Читать книгу Слишком женская история - Эллина Наумова - Страница 4

Когда дед умер, Варвара сказала: «Наконец-то», ее мама: «Господи, неужели мы действительно отмучились», а Павел: «Лучше поздно, чем никогда».

Дед перестал дышать в среду, между девятью часами утра и пятью вечера, пока Варвара и Павел были на работе. Они вдвоем кинулись в детский сад за сыном, отвезли его к тетушке Павла, вернулись и позвонили Варвариной матери в надежде на толковые руководящие указания. У не обремененной родственниками женщины отец был первым «своим» покойником за последние тридцать пять лет, и знала она не больше дочери. Но обещала посоветоваться с подругой Лялей. Через пятнадцать минут трубка озвучила ее приказ вызывать скорую. Еще через час в кухне сидела сама пятидесятилетняя Ляля, с явным трудом дотянутая до стандартной приятной внешности опытными косметичкой, парикмахером и закройщиком из районного ателье. Не тратя сил на соболезнования, она громко сетовала:

– С вами только умирать. Не похороните по-людски, не помянете.

Умелица по фамилиям перечислила немало мертвецов, отправленных под кладбищенские березки чин чином, снаряженных в последний путь с ее неоценимой помощью. Она не забыла отметить влиятельность некоторых из них при жизни, и Варваре с Павлом в голову пришла мысль, что им чудом достался специалист экстра-класса.

– Учитесь, молодежь, – призвала Ляля.

И стремительно перешла к делу. Варвара записывала ее наставления в блокнот с рецептами домашних тортов, постоянно валявшийся на кухонном столе. Ляле такая основательность понравилась. Она начала диктовать свои ритуальные заметки медленно и торжественно. Закончив диктовку, осталась ужинать: пила водку и отрывала фильтры сигарет под признание: «Я иначе не накуриваюсь».

Павел, взбодренный спиртным, назвал Лялю надеждой и опорой. Потом вознамерился было доверить ей, и только ей собственные похороны, но, осознав разницу в возрасте, суеверно постучал по дереву. Выдворив даже не захмелевшую от полулитра сорокаградусной распорядительницу по призванию и директора хлебозавода по должности, он игриво и легко толкнул жену на диван:

– Теперь мы можем заниматься любовью с опущенными ушами.

Еще невозможно было поверить, что дед перестал шаркать мимо их постели в туалет четыре раза за ночь.

Утром они взяли отгулы и заметались по городу. Свидетельство о смерти, справки, разрешения и квитанции попадали в тиски бумажника. А отложенные дедом на похороны и щедро добавленные Варвариной матерью червонцы освобождались из них. Павел четко следовал указаниям Ляли: «Дедулю вашего в гробу увидят пять стариков из трех подъездов. Поэтому не выпендривайтесь, берегите деньги. Они ведь только живым нужны». И если Варвару еще заносило то к венку «посолидней», то к свежим крупным гвоздикам, то ее муж экономил жестко и успешно. В пятницу, после поминального обеда, началась их новейшая жизнь – с бутылки шампанского на двоих.

– Давай уж еще раз деда вспомним, – слезливо предложила Варвара. – Может, ему чего-то не хватало? Ну, там, тепла, заботы?

– Положено внучке после похорон, да? – иронично усмехнулся Павел. И не выдержал, разозлился так, что даже побледнел: – Давай вспоминать. Был старик накормлен, обстиран, гулял, читал, телевизор смотрел. С правнуком общался, заметь, не возился, только болтал, когда скука накатывала. Мне бы так пожить на старости лет. Кстати, мать твоя молодец. Вела себя честно, скорбь не изображала, последнему своему мужу улыбалась ласково. А ты на меня зыркала, будто я деда мышьяком на досуге потчевал.

– Она люто его ненавидит. И никогда простить его не сможет, – обиделась на сравнение и поморщилась от словечек «зыркать» и «потчевать» Варвара. – Говорит, он бабушку в гроб уложил на полвека раньше положенного – бил, изменял, пил по-черному. Только язва его угомонила. А мама наполовину сиротой выросла.

– Вот и осуждай хамящих тружениц райсобесов, – искренне хохотнул Павел. – Стоит толпа божьих одуванчиков, небрежно прикрывает сволочизм морщинами и требует в один голос уважить и пожалеть. А кого они жалеют? Над родными издеваются, ясно соображают, что заслуживают от них только проклятий. Так пусть чужие по долгу службы воздадут им за трудовой стаж и прожитые годы.

– Им, наверное, тяжело стоять в громадной очереди. Ноги болят или поясница, – возразила жена. – И нищета доканывает. Протяника месяц на пенсию. Это сейчас она сто двадцать рублей, да и то не у всех. Если доживем до семидесяти, поймем, чего ветоши хочется.

– Мне захочется сдохнуть, – уверил ее муж. – Слушай, хватит. Давай радоваться свободе.

– Под музыку, – сдалась Варвара и открыла крышку проигрывателя.

В конце концов, дед-то был невыносимым. Он не желал бесшумно дряхлеть в кресле возле батареи. Ел мало, но горячо обсуждал домашнее меню и возмущенно отодвигал от себя яичницу. Говорил, что эту дрянь сам себе может пожарить. А на самом деле и чаю требовал налить и принести из кухни. Почти не выходил на улицу, но настойчиво советовал, во что одевать ребенка. Свои истерические требования он аргументировал оттенком вчерашнего заката. Донашивал штопаное тряпье и категорически отказывался от подаренной одежды. Зато безжалостно критиковал любую Варварину обнову. Ежедневно в шесть утра он появлялся из-за шкафа, где стояла его раскладушка, и злорадный визг губил молодой сон:

– Подъем! На зарядку становись! Обществу и сыну вы нужны здоровыми и бодрыми!

Прокричав команды, дед тактично выжидал ровно двадцать минут. Потом вступал во владение единственной комнатой. Варвара и Павел требовали оставить их в покое. Старика это только подстегивало.

– Дай вам волю – жизнь проспите. Вот ты, аспирант хренов, почему диссертацию не пишешь? – вопрошал он стоявшего в трусах Павла.

– Писать? Да я не могу думать в таком бедламе, – озирался в поисках тапочек Павел.

– Ишь ты какой! Не нравится дома – отправляйся в библиотеку. В читальный зал. Интереса к делу в тебе нет, паразит. Ты гением себя вообразил, поэтому полез в науку. А на прогресс человечества тебе наплевать.

Павел скрывался в ванной, кляня и человечество, и прогресс на все лады.

– Лень – это недоносок равнодушия, – напутствовал его дед.

Павел спускал воду в унитаз. Варвара, миновав краткий этап скулежа, рыдала в голос. Дед принимался за внучку:

– У тебя не дом, конюшня. Подружки-шлюшки, сплетни да развлечения на уме. Если бы мы такими были, социализм бы вам не построили, фашиста не забили бы.

– Я работаю и на работе устаю. Я к кастрюлям уже намертво приварилась. Мне отдых нужен, – отбивалась Варвара.

– Не любишь ты никого, кроме себя. Мы тебе не нужны, мы вечному удовольствию мешаем, вот в чем причина, – орал дед.

Ребенок просыпался, молча озирался какое-то время, затем прятал косматую головенку под одеяло и тихонько ныл. Подбегала Варвара – не одетая толком, распухшая от слез, – ласкала, больно прижимала к себе.

– Дедуля! – вырываясь, звал мальчик.

– Ах ты, предатель! – Материнская рука не щадила тощенькой попки сына.

Дед отнимал его, нес, как трофей, в свой закуток, ворча: «Дрянь, а не баба».

Однажды после ужина Варвара спросила:

– Тебе не стыдно за утренний скандал?

– Я правду говорю, – насупился дед.

– Ты не имеешь права на нравоучения, – жестко откликнулась внучка. – Чем в молодости куролесить, берег бы жену, воспитывал дочь личным благородным примером. Она меня, я сына, так и шло бы без натуги и ссор. Праведник выискался! Строитель социализма! Как ты его строил? На завод ходил и норму выполнял? Так весь мир ходит и выполняет.

– Да мало ли что молодой наворотит? Вечно попрекать этим, да?

– У нас тоже молодость! – рявкнула Варвара.

Дед заплакал. Внучка зажала ладонями уши. Она уже жалела о сказанном. Ей всегда становилось не по себе, когда старик ревел, и из носа у него подтекало, как у сына.

Самое же неприятное заключалось в том, что Варвара и Павел давненько научились прикрываться дедом. И признание за собой этого грешка мешало Варваре обличать с наслаждением. Скажем, оставался Павел дома ремонтировать вешалку. Отсыпался, слушал магнитофон, пил пиво. До отвалившихся крючков руки не доходили.

– Ты ничего не сделал? – изумлялась жена.

– Он мне мешал, – жаловался муж.

Но Варвара знала, что в десять утра дед отправился в поликлинику и еще навестил какого-то Сергеича. Отмалчивалась. Ибо, по счастью оставшись одна и принеся ужин в жертву библиотечной книжке, сама импровизировала:

– Он довел меня до истерики. Ни на секунду не замолкал. Какая уж тут готовка.

При этом она почему-то злилась, когда Павел грубил деду или расписывал отвратительное житье с ним приятелям. Дед был свой, этого ощущения Варвара передать не умела. И бросалась иногда на защиту мучителя:

– Еще неизвестно, Пашенька, как бы мы уживались с твоим дедушкой.

– Мой не отказался бы от ветеранской машины и телефона. А твой закоренелый садист что вопил? «Мне ни телефона, ни драндулета не надо. А вы сами наживите, сами заработайте». И потом, мой умер двадцать лет назад, – столбенел от вероломства жены Павел.

Но Варвара никогда не могла вовремя остановиться. И тут ляпнула:

– Повезло ему. И главное, он нам квартиру уже не оставит.

Павел замолчал на месяц. Дед отреагировал – был непривередлив и хмур. Но страстотерпцы не уживаются вместе. Ибо страдание эгоистичнее радости. Сорвалась Варвара.

– Ради чего я терплю? Меня скоро муж бросит из-за твоего ужасного характера. И правильно сделает, – накинулась она на деда. – Признайся, наконец, что ты этого добиваешься. Тебе любая нормальная семья поперек горла.

– Да пошел твой никчемный муж сама знаешь куда! – крикнул дед. – Не будет от него проку. Он обязан целый день читать по специальности и писать, читать и писать. А ночью или садик охранять, или вагоны разгружать. Но не сидеть у бабы на шее.

– Зачем? Три года его аспирантуры мы подождем, – застонала Варвара.

И с облегчением ринулась к Павлу извиняться и подлизываться.

Старик же придумал новую пытку.

– Женюсь, – мечтал он вслух после святой для него программы «Время». – Приведу хозяйку, вас отправлю к матери. А сожитель ее пусть убирается, если ему в двухкомнатной с вами тесно.

– Между прочим, мы здесь прописаны, – огрызалась Варвара.

– Выпишу. С чего это я сам у себя угловой жилец?

– Не-ет, вы не угловой жилец. Вы палач по натуре. И ненавидите наше стремление жить по-нашему, – отводил душеньку Павел.

– Вот что, примак, внучкин муж, я тоже хочу жить по-моему. Ты об этом не догадываешься? У меня есть изолированная квартира, пенсия и здоровье. Но я терплю вас черт знает почему. Вы как тут оказались-то после свадьбы? Заявилась доченька, которую я последние годы только во сне видел: «Отец, я замуж выхожу. Мой единственный и последний шанс. Умоляю, пропиши к себе ребят. Ты один, уход может понадобиться. Мы же не чужие с тобой. Со временем им жилье останется, они всю жизнь добром тебя будут вспоминать». Я, дурак, кивнул, вместо того чтобы к Марье Кирилловне бежать свататься. Мне тогда всего шестьдесят семь было, чем не жених.

Дед вздыхал и надолго уходил во двор. Варвара и Павел сидели не шевелясь. Обоим мерещилось, что он уговаривает какую-нибудь соседку перебраться к нему, обещая квартиру ее детям или внукам. Желание вырыть землянку разрасталось в них до опасной мании.

За год до смерти деда им показалось, что он лишился рассудка. Девятого мая старик рассказал правнуку, что двух пальцев правой руки лишился на войне, но не в бою. Сам себе отрубил в конце сорок третьего, чтобы не слали больше под пули. Чтобы довезти домой медали на живой груди.

– Маразматик! – голосила Варвара. – Не позорься и нас не позорь! Мальчик тебя героем считает!

– Это правда… Жизнь… Время, – снова заладил дед.

– И не совестно вам? Другие гибли за Родину! – вырвалось у Павла.

– Щенок несамостоятельный! – рявкнул дед.

Павел увлек ошарашенную Варвару в кухню и тихо забубнил:

– Грязная же у служителей культа работа. Чего только не наслушаются на последней исповеди от уважаемых добродетельных людей.

– При чем тут священники? – простонала Варвара.

– Так он верующий, славный твой дедок. По несколько раз в год отправляет какие-то письма в церковь родной деревни. Разве ты не знала?

У Варвары не хватило сил даже ответить: «Нет».

Похоронив деда, они сделали ремонт. За два дня. Трудились днем и ночью. Не ели и не спали. Распахнули тайники, извлекли новые шторы, пледы, вазы, лампы. Дед определял все это словами: «Лишь бы деньги тратить». Он неделями нудил по поводу любой симпатичной безделушки. Легче было сразу прятать от него купленные вещи.

Не чувствуя усталости, муж и жена вприпрыжку бежали со свалки. Они дождались темноты и доверху забили вонючий мусоросборник обрывками обоев, жестянками от краски, блеклыми простынями, дедовскими брюками и рубашками. Жильцы становились хозяевами, угловая однокомнатная квартира любимым домом. Ребенку оборудовали рай за шкафом с кушеткой, узким стеллажом, торшером и игрушками на подоконнике.

– Всего-то и надо было, чтобы он исчез. Я теперь не брошу камня в отравителей престарелых родственников, – весело рассуждал Павел.

– А у меня гадко на душе, – вновь понесло недальновидную Варвару. – Может, о членовредительстве он в помутнении разума сказал. Ведь награды боевые были. Человек работал, воевал, работал… И скончался на раскладушке.

– Сам виноват. Надо было завоевывать и зарабатывать. Жил не для себя, не для семьи, а для государства. Пусть теперь оно и скорбит по своему верному рабу.

– Пашенька, тебе его нисколечко не жаль? – У Варвары задрожал голос. Наверное, в последний раз она чувствовала, что дед свой. Вернее, был своим.

– Варенька, – грустно, будто через силу, отозвался Павел. – Ну ладно, отравила ты мне сегодняшнюю радость. Тебе мало печатных нравоучений всяких представителей рода человеческого? Ты тоже хочешь учить нравственности? Зачем? Зачем остатками наших судеб доказывать, что твой дед был всегда и во всем прав? Он нас третировал, он измывался годами, Варя, годами.

– Что ты подразумеваешь под «зарабатывать»? Составлять липовые отчеты ради премий? Вставать гегемоном к станку, получив красный диплом инженера? Таскать что-то с завода? Воровать продукты на кухне детского сада? Брать взятки? Создать подпольный ночной цех на фабрике? Так это изобретения последнего времени. Дед был обычным электриком какого-то высокого разряда. Он о теперешнем разврате и не догадывался, – упрекнула Варвара. – А мне нехорошо. Я боюсь. Завтра начнется счастье – долгожданное и рукотворное. – Она мрачно оглядела преобразившуюся комнату. – Только я какая-то вчерашняя. Неужели мы ждали его смерти, чтобы спать в выходные до полудня, ругаться не шепотом, а во всю глотку и постоянно отделываться от малыша: «Иди, играй сам»?

– Все-таки ты претендуешь на вакантное место дедушки. Тогда для затравки не оставляй посуду немытой до утра, не жги котлеты и не болтай часами по телефону.

– А ты работай над диссертацией, хватит прятать чистую бумагу под журналы. В сущности, дед не мешал тебе писать.

– И вести хозяйство, и вовремя забирать ребенка из садика. Вот с Аленой шляться по барам и киношкам мешал. Но в этом вопросе я с ним солидарен. Привыкла валить все на старого маразматика: «Ох и ах, он меня раздражает, я постоянно не в настроении, руки опускаются».

– На себя посмотри! Через день расслабляешься с друзьями: «Он меня угнетает, домой ноги не несут». Верю, в кабаке интереснее, чем с семьей.

– Да, ты его внучка, – удивленно констатировал Павел.

– Я твоя жена. Поэтому давай решать. Либо живем, как жили, и без претензий. Либо вместе начнем все сначала в новых условиях. Иначе кто-то из нас неизбежно окажется в роли моралиста, не имея на то морального права.

– Долго составляла фразу, зубрила ее, готовилась блеснуть?

– Прекрати насмехаться надо мной, – шмыгнула носом готовая разрыдаться Варвара. И совершила роковую ошибку, вспомнив: – Алена ведь меня предупреждала. Квартира дедова, говорила, ты дедова, а Пашка твой. Как ни трудно, но все расставлены по местам. Умрет старик, навыясняетесь до мордобоя, кто в доме хозяин.

Павел вскочил, достал дорожную сумку и начал швырять в нее футболки из шкафа. Опять Алена влезла с комментариями. Вытворяет, стерва, что хочет, и никакой на нее управы.

Едва женившись, он оценил влияние подруги на Варвару и старался это использовать. Нужно было всего-то соглашаться с его требованиями к жене. Но Алена твердо посоветовала ему не воспитывать нормальную трудящуюся женщину и мать, а разделить с ней домашние обязанности. И конечно, рьяно пахать во славу науки и на благо семьи.

– Ты не хочешь ей добра, – возмутился Павел. – Равноправия в браке не бывает, от множества вольных привычек замужней надо отказаться. Ничего трагического в этом нет. Вот это объясни Варе для ее же блага.

– Я буду разговаривать с подругой не по твоим конспектам. Я с ней знакома на двадцать пять лет дольше, чем ты, – нажила себе лютейшего врага Алена.

Она еще верила, что замужество замужеством, а дружба дружбой. С тех пор Павел боролся с ней за Варвару любыми способами – шантаж (или я, или Алена), подкуп (будут тебе сапоги, если с Аленой в театр не пойдешь), клевета (Алена проститутка, одна ты еще не в курсе). И неизменно побеждал.

И на сей раз, принявшись за носки, он удовлетворенно заметил выражение страха на осунувшемся лице жены. Лишиться мужа теперь, когда дед упокоился, было немыслимо. Варвара злилась на себя. Опять Алену процитировала. Кто за язык тянул? Да, подружка у нее умная. Но она может обходиться без семьи, а Варвара нет. Зажмурившись, женщина повисла на мужчине.

– Мне было невмоготу терпеть выходки чужого злобного старика. Но ради тебя и сына я вынес все, – четко и горестно сообщил Павел.

«Алена не только заставила бы его самого вернуть тряпки в шкаф в идеальном порядке. Еще и дала бы по морде за дешевый пафос. И кукует одна. Нет, я окажусь сильнее и хитрее», – невесело подумала Варвара. И, ощутив тяжелеющие руки Павла на своих бедрах, глубоко вдохнула и запрокинула голову:

– Поцелуй меня, любимый.