Читать книгу Социальная тревожность. Как перестать избегать общения и избавиться от неловкости - Ellen Hendriksen - Страница 2

Глава 1
Откуда берется социальная тревожность?

За последние четыре года Джим не пропустил ни одного занятия в танцевальной студии.

На дворе стоит поздняя осень, редкие пожелтевшие листочки, трепеща на суровых ветрах Новой Англии, еще цепляются за ветки деревьев. Внутри танцевальная студия напоминает банкетный зал, только убранство здесь не в центре внимания: длинные, покрытые скатертями и уставленные стаканчиками с недопитой водой и холодным чаем столы придвинуты к стене, а все остальное пространство – это надраенный, блестящий паркет. Из колонок льется песня Марвина Гэя How Sweet It Is.

Людей на паркете много – порядка двадцати пар стоят рядами и разучивают шаги Ист Кост Свинга под чутким руководством бразильца Томаса, бессменного владельца студии. Каждое воскресенье он проводит групповое занятие, которое плавно перетекает в социальные танцы, или, как это называет сам Томас, в «тренировочную вечеринку». Томас заведует музыкой и перед каждой новой песней объявляет: «Дамы и господа, фокстрот!», «А теперь – румба!». Студенты приглашают друг друга, а Томас ходит среди пар и дает наставления: руку поближе к плечу, подними подбородок.

В свои пятьдесят шесть Джим – высокий, подтянутый, с аккуратно подстриженными рыжими волосами, отражающими его ирландское происхождение – побывал на доброй сотне таких вечеринок.

Вот A Wink and a Smile Гарри Конника затихает, пары замедляют фокстрот и Томас говорит в микрофон: «Всех, кроме Маюми, прошу уйти с паркета», – в глазах у него пляшут искорки. Джим удивлен: обычно Томас наоборот всеми силами удерживает людей на танцполе, а сегодня почему-то нет. Маюми, которую попросили остаться – преподавательница Джима, и он, из уважения похлопав в ладоши, идет к столам, чтобы отдохнуть на складном стульчике. За его спиной Томас продолжает: «У нас сегодня небольшой сюрприз – танец ко дню рождения!» Джим замирает. У него как раз сегодня день рождения, но откуда они узнали? Он никому ни слова не говорил. Джим оборачивается и видит, что посреди опустевшего паркета, окруженного кольцом из пары десятков людей, стоит Маюми и с улыбкой протягивает к нему руку.

* * *

Как много всего может измениться за четыре года! Четыре года назад Джим и подумать не мог, что окажется на вечеринке, да еще и танцевальной, где надо самому подходить к женщинам, выплясывать да и вообще находиться в окружении зеркал и людей.

Детство Джима пришлось на 1960-е и 1970-е гг. прошлого столетия. Рос он в общине ирландских католиков, в Дорчестере – рабочем районе Бостона. Отец Джима, спокойный и уравновешенный человек, тридцать лет проработал смотрителем в Гарварде, а мама – секретаршей в страховой компании. Жили они на втором этаже трехэтажного дома – три одинаковых квартиры одна над другой, крытое крыльцо и деревянные ступени. После уроков Джим и его младший брат Райан обычно слонялись по улицам с соседскими мальчишками, многие из которых приходились им дальними родственниками. Зимой, оттачивая друг на друге свое остроумие, они играли в уличный хоккей, по очереди выуживая из-под машин улетевшую шайбу. А между матчами наведывались в магазинчик на углу, где на вырученные за помощь по дому карманные баловали себя газировкой и шоколадками.

Квартал был маленький, тесный. «Из окна моей спальни можно было запрыгнуть на балкон к соседям, – вспоминает Джим. – Так близко стояли дома». Это диктовало и близость между самими соседями: стоило на улице появиться незнакомцу, как местные тут же его замечали и кто-то из взрослых немедленно шел узнать, все ли в порядке, не нужна ли чужаку помощь. Улицы, дети – все было под присмотром. «У нас было очень безопасно, – рассказывает Джим. – Но у этой безопасности была и обратная сторона. Частенько мне из-за этого попадало. Допустим, пойдем мы с братом гулять, а мама нам велела дальше Линден не уходить. Ну а мы что, мы, конечно, уходили. А потом возвращаешься домой и получаешь. Я маму спрашиваю: как ты узнала? А она говорит: “Миссис О’Ниллс вас видела и позвонила мне”. Все было на виду. И мы везде были в безопасности. Я бы ни на что не променял свое детство».

Правда, для матери Джима, Мейв, эти внимательные взгляды из каждого окна означали нечто иное. Куда бы ее сыновья ни отправлялись – в школу, в церковь, на семейное торжество, или просто на улицу поиграть в хоккей, Мейв всякий раз заводила один и тот же разговор: «Подите сюда, посмотрите на меня». Осматривала мальчишек, приглаживала растрепанные волосы и вытирала чумазые лица. «Всегда надо было выглядеть с иголочки, – вспоминает Джим. – Чтобы нас не дай бог не осудили. Мама очень боялась пересудов. Боялась, что соседки соберутся и будут качать головами, цокать языками: “Боже святый, это ж как ей не стыдно в таком виде детей выпускать!”».

А по возвращении домой начинался другой ритуал. Пока братья рыскали по шкафам, ища, чем бы вкусненьким перекусить, Мейв допрашивала их: «Встретился вам кто-нибудь по пути? Видели соседей?». «Мы жили как в аквариуме, – вспоминает Джим. – Все время на виду. Мама боялась, что соседи увидят, как мы играем в грязи. Или ведем себя неприлично, или уж я не знаю, чего она боялась. Она никогда не говорила этого вслух».

Когда Мейв самой нужно было выйти из дома, она переживала еще сильнее. «Хуже всего было в очереди в банке, – говорит Джим. – Оттуда было не убежать. Если ее кто-нибудь заметит, то все, деваться некуда. Мама чувствовала себя там как на витрине, между этими столбиками и лентами». С годами ее тревога только росла, и в какой-то момент Мейв совсем перестала выходить из дома и отправляла детей в церковь по воскресеньям одних. «Я думаю, она боялась появляться на людях, боялась показываться им и посылала нас, чтобы соседи не судачили. Тогда мне казалось, что она просто слишком гордая, но теперь я понимаю – на самом деле это был страх».

* * *

Вне всякого сомнения, социальная тревога передается по наследству. Если кто-то из родителей, как в случае с Джимом, страдает тревожным расстройством, риск появления его у детей возрастает в 4–6 раз.

Психологическая наследственность – та еще загадка, своего рода «кубик Рубика» даже для самых преданных этому вопросу ученых. А почему? Во-первых, потому что в противоположность другим заболеваниям, таким как болезнь Гентингтона или серповидноклеточная анемия, за тревожность отвечает не единственный ген. Более того, мы до сих пор не знаем, тревожность – это результат малого воздействия многих генов или сильное воздействие нескольких.

Во-вторых, исследования усложняет «фенотипическое разнообразие», то есть сам по себе термин «тревога», «тревожность» слишком широк – к нему относится и социальная тревога, и ОКР, и панические атаки, и даже боязнь пауков. Сложно вообразить, как из одного и того же генетического семени произрастают такие разные плоды.

В-третьих, тревожное расстройство – не объективный диагноз. Его нельзя увидеть в капельке крови, изучив ее под микроскопом. Диагностика этого расстройства целиком полагается на отчеты самих больных. Конечно, так или иначе наши гены демонстрировали тревожность, но Социальная тревожность, та самая, с заглавной «С», впервые была описана в профессиональной литературе в 1966-м году, а в самостоятельное расстройство ее выделили только в 1980-м. Так что сегодня невозможно сказать, соответствуют ли современные, выведенные человеком диагнозы нашему древнему геному.

Ну и в последнюю очередь – мы не можем провести грань, как в чашке не отделить кофе от молока, между генетикой и опытом. Наш характер, ежедневные выборы – почему мы решаем остаться дома с книгой? Потому что мы так устроены на генном уровне или просто к этому привыкли? Так что да, мы можем уверенно назвать тревожность генетическим расстройством, но как именно оно передается, пока не имеем понятия.

* * *

А еще социальной тревожности нас можно «обучить».

Ведь в какой-то момент мы, как и Джим, научились бояться осуждения и скрывать все то, что могло бы вызвать насмешки. Это мог быть яркий, позорный эпизод: например, вас вырвало на глазах у всей школы на линейке или у вас случился приступ паники в переполненном ресторане, и официантка, испугавшись за вашу жизнь, вызвала скорую. А может, вы стали свидетелем ужасного события: например, увидели, как вашего друга избили хулиганы или горе-учитель унизил ученика на ваших глазах. Или же вы росли в замкнутой семье, где не видели смысла в общении. Как бы то ни было – вы усвоили уроки социальной тревожности, и со временем они трансформировались в страх, что вас застукают, унизят, разоблачат. Часто мы и сами не знаем, какие события стали для нас этими уроками. Например, я, как и многие другие, не могу назвать конкретную отправную точку, с которой все началось – тревожность во мне была всегда.

Так, Джим усваивал уроки Мейв: за ним всегда наблюдают и судят его, а миссис О’Ниллс, сама того не понимая, их закрепляла. Формировался Джим уже под влиянием этих уроков. Пятьдесят лет спустя он говорит: «Мне всегда казалось, что люди смотрят на меня. И могут увидеть, что со мной что-то не так. Мама вбила нам это в голову».

Мы, как губки, впитываем уроки своей семьи, не отдавая себя отчета в том, что внутри нас формируются глубинные убеждения. В других семьях уроки были другие: поболтать на крыльце с соседями – значит прекрасно провести время, танцевать в окружении зрителей – это удовольствие, а не катастрофа.

Мой муж, например, вырос с убеждением, что любого рабочего, который переступает порог нашего дома, надо обязательно пригласить на ужин, но такие, как Джим, привыкли ждать, что люди увидят их и осудят по всей строгости. От страха это мнимое осуждение кажется нам реальностью и, окруженные со всех сторон оценивающими взглядами, мы уверены, что так и устроен мир.

И этот страх нам дорого обходится: мешает заводить знакомства, сближаться с людьми и радоваться жизни. Мы не умеем просить о помощи; со стороны можем показаться заносчивыми, недружелюбными, хотя на самом деле просто очень тревожимся. В худшем случае этот страх приводит нас к депрессии и изоляции. Ну и, естественно, он мешает нам быть собой.

* * *

Джиму было четырнадцать, когда однажды летним днем по району прокатилась новость: сюда, где 90 % детей – мальчишки, переезжает семья с двумя девочками, старшенькой Диной и ее младшей сестрой. Дине тоже исполнилось четырнадцать, у нее были длинные каштановые волосы и широкая улыбка. Она была поразительно хороша собой и, как быстро заметили соседские мальчики (кхм!), развита не по годам.

Дом, в котором поселилась Дина, находился на углу главной улицы, прямо напротив дома двоюродной сестры Джима, Розалин. Куда бы Джим ни направлялся – будь то в школу, к той же Розалин, в магазин или обратно домой, – ему было никак не миновать крыльца Дины, где она часто сидела со своей сестренкой, подобрав под себя тонкие ноги. Джима новое соседство пугало не меньше, чем остальных гетеросексуальных мальчишек района, но деваться было некуда: он по пять-шесть раз на дню сновал мимо дома сестер, и в какой-то момент надо было уже остановиться и познакомиться. Как-то раз он решился: присел, чтобы погладить собаку девочек, и у них завязался разговор. Кончился он тем, что Джим махнул рукой в сторону трехэтажного, выкрашенного в синий цвет домика, где жил с матерью и братом. После этого случая он стал все чаще разговаривать с девочками и тем для бесед у них находилось все больше: они жаловались на домашку по математике, обсуждали победы (и поражения) Ред Сокс[5]

5

Бостон Ред Сокс (Boston Red Sox – англ.) – профессиональная бейсбольная команда, базирующаяся в Бостоне, штат Массачусетс. (прим. пер.)