Читать книгу Послушник дьявола - Эллис Питерс - Страница 5

Каноник Элюар был известен как человек очень образованный, имел несколько ученых степеней, причем часть их была получена во Франции. Благодаря своей учености и широкому кругозору Элюар снискал расположение епископа Генри Блуа, и тот сделал каноника самым приближенным из всех священнослужителей, окружавших его. Перед отъездом во Францию влиятельный прелат доверил Элюару бо́льшую часть своих сложных дел.

Брат Кадфаэль стоял слишком низко на иерархической лестнице, чтобы быть приглашенным к столу аббата, когда тот принимал гостей ранга каноника Элюара. Кадфаэль воспринимал это спокойно, тем более что сведения обо всем происходящем в мире он все равно получал из первых рук: в отсутствие шерифа Хью Берингар, само собой разумеется, должен был присутствовать на всех встречах, где обсуждались вопросы политики, ну а затем он в точности передавал все, что ему показалось важным, Кадфаэлю, своему второму «я».

Проводив каноника в отведенные ему покои монастырского странноприимного дома, Хью, зевая, отправился в сарайчик Кадфаэля.

– Замечательный человек! Неудивительно, что епископ Генри ценит такого. Ты видел его, Кадфаэль?

– Видел. Я случайно оказался во дворе, когда он прибыл. – Перед мысленным взором Кадфаэля возник крупный, представительный мужчина, который, несмотря на свою дородность, ездил верхом не хуже любого егеря, причем с самого детства. Тонзура в густых волосах на круглой тяжелой голове, щеки выбриты до синевы. Шитая по последней моде, но строгая одежда; единственные драгоценности – крест и кольцо, но зато это подлинные произведения искусства. Внушительная челюсть и властный взгляд, проницательный, исполненный достоинства. – А что он делает в наших краях, теперь, когда его епископ уехал?

– То же, ради чего его епископ отправился в Нормандию, – добивается помощи у каждого, кто может ее оказать, пытается спасти Англию от окончательного раздробления. Пока Генри во Франции ищет поддержки короля и герцога, ему непременно следует вызнать намерения графа Ранульфа и его брата. Они ведь не скрывают, что встречались летом, и, наверное, именно поэтому епископ Генри перед самым отъездом во Францию послал своего человека на север выразить почтение обоим и уверить их в своем расположении. Посланцем был один молодой многообещающий священник из ближайшего окружения епископа, Питер Клеменс. И Питер Клеменс не вернулся. Это могло означать что угодно, но время шло, а известий не приходило ни от него, ни от тех двух на севере, и каноник Элюар начал беспокоиться. На юге и на западе наступило небольшое затишье, обе стороны выжидают и следят друг за другом, вот Элюар и решил лично отправиться в Честер и выяснить, что там делается и что стало с посланцем епископа.

– И что же с ним стало? – хмыкнул Кадфаэль. – Сейчас, похоже, его милость опять направляется на юг, к королю Стефану. Так как же его встретили в Честере?

– Очень тепло и с таким почтением, какое только может душа пожелать. Если я не ошибаюсь, каноник Элюар, как бы лояльно он ни относился к стараниям епископа Генри установить мир, скорее склоняется на сторону короля, нежели императрицы, и сейчас он возвращается в Вестминстер, чтобы уговорить Стефана ковать железо, пока горячо, лично поехать на север да предложить Честеру и Румэйру что-нибудь лакомое, подкрепить тем самым их расположение. Один-два манора и красивый титул – Румэйр уже сейчас фактически граф Линкольна, так почему бы ему не называться так официально? – и позиция короля может укрепиться. Во всяком случае, Элюар, кажется, считает так. Эти двое доказывали свою преданность много раз. Жена Ранульфа – дочь Роберта Глостерского, однако сам Ранульф тихо сидел дома, когда год или два назад Роберт привез сюда свою царственную сестрицу и собирался начать войну. Так что, похоже, каноник вряд ли мог быть более удовлетворен тем, что там увидел, это ясно. Но почему это стало ясно только сейчас, почему об этом не поведал месяц назад вернувшийся из поездки Питер Клеменс… Все очень просто! Этот парень туда не доехал, и в Честере так и не узнали, с какой миссией послал его епископ Генри.

– Пожалуй, отсутствие ответа от них можно объяснить и так, – серьезно проговорил Кадфаэль, внимательно глядя на мрачное лицо своего друга. – И куда же Клеменс сумел добраться?

В раздробленной Англии было достаточно ставших совсем дикими мест, где человека могли убить ради одежды или ради лошади. В лесах оставались заброшенные маноры, люди под страхом опасности бежали, и целые деревни опустели. Но в общем север пострадал меньше, чем юг или запад, и лордам вроде Ранульфа Честерского пока удавалось сохранять в своих землях относительный порядок.

– Это-то и пытался выяснить Элюар, повторяя путь Клеменса в обратном направлении, шаг за шагом следуя по дороге, которую вероятнее всего тот мог выбрать. Что он не доехал до Честера – это несомненно. Дальше наш каноник шаг за шагом убеждался, что Клеменса не было и тут, и тут – и так до Шропшира. Никаких следов ни Клеменса, ни его лошади – во всем Чешире.

– Ничего до самого Шрусбери?

Хью явно собирался рассказать еще кое-что. Он задумчиво вертел в своих худых красивых руках кубок, как будто разглядывая его.

– Почти до Шрусбери, Кадфаэль. Элюар повернул назад очень близко от города, не доехав до нас всего несколько миль, и на это у него была веская причина. Последнее, что он смог выяснить о Клеменсе, – это то, что ночь с восьмого на девятое сентября тот провел в доме, хозяину которого приходился дальним родственником со стороны жены. И где, как ты думаешь? В маноре Леорика Аспли, у края Долгого Леса.

– Да что ты! – Кадфаэль, весь внимание, уставился на Хью. Восьмое сентября – а через неделю или около того приехал управляющий Фремунд и передал просьбу своего лорда о том, чтобы его младшего сына, по собственному горячему желанию последнего, приняли в монастырь. Post hoc[2], однако, не означает propter hoc[3]. И какая связь может существовать между тем, что один человек неожиданно почувствовал призвание к монашеской жизни, а другой провел ночь в его доме и утром уехал?

– Каноник Элюар знал, что Клеменс собирался остановиться здесь? Знал про их родство?

– Да, об их родстве и о намерении Клеменса остановиться у Аспли знали и епископ Генри, и Элюар. Весь манор видел, как Клеменс приехал, и все с удовольствием рассказывали, как его приняли. А на следующее утро все обитатели манора, или почти все, провожали его в дорогу. Аспли и управляющий верхом на лошадях проехали с гостем первую милю, и все домочадцы и половина соседей видели, как они отъезжали. Никаких сомнений, Клеменс отправился в путь целым и невредимым и на хорошей лошади.

– А где он собирался провести следующую ночь? Его где-нибудь ждали?

– По словам Аспли, Клеменс собирался сделать еще одну остановку в Витчерче, это добрых полпути до места его назначения, но, зная, что легко найдет там ночлег, он заранее никого не предупреждал. В Витчерче не нашли никаких его следов, никто не видел его и не слышал о нем.

– Значит, человек потерялся между нами и Витчерчем?

– Если только у него не изменились планы и он не поехал по другой дороге, для чего, видит Бог, могли быть причины даже здесь, на моей земле, – проговорил Хью удрученно. – Но я надеюсь, что это не так. Тут мы поддерживаем должный порядок, это заявляю я, и пусть кто-нибудь попробует возразить мне; но даже я не уверен, что на безопасность можно рассчитывать всюду. Клеменс мог столкнуться с чем-нибудь таким, что заставило его свернуть в сторону. Только дело-то в том, что он исчез. Причем уж очень надолго.

– И каноник Элюар хочет, чтобы его нашли?

– Живого или мертвого, – сурово проговорил Хью. – Генри тоже захочет, чтобы его нашли и чтобы кто-нибудь ответил за его смерть, ведь он очень ценил Клеменса.

– И поиски целиком возложили на тебя?

– Ну не совсем так, нет-нет. Элюар – человек справедливый, он без всякого раздражения принимает часть ноши на себя. Но наше графство – это мое дело, дело шерифа, и я должен выполнять свои обязанности и нести свою долю груза. Священник пропал на моей земле. И мне это не нравится, – заключил Хью деланно-мягким голосом, в котором прозвучали металлические нотки, как будто блеснула остро отточенная сталь.

Тут Кадфаэль задал вопрос, который с самого начала занимал его больше всего, хотя ответ он знал заранее:

– Почему же, имея в своем распоряжении свидетельства Аспли и всех его домочадцев, каноник Элюар счел необходимым свернуть на несколько миль в сторону и заехать в Шрусбери?

– Потому, мой друг, что у вас здесь совсем недавно появился и живет в послушниках младший отпрыск этой семьи. Он дотошный, этот каноник Элюар. Он хочет поговорить со всеми, кто принадлежит к этому роду, даже с теми, кто сбился с пути. Кто знает, вдруг один-единственный человек из всего манора заметил какую-нибудь мелочь, которая окажется полезной?

Это была хорошая мысль, она пронзила мозг Кадфаэля и дрожала там, как попавший в цель дротик. И правда, кто знает?

– Элюар еще не расспрашивал мальчика?

– Нет, из-за такого дела он не станет нарушать вечерние службы – и свой добрый ужин тоже, – добавил Хью, коротко ухмыльнувшись. – А завтра парня приведут к Элюару, и тот сможет обо всем с ним поговорить; а потом каноник отправится на юг к королю, в Вестминстер, и станет уговаривать Стефана поехать укреплять отношения с Честером и Румэйром, пока есть такая возможность.

– И ты будешь присутствовать при разговоре каноника с парнишкой, – не столько спрашивая, сколько утверждая, сказал Кадфаэль.

– Буду. Если в доверенном мне округе пропал человек, я должен знать все, что только кому-либо известно. Теперь это настолько же мое дело, насколько и Элюара.

– А ты расскажешь мне, что говорил паренек и как он себя вел? – попросил Кадфаэль умильным тоном.

– Расскажу, – пообещал Хью и, собираясь уходить, поднялся.

Во время беседы, которая велась в зале странноприимного дома в присутствии аббата Радульфуса, каноника Элюара и Хью Берингара – представителей власти церковной и светской, – Мэриет вел себя со стоическим спокойствием. Он отвечал на вопросы просто и прямо, не колеблясь.

Да, он был при том, как мастер Клеменс, прервав свое путешествие, заехал в Аспли. Нет, его не ждали, он приехал без предупреждения, однако дом его родственников открыт для него всегда. Нет, до этого он гостил в Аспли только один раз, несколько лет назад; теперь, став занятым человеком, он постоянно находился при персоне своего хозяина. Да, Мэриет сам отвел на конюшню коня гостя, вычистил, напоил и накормил его, а женщины тем временем ухаживали за мастером Клеменсом. Клеменс был сыном родственника умершей матери Мэриета – нормандская ветвь семьи. Как его принимали? Все лучшее, что было, поставили на стол, а после ужина слушали музыку; за столом сидела еще одна гостья, дочь хозяина соседнего манора, которая обручена со старшим братом Мэриета Найджелом. Мэриет говорил, широко раскрыв глаза, с ясным, спокойным выражением лица.

– Рассказывал ли мастер Клеменс, в чем заключается его миссия? – неожиданно спросил Хью. – Куда он направляется и зачем?

– Он сказал, что едет по делам епископа Винчестерского. Не помню, по-моему, он больше ничего не добавил, пока я был в зале, но я рано ушел, а потом играла музыка, и они задержались. Я пошел присмотреть за тем, чтобы все было как следует сделано в конюшне. Может, он еще что-нибудь рассказал моему отцу.

– А утром? – спросил каноник Элюар.

– У нас уже все было готово, когда он встал, потому что он предупредил, что должен рано быть в седле. Мой отец с Фремундом, нашим управляющим, и двумя конюхами сопровождали его первую милю, а я, слуги и Айсуда…

– Айсуда? – произнес Хью, насторожившись.

Раньше, когда Мэриет говорил о нареченной брата, он не называл ее имени.

– Мне она не сестра, она дочь покойного владельца манора Фориет, который граничит с нашим с южной стороны. Мой отец – ее опекун и управляет ее землями, а она живет с нами. – Тон его стал на минуту беспечным, – мол, младшая сестра, ничего особо значительного. – Она вместе с нами провожала мастера Клеменса до дверей, а мы, как положено, выказывали ему глубокое почтение.

– И больше ты его не видел?

– Я не поехал с ними. А отец из вежливости проехал чуть дальше, чем следовало, и оставил его уже на хорошей дороге.

У Хью был еще один вопрос:

– Ты занимался его лошадью. И какова же она?

– Прекрасный конь, примерно трехлеток, очень горячий. – В голосе Мэриета зазвучал восторг. – Крупный, темно-гнедой с белой полосой на морде, от лба до носа, и белыми чулками на передних ногах.

Значит, достаточно приметный, его легко будет узнать, если найдут, и такой мог стать лакомой добычей для вора.

– Если кто-то по какой-либо причине убрал человека с этого света, – говорил потом Хью Кадфаэлю в садике, – он бы не бросил такую лошадь. И искать ее надо где-нибудь недалеко, между нами и Витчерчем; а оттуда, где найдется лошадь, потянется и ниточка, которую легко будет проследить. Если уж предполагать худшее, то труп человека можно спрятать, а живая лошадь рано или поздно обязательно попадется на глаза какому-нибудь любопытному, и рано или поздно это дойдет до меня.

Кадфаэль развешивал под крышей своего сарайчика шуршащие пучки трав, высушенных совсем недавно, в конце лета, и в то же время внимательно слушал все, что говорил Хью. Из рассказа Хью следовало, что Мэриета отпустили и юноша ушел, не добавив ничего к тому, что каноник Элюар уже узнал от других обитателей дома Аспли. Питер Клеменс приехал и уехал в полном здравии, на своей прекрасной лошади, под охраной грозного имени епископа Винчестерского. Его учтиво проводили, проехав с ним первую милю предстоящего пути. А потом он исчез.

– Повтори, если можешь, ответы парня, слово в слово, – попросил Кадфаэль. – Там, где не найти ничего интересного в содержании, имеет смысл прислушаться к интонации.

Великолепная память Хью сохранила и слова, и интонации Мэриета, и он в точности передал их Кадфаэлю.

– Только тут ничего нет, если не считать прекрасного описания лошади. Он ответил на все вопросы и все же ничего нового нам не сообщил, потому что ничего не знает.

– Так-то так, но ведь он ответил не на все вопросы, – возразил Кадфаэль. – И я полагаю, что мальчик мог бы рассказать нам кое-что примечательное, хотя сомнительно, чтобы это имело отношение к исчезновению мастера Клеменса. Вспомни, каноник Элюар спросил: «И ты больше его не видел?» А парень ответил: «Я не поехал с ними». Однако он не сказал, что больше не видел уехавшего гостя. И еще, когда он говорил о слугах и этой девице Фориет, которые собрались утром, когда Клеменс торопился уехать, он не упомянул среди них своего брата. И не сказал, что брат отправился вместе с отцом провожать Клеменса.

– Верно, – согласился Хью, на которого слова Кадфаэля не произвели особого впечатления. – Но все это абсолютно ничего не означает. Мы ведь тоже не следим за всеми своими словами так, чтобы нельзя было усомниться ни в одном из них.

– Согласен. И все же заметить такие мелочи и подумать о них не вредно. Человек, не привыкший лгать, но вынужденный это делать, будет стараться увернуться, насколько возможно. Ладно, если ты найдешь эту лошадь в чьей-нибудь конюшне милях в тридцати или больше отсюда, ни тебе, ни мне не нужно будет тщательно думать над каждым словом юного Мэриета, потому что охота выйдет за пределы, включающие и его, и его семью. И они смогут забыть о Питере Клеменсе – останется разве что заказать мессу за упокой души родственника.

Каноник Элюар отбыл в Лондон вместе с писцом, конюхом, багажом и всем прочим, намереваясь уговорить короля Стефана нанести на Рождество дипломатический визит двум могущественным братьям, владевшим на севере землями от берегов одного моря почти до берегов другого, и склонить их на свою сторону. Ранульф Честерский и Вильям Румэйр собирались провести праздники вместе со своими женами в Линкольне, и легкая, в разумных пределах, лесть плюс один-два скромных подарка могли принести добрые плоды. Каноник уже подготовил почву для этого и рассчитывал отправиться в путешествие вместе с королем и его свитой.

– А на обратном пути, – сказал он, прощаясь с Хью на большом дворе аббатства, – я покину двор его величества и заверну сюда; надеюсь, у тебя найдутся для меня какие-нибудь новости. Епископ будет очень тревожиться.

Он уехал, а Хью остался, чтобы продолжать поиски Питера Клеменса, которые теперь практически стали поисками его гнедой лошади. И он вел их энергично, разослав по главным дорогам своих людей – столько, сколько мог собрать, – нанося визиты хозяевам маноров, врываясь в конюшни, расспрашивая путников. Когда обследование самых вероятных мест ночевки Клеменса никаких плодов не принесло, углубились в менее обжитые районы. На севере графства местность была ровной, леса здесь переходили в широкие вересковые пустоши, топи, кустарниковые заросли и разбросанные между ними торфяные болота, заброшенные, не пригодные к разработке; только местные жители, хорошо знающие безопасные участки, резали там торф и складывали его как топливо на зиму.

На краю этой пустыни, с ее болотной трясиной, темнокоричневыми промоинами и спутанным кустарником, под серым невыразительным небом лежал манор Алкингтон. Он находился в ужасном запустении, распаханных земель было мало, и не приходилось ожидать, что в подобном месте на выгуле у какого-нибудь арендатора обнаружится крупный чистопородный конь, достойный того, чтобы на нем ездил принц. Но именно там Хью нашел скакуна с белой мордой и белыми чулками на передних ногах; грива и хвост были спутаны и грязны, но в остальном его состояние было вполне приличным.

Арендатор отнюдь не собирался скрывать коня, как, впрочем, и того, что надеялся получить за него награду. Это был свободный человек, арендовавший землю у лорда Вема; он с готовностью поведал Хью, как у него в конюшне появился неожиданный гость.

– Милорд, он сейчас выглядит гораздо лучше, чем когда пришел сюда: тогда по всему было видно, что он совсем одичал, и дьявол нас забери, если хоть кто-нибудь догадывался, откуда он. У одного из моих людей есть расчищенный под пашню кусок леса к востоку отсюда, островок в болоте, он там режет торф для себя и на продажу. Он и резал его, когда увидел коня, бродившего на воле, с седлом, уздечкой и всем прочим, а всадника не было. Мой человек попытался поймать коня, но этот зверюга ни за что не давался. Парень старался изловить его несколько дней, а потом стал оставлять еду; коняга оказался достаточно умным и приходил к обеду, но таким хитрым, что поймать себя не давал. Прежде чем подпустить нас к себе, он весь вымазался в грязи, бо́льшая часть упряжи оборвалась и потерялась, а седло съехало и болталось где-то у него под брюхом. В конце концов я взял свою кобылу, мы привели ее туда и таким образом приманили его. Оказавшись у нас в руках, он повел себя достаточно спокойно, казалось, обрадовался, когда с него сняли то, что оставалось от сбруи, и был не прочь снова почувствовать всадника у себя на спине. Но мы и понятия не имели, чей он. Я послал сказать о нем милорду в Вем, а пока мы держим его здесь и ждем приказаний, что с ним делать.

Сомневаться в его словах не было нужды, он говорил правду. И происходило это в одной-двух милях от дороги на Витчерч и на таком же расстоянии от города.

– Вы сохранили сбрую? То, что еще было на нем?

– В конюшне. Возьмите, если надо.

– А человек? Вы потом искали человека?

Болото – это место, где чужак ночью пройти не может, оно опасно для опрометчивого путника даже днем. В торфяных ямах, очень глубоких, лежало немало костей.

– Искали, милорд. У нас есть парни, которые знают здесь каждую болотину, каждую тропинку, каждый островок, к которому можно добраться. Мы решили, что человек слетел с лошади или они свалились вместе, а выбраться смог только конь. Такие случаи бывали. Только никаких следов. Да и сомневаюсь, чтобы этот зверюга, как бы он ни был перепачкан, увязал в грязи глубже, чем по колени, а раз так, у человека было больше шансов удержаться в седле.

– Ты считаешь, – проговорил Хью, пристально глядя на крестьянина, – конь пришел в болота уже без всадника?

– Думаю, так. В нескольких милях к югу лежит лес. Если там есть разбойники, а они обычно пешие, то, положим, человека они могли схватить, но им не удалось удержать этого зверя. Мне кажется, конь сам нашел дорогу сюда.

– Ты покажешь сержанту дорогу к тому человеку, что режет торф на болоте? Может быть, он расскажет нам еще что-нибудь и покажет место, где бродил конь. Исчез один из секретарей епископа Винчестерского, – пояснил Хью, решив довериться этому несомненно честному человеку. – Может, он убит. Это его конь. Если узнаешь что-нибудь еще, пошли за мной, Хью Берингаром, в замок Шрусбери, и ты не просчитаешься.

– Значит, вы его заберете. Бог знает, как его зовут. Я звал его Рыжий.

Он наклонился над плетеной изгородью и щелкнул пальцами; гнедой подошел и доверчиво ткнулся мордой в протянутую ладонь.

– Знаете, привязался я к нему, буду скучать. Шкура у него пока еще не блестит как следует, но это придет. Мы хоть счистили с него колючки, репьи и вереск.

– Тебе заплатят за него, – улыбнулся Хью. – Ты честно заработал награду. А теперь я хотел бы посмотреть остатки его упряжи, только сомневаюсь, даст ли это нам что-нибудь.

Послушники шли через большой двор монастыря на послеполуденные занятия, и по чистой случайности в это самое время Хью Берингар подъехал к сторожке аббатства, ведя в поводу коня, которого для удобства стали звать Рыжим. Хью направился к конюшне, чтобы передать коня в руки конюхов. Он решил, что лучше держать его здесь, а не в замке, потому что конь принадлежал епископу Винчестерскому и впоследствии его надлежало передать владельцу.

Кадфаэль как раз выходил из галереи, собираясь в свой садик, и потому оказался лицом к лицу с входящими в нее послушниками. Брат Мэриет шел последним и успел заметить, как красавец гнедой мелкой рысью горделиво вступил во двор, выгнул свою бронзово-красную шею, оглядев незнакомое место, угрожающе мотнул головой с большим белым пятном на лбу и затем, осторожно подымая передние ноги в белых чулочках, пошел по булыжнику.

Кадфаэль хорошо видел их неожиданную встречу. Конь вскинул узкую красивую голову, вытянул шею, напряг ноздри и тихо заржал. Юноша побледнел, стал такого же цвета, как белый лоб коня, остановился, дернулся назад, и солнце высветило зеленые точки в его глазах. Потом он опомнился и поспешил вслед за своими товарищами в галерею.

Ночью, за час до заутрени, дормиторий потряс дикий крик «Барбари!.. Барбари!..» и длинный пронзительный свист. Брат Кадфаэль бросился к Мэриету, быстро положил руку на лоб спящего, погладил щеки, коснулся сжатых губ юноши и мягко опустил его голову на подушку. Мэриет так и не проснулся. То болезненное, режущее, что мучило его во сне, если это было сновидение, отступило, звуки растаяли, наступила тишина. Грозный вид Кадфаэля не позволил пораженным братьям раскрыть рты, и даже приор Роберт не решился прервать страшный сон, особенно если учесть, какие неудобства он причинил бы тем самым всем, включая себя. В воцарившейся тишине, когда свечи всюду погасли, Кадфаэль еще долго сидел у постели Мэриета. Монах был рад, что готов встретить все, что бы ни случилось, хотя и не мог бы объяснить, чего он ждет. А завтрашний день все равно наступит, на радость или на горе.