Какой брат? Чей?

За двадцать лет он привык, что у его младшей жены нет никаких родичей, кроме него и сына, что хотя бы с ее стороны никогда не явится тестюшка, шурья или сваты с просьбой подсобить зерном до урожая или «посправедливее» рассудить с соседями, нагло запахавшими межу или бесстыдно ограбившими чужую борть! И вдруг – брат, родня? Это у Замилы-хвалиски?

Однако все оказалось именно так. Этот богатый и красноречивый хазарин оказался родным братом Замилы, а не в меру удалой Чаргай-бек, которого, в память прошлых подвигов и неприветливого нрава, в Ратиславле прозвали «упырь чернявый», – племянником!

Вскоре все косари, вернувшиеся с лугов, и жницы, пришедшие вслед за ними с полей, наскоро обмывшиеся и сменившие рубахи, уже сидели на длинных лавках и с раскрытыми ртами слушали Арсамана, от удивления забыв даже о еде.

– Неудивительно, что мы не узнали друг друга сразу, ведь мы не виделись двадцать пять лет! – рассказывал хазарин. Он так увлекся, что Налим едва успевал переводить. – Моя сестра была еще ребенком, когда ее похитили из отчего дома. Наша семья жила тогда в Хорезме, где отец вел богатую торговлю китайскими шелками. Все наши поиски оказались напрасны, и через несколько лет мы с отцом и младшей сестрой Салампи, похоронив нашу почтенную матушку, вернулись в Итиль. Мы думали, что Аллах не судил нам больше увидеть нашу дорогую Замилю, наш нежный цветок! Но никогда нельзя недооценивать милосердие и мудрость Создателя! Все испытания, выпавшие нам на долю в последние годы, были только ступенями, ведущими к радостной встрече! Если бы не те невзгоды, что побудили нас пуститься в путь и прибыть в эту далекую страну, я никогда бы не увидел больше мою дорогую сестру! Но и будь эти невзгоды в пять раз больше, это и тогда была бы слишком малая плата за счастье! Об одном я скорблю и сожалею в этот радостный день – что наш отец, наша мать и сестра не дожили до этой встречи! Что им не суждено увидеть, как мне, нашу дорогую Замилю и ее сына. Что не узнали они, как богато вознаградил ее Господь – сделал хозяйкой в богатом изобильном доме, любимой женой могущественного властителя, матерью доблестного сына, настоящего батыра!

Арсаман поднес руку к глазам, словно утирая слезы. Он и в самом деле почти поверил в то, что рассказал. Слушатели гудели, изумленно переглядываясь, но в основном им понравилась эта повесть. Люди любят сказки со счастливым концом.

Слушая, Ратиславичи вопросительно посматривали на князя. Именно от него зависело, будет ли эта сказка принята за быль.

– Ну и чудеса! – сказал наконец Вершина. – Я думал, только в баснях такое бывает, а вот поди ж ты! Ну, Расман Буянович,[5] был ты мне гостем, теперь будь братом!

Он развел руки, словно приглашая хазарина в объятия. И хотя тот на самом деле обниматься не полез, народ радостно закричал, и рассказанное, таким образом, утвердилось в правах истины.

Замила утирала слезы радости и так сияла, будто сама верила, – впрочем, отчего же ей было не поверить, если своей настоящей семьи она почти не помнила? И то, что она из хвалиски превратилась в хазарку, ее ничуть не смущало.