Читать книгу Время красивых людей - Елизавета Мусатова - Страница 9

Время в горячих точках засчитывается солдатам в двойном объеме, день за два. Никто не знает, справедливо ли это. Привычное мерило – часы, минуты, секунды – больше не работает. Время начинает то тянуться расплавленной на летнем солнце жвачкой, которая вытянулась ниткой между горячим асфальтом и резиновой подошвой чьего-то кирзового сапога, то свистит мимо уха со скоростью пули, выпущенной из винтовки «галиль». На территории, охваченной войной, иное, неэнштейновское понятие времени. За сутки можно постареть на десять лет. Секундами исчисляют людей, с которыми больше не потравишь анекдоты и не выпьешь из одной фляжки. Годы мирной, цельной жизни перечеркиваются такими единицами времени, для которых и названия-то не придумали, потому что обычно человек их просто не замечает.

Часы на кухне госпожи Марии встали. Мика поискал ключ, но гвоздик, вбитый в боковину корпуса, пустовал. Сама госпожа Мария только винила Йоцу за то, что весь в делах и вечно все теряет, никакого порядка в этом доме.

Приемник вернули на кухню. По нему как заведенное крутилось одно и то же сообщение. Алиса настаивала оставить хотя бы минимальный звук, Мика был против. Марко внес в спор решающий голос, и Мика, забрав свою кружку, пошел сидеть в спальню. Теперь обращение к согражданам и призыв молиться за повстанцев тихо бубнил у ножки дивана. Алиса поднялась было со стула, но Марко поцокал языком:

– Посиди, русская. Поговорим.

Шторы оставались задернутыми, и только по узкой полоске сбоку можно было понять, что за окном день вступил в свои права. Выпили по две кружки кофе, а разговор не заканчивался. Алиса достала из рюкзака блокнот и делала быстрые пометки.

– Массовая забастовка таксистов два года назад?

– Это не наши, – уверенно сказал Марко. – Шушера эти таксисты. Мафия. Себе на уме. Только бы нагреться на чужих карманах.

– Тогда почему столько машин с шашечками на баррикадах?

– Может, у них гражданская позиция!

– Ты же только что сказал, что они мафия.

Марко зыркнул так, что Алиса добавила:

– Хорошо, пусть будет мафия с гражданской позицией. Что насчет протестов против застройки набережной? Помнишь, такие, с желтыми утками? Против элитного комплекса жилья?

– Это народ! Стихийно объединились!

– Не пойму, Маки. Ты говоришь, что все спланировано заранее, а как начну расспрашивать, все у тебя спонтанно и по воле народа.

– Ну, народ объединился и спланировал! Чего докапываешься, русская? Теории заговора строишь?

– Работа у меня такая. Была.

– А куда сплыла?

– Неважно. А про таксистов ты прав. Кто тут у вас в водители идет? Мужчины средних лет, которые хотят подзаработать. В основном, уж извини, не великого ума и не склонные к рефлексии. Что кум за ракией сказал, то, значит, и есть правда. Вот уж кто точно верит в теории заговоров. В Ватикан и геев, которые хотят захватить мир.

Марко засопел, но промолчал, а Алиса продолжила вслух, словно сама с собой разговаривала:

– Их легко накрутить, выгнать на улицы. Все сходится. Протесты с утками, забастовка таксистов, выступления недовольных студентов, молебенные ходы против сепарации Косово каждые выходные в центре, сидячий протест у Парламента после ковидного карантина в прошлом году. Ты прав, Маки, это и правда мафия. Поводили зажигалкой, подогрели, да и запалили фитилек. Балканы – вечная бочка сухого пороха, каждые двадцать лет что-то да рванет.

– Просто люди устали это терпеть!

– Какие люди? Какие, как ты думаешь, люди, заранее позаботились о том, чтобы из Сербии эвакуировали дипломатов? Простой народ? Твои ребята?

– Мои ребята – патриоты! Не звери же!

– Что бы сделали твои ребята, Маки, попадись им американский консул на улице? Проводили бы до ближайшего убежища, где он бы дождался эвакуации? Машину у подъезда видел? У нее номера дипломатические. Это не народ. Народ сейчас на улицах продолжает штурмовать стратегически важные точки, а те, кто затеял взрыв бочки, сидят сейчас в безопасных кабинетах и наблюдают. Что в головах у народа, я примерно представляю. Мне нужно знать, что в головах у этих, из кабинетов. И что бы там ни было, это, уж извини, точно не благо Родины.

Марко еще посопел. Сжал широкую пухлую ладонь на кружке.

– Ты, русская, конечно, братишка. Но Родину не трожь, поняла? Что ты про Родину знаешь?

Три года в добровольном изгнании, где Алиса пряталась от всех, кто мог ее разыскать, и писала рекламные тексты и эссе для американских студентов на заказ, чтобы платить за крошечную студию, кофе и свежие плюшки из пекарни. До этого – больше двадцати лет между Ближним Востоком и страной, которая перестала быть домом и превратилась в перевалочный пункт вроде гостиницы для журналистов. Алиса посмотрела на Марко, и уголки губ поползли в кривой, на половину лица, улыбке.

– Ничего, – сказала она. – Я действительно ничего не знаю про Родину. Давай завтракать.

Разделили обязанности. Марко ушел в другую комнату, прижимая к груди кочующий по квартире приемник, и сначала было слышно, как он включает его в розетку и прибавляет громкость, а потом Мика попросил сделать потише, чтобы не разбудить госпожу Марию, и Марко закрыл дверь. Алиса с Микой в четыре руки принялись за завтрак. Он вскрывал банки, и, пока она разогревала содержимое на сковороде, резал хлеб на бутерброды: часть с оставшимся с вечера паштетом, часть с засахаренным джемом. Убрались тоже сообща. Сложили в пакет банки, очистили и вымыли пепельницу, перемыли посуду.

– Хочешь, окно откроем? – спросила Алиса.

Мика пожал плечами, и тогда она собрала два полотнища ткани ближе к центру. По краям получились две узкие длинные бойницы, через которые солнце косо ложилось на кафельный пол.

Завтрак для госпожи Марии Мика отнес в спальню, но сразу же и вернулся.

– Спит. Ты что делаешь?

Алиса успела поставить тарелки с подогретым овощным рагу, доску с бутербродами и кружки с кофе на пол у окна, прямо в широкие полосы теплого света, и теперь открывала ящики в поисках салфеток. Она не обернулась в ответ на вопрос, только пожала плечами и сухим тоном сказала:

– Сидим в темноте вторые сутки. Это плохо для здоровья.

Задвинула последний ящик, в котором салфеток так и не оказалось, и теперь повернулась, забегала глазами по шкафчикам, как будто прикидывала, где еще можно поискать. Спросила, все так же не глядя на Мику:

– Ты не против, если мы на солнце?

– Можем и на солнце.

– Можно плед взять, чтобы удобнее.

– Давай возьмем.

Она постелила плед неловкой буквой V: так, чтобы получилось сесть почти напротив друг друга. Отнесла тарелки в соседнюю комнату, где Марко дежурил в обнимку с приемником. Вернулась. Мика уселся по-турецки, и Алиса осторожно опустилась рядом, опираясь для верности обеими ладонями в пол, и вытянула ноги так, что ступни почти касались кадки с фикусом.

– Приятного аппетита?

– Приятного.

Алиса поддела рагу на вилку и подняла брови, когда увидела, что Мика вместо тарелки тянется за бутербродом с джемом и запивает кофе. Хотела сказать, что остынет, холодным будет невкусно, но не стала. Вспомнила ресторан напротив школы. Кирпичные стены здания, просторный внутренний двор со столиками под посаженными в большие керамические горшки оливковыми деревьями. Перед занятиями она иногда заходила туда выпить кофе и смотрела, как ловко снуют официанты в длинных черных фартуках, разнося по четыре тарелки с чем-то пестрым, сочным, разноцветным. Иногда туда же заходили другие ученики из ее группы, танцоры постарше и сами инструктора. Махали Алисе, салютовали чашками и бокалами, она поднимала в ответ руку с открытой ладонью, а потом торопливо делала глоток и отводила глаза, чтобы не вздумали подзывать присесть к ним. Так и не узнала, стал бы ее кто-нибудь приглашать, если бы не отводила.

– Ты бы поел. На хлебе с джемом долго не пробегаешь.

Мика промолчал. Тогда Алиса пододвинула к нему тарелку.

– Хочешь, мои тоже возьми. Мне хватит.

– Нет, спасибо.

Они продолжили молча. Алиса подвинулась так, чтобы солнце падало поперек колен, и чувствовала, как противная ноющая глухая боль в суставах мало-помалу рассасывается в тепле. Смотрела искоса, как изящно Мика держит в пальцах ломоть булки с темным вязким джемом, и вспоминала, как он кормил с руки хозяйку квартиры и вытирал ей перепачканные губы.

– У тебя большая семья?

Мика ответил не сразу, сначала прожевал, запил из кружки.

– Мама. Сестренка. Отец.

– Старшая? Сестра?

– Младшая. На четыре года. Ей восемнадцать.

– А я думала, у тебя племянники есть.

– Двоюродные. И троюродные.

– А на праздники вместе собираетесь?

Мика снова помолчал. Потом ответил, держа на весу кружку двумя ладонями.

– Двоюродные в Будапеште. Троюродные в Германии и в Суботице, на венгерской границе. Мои в Белграде. Отец в праздники то в клинике, то в командировках. Ты обещала сказать, что мы будем делать дальше.

Теперь замолчала Алиса. Они просидели над тарелками и стынущим кофе столько, что снаружи облака начали затягивать небо, а белые полоски света стали тускнеть, пока совсем не исчезли.

– Подождем новостей, – сказала, наконец, Алиса. – Ты сам слышал. Город перекрыт на сектора. Там штурм. Толпа. Но люди не будут вечно сидеть по домам. Им есть нужно. Больницы должны работать. Марко сказал, будут патрули, пропуски. Их можно где-то достать. Выменять. Украсть. Можно подкупить патруль, можно уболтать. Я что-нибудь придумаю, Мика, честно. Мне только нужно, чтобы вместо толпы появились люди, с которыми можно поговорить. Мы не дипломаты и не сотрудники взятых на карандаш учреждений. На нас никто не охотится. Подождем еще немного.

– Ты уже выходила в город, – возразил Мика. – И вернулась. Даже не одна. Значит, можно идти.

– Это было ночью и по ближайшим улицам.

– За окном тихо, ни звука не доносится. Можем пойти прямо сейчас.

– Мика, я знаю, что обещала…

– Я могу пойти прямо сейчас.

Алиса со стуком поставила кружку на пол. Вдохнула, как сквозь облако газа собралась пробираться.

– А госпожу Марию со мной оставишь?

Это было нечестно, она знала. Может быть, почти так же нечестно, как то, насколько искривился сейчас рот Мики, как прищурились коньячного цвета глаза, как он весь подобрался и начал вставать с пола. Может быть, не нужно было продолжать цепочку несправедливостей, а нужно было погасить ее как огонек на бикфордовом шнуре, пока не добрался туда, где будет поздно. Может быть, не поздно еще погасить.

Дальше все произошло очень быстро. Мика вставал. Алиса уперлась ладонью в пол и перевалилась на бедро, чтобы подняться. Задрожало оконное стекло. Мика выпрямился. Алиса подтянула ноги. Вслед за тонким дребезжанием донесся нарастающий гул. Инстинкт сработал мгновенно – Алиса упала обратно на пол и потянулась, чтобы схватить Мику за лодыжку. Он сделал шаг, пальцы схватили пустоту. Гул усиливался, нарастал уже со свистом. Мика обернулся. Алиса увидела, как раздраженная гримаса превратилась в почти детское удивление. Схватила все-таки за лодыжку, рванула. Мика пошатнулся, но удержал баланс. Алиса рванула еще раз. Тогда он упал на нее сверху, едва успев выставить руку. Она прижала его неловко к груди, оттолкнулась от пола. Перекатились к окну, когда рвануло и осколки брызнули внутрь.

В ушах звенело. Гарь жгла слизистую. На изнанке век расцветали красные и зеленые пятна. Алиса почувствовала, как что-то тяжелое ворочается в ее руках. Мика вывернулся, на нетвердых ногах поднялся, сделал качающийся шаг, другой. Алиса скорее угадала, чем услышала, что он кричит имя хозяйки квартиры.

Она сам не знала, откуда взялись силы на тигриный прыжок. Обняла его за колени, вниз утянуть не смогла, только прижалась грудью, обвила руками и бормотала по-русски:

– Нет. Нет. Нет. Не пущу. Нет. Не пущу.

Где-то в квартире кричал Марко. Кричала госпожа Мария. Кричали из разбитых окон невидимые люди. Алиса кашляла, жмурилась, держала Мику как боксер в клинче, и как молитву перед аналоем повторяла:

– Я тебя не отпущу. Я тебя не отпущу.