Читать книгу Лето придёт во сне. Часть 1. Приют - Елизавета Сагирова - Страница 4

Два года спустя.

– Пресвятая Троице, помилуй нас, Господи, очисти грехи наша, Владыко, прости беззакония наша, Святый, посети и исцели немощи наша, имени Твоего ради-и-и! – прогремел батюшка Афанасий и пришлось послушно подхватить:

– Господи помилуй, господи помилуй, господи пом-и-и-илуй!

Мы, двадцать две девочки одиннадцати лет, в одинаковых длинных сарафанах, в одинаковых платках, завязанных под подбородками, стояли в церкви коррекционного приюта. Шла воскресная служба. Шла она уже долго, и мы устали опускаться на колени, снова подниматься, бить поясные поклоны, бить земные поклоны, креститься, и петь бесконечные «аминь».

Чтобы хоть как-то развлечься, я украдкой поглядывала на своих одногруппниц. По их лицам было отлично видно, кто молится от души, а кто, как и я, ждет не дождется конца службы. Вон Полина Заярова, не отрывает от батюшки глаз, на которых блестят слезы. Её привезли сюда после того, как родители алкоголики умерли в один день, чем-то отравившись во время очередного запоя. И Полина задалась целью отмолить их грех. А вот Ярина Донаева, моя соседка по дортуару и лучшая подруга. Она стоит рядом, и я прекрасно слышу, что во время всеобщего «Ами-и-инь!», Яринка не издает ни звука, а просто беззвучно открывает рот. Жаль, что у меня так не получится – я одна из трёх девочек, которые несколько раз за службу должны петь соло. Голос мой кое-кому показался для этого подходящим. Я сама не очень-то горела желанием петь на службах, но соблюдала главное правило моей нынешней жизни – слушаться и хорошо себя вести.

– Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу! – батюшка Афанасий добавил децибел, и мы синхронно опустившись на колени, склонили головы.

– Пресвятая Троице, помилуй нас. Господи, очисти грехи наша, Владыка, прости беззакония наша, Святый, посети и исцели немощи наша, имени Твоего ради-и-и!

Настала моя очередь. Я набрала в грудь воздуха и затянула:

– Господи помилуй, господи помилуй, господи пом-и-и-и-илуй!

Краем глаза я видела, как Яринка удивленно покосилась на меня, а батюшка, на миг замерев, словно в наслаждении прикрыл веки. Ну, еще бы! Вчера я умудрилась свалиться с дерева и разбить коленки, а стоять разбитыми коленками на жестких половицах, то ещё удовольствие. Так что трогательная дрожь в моем голосе сегодня была абсолютно искренней. Одно радовало – до конца службы ждать осталось недолго.

После того как мы гуськом покинули церковь, и, развернувшись на крыльце, опять крестились и кланялись (я при этом незаметно потирала коленки под сарафаном), Яринка дернула меня за рукав и хихикнула:

– Ну и скулила же ты на службе! Никак божья благодать снизошла?

– Тебе бы такую благодать! – огрызнулась я, и сбавила шаг. Кажется, коросты на коленках все-таки стерлись от долгого ёрзания ими по полу, и кожа стала липкой от крови. Яринка посмотрела на моё перекошенное лицо, и сочувственно спросила:

– Больно? А почему к Марье не пошла?

Марья, пожилая и добродушная женщина с громким голосом и заразительным смехом была нашей дежурной медсестрой.

– Ага, чтобы она рассказала Агафье, как я по деревьям скачу?

Агафья, полная противоположность Марье, высокая, прямая, похожая на сухую палку, вдруг научившуюся ходить – воспитательница нашей группы.

– Чего тебя на дерево-то понесло?

– Да так, – после недолго раздумья ответила я, – По тайге соскучилась.

Яринка виновато примолкла. А я подавила легкие угрызения совести за то, что солгала лучшей подруге. Нет, по тайге я, конечно, очень скучала, но на дерево полезла не за этим.

Церковь осталась позади, и я позволила себе стянуть с головы платок. Яринка сделала это ещё раньше, и теперь её ярко-рыжие волосы блестели на солнце.

Мы прошли мимо стадиона, где гоняли мяч мальчишки. Я посмотрела на них с привычной завистью – нам, девочкам, такие игры запрещались. Будущей жене и матери не нужно быть сильной и спортивной, на то у неё будет муж. Женская же сила в слабости и кротости. По крайней мере, так говорила наша Агафья.

Я не могла с ней согласиться, потому что росла там, где сила (общая, а не какая-то женская) нужна всем. Тайга не спросит твой пол, когда ты окажешься с ней один на один. В нашей деревне охотниками были как мужчины, так и женщины. Работать на огороде и со скотиной, строить избы, колоть дрова, удить рыбу, свежевать добычу и выделывать шкуры, шить, готовить, – умели все. И детей учили всему, не разделяя на мальчиков и девочек. Потому что девочка не умеющая добыть себе еду и разжечь костер без спичек, погибнет, оставшись одна. И мальчик не умеющий приготовить добытое, и сшить себе из шкур теплую одежду, погибнет тоже.

Кому-то это может показаться преувеличением, ведь мы жили всё-таки в деревне, в домах, хоть и глубоко в тайге. Какой костёр, какие шкуры? Но это были необходимые навыки на случай, если придётся бежать. Бежать в тайгу бросив всё, если придут те, кому неугоден наш образ жизни. И я уверена, что кому-то удалось скрыться той страшной ночью, когда прилетели вертолеты. А именно благодаря этим навыкам, уверена и в том, что они смогли выжить.

– Эй! – из раздумий меня вывел Яринкин голос, – Ты чего так на пацанов уставилась? Влюбилась в кого?

– В Муромца, – ответила я, и мы обе прыснули. Муромцем прозвали учителя физкультуры у мальчишек, который полностью оправдывал поговорку о том, что мужчина должен быть могуч, вонюч, и волосат.

Миновав стадион, мы направились к столовой – за воскресной службой следовал обед. На крыльце, поджав губы, высилась Агафья, поджидающая свою группу. В приюте детей на группы делили по возрасту. Восьмая группа – восьмилетние, девятая группа – девятилетние, и так далее. За каждой группой закреплялся свой воспитатель (у мальчиков) или воспитательница (у девочек). Воспитательница – то не то же самое, что учительница. Это, как нам объяснили, вторая мама. Хотя любая из нашей группы одиннадцатилеток предпочла бы не рождаться вовсе, чем у такой матери. И даже не сказать, что Агафья была злая или особо противная. Строгая – да, но надо признать, что в большинстве случаев строгая по здешним меркам обоснованно. Проблема заключалась в другом – она ни разу никого не приласкала и не похвалила. Если девочка вела себя хорошо или делала какие-то успехи, Агафья её просто не замечала, но вот стоило провиниться… Из всех воспитателей приюта Агафья чаще всего наказывала своих питомцев розгами. Ибо сказано в Священном Писании: «Урок же ему урок, лоза же ему лоза»…

Мне розог еще не доставалось, благодаря всё тому же моему нерушимому правилу – слушаться и хорошо себя вести. Но когда мы приблизились к крыльцу, и я увидела, как Агафья, не замечая других девочек, неотрывно следит за мной, у меня зародилось нехорошее подозрение, что шанс отведать «лозы» наконец-то появился. Ноги ослабли, я невольно замедлила шаг. Что если Агафья узнала о том, зачем я вчера лазила на дерево? Ой…

– Дарья, – сухой голос Агафьи заставил меня замереть на ступеньках крыльца, когда я уже было подумала, что все обошлось, – Дарья, задержись.

Вообще-то никакая я не Дарья. Имя, данное мне при рождении – Дайника. Дайна. Дайка. У нас в деревне никого не называли именами, распространёнными за её пределами – мы не хотели иметь ничего общего с тем, что было принято там. Поэтому родители просто придумывали имена своим детям, или брали их из прочитанных когда-то книг или просмотренных фильмов. И те, кто не родился в деревне, а пришел в неё уже взрослым, тоже переименовывались, как хотели. Получалось очень интересно и разнообразно, не то что здесь, где у каждого в приюте насчитывалось по несколько тёзок, и для того, чтобы различать этих детей, приходилось добавлять к имени фамилию.

Но через пару месяцев после того, как я попала сюда и начала привыкать к местным порядкам, Агафья отвела меня в церковь, где батюшка спросил, не хочу ли я принять крещение в православную веру? Вопрос был риторический, – на самом деле моё мнение никого не интересовало. По закону всем отказывающимся креститься место отводилось только в тюрьме, как иноверцам, или того хуже – атеистам.

И меня окрестили Дарьей.

Я остановилась, уважительно склонив голову.

– Да, сударыня?

Агафья молчала пока все мои одногруппницы не прошли мимо, и не скрылись за дверями столовой. Потом сухо бросила:

– Приподними подол.

– А… что?

– Ты слышала, Дарья. Приподними свой подол.

Недоумевая, я ухватилась обеими руками за ткань сарафана и приподняла его, открыв ноги до середины голени.

– Выше! – велела Агафья.

И тут я увидела. На подоле двумя пятнами проступала кровь. Очевидно во время ходьбы мои коленки начали кровоточить сильнее, а я и не заметила. Но делать нечего – пришлось поднять подол выше и продемонстрировать Агафье боевые раны. Она несколько секунд молча их разглядывала, потом спросила голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Что с тобой произошло?

– Я упала…

Мысли метались в голове, как вспугнутые воробьи под куполом нашей церкви. Сейчас Агафья спросит, где я упала. А если она уже знает? И тогда моя ложь станет ещё одним поводом для наказания, да ещё каким! Уж за что, а за ложь наша воспитательница карала со всей строгостью.

– Где ты упала?

Решив – будь что будет, я принялась отчаянно врать.

– Вчера после обеда я вернулась в дортуар, чтобы взять тетрадь по истории… Потому что… потому что утром её забыла. А потом, чтобы не опоздать на урок очень торопилась, споткнулась и упала на дорожке.

Это походило на правду – в приюте дорожки между строениями были вымощены крупным гравием, и чтобы упав на них содрать колени в кровь, особых стараний не требовалось.

– В таком случае, – так же холодно продолжала Агафья, – почему сразу после этого ты не обратилась в медпункт?

– Я опаздывала на урок, – пробормотала я, уронив голову на грудь.

– Такое рвение к знаниям похвально, – в голосе воспитательницы проскользнула ирония, – Но почему ты не сделала этого после уроков?

С перепугу на меня снизошло вдохновение и я, вполне натурально всхлипнув, выдавила:

– Потому что сестра Марья стала бы меня мазать йодом. А я боюсь… от него еще больнее.

Голос Агафьи слегка смягчился.

– Глупая. Сестра Марья обрабатывает ссадины не йодом, а перекисью водорода. Сейчас же ступай к ней. И… Дарья, посмотри на меня.

Я подняла глаза. Агафья выставила перед собой указательный палец, как делала всегда, собираясь сообщить что-то по её мнению очень важное.

– Запомни накрепко – ты будущая женщина, а значит и будущая мать. Твоё тело не принадлежит тебе одной. Та, которая не заботится о своем здоровье, не заботится и о здоровье будущих детей. Есть ли для женщины более тяжкий грех?

Она приподняла брови, давая мне понять, что ждёт ответа.

– Нет, Агафья Викторовна… то есть да… то есть, нет, не существует грех…

– Иди уже, – махнула рукой воспитательница, – Я возьму в столовой порцию на тебя.

– Спасибо, Агафья Викторовна, – я снова склонила голову, и заторопилась к больнице, не веря в то, что так легко отделалась. Упала на дорожке, ха! Только такая зануда, как наша Агафья, всю жизнь прожившая в четырёх стенах, может поверить будто девочка, привезённая из тайги, способна упасть на ровном месте.

Но как оказалось, не только она. Сестра Марья поверила тоже. Она жалостливо охала, пока обрабатывала мне коленки, и костерила всех, кто по её мнению был виновен в случившемся. От архитекторов приюта, задумавших такое покрытие для дорожек, до министерства образования, установившего настолько короткие перемены между уроками, что дети должны второпях «сломить голову». В итоге мне даже стало стыдно перед ней за свою ложь.

Из медпункта я вышла с настолько туго перевязанными коленками, что ковыляла вразвалочку, не в состоянии согнуть ноги. Столовая уже наполовину опустела, но Яринка сидела на своем обычном месте, её рыжую голову было видно издалека. Рядом с ней на подносе стоял мой остывающий обед.

– Спасибо, что подождала, – я неуклюже, боком, плюхнулась на стул, вытянув негнущиеся ноги перед собой.

– Ерунда, – отмахнулась подруга, – Ну что? Чего Агафья от тебя хотела?

Я коротко поведала события последнего получаса, и Яринка заметно расслабилась.

– Молодца, выкрутилась. А то за лазанье по деревьям Агафья бы тебе всыпала! Она наверное и не думает, что девчонки такое умеют без помощи лукавого.

Я хихикнула и принялась за еду, но видела краем глаза, что Яринка не ест, а продолжает внимательно смотреть на меня. Какое-то время я упрямо пыталась этого не замечать, но потом со стуком положила ложку, и повернулась к ней.

– Что?

– Может всё-таки расскажешь, что ты там забыла, на этом на дереве? – Яринка хитро прищурилась.

Моя подружка – это вам не Агафья, её так просто не обманешь, слишком хорошо она меня знает. Да и не собиралась я обманывать, просто выжидала подходящий момент для разговора.

– Расскажу. Только после обеда и не здесь.

– После обеда? – Яринка возмущенно всплеснула руками, – Мы едем в музей анимации после обеда, забыла? А это через двадцать минут!

Я застыла с куском хлеба во рту. Забыла!

В свободные от учёбы дни администрация приюта частенько устраивала детям выезды в город на всякие культурные программы. Но наша группа вчера уже ездила в Новодевичий монастырь, а две поездки за одни выходные – такого еще не было.

– Ну, Ярин… ну, значит, вечером расскажу. Так ещё лучше будет.

Яринка вроде как надулась, но я знала, что это не всерьёз, поэтому спокойно продолжила обед. А к тому времени как закончила, у меня созрел великолепный план.

Сейчас подойду к Агафье, продемонстрирую перебинтованные коленки и пожалуюсь на боль. Она, разумеется, оставит меня в приюте, по её мнению это будет подходящее наказание – отлучить воспитанницу от поездки в город. За что наказание? Хотя бы за то, что забыла на урок тетрадь, из-за чего опаздывала, торопилась, и упала. Отсюда мораль: девочки, собирайтесь перед занятиями внимательнее, не то, как Дарья, в выходные будете сидеть в приюте.

А мне сегодня того и надо. Когда наша группа во главе с Агафьей уедет, никто мне не помешает уйти в дальний конец приюта, за прудик, туда, где деревья растут гуще всего. И осуществить задуманное. То, ради чего я вчера лазила на дерево.

Настроение моментально взлетело до высшей отметки, и это не укрылось от Яринки.

– Да! – радостно подтвердила она, – Две экскурсии подряд. Овечек стали чаще выводить пастись, к чему бы это?

– Тише ты! – привычно шикнула я, зыркая глазами по сторонам, но взрослых поблизости не обнаружилось, только на кухне гремела тарелками посудомойщица. Была у Яринки очень вредная в нашем положении привычка – вслух говорить всё, что она думала. Поэтому пока подруга не решила углубиться в тему выпаса овечек, я поспешила поставить опустевшую посуду на поднос и покинуть столовую.

Наша группа уже собиралась у крыльца, Агафья строила девочек по парам. Я решительно вдохнула и, направилась к ней, демонстративно прихрамывая.

А дальше всё пошло так, как и было задумано. Воспитательница строго воззрилась на мои перебинтованные коленки, потом на искажённое «страданием» лицо, и назидательно изрекла:

– Дарья, ступай в дортуар! Ты сегодня никуда не едешь. А вечером еще раз покажешься сестре Марье, – она оглядела притихших девочек, – Вот к чему приводит пренебрежение здоровьем. Уверена, если бы Даша сразу обратилась в медпункт, то сегодня бы уже чувствовала себя лучше, и отправилась на экскурсию вместе со всеми.

Я уронила голову, изображая сожаление и раскаяние. Подъехал автобус. Многие девочки, перед тем как сесть в него, махали мне рукой и сочувственно улыбались, а Яринка шепнула:

– Я тебе расскажу всё, что увижу. Всё-всё-всё. Так что тебе покажется, что ты сама там была.

Автобус покатил прочь, а я по-прежнему прихрамывая, на случай если Агафья смотрит в окно, медленно побрела к жилому корпусу.

Торопиться не следовало. Для начала я поднялась в дортуар, где с огромным облегчением сняла дурацкий сарафан и надела повседневное платьице длиной чуть ниже колен. Выше не разрешалось. Девочки, а тем более девушки не должны показывать голые ноги. И не должны носить брюки. К последнему мне было особенно трудно привыкнуть. В Маслятах я всегда ходила или в джинсах, которые вместе с другой одеждой взрослые доставали через своих людей в ближайших населенных пунктах, или в сшитых вручную штанах. Тепло, удобно, практично, защищает ноги от крапивы и укусов насекомых. Можно бегать, играть, работать в огороде, ездить верхом, и не беспокоиться за подол, который постоянно норовит или задраться, или зацепиться за что-нибудь. Но в приюте мне рассказали какую-то невероятную дичь о том, что брюки мешают черпать из земли женскую энергию. Я тогда еще не знала, что выслушивать подобное лучше молча, и наивно спросила у Агафьи, нужно ли тогда ходить и без трусов, ведь они наверняка тоже мешают черпать? Агафья покрылась красными пятнами и велела мне два часа стоять в коридоре носом в угол.

Теперь наступила очередь бинтов. Я аккуратно размотала их, только затем, чтобы намотать снова, но уже гораздо слабее, давая коленям возможность свободно сгибаться. Получилось далеко не так аккуратно, как у сестры Марьи, но под подолом всё равно ничего не было видно, так что это меня не беспокоило.

Переодевшись и перебинтовавшись, я влезла на подоконник для изучения обстановки во дворе. По счастью дортуар, в который меня определили, находился на последнем, четвертом этаже, и отсюда открывался вид почти на всю территорию приюта. Сейчас там было пустовато – многие группы, как и наша, разъехались на воскресные экскурсии и прогулки. Только на стадионе играли в футбол старшегруппники, да у столовой чесали языками поварихи.

Из корпуса я вышла неторопливым прогулочным шагом. Прошлась по дорожкам, поиграла со струями фонтанчика перед школой, и, обогнув стадион, как бы невзначай направилась к прудику. Возле него принялась собирать камни голыши и пытаться с их помощью пускать по воде «блинчики». И только тот, кто бы вдруг вздумал пристально наблюдать за мной сейчас, мог заметить, что часть собранных камней, тех, что поменьше, я не кидаю в воду, а опускаю в карманы. Когда же карманы раздулись, и начали заметно оттягивать вниз подол платья, я отвернулась от воды, и, прикрывая их растопыренными ладонями, не торопясь направилась прочь.

Почти сразу за прудиком и до самого забора густо росли деревья. Перед тем как шагнуть в их тень, я воровато оглянулась, но никто не следил за мной. И я нырнула в зелень и запах хвои. Нырнула так, что не шелохнулся ни один листочек, не хрустнул ни один сучок под ногами. Нырнула, бросая позади послушную воспитанницу коррекционного приюта Дашу, как бросают за спиной надоевшую и больше ненужную ношу. И под переплетение ветвей вошла уже Дайка из сибирской таёжной деревушки.

Территорию приюта отгораживал от внешнего мира бетонный забор. Не очень высокий, метра два с половиной, но с натянутой поверху колючей проволокой. В том месте, куда я пробралась, с обеих сторон к нему вплотную подступали ели и ясени. Здесь начинался густой смешанный лес – приют находился за городом. А как же иначе? Дети, даже такие бракованные как мы, должны дышать свежим воздухом.

Я с сомнением посмотрела на ветки над головой, потом перевела взгляд на свои забинтованные коленки. Они сейчас не болели, но меня все равно грызли сомнения. Сумею ли я перелезть через забор после вчерашнего падения, да еще с полными карманами камней, оттягивающих подол? Или, чего доброго, опять свалюсь?

Я смогла. Да, намного медленнее, чем обычно, но вскарабкалась на дерево, а с его нависающей над забором ветки перебралась на другое дерево по ту сторону забора. И уже по нему спустилась на землю. Землю за территорией приюта.

Как всегда этот момент доставил мне глубокое внутреннее удовлетворение, и я совершила своеобразный танец свободы – раскинула руки в стороны ладонями наружу и несколько раз подпрыгнула на месте от радости (из карманов посыпались камни). Конечно эта свобода была краткой и иллюзорной, но сама мысль о том, что я делаю нечто запрещенное, поступаю по-своему, не спрашивая ни у кого позволения, наполняла меня ликованьем. Поэтому, не в силах заставить себя идти шагом, я побежала между деревьев, тихонько повизгивая от восторга, и не обращая внимания на вернувшуюся боль в коленях. Жаль только бежать пришлось не долго. Я не могла себе позволить уходить слишком далеко, и устроила свой тайник всего в паре минут ходьбы от забора. Просто вырыла ямку под стволом упавшей сосны и замаскировала отверстие дёрном вперемешку с прошлогодними листьями

И сейчас, присев на корточки и разбросав маскировку, по локоть запустила руку в тайник. Под пальцами зашуршал целлофан. Ухватив его, я извлекла наружу пакет, а из пакета её – мою тайну последних дней, большую самодельную рогатку в черно-жёлтую полоску. Пчёлку.

Это место, благодаря которому можно так быстро и незаметно сбежать из приюта, я обнаружила три месяца назад, когда только сошел снег. Бродила одна без цели, и увидев нависающие над забором ветки деревьев, не колебалась ни секунды, хоть и знала, что самовольный выход за территорию считается одним из самых серьезных проступков. Особенно для девочки. Особенно в группе Агафьи. Но тогда я об этом не думала: ветер зовуще шумел в ветвях, сладко пахло хвоей, руки и ноги привычно находили точки опоры, и я опомниться не успела, как уже спрыгнула на землю по ту сторону забора.

Это был наверное мой самый счастливый день за время пребывания в приюте. Я носилась по лесу как сумасшедшая, подбирала с земли охапки прошлогодних листьев и зарывалась в них лицом, обнимала деревья, качалась на ветках. И весь последующий день удача была со мной. Когда я вернулась к ужину, никто не заметил моего отсутствия и грязных пятен на одежде, никто не спросил, почему я такая румяная и взбудораженная. Яринка, конечно, и заметила бы, и спросила, но она была отправлена Агафьей на дополнительные занятия по рукоделию, поскольку не очень преуспевала на этом предмете.

С тех пор любая возможность использовалась мною для побега в лес. Но я была очень осторожна, и ни одна живая душа не знала о моих прогулках. Даже Яринка. Не то чтобы я ей не доверяла, но что-то мешало мне поделиться с подругой. Какое-то интуитивное опасение спугнуть радость, растерять очарование своей тайны, облачив её в скучные рамки слов и предложений.

Прокол произошел лишь вчера, когда я перелезала через забор не налегке, как обычно, а с узелком, в который завязала всё необходимое для изготовления рогатки. Уже позже я сообразила, что было бы куда умнее сначала перекинуть на другую сторону узелок, а потом уже карабкаться самой. Но хорошая мысля приходит опосля. В итоге я очень обидно сорвалась с дерева почти у самой земли, что и закончилось ободранными коленями. Но моим планам это не помешало, рогатку я всё равно сделала. Ничего сложного, да и не в первый раз, в конце-то концов. А поскольку рогатка являлась каким-никаким, но всё-таки оружием, тем более оружием ручной работы, то я украсила её полосами черно-жёлтой изоленты, и нарекла ласковым именем «Пчёлка».

Какое-то время я с удовольствием разглядывала результат своих стараний, взвешивала то в одной руке, то в другой, гладила витки изоленты, натягивала и вновь ослабляла тяжи. А вдоволь налюбовавшись, повесила Пчёлку на шею, и принялась деловито шнырять между деревьями, собирая сосновые шишки, и укладывая в ряд на поваленный ствол, скрывающий мой тайник. Когда шишки выстроились по всей длине ствола, я остановилась, критически оглядела готовое стрельбище, и осталась довольна.

Настроение вновь взлетело до небес. Я в лесу! Разумеется, это не тайга, и строго говоря, даже не лес, а скорее лесопарк, но достаточно того, что уже и не приют. У меня есть тайна, есть рогатка, действительно моя и только моя вещь, созданная мною, память о родителях и друзьях, о тайге и Маслятах. Изготовив Пчёлку, я словно вернула себе кусочек счастливой и вольной жизни, осколок прошлого. А Агафья далеко, и у меня полно времени, чтобы насладиться минутами свободы.

Припрыгивая, я отбежала от поваленного ствола, повернулась к нему лицом, и, отвесив неуклюжий поклон, провозгласила:

– Достопочтенные шишки! Не поможете ли вы мне поупражняться в стрельбе?

Шишки не возразили, и я сняла с шеи рогатку. А потом тело вспомнило давно заученные движения и зажило отдельной жизнью.

В левой руке сжать Пчёлку, правую запустить в карман, достать камень, вложить в кожеток, медленно натянуть тяжи, одновременно поднимая рогатку на уровень глаз, замереть так на какое-то время, и…

Руки пришли в движение. Десять выстрелов без единой паузы, и восемь шишек исчезли с поваленного ствола, словно их и не было. А две остались лишь потому, что из Пчёлки я стреляла впервые, а любая рогатка имеет свои неповторимые особенности и требует индивидуального обращения. Это вам не какой-нибудь фабричный арбалет, у оружия ручной работы есть душа и характер, который надо знать. Именно этим я и занималась сейчас – узнавала характер своего оружия, и налаживала дружбу с ним. Характер у Пчелки оказался лёгкий, и дружба ладилась.

Да, в Маслятах я отлично стреляла, уделяла этому много времени, и моим оружием были только рогатки лишь по причине возраста. «От отдачи ты улетишь дальше, чем пуля» – смеялся папа, когда я просила у него ружьё. Но я всегда знала, что настанет день, и не так уж долго его ждать, когда у меня будет свой огнестрел. Так бы и получилось, не вмешайся в мою жизнь церковь со своей заботой о людях, живущих в дикости, распутстве, и безбожии.

Но сейчас я убедилась, что год, проведённый в приюте, его правила, запреты, его постоянное «ты-должна-вести-себя-скромно-и-прилично-потому-что-ты-девочка-будущая-жена-и-мать» не смогли заставить меня разучиться тому, что я умела раньше. И тем более разлюбить это.

От радости я снова попрыгала на месте, издавая победные взвизги, и опять вскинула рогатку, приготовившись расстрелять следующий десяток шишек.

– Однако снайпер.

Негромкий голос прозвучал слева и сзади.

Я замерла, как зверёк.

Сколько раз перелезала через забор, чтобы погулять в лесу, и никогда никого здесь не встречала, никогда даже не видела следов присутствия человека! Ни тебе брошенного мусора, ни костровищ, ни обломанных или срезанных веток. Поэтому голос, раздавшийся, словно из воздуха, подействовал на меня как гром с ясного неба. Через тело словно прошел разряд тока, отчего оно стало ватным и неспособным двигаться.

Так я и стояла, замерев, забыв опустить рогатку, и только с нарастающим ужасом слушала звук приближающихся шагов. Шаги остановились у меня за спиной.

– Эй, – голос был уже не насмешливым, а встревоженным, – Малявка, отомри!

Я отмерла. Не потому что мне так велели, а потому что назвали малявкой. Ведь это означало, что подошел ко мне кто угодно, только не воспитатель и не учитель, они не допускали подобных фамильярностей. Опустив Пчёлку, я, наконец, смогла повернуться.

Сзади стоял парень. Из приюта, но почти совсем взрослый – старшегруппник. Парень как парень: средний рост, русые волосы, серые глаза, школьная форма. И он был мне знаком. Нет, не лично. Старшие редко снисходили до общения с младшими, но я часто видела его в окно. Он бегал на стадионе, иногда с другими парнями, но чаще один. И в дождь, и в снег, и в июльскую жару, когда все отсиживались в прохладных дортуарах, он бегал по кругу долго и отрешенно, без остановок, не меняя скорости. Иногда, когда я сидела на подоконнике в одном из приступов тоски по утраченной прошлой жизни, то бывало следила за ним, как за секундной стрелкой часов, просто потому что взгляду было удобно зацепиться за равномерно движущийся объект.

Наверное вид у меня был перепуганный, потому что парень улыбнулся и успокаивающе поднял перед собой ладони.

– Не бойся. Я никому не расскажу, что ты убегаешь из приюта. Я ведь тоже убежал, так что мы в одной лодке. Круговая порука, понимаешь?

Я кивнула, но продолжала молчать.

– Я просто засмотрелся, как ты стреляешь, – продолжал старшегруппник, – Кто тебя этому научил?

Разлепив, наконец, губы, я ответила, только очень тихо.

– Папа.

Но он расслышал. И удивился.

– Батя учил тебя стрелять из рогатки? Девчонку?

На этот раз я сумела ответить громче.

– Да. Нас всех учили.

– Кого это вас? – глаза парня вдруг расширились, – Погоди, я тебя вспомнил! Ты же из дикарей!

От обиды я окончательно забыла о недавнем испуге, и ко мне вернулся голос.

– Сам ты дикарь!

Парень запустил руку в светло-русые волосы, растерянно взъерошил их и улыбнулся. Кажется виновато.

– Ладно-ладно, не пузырись. Просто я привык, что ваших так называют. А тебя точно вспомнил, твоё появление здесь много шуму наделало.

Лично я не помнила вокруг себя никакого шуму. Хотя это не удивительно, я вообще мало что помнила из того ужасного отрезка времени, когда меня выдернули из привычной жизни, как попавшуюся на крючок рыбку выдергивают из озера – внезапно и навсегда.

– Можно посмотреть рогатку? – парень протянул ладонь.

Я секунду поколебалась, но потом протянула ему Пчёлку. Даже обрадовалась, что хоть кто-то сможет оценить мою работу по достоинству. И её оценили.

– Круто! – Парень вертел мое оружие так и этак, натягивал и ослаблял тяжи, прицеливался в пустоту, – И ты сама её сделала? Одна?

Я скромно кивнула.

– Тоже папа научил?

– Не… Делать научила мама, а папа – стрелять.

Парень внимательно поглядел на меня, словно только что увидел.

– М-да… по ходу там жилось интереснее, чем здесь?

На это я даже не сочла нужным отвечать, только пренебрежительно оттопырила нижнюю губу.

– Вещь! – старшегруппник снова занялся рогаткой, – А где ты взяла такую резину? Прочная.

Я заморгала. Уставилась в землю. Парень правильно расценил мое замешательство и заулыбался.

– Да не бойся ты, мне можешь рассказать. Спёрла?

Он произнёс это так легко и весело, что я тоже улыбнулась.

– Ага. Грелку из медпункта. Из грелок самые лучшие резинки для рогаток получаются.

Парень вернул мне Пчёлку и вдруг спросил:

– А остатки грелки где? Выбросила?

Я возмущённо мотнула головой. Нас в деревне приучили ценить любые вещи. Всё может пригодиться, всё пойдёт в дело. Выкинуть что-то, пусть даже сломанное или испорченное, было почти преступлением.

– Слушай… – Парень замялся, – А ты не могла бы дать и мне полосу такой резины? На рогатку?

– Ты тоже умеешь делать? – я огорчилась. Неужели мои навыки здесь не такие уж и особенные?

Кажется, моё разочарование не укрылось от старшегруппника, он слегка усмехнулся и торопливо ответил:

– Да куда уж мне… у меня не было такой мамы, как у тебя. Я вот тут подумал, может, сделаем вместе? Ты мне покажешь как, вот и научусь.

Я удивлённо заморгала, а потом раздулась от гордости, впервые здесь почувствовав себя человеком, личностью, а не одной из множества марионеток, способной лишь на то, чтобы слушаться и хорошо себя вести. Мои умения оказались кому-то нужны, меня попросили об услуге! И кто? Почти взрослый парень! Чудеса.

– Давай! – быстро ответила я, – У меня для этого все есть.

– Отлично! – мой новый знакомый явно обрадовался, – Когда ты сможешь снова прийти сюда?

Когда? Завтра понедельник, шесть уроков, плюс домашнее задание…

– Завтра в пять, – неуверенно ответила я, – Или в шесть, как сумею прокрасться. Ты сможешь?

Парень непонятно усмехнулся:

– Я-то всегда смогу.

И от этих слов я и впрямь почувствовала себя малявкой.