Читать книгу Настала белая птица - Елизавета Васильева - Страница 2

«Елизаветта и духи»

Елизавета Васильева – поэт романтический в подлинном туманно-германском смысле этого слова (или нео-нео-неоромантический). Она часто не видит и не желает видеть подробностей и конкретностей, она – то где-то в небе, то где-то под землей, то где-то внутри своего тела и т.п., но всегда – далеко (весьма по классическим романтическим канонам), никогда – рядом. Ее стихи – это некие непреднамеренные визионерские колдовские музыкальные пассажи и пассы, структурируемые внутриприсущей филологической культурой. Она нередко «ловит» и записывает тексты без помарок, боится по-другому, чтобы «приемник» не сломался – ужасно трансцендентно-правдивые тексты, до надоедливости, потому что все время с постоянным углублением в тему напоминают, например, о еврипидовом, заявлении: «кто знает, может, жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь». В этом поэтическом мире уже не «срабатывают» традиционные противопоставления: жизнь – смерть, небо – земля, реальное – ирреальное, добро – зло, имя – предмет, мужское – женское, любовь – абсолютный индифферентизм, целомудрие – сладострастие и т. п.

Елизавета Васильева не знает, что хочет сказать и не может знать. Одна из главных черт ее поэзии – визионерское воздержание от суждения при ощущении потустороннего. Она видит и слышит духов, что ли, – некие трансцендентные сущности-имена. Всевозможные евы, анны, белоснежки порхают вокруг нее, в ней и ее текстах. Она свидетельствует – и только. Ее стихи, как лучи энергии, пронзают насквозь, сопротивляясь интерпретации, и меняют на мгновение чтения (впрочем, пожалуй, не только на это мгновение) существо читателя. Так мы иногда не можем вспомнить, что нам снилось, но остается настроение не припомненного сна.

Елизавета Васильева крайне зыбко ощущает себя в действительности. Но инстинкт самосохранения все же требует минимальной основательности. Наверное, чтобы хоть как-нибудь укорениться, она, свидетельствуя, поневоле создает свой фантомный мир, заклиная и колдуя непонятными и непонятыми словами и фразами, услышанными от духов. Мир романтический, но создателю его присущ неизбежный визионерский позитивизм: все явления – человеческие и нечеловеческие – уравниваются в сетке каких-то отнюдь не каждым уловимых общих давящих закономерностей. Мир жутковатый, но ровно настолько, насколько жутковато все прекрасное, если его попристальней рассмотреть.

Игорь Жуков