Читать книгу Княгиня Ольга. Зимний престол - Елизавета Дворецкая - Страница 3

В ту последнюю ночь близ устья Боспора Фракийского и Феофан, патрикий и отныне паракимомен, и Мистина, воевода, при всем несходстве меж собой хотели одного и того же: разойтись, не встретившись. И боги обоих откликнулись на тайные мольбы. Однако если Феофана ожидали впереди лишь торжество и награды, то чересчур удачливым русам боги решили напоследок послать еще одно испытание.

В то туманное утро, еще до рассвета, полтысячи русских судов отошли от вифинского берега близ устья реки Ребы, надеясь морем обойти огненосные хеландии перед устьем Боспора Фракийского, выгрести к Килии и продолжать путь на север вдоль западного берега Греческого моря. Но ветер крепчал на глазах, и лодьи потянуло на северо-восток. Войско избежало встречи с хеландиями, но оказалось унесено в открытое море. Почти двое суток мутные серые волны перебрасывали лодьи с языка на язык. А потом впереди показался довольно низкий берег – красные глинистые обрывы над пестрыми галечными отмелями Юго-Западной Таврии.

Здесь удалось найти бухту, высадиться и дать отдых людям, не смыкавшим глаз почти двое суток. Выбравшись наконец на твердую землю, Мистина так же рухнул на сухую жесткую траву, как сотни отроков вокруг него, и мысленно – вслух не было сил – поблагодарил богов за доброту. Он знал, что за время похода по Греческому царству исчерпал запас своей удачи, и не удивился, что так не повезло с ветром. Зато теперь сердце полнилось горячей благодарностью судьбе, что морские боги не перетопили все четыре с чем-то сотни скутаров, низко сидящих и неповоротливых из-за тяжелого груза и нехватки гребцов. На глазах у соратников за эти двое суток никто не погиб, хотя войско порядочно разметало, и сейчас Мистина из четырех сотен лодий видел меньше половины.

Дней десять оставались на месте, собирая своих. В конце концов недосчитались всего шести скутаров, и бояре решили больше не ждать. Время поджимало: давно миновало время жатвы, а предстоял еще немалый путь – до устья Днепра, а потом вверх по течению с три десятка дневных переходов до Киева. Иные даже предлагали остаться на зиму в Корсуньской стране, обложить данью местных греков и тем питаться. Замысел был недурен: у корсуньского стратига не хватило бы сил отбиться от десяти тысяч русов, и из Царьграда ему до весны никакой помощи не подали бы, даже пожелай того Роман. В другой раз Мистина именно так и поступил бы. Но не в этот. Ни буря, ни близость холодов не могли притушить его радости от того, что он живой и способен продолжать путь.

– Наши родичи ничего о нас не знают, – напомнил он, сидя на выступе скалы, собравшимся чуть ниже боярам и старшим оружникам. Он был без сорочки, и на золотистой, загоревшей за это долгое лето коже гладкой груди красной чертой выделялся неглубокий, но длинный шрам от пики катафракта. На левом плече виднелась повязка поверх более тяжелой раны, и воевода еще неловко двигал левой рукой. – И князь ничего о нас не знает уже четыре месяца. Русь не ведает, сколько нас уцелело, не побил ли нас Роман всех до единого. Если до зимы не вернемся, сочтут, будто нас в живых уж нет.

– Так давай гонцов пошлем с вестью, что живы, а войско на зиму здесь оставим, – предложил ловацкий князь Зорян. За лето он возмужал, исхудал и теперь со своими острыми чертами лица напоминал голодную хищную птицу. – Тут тепло, а брашна у греков наберем. Одного овоща сколько, и жита, и скота, да и рыбу ловить можно.

– Все-то ты о себе, отроче, – ласково ответил Мистина девятнадцатилетнему князю, одолевая негромкий одобрительный гул. – Мы-то здесь перезимуем, а об Ингваре, о землях русских и славянских ты подумал? Если за зиму древляне или иной какой ворог на Киев пойдет, как Ингвар землю Русскую оборонять станет – без нас?

– Опять древляне виноваты… – проворчал Величко.

– Всех нас поименно гонец не запомнит, – вздохнул Родослав. – Вы подумайте: дойдет до ваших баб, чад, родителей старых весть, что пол-войска сгинуло, пол-войска живо. Они и будут всю зиму маяться, не зная, в той ты половине или в другой…

– А в полюдье и по дань кто пойдет? – напомнил Тормар. – К ледоставу мы должны в Киеве быть – хоть пешком, хоть ползком.

– Отдохнуть бы не худо, – с насмешливой важностью дополнил Ивор. – Пораньше надо домой, до снегу бы. Хоть вспомнить, какова твоя баба собою…

– Мы будем в Киеве до снега, – уверенно кивнул Мистина, как будто мог доставить туда войско одной силой своей воли. – Но насчет пощипать греков – это вы хорошо сказали. Пока своих ждем, по селам пройдемся.

Однако здесь русов ждало разочарование. Их вынесло на берег севернее Херсонеса, на самый край греческих владений, где начинались таврийские степи. Население подвластной Роману фемы Херсонес хорошо помнило Хельги Красного: не прошло и пяти месяцев, как тот со своей шестисотенной дружиной покинул эти края. И совсем недавно ушел его союзник, хазарский булшицы Песах, с шестью тысячами конного войска. Крепость Херсонес ему взять не удалось, но округу он разорил столь основательно, что русы Мистины теперь везде натыкались на пустые, истоптанные лошадьми поля, остатки сожженных и вырубленных садов и виноградников, полуразрушенные стены глинобитных домов в пепле сгоревших соломенных и тростниковых крыш. Отощавшие греки, за это ужасное лето лишившиеся почти всего скота, от новой напасти бежали в Херсонес, но стратиг Кирилл приказал закрыть ворота и не впускать их: горожанам самим грозил голод. Взять из припасов оказалось почти нечего, а пленные стали бы бесполезными лишними ртами. По большей части дружинам пришлось обходиться собственными припасами из Пафлагонии и морской рыбой. Надежды на возможность зимовки в Корсуньской стране быстро развеялись сами собой. Мистине даже не пришлось прибегать к власти: через день-другой русы уже поняли, что пережить зиму они смогут, лишь вернувшись как можно скорее домой.

Собравшись почти прежним числом, двинулись вдоль безлесного побережья Таврии на северо-запад. Море успокоилось, неглубокая вода вдоль изрезанных заливчиками песчаных берегов снова стала густого сине-зеленого цвета. Ветер с берега нес запахи степных трав, но топливо для сотен костров по вечерам отыскивали с большим трудом. Правда, чуть легче стало с пропитанием: в этих краях не побывали хазары Песаха, а Хельги с немногочисленными тогда людьми почти ничего не тронул, и на здешних степных пастбищах удалось перехватить кое-что из скотины у кочевников.

Вдоль побережья шли пять дней, сделав одну дневку для поисков скота и ловли рыбы. В остальные дни двигались от рассвета до заката и небольшим перерывом на самую знойную пору. Время было дорого. В теплой Таврии плохо верилось в грозившие к концу пути снегопады, но трудно было и представить себе ту огромную протяженность земли, что еще предстояло преодолеть по дороге до Киева!

Ночами притекала желанная прохлада, но от земли исходил накопленный жар. Порой, лежа на подстилке из травы и собственного плаща на неровном каменистом берегу и глядя на сверкающие звезды, Мистина с усилием убеждал сам себя: Русь, Киев, Олегова гора существуют на белом свете. Но верилось в это с трудом. Уже в который раз за лето мир вокруг него менялся, делался совсем другим: плавни Придунавья, каменные города и лесистые горы Греческого царства, синее море, желтые степи Таврии! А впереди ждали другие степи – приднепровские и бесконечные дни на веслах вверх по широкой реке. Это было как в сказании: туда шел три года, обратно три года… И в какой день ни оглянись – все те же три года будут и впереди, и позади. И только старый синий кафтан, которым Мистина укрывался, убеждал, что дом и правда где-то есть.

Вечером пятого дня пути к нему явились два сына Тьодгейра – Вигот и Пороша, а с ними их отрок Наслуд.

– Говорят, дальше вдоль берега идти нельзя, – доложил приведший их Кручина.

– Почему нельзя? – Мистина кивнул парням, чтобы подошли.

– Там дальше гнилые земли начинаются, – пояснил Вигот. – Мы с Ранди Вороном, я и брат вон, – он кивнул на Порошу, – еще в прежние годы, ну, при Олеге Предславиче, в Корсунь дважды ходили, я помню. Если дальше идти, то Меотийские болота начнутся. Там земля гнилая, вода соленая, ни к берегу пристать, ни воды напиться, ни поесть чего раздобыть. Да лишнего пути будет крюк.

– И что же делать?

Мистина внимательно слушал, поскольку сам никогда раньше в этих местах не бывал и вынужденно полагался на чужой опыт. Очень при этом радуясь, что в десятитысячном войске нашлось хотя бы трое парней, уже бывавших в этих местах. Путь до Царьграда вдоль западного побережья знали многие в Ингваровой старшей и младшей дружине – несколько сотен княжьих людей с товарами уже лет тридцать ходили туда каждый год, – но сообщение с хазарами было куда менее частым, и то купцы ездили из Киева до Итиля больше по суше.

– Через море прямиком надо пробираться, – ответил Вигот. – Если отсюда прямо на северо-запад взять, то через день пути будет остров, а от него коса песчаная, и вдоль нее на запад идти.

– Что за остров?

– Кто его Лебяжьим зовет, кто Долгим, а кто Соленым. А остров хороший – там всегда купцы пристают, колодцы есть, и места на всех хватит. Там переночуем и дальше на запад пойдем.

– А точно за день дойдем?

– Если с ветром повезет, – Пороша оглянулся к морю и прислушался, – то и быстрее.

На переход запаслись пресной водой: наполнили бочонки, амфоры и даже серебряные кувшины из добычи. К воде добавили вина – кое-что удалось раздобыть в греческих селах фемы Херсонес, куда не дошел ранее Песах. Подняв паруса, четыре сотни скутаров оставили справа берег и двинулись в синюю даль. Непривычные к открытому морю, русы чувствовали себя так, будто вовсе покидают белый свет, чтобы пройти через туманное ничто и выйти очень далеко от прежнего места. Было тревожно: все еще помнили, как посеревшие валы двое суток гнали их, мокрых, голодных и усталых, от Боспора Фракийского совсем не в ту сторону, из-за чего их путь домой стал заметно более длинным и трудным.

Но сейчас морской царь был в добром расположении духа: светило солнце, ветер выдался попутный, в море резвились «морские коровы»[23]. К этому времени русы уже попривыкли к ним и не так пугались, как при первых встречах. Боярам за время стоянки в Ираклии даже довелось, по примеру греков, попробовать мяса «морских коров».

Давно скрылся позади степной берег Таврии. Словно длинный морской змей, войско русов текло через морской простор на север, к родным краям. Оглядываясь, Мистина мог видеть далеко не все лодьи, но грязно-белые полотнища парусов мелькали на зеленовато-голубых волнах в таком множестве, что напоминали лепестки яблоневого цвета на ветру. Их возвращалось домой вдвое меньше, чем уходило, но вид их внушал ему гордость своей силой и безграничным упорством. Погибли те, кому было суждено, – выстояли те, об кого злая ведьма-судьба обломала железные зубы.

Попутный ветер помог: еще вовсю сияло солнце, когда впереди показалась низкая ровная полоса суши. Плоский остров – полотно белого песка у воды, дальше низкая зелень – уходил на запад сколько хватало глаз. Необитаемый, он был совершенно пуст, лишь взлетели при появлении такого множества людей тучи чаек и прочих морских птиц.

– Лебеди! – вскрикнули на соседней лодье.

И правда, с прибрежной заводи поднялись три белых лебедя. Тычина выхватил из-под скамьи лук и принялся натягивать: в походе у всех возникла стойкая привычка есть все, что можно разжевать.

– Не трогай! – остановил его Доброш. – Все равно жарить не на чем – дров здесь нет.

В ближайшие дни питаться предстояло вяленым мясом и рыбой. Хороши они тем, что маленький кусочек можно долго жевать, но зато от них особенно хочется пить, а с питьем было туговато. Вигот и Пороша знали на острове пару колодцев, но Мистина не слишком рассчитывал, что воды в них хватит на десять тысяч человек.

Под стоянку заняли сухие участки, покрытые степными травами. Дальше от воды блестели соленые озерца и мелкие болотца, заросшие тростником и осокой; кому-то пришлось устроиться и между ними, проклиная комаров. Костров не разводили, зато везде среди ковыля и полыни белели навесы из парусов, сновали то золотистые, то бурые от загара спины и плечи, мелькали спутанные, много дней не чесанные рыжие, русые, золотые бороды. Уже три десятка лет не видели духи острова такого многолюдства: войско русов бывало здесь в последний раз, когда люди Олега Вещего направлялись к Боспору Киммерийскому, чтобы через земли кагана пройти в богатые сарацинские страны.

Ночь прошла неплохо, а самое тяжкое началось после. Два дня шли на запад вдоль песчаных кос, где не было ни растительности, ни воды; порой ветер стихал, вынуждая наваливаться на весла, но приходилось беречь каждую каплю. Казалось, конца не будет этому пути между горячим небом и сверкающим морем, такими приветливыми на вид и такими безжалостными к тем, кто оказался в их власти, как мошкара между ладонями. Почти голые, обмотав головы грязными сорочками от жестокого солнца, обливаясь потом, измученные жаждой русы не имели лишних сил даже на проклятия, но гребли и гребли – другого выхода не было.

Высадиться на ночь оказалось некуда – остановились на мелководье вдоль узкой косы и спали, полусидя в лодьях, привалившись друг к другу. Все были неразговорчивы и мрачны: казалось, путь через неведомые моря завел куда-то совсем прочь от света белого, где нет уже ни земли, ни пригодной воды, а есть только зыбь, усталость и мучения жажды. В головах от жары и усталости клубилось марево, сбивая чувство времени, и уже казалось, не два дня они так странствуют, а бесконечное число одинаковых дней, как зачарованные, без надежды на спасение.

И страшнее всего оказалась последняя часть этого пути. Вечером второго дня Вигот – на это время Мистина взял его к себе на лодью – сказал, что надо опять устраиваться ночевать: дальше опять открытое море. Уверял, что до настоящего берега с пресной водой осталось недалеко – менее половины дневного перехода. Русы ворчали, едва ворочая пересохшими языками: разведенной вином воды, горячей от солнца, оставалось по несколько глотков на брата. Иные под вечер уже впадали в беспамятство прямо на веслах и валились на товарищей. Но деваться было некуда: ничего, кроме оконечности косы впереди и моря вокруг, не просматривалось.

– Там еще пол-перехода, и будет берег, где мы были, когда в греки шли, – хрипел Вигот. – Там есть вода. Если боги смилуются – прямо у Еникелю выйдем. А там тебе воды – залейся…

Оставалось лишь ему поверить. И только к концу следующего дня, обогнув еще одну такую же бесполезную косу, полумертвые от усталости русы наконец выбрались на западный берег Греческого моря, несколько южнее устья Днепра. Эти места были им знакомы: примерно здесь они ночевали в начале лета, еще в составе большого войска и с князем во главе продвигаясь от Днепра к Дунаю.

Казалось, с тех пор миновало сто лет.

* * *

Месяц листопад застал княгиню Эльгу в Вышгороде. Живя в Киеве, в эту пору года она бывала занята приготовлением осенних пиров. И княжеская семья, и многие в дружине еще помнили обычаи северной родины, где осенние пиры, приходившиеся на середину месяца листопада, открывали зимнюю половину года. С этих дней начиналась другая, зимняя жизнь: скотину переставали выгонять на пастбище, лишнюю забивали, солили и коптили мясо, а свежим угощали на пирах и свадьбах. С этого времени прекращались далекие поездки, люди проводили время под крышей, возле очагов, женщины пряли, мужчины занимались всякой мелкой работой, а долгими вечерами рассказывали предания. К этому времени завершаются походы, и даже «морские конунги» – вожди дружин, живущие на корабле и не имеющие никаких земельных владений, – обычно находят себе пристанище до весны.

В один из хмурых осенних вечеров, когда серое небо давило на серые крыши, то и дело разражаясь дождем из-за собственной тяжести, в Вышгород явились знатные гости. Из Киева приехали бояре: Честонег Избыгневич, Себенег Илаевич, Дорогожа – старший Волосов волхв, а с ними Стемид и Тьодгейр, сын Руара, одного из давних соратников Олега-старшего. В Киеве сохранилось около десятка родов, происходивших от лучших Олеговых мужей; когда его внук, Олег-младший, не оправдал надежд дружины, они по большей части поддержали Ингвара. Благодаря их поддержке и удался затеянный Свенельдом переворот. Эльга хорошо помнила об этом и понимала: с кем эти люди, с тем русь. А значит, с тем власть. От поколения Олеговых соратников почти никого не осталось, их сыновья и внуки сейчас находились в Греческом царстве с войском.

При вести о том, какие к ней пожаловали гости, Эльгу пробрало холодком. С чем они приехали? Сердце качалось вверх-вниз, будто его подбрасывала гибкая ветка березы. Поочередно теснили друг друга мысли о себе – и о походе. Может, в Киев пришли какие-то вести? Какие? Успех или разгром? Гибель или спасение? Торопливо она поменяла простое платье на нарядное, подвесила к наплечным застежкам дорогое ожерелье из стеклянных и серебряных бусин, переменила льняной убрус на шелковый – давний подарок Мальфрид, из какой-то добычи столетней давности, уже совсем пожелтевший. И прошла в гридницу.

Здешняя гридница убранством далеко уступала киевской: все ее украшения – оленьи и лосиные рога с прежних ловов, звериные шкуры на стенах. Да несколько старых, разбитых щитов с вылетевшими плашками, оставленные на память о каких-то давних, еще Олеговых сражениях или знаменитых поединках. Глядя на них, Эльга укреплялась духом: ведь и она, племянница Вещего, сейчас вела свою битву за честь и за будущее. А старший брат ее отца не стал бы для руси тем, кем стал, если бы легко сдавался.

Среди этой грубой простоты убранства Эльга выделялась, будто драгоценный перстень греческой работы. От волнения ее лицо разрумянилось, и каждого из пришедших к ней бояр, с какими бы мыслями они ни явились сюда, с первого же взгляда поразило: как княгиня хороша! Наверное, ожидали они увидеть другое, но Эльга не походила на женщину, брошенную мужем и нуждающуюся в жалости. При виде нее пожалеть скорее хотелось того, кому грозит утратить это сокровище.

И принимала княгиня гостей тем же порядком, что и в Киеве, – взяв у отрока медовый рог, поднесла по старшинству: Дорогоже, Честонегу, Себенегу, потом Тьодгейру, Стемиду. Улыбалась, спрашивала о дороге и здоровье. Проводила на места, благословила хлеб, прежде чем отослать каждому. Ее спрашивали в ответ, как здоровье ее и княжича, нет ли в чем нужды. Так же улыбаясь, она заверила, что нужды ни в чем не терпит, ей и дружине всего довольно. И улыбнулась уже куда более сердечно, заметив, как переглянулись бояре.

Видя перед собой те самые лица, что уже пять лет воплощали для нее власть над Полянской землей и русской дружиной, Эльга и впрямь приободрилась. Эти люди, чьи руки держали жреческие жезлы и боевое оружие, вновь сидели за ее столом, пусть и не в Киеве. А значит, власть – не в Киеве и не в том резном сиденье, что помнит еще Олега-старшего. Дело в ней, Эльге, и стольный город там, где она. И пусть пока это было больше мечтой, от этих мыслей Эльга так воодушевилась, что сияла, как звезда.

– Что за новости в Киеве? – спросила она, когда гости утолили первый голод с дороги. – Есть ли вести от… войска? Из Греческой земли?

Стеснило дыхание: она вдруг поняла, что у нее не хватает сил вслух вымолвить имя Мистины. Если бы он и правда прислал весть, к ней, наверное, привезли бы кого-то от него? И не собрались ли эти достойные мужи, дабы сообщить ей, что муж ее сестры не вернется никогда?

Похолодев от этой мысли, она вцепилась в крышку стола. Заметив это, бояре снова переглянулись.

– Нет у нас вестей из Греческой земли, – вздохнул Честонег.

Эльга знала, почему он вздыхает: с войском ушли его младший сын Краята и братанич Жизнята. Ингвар смог сказать о них только то, что от «греческого огня» при столкновении с олядиями они не пострадали и остались дальше воевать под началом Свенельдича. Но этим утешительным новостям сравнялось уже месяца четыре, а на войне этот срок долог. Не один век человечий умещается в него…