Читать книгу Страшные истории для девочек Уайльд - Эллис Нир - Страница 18

Визг. Глухой удар об землю.

– Они пожирают мое время!

Изола надела рюкзак на плечи и выбежала из дома.

– Что такое? Что случилось?

– Мой ревень! Эти противные кролики! – воскликнула мама Уайльд, вытирая лоб рукой в садовой перчатке, и лоб тут же испачкался. – В следующий раз они заберутся в розмарин, вот увидишь.

Она снова врезалась тяпкой в землю, возмущаясь тем, что грызуны опять совершили набег на ее садик. Изола успела заметить пыльные хвостики, исчезающие в кустах. Один черный кролик шустро нырнул под крыльцо дома Эдгара Аллана По. Изола уже давно его не видела: она уходила в школу намного раньше, чем он, а на обратном пути задерживалась в лесу дотемна.

– О-о-о, эти кролики! Знаю, ты их любишь, Изола, но, клянусь, если я их поймаю… – Мама изобразила, будто кого-то душит. – Я сверну их пушистые шейки и приготовлю наваристый суп из крольчатины!

Изола поцеловала маму и зашагала дальше по тропинке. Когда она подошла к калитке, улыбка увяла – как уже начал увядать по краям мамин сад. Видеть маму в таком состоянии было одновременно и приятно, и горько. С одной стороны, здорово, что она вышла из дома и снова занялась давно заброшенным садом, который был уже не тем безоблачным раем, что когда-то. Но Изола знала, что маниакальная стадия скоро закончится, и чем дольше она продлится, тем глубже мама погрузится в депрессию потом. В бесконечном цирке ее жизни чем выше она взлетала, тем больнее падала. Сегодня она гимнасткой в блестящем в свете софитов трико взмывала высоко над своей болезнью, но завтра с высокой долей вероятности будет корчиться, как таракан под сапогом, раздавленная невыносимым бременем печали.

В последнее время маятник болезни раскачивался все сильнее и сильнее, и Изола боялась, что скоро часы сломаются.

* * *

Разуваясь в прихожей после школы, Изола уже знала, что маятник пошел вспять и качнулся в другую сторону. В раковине высилась груда немытых тарелок. Дом был неприветлив и стерилен, кухня – холодной, поскольку ужин в ней никто не готовил.

– Как дела в школе? – задал отец дежурный вопрос из гостиной. Слова сопровождались шелестом газетных страниц.

– Мы с Лозой притворились, что у нас болят животы, чтобы не ходить на физкультуру, – отозвалась Изола, стоя на пороге гостиной и пожимая плечами. – Но сестра Кей сказала, что мы уже использовали эту отговорку на прошлой неделе. Наверное, монахини теперь отслеживают наши циклы.

Сверху донесся знакомый шум воды. Мама раздевалась в ванной. Изола не поднимала глаз, как и ее отец. Он пролистал газету до спортивных новостей, что-то бурча про слабую футбольную команду, и только тогда Изола позволила себе взглянуть вверх и помечтать о рентгеновском зрении, чтобы видеть сквозь потолок. Возможно, если всмотреться пристальнее, то удастся прошить взглядом фаянсовую ванну и веснушчатую мамину кожу, чтобы отыскать печаль, свившую себе гнездо в красном сплетении кишок, депрессию, которая разрасталась как метастазы. Изола хотела целовать их, чтобы они скукоживались, вырезать их бритвенноострыми губами, как у Русланы.

Не было секретом, что мама психически больна. И после рождения Изолы ей стало только хуже.

Иногда поздно ночью Изола прижимала большие пальцы к глазам и, сосредоточившись, составляла образы из электрических разноцветных вспышек под веками. Так она вспоминала, как жила внутри мамы. Розовые стенки матки, сверкавшие звездами, словно Изола плавала в космосе; розовый цвет, нежный, как тело моллюска; эмбрион – песчинка, постепенно превращавшаяся в жемчужину.

Раньше в маме зрели и другие жемчужины, но они не твердели, а размягчались и просачивались сквозь пористые стенки. Мама заботилась и об этих детях, но втайне от всех: она лелеяла их в себе, спрятав между органами, и они шлепали по ее стареющим суставам, накапливались в стволе мозга. Этим семенам и саженцам не суждено было расцвести или стать деревьями.

Только Изола оказалась живой и настоящей – не выкидышем, не мертворожденной, не ложной беременностью. Когда она появилась на свет, заплакали все, кроме самой новорожденной. Медсестры снова и снова продували ее дыхательные пути в поисках несуществующего препятствия.

– Тихая маленькая принцесса у вас, миссис Уайльд, – с улыбкой сказала медсестра, и Изолу наконец-то положили в мамины потные руки: крохотную, с морщинистыми кулачками, с голубыми под младенческой пленкой глазами. Волосы торчали, облизанные единорогами, а личико казалось обеспокоенным.

– Моя принцесса, – ахнула мама, одурманенная анестезией и эндорфинами. – Моя Изола.

Изола распахнула дверь ванной и окинула комнату взглядом: теплый свет, запах геля, мыла и свечей.

Мама лежала в старомодной ванне на львиных лапах, прячась за ширмой с рисунком в японском стиле. Видны были только части тела: с одной стороны – пальцы ног, с другой – пучок заколотых темных волос. За ширмой – стройный силуэт, грудь и колени.

Изола подошла к ванне, где мама лежала среди шапок пены, поцеловала ее в распаренную щеку, окунула в воду пальцы, чтобы проверить температуру (как всегда, почти кипяток), и спросила, не нужно ли маме чего.

– Врача, чтобы удвоил дозировку, – вздохнула мама, а потом рассмеялась и по-балетному подняла ногу. Мыльная вода закапала на банный коврик. В этой ноге Изола увидела всю мамину жизнь – в мозолях на пятке, в нежно-фиолетовом лаке на коротко подстриженных ногтях, в выцветшем ножном браслете, сплетенном из ниток на берегу какого-то далекого пляжа еще в медовый месяц.

– Расскажешь мне сказку, Изола?

Изола могла помочь маме лишь немногим, но ее голос был одним из лекарств: умиротворяющий, завораживающий. Все истории, которые она рассказывала, заканчивались хорошо. Изола не считала себя одаренной сказочницей, но черпала вдохновение в словах Лилео Пардье, словно вампир, сосущий чернильно-черную кровь, и сочиняла на ходу, пока вода в ванне не остывала до комнатной температуры.

Изола до боли любила свою маму. И когда маме бывало плохо, эта боль становилась сильнее. В депрессивные периоды мама Уайльд была греческой трагедией во плоти. Она валялась в постели целыми днями и забиралась в ванну в неурочные часы, отмокая там, вместо того чтобы спать, и тщетно пытаясь смягчить вросшие слишком глубоко шипы.

Чайная свеча подплыла к пальцам Изолы, и та всколыхнула воду, чтобы огонек двинулся дальше: крошечная буря, зажатая между узкими стенками ванны.

– Давным-давно, – тихо начала Изола, – жил-был мальчик по имени Алехандро, который очень любил свою сестру.