Читать книгу Семейство видящих - Элла Волобуева - Страница 1

ГЛАВА 1

Целый день в квартире стучали, и сверлили, и пилили. Ремонт. Обещали закончить четыре дня назад, но потребовалось больше времени. Если бы реже уходили на перекуры – не потребовалось бы. Я натянула ветровку и вышла прогуляться. Невыносимо было слушать этот грохот. Весна в этом году наступила очень резко, за одну ночь сошел снег и сильно потеплело. На улице было солнечно и оживленно.

С этого дня всё началось, примерно так я его и запомнила. Шум в квартире и бесцельная прогулка по городу. Такая же бесцельная, как моя жизнь. Я подумала так, пока шла мимо сверкающей витрины, и сама от себя прыснула. Сколько патетики. Как будто в жизни непременно должна быть какая-то цель. Раньше я в это верила, но это было так давно. Придумывала сама себе какие-то цели, планы и смысл жизни. Чтобы как-то самооправдаться. Хотелось чем-то заняться, чем-то наполнить свою жизнь. Жаждала найти ясность и как-то самоопределиться, старалась хоть как-то расцветить свою повседневность, сделать чуть интереснее и главное – осмысленнее. Проходила своего рода квесты. Пробовала, к примеру: поищу-ка я себя в творчестве – а, не удалось, сомнительные способности; ну ладно, тогда сделаю карьеру – снова мимо, как была муравьем в муравейнике, так и осталась, вымоталась только; ну, тогда создам семью – и тут поражение. Реализовать последнюю «наиважнейшую цель в жизни» оказалась, пожалуй, самым сложным. Еще и с болезненной для меня развязкой, до сих пор не отошла. Так что полный провал по каждому пункту. И ничего, выжила. Не так уж оказалось и страшно – жить бесцельной жизнью. Даже приятно, не нужно ни о чем беспокоиться, нести какие-то обязательства или из кожи вон лезть, чтобы выполнить личные и совместные планы. Вносить свой вклад. Ставить долбанные галочки в дневнике своих достижений. Вместо галочек я проставила жирные минусы напротив каждого пункта, и в тот день испытывала какую-то бесшабашную беззаботность. Правда, с примесью досады. Перестала чувствовать себя живой.

Ну так вот, я бесцельно слонялась по паркам и скверам, по бульварам и улицам, проходила по проспектам мимо витрин с образцами модной обуви, одежды и белья на манекенах с мертвыми глазами, один раз перешла через дугообразный мостик, прошла мимо кучки бездомных алкоголиков, греющихся на лавочках в городском парке, как тощие трущобные коты, с расставленными в ряд банками пива и грязными пластиковыми стаканчиками, полюбовалась на композиции из цветов на круглых клумбах, созданных садово-парковыми дизайнерами, или ландшафтными, не знаю, прошла мимо двух памятников, разукрашенных голубиным помётом, дальше продолжать? Скучно было – сил нет. Просто надо было время убить, и прогулка по весеннему городу – не худший способ. На время ремонта я взяла отпуск, чтобы присматривать за мастерами-ремонтниками, да и устала сильно от своей дурацкой однообразной работы. Одно и то же изо дня в день. Рутина. Нужно было отвлечься, переключиться. Но слушать бесконечный стук или бестолково, впустую слоняться по городу оказалось слишком унылым, я уже пожалела, что бездарно потратила отпускные дни. Уж лучше бы сидела в офисе.

На одном из пятачков, прилепившихся к городскому проспекту, скучковались уличные художники, рисующие с натуры портреты туристов. Я понаблюдала за работой нескольких портретистов, переходя от мольберта к мольберту. Поглазела на застывших перед портретистами любителей попозировать, на разношерстных зрителей, сгрудившихся за спиной художников и с видом знатоков сверяющих наброски с оригиналами, на прохожих, деловито снующих по проспекту мимо пятачка. Наконец, решилась, и присела на свободный раскладной стульчик напротив портретиста примерно моего возраста, лет тридцати, у которого не было ни желающих воспользоваться его услугами, ни зрителей, ни выставочных образцов портретов, как у остальных художников.

– Новенький, что ли? – спросила я, – мне портрет не нужен, можешь взять для выставки. Но я, конечно, заплачу. Просто забирать не стану, оставлю тебе.

– Ты не захочешь оставить, – усмехнулся он, – заберешь на память, как миленькая, из рук будешь вырывать.

Прозвучало самоуверенно. Да и сам он держался, как король в изгнании. Высокомерный взгляд, заносчивый тон, нарочитая небрежность в одежде. Несмотря на разгильдяйский вид, волосы были тщательно уложены, открывая высокий лоб. Глаза и брови были, что называется, рысьи. Он ладонями провел по листу на мольберте, взял в руки карандаш и сосредоточенно нацелился им на лист. Я застыла на раскладном стульчике, стараясь не дышать и глядя прямо перед собой. Так сидели остальные натурщики.

– Ты можешь сесть, как удобно, и расслабиться, – предложил художник, по-прежнему усмехаясь, – я тебя уже запечатал. Можешь даже вертеться и разговаривать.

– Что значит – запечатал?

– Ну, запомнил, зафиксировал в памяти.

Ясно. Я не знала, о чем еще спросить, и решила всё же не отвлекать художника разговорами. Тем более, что он увлекся портретом и почти не смотрел на меня. Я разглядывала прогуливающихся между мольбертами зрителей, заинтересованно замедляющих шаг у мольберта, напротив которого я уселась. Быстро взглянув на меня, они отводили глаза и шли к следующему художнику. Затем я принялась с интересом разглядывать других художников, быстро рисующих туристов или городских жителей с напряженно сжатыми губами или, напротив, чуть высунутыми языками. У художника, рисующего меня, лицо было расслаблено, спокойно, лишь изредка по его лицу пробегала усмешка.

Через двадцать минут работа была закончена, и я заявила, что не буду за это платить. Ни при каких обстоятельствах. Я с возмущением смотрела на лист бумаги, на котором карандашом была изображена какая-то демонесса, слегка похожая на меня. На ее лице с явными признаками безумия грозно сузились сверкающие глаза, рот презрительно и надменно скривился, обнажая верхние зубы, яростный ветер сдувал волосы назад. И, если мне не показалось, развевающиеся волосы едва прикрывали шишкообразные рожки, пробившиеся на голове.

– У меня не такое выражение лица, – с негодованием почти крикнула я.

– А я увидел такое. Подавленный гнев. Красотища. Шикарный получился портрет. Ну что, берешь?

– Или что?

– Или выставлю на продажу. Неплохие деньги выручу.

– Как бы не так, – полезла я за кошельком, – на, подавись. Безобразие какое-то.

Художник снова усмехнулся и взял деньги.

– Правда глаза колет?

– Никакой правды в этом, – приподняла я лист, – не было и нет.

– Иначе ты бы так не злилась.

– Я злюсь, потому что ты меня переврал.

– Скорее, показал изнанку. Истинное лицо.

– Ой, я не собираюсь спорить с каким-то маргиналом-неудачником, – я с возмущением схватила свою сумку и запихнула в нее лист с портретом, не заботясь, что он может смяться.

– Еще увидимся, – крикнул мне художник на прощанье.

Не увидимся, подумала я.

Ремонтники уже свалили, когда я вернулась домой. Оставили окурки на балконе и смятые бумажки от шоколадных батончиков на подоконнике. Я сложила мусор в пакет и поставила у входной двери, чтобы не забыть вынести завтра, открыла балконную дверь проветрить квартиру, уселась на диван, включила телевизор и насыпала в вазочку жаренный арахис, купленный по дороге.

Что он там нёс? Подавленный гнев? Я рассеянно перебирала в памяти события своей жизни за последние несколько лет, щелкая пультом и ловя ртом орешки. Ну да, всякое бывало. Но каждое событие – каждое! – я воспринимала с философским спокойствием. Или нет? Моя мать и бабушка умерли от аутоимунной болезни, при которой организм атаковал сам себя, убивал сам себя, и я очень боялась повторить их историю, с такой-то дурной наследственностью. Поэтому всячески заботилась о своем физическом и психическом здоровье. Раз в полгода ходила на медосмотры и проходила обследования, пристально следила за своим самочувствием, бежала к врачу, чуть что. Почти ипохондрия. И, конечно же, старалась меньше нервничать и переживать. Я верила, что все заболевания носят психосоматический характер, и спокойствие и гармония в душе существенно снизят риск свалиться от какой-нибудь болячки. Даже занималась медитациями и купила абонемент на занятия йогой. Ходила раз в неделю. Интересные там собирались девушки и женщины, вечно улыбались. Будто Хари Кришна налепила им эти улыбки на лица. Я снова вспомнила работу художника. На моем портрете улыбки не было, скорее, оскал. И откуда он это взял? Художник этот заносчивый. Чересчур живое воображение? Или есть всё же что-то во мне, что выдает беспокойство, злость и даже какое-то презрение к людям? Вдруг и другие видят меня злобной фурией? Я ломала себе над этим голову весь вечер, пока не пришла к выводу, что нужно больше информации.

Так что мы увиделись с этим художником опять. Мне нужны были разъяснения, объяснения, растолковывания. Его работа меня встревожила, выбила из колеи. Мне хотелось расспросить художника о причинах такой якобы осведомленности, такого взгляда на меня. Изнанку он увидел. И попытаться ответить себе на два вопроса: можно ли ему верить, и есть ли у меня основания для тревоги.

Но прежде я заехала на работу, чтобы договориться о досрочном прекращении отпуска и записалась к психотерапевту на следующий же день. Психотерапевт настоятельно порекомедовал мне два раза в неделю посещать психотерапевтическую группу. Он не проводил со мной никаких сеансов или бесед, не предложил лечь на кушетку, расслабиться и в подробностях рассказать свой последний сон. Или поделиться воспоминаниями детства. В фильмах показывают так, но ничего такого не было. Сильно изнуренный носатый мужчина в халате быстро проставил галочки в какой-то своей нелепой анкетке с банальными вопросами – хорошо ли я сплю, часто ли тревожусь, нет ли потери аппетита. И на основании этого тупого опросника предположил депрессию, выписал таблетки, кажется, какие-то антидепрессанты, и выдал направление на групповую психотерапию. Тяпляпщик какой-то. Но я решила всё же разок сходить, послушать, с чем приходят другие.

То, что они рассказывали в этой психотерапевтической группе – ну это было слишком откровенно. Слишком личное, я не стала бы так откровенничать даже с близкими подругами, не то что с незнакомыми людьми. Если бы у меня были близкие подруги. Всё равно, что нижнее белье перед незнакомыми людьми выворачивать.

– Может, поделишься, Яна? – окликнула меня психотерапевт, ведущая группы, – что привело тебя сюда?

– Меня сюда привело направление психотерапевта сразу же после первичного приема, – ответила я, – на мой взгляд, врач халатно подошел к своим обязанностям, и поставил предположительный диагноз наспех. Для галочки, лишь бы отделаться. Или перестраховаться. Вдруг я руки на себя наложу после обращения, не выставлять же меня ни с чем. Такой, видимо, у вас протокол. Он считает – у меня скрытая депрессия. Но я ничего такого не чувствую. Не думаю, что у меня депрессия, никакие мрачные мысли меня не посещают. Напротив, чаще мне весело. А записалась я к психотерапевту, потому что ранее случайно и крайне опрометчиво присела напротив одного уличного художника, который изобразил меня демонической женщиной, злющей фурией. При этом я не сказала ему ничего, что могло бы натолкнуть его на такой образ. Не грубила, не хамила, не скандалила. Вела себя воспитанно, как и обычно. Была приветлива. Предложила даже оставить портрет для выставки. Конечно же, я бы всё равно заплатила за работу, любой труд должен быть оплачен. Он объяснил свой рисунок тем, что видит во мне подавленный гнев.

Я замолчала.

– Продолжай, – кивала психотерапевт, как китайский болванчик.

– Я закончила. Мне больше нечего сказать.

– Кто следующий? – не стала настаивать ведущая группы, женщина, похожая на кассиршу из гипермаркета. Высветленные волосы были собраны то ли в пучок, то ли в хвостик, с лица не сходила машинальная улыбка сотрудницы сферы сервиса, из-за тугого пояса юбки на месте талии собрались складочки жира, делая ее похожей на гусеницу.

– Я, если можно, – подняла руку болезненного вида барышня лет двадцати с очень бледной кожей.

Психотерапевт повернула к ней участливое лицо с неизменной фальшивой улыбкой, и кивнула:

– Конечно, Виктория, мы с удовольствием тебя выслушаем.

Виктория нудно и монотонно рассказала свою историю про чувство вины, которое не покидает ее уже почти год. Как только проснется, весь день, перед сном, какие-то навязчивые мысли. Ее голос, набирающий громкость в процессе этой речи, вдруг сорвался. Виктория уткнула свое бледное личико в сложенные ладони и разрыдалась. Я так и не поняла, в чем она себя виноватит, но, похоже, это никого особенно и не волновало. Психотерапевт снова предложила желающим высказаться и рассказать о своих чувствах.

Следом за болезненной Викторией выговориться захотела Лидия со своей историей третьего развода. Дородная Лидия, напротив, дышала крестьянской свежестью и здоровьем. Щеки ее алели, огромная грудь вздымалась, голос был глубоким и утробным. Она переживала, что причина разводов в ней. Вернее, лишь допускала эту мысль. Потому что – в третий раз. И идти в новое уже не хочется, а зачем? Нарваться на четвертый неудачный брак? Словом, Лидия чувствовала себя в тупике. И в апатии. Потому что нет надежды, уже устала верить в светлое будущее. Одна черная полоса за другой, сколько бы Лидия не старалась устаканить свою жизнь. Навести порядок. И, если дело действительно в ней, то как с этим бороться? Менять себя? Нет, с этим Лидия не согласна. Это не с ней что-то не так, это с ними что-то не так. С бывшими мужьями. Настоящих мужчин уже что, не осталось? Лидия начала приводить примеры конфликтов из прошлой семейной жизни, призывая подтвердить, что она была права и иначе было нельзя.

Это было выше моих сил, после первых трех подробных историй Лидии в лицах я решила потихонечку улизнуть. Лидия продолжала рассказывать, и это были истории еще только ее первого брака. Если у меня и правда депрессия, то уж лучше пусть останется со мной, чем слушать всякий бред от каждого нытика из группы в четырнадцать человек, не считая меня. Они же явно клинические. Не думаю, что выслушивание чужого скулежа хоть как-то поможет. К тому же, я торопилась на работу. Сказала, что иду на обед, а прошло уже полтора часа. Я подняла руку и шепотом спросила у ведущей группы разрешение выйти на минутку, забрала ветровку, сумку и больше туда не вернулась.

Вечером после работы я направилась искать художника-портретиста, надеясь, что найду его на том же месте на пятачке. Вечерело, пятачок почти опустел, часть портретистов уже ушли, другие собирали свои мольберты. Но тот, что писал портрет с меня, так и сидел на своем стульчике, озираясь, осматривая прохожих и усмехаясь.

– Привет. Помнишь меня? – спросила я, подойдя вплотную.

Он оглядел меня с головы до ног.

– А должен?

– Ты рисовал с меня портрет неделю или полторы назад.

– Я каждый день рисую двадцать-тридцать портретов, думаешь, каждого запоминаю?

– А, неважно. Ты изобразил меня какой-то ведьмой. Сказал, что увидел во мне подавленный гнев. Я надеялась, ты подскажешь, что мне дальше с этим делать. Ну, с этим подавленным гневом, который ты во мне увидел своим третьим глазом Шивы.

– Избавляться, вероятно, – протянул он, немного подумав, – от своего гнева. Высвобождать и избавляться.

– Спасибо за очевидный совет, – с сарказмом ответила я, – очень помог. И без тебя бы догадалась, что нужно высвобождать и избавляться. Я спрашиваю – как?

Художник усмехнулся. Эта его привычка поминутно усмехаться уже начала немного выбешивать.

– Я не психолог, лишь художник. Могу написать еще один портрет со скидкой. Возьму половину стоимости. Смеркается, других желающих сегодня уже не будет. Так что присаживайся.

– Нет, спасибо. Одного портрета мне вполне хватит. Давай я лучше угощу тебя пивом. Будешь?

– Ты что, клеишь меня?

– Больно ты нужен. Поболтать хочу. По душам, но не слишком. Так, по верхушкам, о пустяках всяких.

– Ну, разве что о пустяках, – степенно согласился он. Будто величайшее одолжение сделал.

Художник собрал свой мольберт, и мы переместились в открытый бар неподалеку. Я какое-то время смотрела на розовеющий на горизонте закат. Было красиво. Душа будто распускалась от этого зрелища. Потом повернулась к художнику. Он пристально смотрел на меня, потягивая пиво и ожидая, когда я начну.

– А как давно ты начал рисовать портреты? – спросила я, – эти вот портреты с твоей интерпретацией, я имею в виду.

– Я сразу стал рисовать так, как вижу, с детства. Видеть по-другому – это у меня наследственное. Моя мать говорит, что мы – видящие, она тоже видит мир и людей немного не так, как остальные. То ли у нас искаженное восприятие, то ли у окружающих. Но я думаю, что наше видение – верное. У младшего брата тоже этот дар. Он ведет себя, как юродивый, целыми днями болтается по городу, собирает мелочь и раздает непрошенные советы людям. Такая вот семейка, – он снова криво усмехнулся.

Я аккуратно отхлебнула пиво, предварительно подув на пену.

– То, что ты говоришь, для меня – белиберда какая-то, – заявила я.

– А для меня ты – белиберда какая-то, – ответил он, усмехаясь, – хочешь помощи – будь повежливей.

Замечание было справедливым, я и правда немного вышла из себя. Но меня уже понесло. Наглость этого художника и вызывающая манера держаться любого бы вывели из себя.

– А ты можешь помочь, что ли? Чем? Еще один портретик накалякать?

– И даже не один, – успокаивающе кивнул художник, вероятно, почувствовав мою взвинченность, – могу сутками рисовать. Я – нет, помочь не могу, а вот мама моя, возможно, сможет. По крайней мере, подскажет что-нибудь. Она угадала твое появление в нашей жизни. Ты какую-то роль должна сыграть.

– А как ты понял, что именно мое появление? Ты меня даже не сразу узнал сегодня.

– Узнал, просто притворялся. Хотел немного побесить, уж прости, такая у меня привычка – бесить людей. Мама тебя очень подробно описала, я еще в первый раз узнал. И ждал, пока ты вернешься. Знал, что придешь за подробностями.

Я, задумавшись, сделал еще один глоток.

– И что дальше?

– В смысле?

– Ну, я появилась, что дальше-то будет?

– Дальше не знаю. Спросишь у мамы. Завтра приходи на ужин. В восемь.

Он залпом допил свое пиво и поднялся, собираясь уходить.

– Подожди, – окликнула я, – куда приходить-то? Я даже имени твоего не знаю.

– На обратной стороне портрета посмотри, – усмехнувшись, ответил художник.

И правда, достав портрет из нижнего ящика комода, в который я его запихнула, я обнаружила на обратной стороне: «Тимофей. Вишневая аллея, дом 8а». Я решила сходить во что бы то ни стало. Это знакомство было интригующим. Хотелось познакомиться с остальными членами странного семейства видящих, если они и правда видящие.

Дом 8а по Вишневой аллее был добротный, свежепокрашенный, с чистыми сияющими окнами и широкими ступеньками, обложенными плиткой под гранит. Перед домом был разбит небольшой садик с сезонными цветами и росло несколько жасминовых кустов.

На ступеньках сидел скрюченный в три погибели бездомный и пересчитывал мелочь. На нем была грязная мешковитая куртка и болотного цвета штаны. Давно не мытые отросшие волосы беспорядочными прядями свисали с головы.

Я остановилась, не зная, как его обойти. Бездомный поднял изможденное, но довольно привлекательное лицо, и я увидела, что он очень молод, не больше двадцати лет. Мельком взглянув на меня своими большими голубыми глазами и застенчиво улыбнувшись, он заорал в полуоткрытую дверь:

– Пришла!

Через несколько секунд дверь настежь распахнул Тимофей и поманил меня в дом.

– Проходи, не бойся. Это Стас, мой младший брат. Он абсолютно безобиден.

Стас продолжал смотреть на меня снизу вверх, улыбаясь и стеснительно отворачиваясь, стоило на него взглянуть.

– Стас, подвинься, дай даме пройти, – попросил Тимофей и предложил мне руку, – он здесь живет, с матерью, – пояснил он про Стаса.

– Я подумала – бездомный. А ты? Тоже здесь живешь? – спросила я.

– Я живу в своей студии, у фонтанов. Но часто приезжаю.

В прихожую вышла женщина лет сорока, вытирая руки о передник. Ее волосы были собраны в конский хвост, подвижное худощавое лицо казалось обаятельным и как-то сразу располагало, а подтянутая фигура явно корректировалась в фитнес-зале.

– Здравствуйте. Я – Яна, – представилась я, – меня Тимофей пригласил. Принесла вот тортик, – я передала женщине шоколадный торт, украшенный клубникой, который купила в пекарне по дороге.

– Очень приятно, – сказала женщина, радушно улыбаясь, – я мама Тимофея и Стаса, Наталья.

Я с удивлением посмотрела на Тимофея. Он выглядел лет на тридцать. Либо Наталья родила его в десять, либо…

– Да просто молодо выгляжу, – перебила мои раздумья Наталья, смеясь, – генетика плюс здоровый образ жизни и правильное питание. Проходите в гостинную, я сейчас. Тимофей, проводи гостью.

Тимофей провел меня в гостинную, Стас увязался за нами и уселся на пол у стены напротив меня, с улыбкой застенчиво отворачиваясь всякий раз, как ловил мой взгляд. Но, когда я на него не смотрела, Стас пристально разглядывал меня, как ребенок.временами в его глазах мелькал испуг. Я чувствовала его взгляд. Никто из нас не заговорил. Я осмотрела роскошно обставленную гостинную. Дорогая мебель, со вкусом подобранные предметы интерьера. Явно ценная картина в позолоченной рамке на стене. Серебрянные подсвечники, тяжелые шторы. Богатый дом.

Наталья вошла в гостинную с дымящейся тарелкой с жаренным мясом. На столе уже стояли фарфоровые тарелки с легкими овощными салатамии и тарталетками, блюдо с фруктами и пузатая бутылка вина.

– Давай, открывай, – кивнула Наталья Тимофею на вино.

Она в одну из тарелок положила мясо, по ложке каждого из салатов, несколько тарталеток и протянула наполненную тарелку Стасу. Затем поухаживала за мной и Тимофеем, и, наконец, наполнила свою тарелку. Тимофей тем временем разлил вино по бокалам. Мы сделали по глотку за знакомство и принялись за еду.

– Ну, Яна, расскажи немного о себе, – предложила Наталья, – живешь одна?

Я подцепила вилкой кусочек мяса, понюхала и отправила в рот. Прожевав и проглотив, снова сделала глоток вина и ответила:

– Да, после развода живу одна. Делаю ремонт в квартире, работаю. Но Вы, как видящая, могли бы и сами догадаться.

Наталья тихонько рассмеялась:

– Это не так работает.

Я перевела взгляд на Тимофея и, немного понаблюдав за тем, как он ест, сморщила нос и посмотрела на него с отвращением. Он ел, как свинья, жадно откусывая огромные куски мяса и ухмыляясь с набитым ртом. Я отвела взгляд.

– А Вы, расскажете о себе? – спросила я у Натальи.

– Конечно, – ответила та, – что тебя интересует?

– Тимофей сказал, что у вас есть какой-то особый дар?

– Можно и так сказать. И я, и мои сыновья видим суть людей. Нутро, если можно так выразиться. Видим раньше, чем внешнюю, физическую оболочку.

– Тимофей увидел во мне гнев. Изобразил меня безумной в период обострения. Вы тоже это видите?

– Да, вижу, – коротко ответила Наталья.

– И что же мне делать?

– Сперва попробовать традиционные методы. Психотерапия, телесная терапия. Но процесс уже запущен. Ты изменишься, можно лишь сделать этот переход более плавным и безболезненным. Мы называем это трансформацией с открытием дара.

– Я сходила на один сеанс групповой терапии, но не досидела до конца. Там одна девица ныла что-то про свою вину, другая – про третий развод. Мне не интересно это слушать, и уж совсем не хочется самой что-то рассказывать.

Тимофей доел, засунул в рот мизинец и принялся ногтем выковыривать кусочки мяса из зубов. Я демонстративно отложила вилку, аппетит совсем пропал.

– Ты переигрываешь, – со смехом прикрикнула на него Наталья.

Она посмотрела на меня:

– Мой сын обладает шутовской натурой. Тимофей прекрасно знает, что может тебя разозлить, и специально провоцирует. Старается вывести из себя. Хочет посмотреть, на что ты способна. На самом деле, Тимофей прекрасно знает этикет и умеет вести себя в обществе. Да, Тимофей?

Я перевела взгляд на Тимофея. Он вынул мизинец изо рта, промокнул губы салфеткой и сел прямо, насмешливо и добродушно глядя на меня спокойным, ясным взором.

Без шутовской ухмылочки, с расслабленным лицом, выглядел Тимофей симпатично. Светло-голубые глаза смотрели проницательно, прямой нос и высокие скулы выдавали породу, губы намекали на сладострастие, а волевой подбородок с ямочкой – на силу воли и решительность. Он был похож на аристократа, которого я как-то видела на картине в эрмитаже. Какой-то граф или князь, я не запомнила.

– Да Тимофей прикалывается просто, – подал голос Стас с пола.

Я вздрогнула, совсем забыла про Стаса. Слегка наклонившись на стуле, я через стол посмотрела на него. Стас, заметив мой взгляд, тут же улыбнулся и застенчиво отвернул лицо.

– Блаженненький, – заметила Наталья, ласково глядя на Стаса, – Виталий идет, – вдруг негромко обратилась она к Тимофею, встревожившись.

– Я его выпровожу, не волнуйся, – ответил Тимофей, поднимаясь.

В дверь громко постучали.

– А Виталий – это кто? – с любопытством спросила я.

– Сосед наш, – ответила Наталья, – мы с ним не ладим, но он всё равно упорно приходит и приходит, надоел уже.

Откуда-то вылез пушистый котик и потерся о мою ногу. Я наклонилась погладить его. Котик вскочил на мои коленки и устроился там, замурлыкав. В прихожей послышался спор.

– Да я на минуту всего, – говорил кто-то с напором. Вероятно, Виталий, который так переполошил Наталью. Она выпрямилась и настороженно прислушивалась к диалогу в прихожей.

– Сказал же, сейчас неподходящее время, – ровно и твердо отвечал Тимофей.

– У вас там что, гости?

– Да.

– И, судя по всему, не из наших.

– Нет.

– Да ладно, дай взглянуть одним глазком. Я просто поздороваюсь и уйду.

– Сходи, помоги Тимофею, – приказала Наталья Стасу.

Тот быстро поднялся и вышел в прихожую, громко крича, что они тихонечко ужинали семьей и никого не трогали, но их обеспокоили, и оторвали от вкусной еды и интересной беседы. А сами-то они проявляют деликатность, всегда проявляют. И не только деликатность, но и воспитанность, не мешают никому и никого не беспокоят, просто сидят себе тихонечко за столом, едят и беседуют о своем. За его криками возражений и убеждений Виталия слышно не было. Наконец, дверь захлопнулась, и Тимофей со Стасом, посмеиваясь, вернулись в гостинную. Наталья выдохнула с явным облегчением. Мы продолжили непринужденно болтать, но говорили на общие темы, не затрагивали интересующие меня вопросы, не говорили ни про особенные способности этой семьи, ни про мою предположительную роль в их жизни, предсказанную Натальей. Я и не спрашивала, в свое время всё узнаю, а сейчас мне хотелось просто побыть в теплом дружелюбном окружении, выпить вина, вкусно поесть, расслабиться.

– Может, разожжем камин? – спросила Наталья, когда все поели, – уютней будет кофе с шоколадным тортом пить. Да? Давайте?

Я только сейчас увидела, что справа, у самой дальней стены, и правда, был камин.

– Тимоша, займись, пожалуйста. Я пока принесу кофе и разрежу торт, – сказала Наталья.

– Я помогу, – поднялась я.

– Ну что, немного оттаяла? – спросила Наталья на кухне, осторожно перекладывая куски торта в красивое блюдо, – ты показалась мне напряженной, когда только пришла.

– Да, возможно. Тяжелый период. К тому же, мне сложно заводить новые знакомства, нужно было время пообвыкнуться. Мне у вас нравится. Спасибо, что так тепло приняли.

– Хорошо. Да не за что, ну что ты. Я рада познакомиться. Тебе надо бывать у нас чаще.

– Если не надоем.

– Нет, не думай даже. Мы рады гостям.

– Но очевидно, что не всем.

– Ты про Виталия? О, лучше держаться от него подальше, поверь мне. Он крайне опасен.

Я верила. Как ни странно, несмотря на то, что Наталья выглядела ненамного старше меня, от нее прямо-таки исходила какая-то аура мудрости, наработанной годами житейской опытности, уверенности, надежности, незыблемости.

Вечером, вернувшись домой, я подумала, что так и не получила внятный ответ ни на один из своих вопросов, которые собиралась задать. Но прекрасно провела время. Как в семье своих родителей, когда они еще были живы. И ни разу – в своей бывшей семье. Теперь уже бывшей, к счастью. Засыпая, я вспомнила, что мы не обменялись телефонами, но эта мысль не слишком меня взволновала, я знала, где найти Тимофея. Видящие мне понравились, я была бы рада видеться с ними время от времени, найду его на пятачке через пару недель.

Следующая неделя прошла без происшествий. Ремонтная бригада завершила ремонт, и я прикидывала, какую мебель докупить или заменить. Перекладывая вещи в шкафу, я наткнулась на выписанные психотерапевтом антидепрессанты. Я в тот же день, сразу после консультации, купила их в аптеке, но так и не начала прием. Высыпав горсть таблеток в ладонь, я как-то отстраненно подумала, сколько нужно таблеток для смертельной дозы. В этих мыслях не было надрыва или намерения, скорее, праздный интерес. Хотя, решись я на крайние меры, никто бы не хватился и никто бы не заплакал. Родители умерли, с мужем развелась, детей не было.

Бывший муж, Алексей, принял решение о разводе два месяца назад, в тот день, когда нам сообщили о моем бесплодии. Женщина-врач долго говорила о том, что отчиваться рано, что бывают случаи (редко, но всё же бывают), когда даже после этого диагноза женщины рожают вполне здоровых деток. К тому же, можно подумать об усыновлении. Мы молчали всю дорогу от медицинского центра до дома, а, как только приехали, Алексей сразу же начал сгребать свои вещи с полок шкафа и запихивать в чемодан.

– Без детей семья – неполноценная семья, – изрек Алексей с глубокомысленным видом.

Продолжая собирать свои вещи, он похвалил меня за хороший заработок, отметил наличие квартиры и машины. Пальцы загибал. «Но всё это не перекрывает невозможность завести детей. Ну никак не перекрывает», – повторил он, назидательно подняв свой указательный корявый палец. «Да ну как это вообще? Это ж разве семья?» – вопрошал с аханьем, запихивая шмотки в чемодан. В мой чемодан. Заверил меня, что сожалеет. Приложил руку к груди и стоял так несколько секунд, проникновенно глядя мне в глаза. Убеждал, что если бы не этот изъян, то остался бы со мной, потому что я «вполне ничего», он неспроста меня выбрал. Он бы кабы на ком не женился. Сделал несколько комплиментов по поводу моих способностей в кулинарии и ловкости в ведении хозяйства. Сокрушался. Качал головой. Затем выволок чемодан с вещами и укатил.

В тот вечер я старательно обдирала обои. Обрывала куски обойных полотен в комнате, на кухне, в прихожей. Жесткой стороной губки тёрла по остаткам обойного клея и налипшим кусочкам бумаги. Время летело незаметно, было уже за полночь, но я не могла остановиться. Отдирала плинтусы, пользуясь отверткой, как рычагом. Выкорёживала короба межкомнатных дверей, не обращая внимания на поднимающуюся строительную пыль и шум. Соседи стучали по батарее. Демонтировала линолеум. Кромсала строительным ножом на полоски, затем сворачивала в аккуратные рулончики и складывала в мусорные мешки. В прихожей скопилось уже около пятнадцати таких мешков. Я уминала их, прыгая и пружиня, с размаху присаживаясь и подскакивая. Двигала мебель. Рывком сдернула занавески вместе с карнизом. Хотелось чего-то нового, и как можно скорее. Совсем другую квартиру с совсем другим дизайном и обстановкой. Кардинально другими. Изменить что-то в жизни. Под утро я закончила и с удивлением осмотрела свои красные руки с поломанными ногтями, ссадинами и царапинами. Всё было готово для ремонта. Я за несколько раз выволокла мусор. Сходила на работу и вечером придирчиво выбирала строительные материалы и ремонтную бригаду. Читала отзывы. Сравнивала по разным критериям. Так прошел еще один вечер. На следующий день я сделала заказ на стройматериалы, связалась с ремонтниками и договорилась о встрече. Ремонт занял больше времени, чем мы обговаривали изначально, но в конце концов мои ожидания оправдались, вышло миленько. Дороговато, но миленько. И кардинально по-новому, как я и планировала.

Он вскоре женился снова, мой бывший муж, почти сразу после развода. И, как я слышала, его вторая жена почти сразу забеременела. Оправдала все расчеты, молодчинка. Надеюсь, он доволен. Пусть подавится своим просчитанным семейным счастьем.

Прошло еще несколько дней, я много работала, и ни на что больше не оставалось времени и сил. Со временем из памяти почти выветрились и это странное знакомство с Тимофеем, и ужин с его семьей, и этот дикий портрет, слишком вольно им нарисованный. Я больше не посещала группу психотерапии и пока не искала встреч с семейством видящих. Ни с кем не искала встреч, не только с ними, и не хотела заводить новых знакомств, хотела хоть немного остыть и избежать новых впечатлений. Если внутри меня и была рана, то она постепенно затянется без посторонней помощи.

Я думала так, пока мне не прислал сообщение Алексей, мой бывший муж. Как-то нехорошо засосало под ложечкой. Я испытывала и к нему, и к своей прошлой жизнью с ним какую-то гадливость, даже стыд. Ну как я могла такое допустить? Как угораздило в это вляпаться? Отчего я была так слепа? Алексей писал, что соскучился, хотел бы повидаться, и просил разрешения заехать, побеседовать. Я позволила. Втайне я надеялась, что он раскаялся, что как-то оправдается, найдет способ загладить свой безобразный быстрый уход, свой сугубо практичный подход к семейной жизни, который выставлял меня высокофункциональной свиноматкой с набором полезных насадок на руки. Поломанной только. Одна из основных функций слетела и восстановлению не подлежала, так что разочарованному просчитавшемуся Алексею пришлось искать модель поновее и более качественную. Так я мысленно пыталась шутить, но шутки получались невеселые. Мне уже хотелось отнестись к этой истории с разводом легче, без противной горечи, оставить в прошлом. Забыть, наконец. Освободиться от этих гаденьких воспоминаний. Попытаться найти и хорошие стороны в нашем разводе. Например, хорошо, что я не родила от Алексея ребенка, иначе мы так и продолжали бы жить в угнетающем меня, фальшивом браке. Произошло событие, которое открыло мне истинное лицо Алексея, но я хотела его простить. Правда, при условии, что Алексей попросит прощения. Искренне и от души.

– Это ужасно, – рассказывал он, как только без приглашения протопал на кухню и бесцеремонно сам налил себе чай, – о, ты сделала ремонт? Да, ничего так, сойдет. Дорого? А, так вот, я начал рассказывать про ребенка. Ужасно. Знал бы – не пошел бы на это. Ребенок этот постоянно орет, моя успокоить его не может. Я переживаю дикий стресс, постоянно не высыпаюсь…

– От меня-то ты что хочешь? – перебила его я. Никакого раскаянья не наблюдалось, и я не желала тратить время на его жалобы.

Он удивленно воззрился:

– Как что? Поддержки. Возможности выговориться. Я сбежал к тебе с большим трудом, поверь, и всего на час. Мне жена голову снесет, если узнает. Она в последнее время постоянно на взводе. Да я и сам вот-вот сорвусь. Ты бы знала…

Алексей продолжал говорить, а я молча смотрела на него. Он пришел выговориться ко мне. С полной уверенностью, что я его выслушаю, пожалею, приголублю, дам отдышаться. Искал поддержки. От меня. Я почувствовала, что закипаю внутри. Вместе с моим гневом на улице поднимался ветер. И тогда я поняла – эта ярость и впрямь подавлялась долгое время. Пора уже дать ей выход. Одно за другим с громким звоном полопались стекла в окнах. Алексей с недоумением озирался по сторонам. Ветер дул ему прямо в лицо. Все конфорки разом загорелись, и языки пламени, быстро поднявшись и лизнув потолок, вдруг свернули в сторону Алексея и стали быстро подбираться к нему. Он вскочил и кинулся к двери, но от порыва ветра дверь захлопнулась, и не поддавалась его усилиям открыть ее. Я захохотала, глядя, как он в панике колотится, пытаясь выбраться, пока огни пламени стремительно подбираются к его одежде и волосам.

Всё произошло в считанные минуты, пламя успокоилось только после того, как схватилась одежда Алексея, и он с воплями принялся кататься по полу, пытаясь сбить огоньки. Ветер стих.

– Если увижу тебя еще раз… – сказала я.

Я не договорила, но этого и не требовалось. Не дожидаясь, пока я подвешу фразу в воздухе, Алексей вскочил, похлопал себя по телу, удостоверяясь, что погасил все подожженные участки, и быстро выскочил за дверь.

Я медленно подошла к зеркалу и увидела заметное сходство с портретом Тимофея. Даже сильное сходство, практически один в один. Если не считать рожек, которых, уверяю вас, в действительности у меня не было, я выглядела в точности, как на портрете. От ветра из разбитого окна волосы сдуло назад, глаза сузились, рот презрительно скривился, обнажая верхние зубы. Настоящая демонесса из фильма ужасов. Я смотрела в зеркало несколько минут, узнавая себя. Так вот что они увидели? Вот она – моя суть, мое нутро. Зрелище, и впрямь, не для слабонервных.

ГЛАВА 2

Когда я вышла с работы в среду вечером спустя две недели после случая с Алексеем, я увидела Стаса, блаженненького младшего сына из семейства видящих, который ошивался у входа, внимательно осматривая каждую выходящую женщину. Я изменила прическу: зачесала волосы назад, и надела солнечные очки, так что у меня был шанс проскользнуть незамеченной. Пожалуй, так и нужно было сделать. Но я замешкалась.

– О, – воскликнул Стас, заметив меня, и осторожно подошел ближе.

Стесняясь, он протянул мне сложенный листок.

– Мама приглашает, – объяснил он записку, застенчиво улыбаясь.

Я поблагодарила, взяла листок и развернула, краем глаза заметив, что Стас, передав послание, тут же смотался.

«Дорогая Яна, – говорилось там, – я была уверена, что у Тимофея есть твой номер телефона, выяснилось – нет. Ты не нашла бы его на пятачке портретистов, даже если бы искала. На Тимофея снизошло вдохновение, и он не выходит из своей студии. Пишет новую картину. Так что у меня появились опасения, что мы потеряем друг друга, и наше знакомство сойдет на нет. Согласишься ли ты приехать ко мне на ужин в пятницу? Очень надеюсь, что да. Я буду в городе по делам, и могу тебя захватить. Можем встретиться на студии у Тимофея в половине шестого, дом напротив фонтанов, вторая парадная, последний этаж и еще пролет вверх по лестнице. Приходи, пожалуйста. Буду с нетерпением ждать. Наташа».

В пятницу к назначенному времени я подошла к дому у фонтанов, поднялись на лифте на последний этаж, прошла еще один пролет вверх по ступенькам, и позвонила в дверь.

Дверь открыл Тимофей и явно удивился, увидев меня. Вероятно, Наталья его не предупредила о моем появлении.

Я не знала, что делать. Выглядеть навязчивой не хотелось. Я уже подумала, не спуститься ли вниз, чтобы подождать Наталью там. Но Тимофей отошел в сторону, освободив мне проход.

– Проходи, – неохотно предложил он, предлагая мне пройти в студию.

Я осторожно зашла и осмотрелась. На одной из стен в беспорядке, иногда кривовато, были вывешены картины. Некоторые картины Тимофей не стал вывешивать, просто прислонил к стене. Все они были довольно выразительными. Чувственные, с переплетенными обнаженными телами. Еще одна картина, неоконченная, была поставлена на мольберт. Я подошла поближе, чтобы поразгядывать. На ней были изображены козлоногие сатиры и наяды, томно отдыхающие на солнечной поляне посреди леса. Они парами, тройками, группами и поодиночке расположились на залитой солнцем поляне в расслабленных позах, подставляя полуобнаженные лоснящиеся тела и лица под солнечные лучи. Это было впечатляюще. Выглядели, как живые, словно вот-вот вывалятся с полотна. Я не слишком-то разбираюсь в живописи, но могу определить, трогает произведение искусства или нет. Эта картина трогала, прямо сильно трогала, до мурашек по коже. Я рассматривала ее несколько минут, забыв обо всем, наслаждаясь каждым штрихом.