Читать книгу Пьеро делла Франческа. От тайны к истокам - Елизавета Васенина-Прохорова - Страница 4

«Таков уж обычай природы, что когда она создает человека превосходного в какой-либо деятельности, то сплошь да рядом создает его не в единственном числе, но в то же самое время и где-нибудь поблизости от него создает и другого, с ним соревнующегося, чтобы они могли принести пользу друг другу доблестью и соперничеством. И помимо исключительной пользы для самих соревнующихся это безмерно воспламеняет и души потомков их, вселяя в них стремление со всяческим старанием и всяческим трудолюбием достичь тех почестей и той славной известности, коими, как они повседневно слышат, громко прославляют их предки. А что это действительно так и бывает, доказала Флоренция, породившая в течение одного поколения Филиппо, Донато, Лоренцо, Паоло Учелло и Мазаччо, из которых каждый был в своем роде превосходнейшим и благодаря которым не только сошла на нет грубая и неуклюжая манера, коей придерживались до того времени, но и прекрасные их творения возбудили и воспламенили души их потомков настолько, что занятие их делом достигло того величия и того совершенства, которые мы видим во времена наши. За это мы поистине весьма обязаны тем первым, кои своими трудами указали нам правильный путь, ведущий к высшей ступени. Что же касается доброй манеры живописи, то ею главным образом обязаны мы Мазаччо, ибо именно он, стремясь достигнуть славы, понял (поскольку живопись есть не что иное, как воспроизведение при помощи только рисунка и красок живых произведений природы такими, какими они ею порождены), что тот, кто в совершенстве этому будет следовать, и может именоваться превосходным. Так как, говорю я, Мазаччо это понял, то это и послужило причиной того, что он благодаря неустанным своим занятиям научился столькому, что может быть назван в числе первых, устранивших большую часть трудностей, несовершенства и препятствий в искусстве, и что именно он и положил начало прекрасным позам, движениям, порывам и живости, а также некоей рельефности поистине настоящей и естественной, чего до него никогда еще не делал ни один живописец. Обладая величайшей рассудительностью, он обратил внимание на то, что все те фигуры, у которых ступни ног не ступали на землю и не сокращались, а стояли на цыпочках, лишены всякого достоинства и манеры в самом существенном и что те, кто так их изображает, обнаруживают непонимание сокращений. И хотя этим делом занимался Паоло Учелло и кое-что сделал для облегчения этой трудности, тем не менее Мазаччо начал изображать сокращения на разные лады и с любой точки зрения гораздо лучше, чем кто-либо до тех пор это делал. Он писал свои работы с должной цельностью и мягкостью, согласуя телесный цвет лиц и обнаженных частей тела с цветом одежды, которую он любил изображать с немногими и простыми складками, как это бывает в живой действительности, И это принесло большую пользу художникам, за что он достоин похвалы как изобретатель, ибо поистине работы, созданные до него, можно назвать написанными, те же, что принадлежат ему, – живыми, правдивыми и естественными по сравнению с теми, которые выполнялись другими».

Так начинается биография Томмазо ди сер Джованни ди Симоне Кассаи, по прозвищу Мазаччо, приведенная Джорджо Вазари в его «Жизнеописаниях». Мазаччо родился 21 декабря 1401 года в Сан Джованни ди Вальдарно близ Флоренции и умер сразу по приезде в Рим в конце июля 1428 года. В 1428 году, перед своим отъездом из Флоренции, он создает «Троицу» – произведение, в корне изменившее ход развития европейской живописи.

Эти строки из «Божественной комедии» Данте Алигьери в переводе Ольги Чюминой можно взять за литературную подоснову содержания «Троицы» – сюжета, известного как Престол Искупления, или Престол Спасения, и получившего распространение во флорентинской живописи в XIV веке. И если содержание этого образа не нарушает традиции, то его воплощение ознаменовало разрыв с традиционной иконографией.

Фреска «Троица» по своим размерам – монументальное произведение. Ее высота шесть метров семьдесят сантиметров, а ширина – три метра двадцать сантиметров. Большую ее часть занимает цилиндрический свод, опирающийся на ионические колонны и фланкируемый по бокам двумя коринфскими пилястрами, уходящий в глубину. Под сводом арки располагается Святая Троица, по сторонам распятия стоят Богородица и апостол Иоанн. На переднем плане, перед пилястрами, художник изобразил две коленопреклоненные фигуры – предположительно портреты заказчиков фрески. Вся эта композиция расположена выше линии глаз зрителя, ниже этой линии изображена ниша с прахом Адама. Над мощами Адама адресованная зрителям надпись: «Я был как вы, и вы должны стать как я».

Это первое в европейской живописи изображение архитектуры, воссозданное на плоскости с применением правил линейной перспективы.

«В течение последующих пяти веков перспектива была одним из организующих элементов в истории искусства, неоспоримым кредо, которому подчинялось любое художественное изображение. При применении линейной перспективы, что этимологически означает “ясно видеть”, объекты изображены на плоской поверхности так, как они видны. Для XV века принятие принципа перспективы означало полный переворот, безусловный и насильственный разрыв со средневековой пространственной концепцией и с плоским, как бы парящим расположением объектов на картине, являющимся художественной интерпретацией такой концепции» (Зигфрид Гидион «Пространство, время, архитектура»).

Первоначально мой интерес к этой фреске был вызван именно изображением в перспективе цилиндрического свода, так как он имеет определенное сходство с изображением цилиндрического свода в «Алтарном образе Монтефельтро» кисти Пьеро делла Франческа из собрания Пинакотеки Брера в Милане. Но изучение обстоятельств создания этой фрески изменило направление моих исследований, включив в него дополнительных персонажей, с одной стороны, и подтвердив правильность моих выводов, с другой. Сейчас трудно сказать, что именно в этой работе послужило толчком к ее более пристальному изучению – исторические события и личности, которые она собрала вокруг себя, или строгая геометрия композиции, с каждым разом все больше обращавшая на себя мое внимание.

«В первый раз он (Филиппо) применил перспективу в небольшой картине на квадратной доске размером в половину брачча, где он изобразил наружный вид храма Сан Джованни во Флоренции. Он описал этот храм, как его можно видеть со стороны, и кажется, что он стоял при этом в средних дверях Санта Мария дель Фьоре, углубившись примерно на три брачча, и выполнил все с таким прилежанием и с такой тщательностью изобразил белый и черный цвета мрамора, что лучше не сделал бы даже миниатюрист. Кроме того, он изобразил часть площади, которую видит глаз, если смотреть в сторону, противоположную Мизерикордиа, в направлении арки и угла Перикори, колонны чуда св. Зинобия и угла Палья, все, что там можно увидеть с некоторого расстояния. Чтобы представить небо, он поместил в том месте, где здания вырисовываются в воздухе, отполированную серебряную пластинку, так что в ней отражались настоящий воздух и настоящее небо и проплывали гонимые ветром облака. Поскольку в подобном изображении требуется, чтобы художник точно указал место, откуда следует смотреть, верхний и нижний уровень, боковые стороны, а также расстояние, чтобы избежать ошибки, ибо всякое другое место, не совпадающее с этим, нарушает иллюзию, то он сделал отверстие в доске, там, где был изображен храм Санто Джованни, как раз напротив глаз человека, смотрящего из средних дверей Санта Мария дель Фьоре, с того места, где он должен был находиться, если бы сам писал это изображение. Отверстие было небольшим, размером в чечевичное зерно со стороны живописной поверхности, но к оборотной стороне оно расширялось в виде пирамиды, как делают в женских соломенных шляпах, и доходило в окружности до дуката или несколько больше.

Смотреть нужно было с оборотной стороны, где отверстие было широким, и тот, кто хотел видеть, должен был одной рукой поднести доску к глазу, а в другой держать плоское зеркало напротив картины таким образом, чтобы она вся целиком отражалась в зеркале; при этом расстояние от картины до зеркала должно было равняться стольким же малым брачча, сколько больших брачча было от того места, с которого он писал ее до храма Санто Джованни. Если смотреть, соблюдая все условия, и при наличии отполированного серебра и площади и определенного места, казалось, что видишь (не картину), а реальность. И я держал (картину) в руках много раз и смотрел и могу это засвидетельствовать». Так описал Антонио ди Туччо Манетти, младший современник Филиппо ди сер Брунеллески, его публичный эксперимент – поиск способа передачи трехмерного пространства на плоскости.

Сохранилось еще одно документальное свидетельство о тех поисках, написанное, правда, уже после смерти всех его действующих лиц. Вот как описывает эти события Джорджо Вазари в биографии Филиппо ди сер Брунеллески:

«Он много занимался перспективой, применявшейся в то время весьма плохо вследствие многих ошибок, которые в ней делали. Он много потерял на нее времени, пока сам не нашел способа, благодаря которому она могла сделаться правильной и совершенной, а именно путем начертания плана и профиля, а также путем пересечения линий, – вещь поистине в высшей степени остроумная и полезная для искусства рисования. Он настолько этим увлекся, что своей рукой изобразил площадь Сан Джованни с чередованием инкрустаций черного и белого мрамора на стенах церкви, которые сокращались с особым изяществом; подобным же образом он сделал дом Мизерикордии с лавками вафельщиков и Вольта деи Пекори, а с другой стороны колонну св. Зиновия. Работа эта, снискавшая ему похвалы художников и людей, понимавших в этом искусстве, настолько его ободрила, что прошло немного времени, как он уже принялся за другую и изобразил дворец, площадь и лоджию Синьории вместе с навесом пизанцев и всеми постройками, которые видны кругом; работы эти явились поводом к тому, что пробудился интерес к перспективе в других художниках, которые с тех пор занимались ею с великим прилежанием. В особенности же он преподал ее Мазаччо, художнику в то время молодому и большому его другу, который сделал честь его урокам своими работами, как видно, например, по строениям, изображенным на его картинах».