Читать книгу Ученик еретика - Эллис Питерс - Страница 5

Направляясь после обеда к своим травяным грядкам, Кадфаэль встретил во дворе Илэйва. Юноша как раз спускался по ступенькам странноприимного дома, сияя, будто только что отполированный и наточенный, предназначенный для тонкой работы инструмент. Илэйв был все еще возбужден и готов к отпору: уж слишком много препятствий пришлось ему преодолеть, доставляя гроб с телом хозяина к желанному месту упокоения. Лицо Илэйва еще сохраняло выражение непримиримости, и прямой острый нос, казалось, был нацелен на невидимого врага.

– Ты того и гляди укусишь! – улыбнулся Кадфаэль, подходя поближе к юноше.

Илэйв растерянно взглянул на него, не зная, как отвечать: от самого безобидного человека порой можно ожидать неприятностей. Наконец юноша улыбнулся, и напряжение почти исчезло с его лица.

– Только не тебя, брат! Да, пришлось показать клыки, но ведь меня к этому принудили.

– Аббат наш стоит за тебя горой, и твоя просьба удовлетворена. Но уж ты старайся помалкивать, пока тот чужак не уедет. Молчание – лучший способ избегнуть опрометчивых слов. А еще лучше соглашаться со всем, что бы ни изрекли прелаты. Но это, похоже, не для тебя.

– Я словно бы пробираюсь по лесу, где за каждым кустом – вражеский лучник, – признался Илэйв. И добавил доверительно: – Ты рассуждаешь не как обыкновенный монах.

– Обыкновенных монахов ты здесь и не найдешь. Я вот что еще скажу тебе: слушая пространные рассуждения богословов, я думаю о том, что Бог говорит с нами на всех языках и любое слово, обращенное к Нему или сказанное о Нем, не нуждается в толковании. И если слово это идет от сердца, не надо никаких оправданий. Как твоя рука? Нет воспаления?

Илэйв переложил шкатулку в другую руку и показал заживающий рубец на ладони, еще слегка припухший и розовый вокруг белых шрамиков.

– Пойдем ко мне в сарайчик, если ты не слишком спешишь, – предложил Кадфаэль. – И я опять сделаю перевязку. После этого считай, что ты здоров. – Кадфаэль взглянул на шкатулку, которую юноша держал под мышкой. – У тебя дела в городе? Не к родственникам ли Уильяма ты собрался идти?

– Да, надо сообщить им о назначенных на завтра похоронах, – сказал Илэйв. – Родные обязательно придут. Они очень дружные люди, меж ними никогда не было раздоров. Супруга Жерара, его племянника, обихаживает всю семью. Я должен пойти и уведомить их обо всем. Но спешить некуда: уж если я пойду, то пробуду там до вечера.

Дружески беседуя, Илэйв и Кадфаэль прошли через двор, миновали обнесенный густой изгородью сад с цветущими розами. Вскоре они достигли огорода, где запах нагретых солнцем трав окружил их благоухающим облаком. Они шагали по дорожке из гравия меж гряд, от которых волной поднимались сладостные ароматы.

– Стыдно сидеть в четырех стенах, когда такая дивная погода! – объявил Кадфаэль. – Побудь здесь, на солнышке, а я сейчас вынесу настой.

Илэйв охотно сел на скамью под северной стеной, подняв лицо к солнцу и поставив рядом с собой шкатулку. Кадфаэль с любопытством взглянул на нее, но ничего не сказал, он вынес лекарство и обработал рану.

– Рубец почти зажил, скоро ты о нем совсем позабудешь. У молодых раны быстро затягиваются. Путешествуя, ты подвергался куда бо́льшим опасностям, чем у нас, в Шрусбери.

Кадфаэль закупорил склянку и сел рядом с гостем.

– Они, наверное, еще и не знают, что их дядюшка умер.

– Нет, пока не знают. Вчера у меня было много хлопот с телом хозяина, а утром вышла задержка из-за споров на капитуле. А ты знаешь его племянников? Жерар разводит овец и торгует шерстью. Местным крестьянам он помогает сбыть шерсть, скупая ее по выгодной для них цене. Джеван еще при Уильяме занимался изготовлением пергамента. Но с тех пор прошло столько лет! Все могло перемениться.

– Наверняка я знаю лишь одно: все они живы, – отозвался Кадфаэль. – Мы редко видим их здесь, в аббатстве. Разве что по праздникам, потому что в городе у них есть своя церковь – церковь Святого Алкмунда. – Кадфаэль взглянул на шкатулку, лежащую меж ними на скамейке. – Это от Уильяма? Можно взглянуть? Признаться, от нее трудно глаза отвести. Какая дивная резьба! Наверное, старинная работа.

Илэйв взглянул на шкатулку оценивающе – и в то же самое время равнодушно: ему всего лишь было поручено передать ее, и следовало поскорей исполнить это поручение. Илэйв дал шкатулку в руки Кадфаэлю, чтобы тот получше ее рассмотрел.

– Это приданое для одной девушки. Когда Уильям так разболелся, что уже не мог идти, он вспомнил о своей приемной дочери. Ведь она жила у них в доме с первых своих дней. Уильям вручил мне шкатулку, чтобы я передал ее Жерару. Девушке на выданье неплохо иметь приданое.

– Я помню ее девчушкой, – вскользь заметил Кадфаэль, восхищенно поворачивая в руках шкатулку.

При взгляде на эту вещь в душе любого проснулся бы художник. Она была сделана из темной древесины, добытой, как казалось Кадфаэлю, на Востоке, около фута в длину, восьми дюймов в ширину и четырех дюймов в высоту. Крышка с маленьким позолоченным замочком была плотно пригнана. Низ и боковые стороны были гладкие, отполированные до блеска, почти черные, сверху по краю шла резьба – переплетенные виноградные лозы, обильно покрытые листвой и гроздьями. Узор этот обрамлял ромбовидную пластину из слоновой кости, на которой был вырезан увенчанный нимбом лик, округлый, с огромными византийскими глазами. Шкатулка была настолько древней, что острые грани ее сгладились от прикосновений множества рук, хотя позолота на краях резьбы все еще не стерлась.

– Изысканная работа! – почтительно отозвался Кадфаэль. Он взвесил шкатулку на руке: она казалась цельным куском дерева. – Тебя никогда не занимало, что там внутри?

Юноша, с удивлением взглянув на Кадфаэля, пожал плечами.

– Шкатулка постоянно находилась в узле с вещами, мне попросту было не до нее. Я достал ее только полчаса назад. Я не знаю, что там внутри. Наверное, деньги, скопленные Уильямом для девушки. Я собираюсь в город, чтобы отдать шкатулку Жерару, как мне и было велено. Это ведь не моя вещь, у нее теперь есть хозяйка – приемная дочь Уильяма.

– Где же он раздобыл такую вещицу?

– Купил у бедного дьякона на базаре в Триполи, прежде чем сесть на корабль, плывущий к острову Кипр и в Фессалоники. В то время многие христиане бежали из Эдессы, покидали монастыри под натиском головорезов-мамлюков, нахлынувших из Мосула. Ради куска хлеба ввергнутые в нищету беженцы продавали все, что успели захватить с собой. Уильям, заключавший хитроумные сделки, по-божески рассчитывался с этими беднягами. Беженцы рассказывали, что жизнь в покинутых ими землях стала трудной и опасной. До Святой земли мы добирались сушей, не торопясь: Уильяму хотелось увидеть как можно больше святынь в Константинополе. Но, возвращаясь домой, решили хотя бы часть пути проплыть морем. Множество греческих и итальянских кораблей ходили в Фессалоники, а иные даже в Бари и Венецию.

– И я знавал те моря, – признался Кадфаэль, с удовольствием озирая внутренним взглядом прожитые годы. – А как вы там устраивались на ночлег?

– Порой собиралась целая компания паломников, но в основном мы путешествовали вдвоем. Клюнийское аббатство содержит странноприимные дома по всей Франции и Италии, даже близ Константинополя имеется пристанище для пилигримов. А в Святой земле рыцари ордена Святого Иоанна с охотой предоставляют кров. Да, это было замечательно! – с благоговейным восхищением в голосе продолжал Илэйв. – Путешествуя, живешь одним днем: о будущем не задумываешься, на прошедшее не оглядываешься, только сейчас можно оценить путешествие в целом. Да, это было великолепно!

– Но ведь были не одни только радости, – заметил Кадфаэль. – Да и нельзя требовать, чтобы все было прекрасно. Вспомни дождь и холод, черствый хлеб, ночлег под открытым небом, нападения разбойников… Неужто вам удалось избегнуть всех этих трудностей? Вспомни болезнь Уильяма, утомление, каменистые дороги… Любому путешественнику приходится хлебнуть горя.

– Да, трудностей хватало, – согласился Илэйв, – и все же я считаю: путешествие наше было великолепно!

– Ладно, так тому и быть, – вздохнул Кадфаэль. – Я, парень, с удовольствием посижу с тобой и побеседую о каждом ярде пройденного пути, однако навести сперва господина Жерара. А что ты собираешься делать дальше? Наверное, вернешься к прежним хозяевам?

– Нет, об этом и речи быть не может! Ведь я работал у Уильяма. Сейчас у них есть свой писец, и я не собираюсь его подсиживать. А двое им ни к чему. Но мне хочется заниматься чем-нибудь иным. Надо подумать, осмотреться. Путешествуя, я многому научился, и хотелось бы использовать эти знания.

Юноша поднялся со скамьи и зажал шкатулку под мышкой.

– Я забыл, – Кадфаэль задумчиво поглядел на Илэйва, – откуда они взяли девочку? Собственных детей ни у Уильяма, ни у Жерара не было, а Джеван холост. Они, наверное, взяли сиротку?

– Да, именно так. У них была служанка, совершенная простушка, вот она и сошлась с мелочным торговцем, а через год родила от него дочь. Уильям поселил их обеих у себя в доме, и Маргарет заботилась о малышке, как о родной. Вскоре служанка умерла, и девочку удочерили. Какая она была хорошенькая! И такая умница, совсем не то что мать. Уильям назвал ее Фортунатой: девочка явилась в мир, не имея ничего, даже отца, объяснял Уильям, а обрела дом и родных, и удача будет сопутствовать ей всю жизнь. Когда мы отправились в путь, девочке было около двенадцати, – уточнил Илэйв. – Как и все подростки, она выглядела худой и неуклюжей. Губастая, угловатая девчонка… Такой она и осталась. Недаром говорят, что из самых хорошеньких щенков вырастают уродливые собаки. Некрасивой девушке не помешает приличное приданое.

Илэйв потянулся, покрепче сжал шкатулку, дружеским кивком простился с Кадфаэлем и зашагал по тропе, желая поскорее разделаться с последним поручением. Его подстегивало также смутное любопытство и волнение: ведь многое, наверное, изменилось с тех пор, как он покинул дом! Что некогда было близким, стало чужим, вернуться в прошлое не так-то просто. Кадфаэль дружелюбно, но не без легкой зависти проследил, как юноша скрылся за углом.

Дом Жерара Литвуда, как и большинство купеческих домов в Шрусбери, был выстроен в форме буквы L, короткое основание выходило прямо на улицу и было прорезано аркой, которая вела во внутренний дворик и сад. Основание L имело всего один этаж, там находилась лавка Джевана, младшего брата. В лавке продавали пергамент и хранили выделанные шкуры, из которых его нарезали. Длинная сторона L, уходившая в глубь двора, была поставлена к улице торцом, на котором красовался островерхий фронтон. Эта часть дома состояла из подвала со сводами и верхнего жилого этажа с высокой крышей, под которой располагались запасные спальни. Постройка в целом не была обширной: в городе, обведенном петлей реки, земля ценилась очень дорого. За рекой, в Форгейте и Франквилле, земли было достаточно, но в пределах городских стен старались использовать каждый дюйм.

Илэйв медлил, не решаясь войти в дом: юноше хотелось разобраться в обуревавших его чувствах. На душе у него потеплело при мысли о том, что наконец он вернулся домой, но узнают ли его, когда он войдет и назовет себя? Дом, который он считал родным и под крышей которого провел много лет, казался ему теперь до странности крохотным. Посреди внушительных базилик Константинополя и необозримых пустынных просторов человек привыкает к размаху.

Медленно вошел Илэйв через узкую арку во внутренний двор. По правую руку находились конюшня, коровник, сарай и приземистый курятник – все точь-в-точь как много лет назад. Входная дверь, как это всегда делалось в жаркие летние дни, была распахнута. Из сада вышла женщина и направилась к дому с корзиной чистого, свежего белья, которое она только что сняла с изгороди. Заметив незнакомца, хозяйка заторопилась к нему навстречу.

– Добрый день, сэр! Если вы хотите видеть мужа…

Вдруг она застыла, изумленная, не решаясь поверить собственным глазам. Нельзя сказать, чтобы Илэйв изменился за годы странствий до неузнаваемости, но теперь он выглядел зрелым мужчиной. Маргарет никак не ожидала увидеть его, потому что, ступив на английский берег, юноша не успел послать ей ни единой весточки.

– Госпожа Маргарет, вы меня помните? – спросил Илэйв.

Услышав его голос, Маргарет узнала юношу окончательно. Она вспыхнула от радости.

– Ах, дорогой мой! Так это ты! А я вдруг растерялась: уж не призрак ли твой я вижу, ведь я думала, что ты все еще странствуешь в дальних краях… А это ты, живой и невредимый, вернулся из путешествия! Как я рада видеть тебя, милый, и Джеван и Жерар тоже будут рады… Кто бы мог подумать, что ты вот так, вдруг, будто из-под земли вырастешь! И как раз накануне праздника святой Уинифред! Пойдем-ка со мной, я положу белье и принесу тебе эля, а ты расскажешь мне, как да что…

Маргарет участливо взяла юношу под руку, провела в дом и усадила на скамью возле окна; она искренне радовалась встрече и потому не заметила напряженного молчания Илэйва.

Супруга Жерара – стройная темноволосая подвижная женщина лет сорока – так и цвела здоровьем. С утра до ночи она хлопотала по дому и слыла рачительной и радушной хозяйкой. Чистота и порядок в доме словно свидетельствовали о жизнерадостной и искренней натуре Маргарет.

– Жерар уехал на стрижку овец, не сегодня-завтра вернется. То-то он удивится, увидев дядюшку Уильяма на прежнем месте за столом! А где сейчас дядюшка Уильям? Идет за тобой следом, или его задержали дела в аббатстве?

Илэйв, тяжко вздохнув, сообщил Маргарет печальную новость:

– Дядюшка Уильям не придет, госпожа.

– Не придет? – Маргарет резко обернулась в дверях кладовой.

– Простите, что я принес дурную весть. Мастер Уильям умер во Франции, когда мы уже собирались плыть домой. Но я привез его на родину, как и обещал. Тело его лежит в аббатстве, и завтра будут похороны. Уильям Литвуд упокоится на монастырском кладбище, рядом с другими благодетелями монастыря.

Маргарет, с кувшином в руках, молча стояла и смотрела на Илэйва.

– Такова была его воля, – пояснил Илэйв. – Дядюшка Уильям завершил все свои начинания и достиг всего, чего желал.

– Не о всяком человеке можно такое сказать, – задумчиво добавила Маргарет. – Что ж, дядюшки Уильяма больше нет. «Дела в аббатстве» – кажется, я так сказала. Я почти угадала… И ты сам, один, вез тело из Франции! Жерар в отъезде, и одному Богу ведомо, когда он вернется. Наверняка он огорчится, узнав, что не успел отдать последний долг хорошему человеку и доброму родственнику. – Маргарет, стряхнув с себя оцепенение, вновь стала деловитой. – Не кори себя: ты ни в чем не виноват. Ты сделал большое дело, странствия твои закончены, и можно отдохнуть.

Маргарет налила юноше эля и присела рядом, спокойно прикидывая, что предстоит сделать. Эта умная женщина способна была позаботиться обо всем необходимом даже в отсутствие мужа.

– Дядюшке Уильяму было около восьмидесяти, – произнесла Маргарет. – Жизнь он прожил честную, был добрым родственником и хорошим соседом, умер в паломничестве, о котором мечтал, с тех пор как проповедник из Святой Осит посоветовал ему отправиться в Святую землю… Но что же я это тут сижу да прохлаждаюсь? Время не ждет. Жаль, аббат не успел известить нас, что вы вернулись.

– Аббат узнал о нашем возвращении только сегодня утром, на заседании капитула. Старого аббата уже нет, а новый поставлен всего четыре года назад. Но, к счастью, все уладилось.

– Да, конечно, в монастыре сделают все необходимое. Но надо позаботиться о том, чтобы и здесь все было в порядке, предупредить о похоронах соседей… Ты, надеюсь, придешь после похорон помянуть Уильяма? Конан дома, я пошлю его поискать Жерара по деревням. Точно неизвестно, где он, но вдруг Конан да отыщет! Мужу надо объехать шесть стад. Посиди тут – я приведу из лавки Джевана, и Олдвин пусть оторвется от своих книг. Ты расскажешь нам о старике. Фортуната пошла за покупками, но скоро вернется.

Маргарет ушла, а Илэйв остался сидеть в тишине. Он так еще и не упомянул о шкатулке. Вскоре Маргарет вернулась, ведя с собой Джевана, Олдвина и пастуха Конана, которого Илэйв запомнил еще двадцатилетним юношей – худеньким и хрупким на вид. За протекшие годы он пополнел, раздался в плечах и выглядел здоровяком, с румянцем во всю щеку. Олдвин поступил в услужение к Жерару незадолго до того, как Уильям взял Илэйва с собой в паломничество. Тогда Олдвину было за сорок, грамотой он не слишком владел, но от природы был наделен способностью к счету. Сейчас, в свои пятьдесят, Олдвин внешне почти не изменился, только волосы поседели да поредели на макушке. Бедняге приходилось усердно трудиться, чтобы справиться с обязанностями, длинное лицо его казалось усталым и озабоченным.

Илэйв рано научился читать, а учил его священник, со всем усердием стараясь развить таланты своего маленького прихожанина. Тогда, работая на пару с Олдвином, Илэйв без стеснения наслаждался своим превосходством. Юноша вспомнил, как обучал старшего писца грамоте и счету, не оттого, что искренне желал помочь ему, а желая поразить всех своими знаниями. Сейчас Илэйв стал старше и умней и понял, как велик мир и как ничтожен он сам. Он даже порадовался тому, что у Олдвина хорошее место, надежная крыша над головой и никто с ним не соперничает.

Джеван Литвуд был на семь лет моложе Жерара, значит, ему было чуть больше сорока; высокий, худощавый, Джеван имел прямую осанку и гладко выбритое лицо человека большой учености. В детстве он не получил должного образования, но рано занялся изготовлением пергамента, познакомился с грамотными людьми, покупавшими у него товар, – монахами, писцами, – порой к нему обращались и землевладельцы средней руки. Смышленый Джеван учился у них, жадно впитывая знания, побуждая своих знакомых вновь и вновь беседовать с ним. Так постепенно он сделался грамотеем, он – единственный из всех домочадцев – умел читать по-латыни и по-английски. Для продавца пергамента, безусловно, полезно понимать ценность своего труда, его значимость для просвещения.

Домочадцы по-родственному собрались за столом, чтобы оказать радушный прием Илэйву и узнать новости. Смерть Уильяма – старого, обремененного летами и покинувшего сей свет в состоянии благодати, чтобы найти последний приют на монастырском кладбище, – была не роковой развязкой, но венцом достойно прожитой жизни. Утрата эта воспринималась тем более легко, что родственники успели отвыкнуть от старика за годы разлуки; прореха, образовавшаяся после его ухода семь лет назад, давно затянулась. Илэйв рассказал о том, как они с хозяином возвращались на родину и как Уильям ослаб, а потом стал болеть и наконец умер. Юноша поведал, как за больным ухаживали в монастырях и какова была его смерть – на чистой постели, после исповеди и отпущения грехов. Это случилось в Валони, неподалеку от порта, из которого им предстояло отплыть домой.

– Итак, похороны завтра, – уточнил Джеван. – А в котором часу?

– В десять, после мессы. Сам аббат будет служить. Ох, и пришлось же ему поспорить с каноником из Кентербери! При чужаке был епископский дьякон, – пояснил Илэйв, – и он сболтнул по неосторожности о каких-то давних делах с заезжим проповедником. Герберт, будто клещами, вытащил из дьякона слово за словом и хотел было заклеймить Уильяма как еретика и не допустить похорон на монастырском кладбище, но аббат настоял на своем. Даже и меня, – разгорячившись, вспомнил Илэйв, – чуть было не записали в еретики, когда я осмелился спорить. Каноник этот не выносит, когда ему противоречат. С аббатом приезжий не будет ссориться, но меня он невзлюбил. Придется мне быть тише воды и ниже травы.

– Ты сделал правильно, – тепло сказала Маргарет, – вступился за своего хозяина. Надеюсь, это не будет иметь последствий.

– Нет, теперь все волнения позади. Вы завтра придете к мессе?

– Да, мы все придем, – ответил Джеван. – Жерар тоже придет, если мы сумеем его разыскать. Сейчас он где-то на западных окраинах графства. Жерар собирался вернуться к празднику святой Уинифред, но со стадами нехитро и задержаться.

Шкатулка по-прежнему оставалась на лавке под окном. Илэйв поднялся и перенес шкатулку на стол. Все взоры с любопытством устремились на нее.

– Мне велено передать это господину Жерару. Шкатулка предназначена для Фортунаты, мастер Уильям желал, чтобы она хранилась у хозяина дома до замужества девушки. Это ее приданое.

Джеван подошел и, зачарованный красотой резьбы, взял шкатулку в руки.

– Редкая работа. Он купил ее за морем? – Джеван прикинул вес шкатулки. – Настоящее сокровище. Что внутри?

– Не знаю. Господин Уильям вручил мне ее перед смертью и растолковал, что с ней делать, а я не задавал лишних вопросов – и без того было много забот.

– Ты добросовестно выполнил поручение, и мы приносим тебе свою благодарность. Уильям, наш родственник, был человеком достойным, и я рада, что он обрел в тебе опору, странствуя вдали от дома.

Маргарет взяла шкатулку и провела пальцем по золоченому краю резьбы, затаив дыхание от восхищения.

– Коли это велено передать Жерару, дождемся его возвращения. Он глава семьи.

– Ключик – и тот произведение искусства, – заметил Джеван. – Как говорил дядюшка Уильям, Фортунате подходит ее имя. Счастливица! Ходит по городским лавкам и не думает, какое богатство ей привалило!

Маргарет открыла стоящий в углу комнаты узкий шкаф и положила шкатулку вместе с ключиком на верхнюю полку.

– Пусть она остается там, покуда муж не вернется домой. Жерар будет хранить шкатулку, пока нашей девчушке не взбредет в голову выйти замуж. Может быть, она уже приглядела какого-нибудь паренька…

Пока Маргарет не закрыла дверцы шкафа, домочадцы все смотрели на шкатулку.

– Многие теперь, прослышав о приданом, захотят жениться на Фортунате, – с кислым видом изрек Олдвин. – Ей понадобится ваш совет, госпожа.

Конан ничего не сказал. По характеру он был молчун. Он все глядел на шкатулку, пока Маргарет не убрала ее в шкаф, и, едва Илэйв встал, Конан поднялся вместе с ним.

– Возьму пони и поеду искать хозяина. Найду или нет, к вечеру вернусь.

Илэйв собрался было уже выйти из залы, так как все отправились по своим делам, но Маргарет потянула юношу за рукав, желая переговорить с ним с глазу на глаз.

– Я знаю, ты не поймешь меня неправильно, – произнесла она доверительно. – С другим бы я говорить не стала, Илэйв. Ты всегда хорошо управлялся с расчетными книгами и отличался трудолюбием. Сказать правду, Олдвину до тебя далеко, хотя он и старается изо всех сил и выполняет все, что от него требуется. Но Олдвин стареет, у него нет ни дома, ни родни. Куда он пойдет, если мы уволим его? А ты молод, и теперь, когда ты повидал свет, многие торговцы охотно тебя наймут. Уверена, ты не сочтешь за обиду…

Илэйв, который сразу понял, к чему клонит Маргарет, торопливо перебил ее:

– Нет-нет, что вы! Я вовсе не рассчитывал занять свое прежнее место. У меня нет намерений вытеснять Олдвина. Я рад, что ему обеспечена спокойная старость. А обо мне не думайте, вот отдохну, осмотрюсь – и найду себе место. Как вы могли предположить, что я обижусь?.. В этом доме я не видел ничего, кроме добра, а добро я помню. Я искренне желаю, чтобы Олдвин продолжал работать у вас.

– Узнаю прежнего Илэйва! – горячо воскликнула Маргарет. Видно было, что от сердца у нее отлегло. – Я знала, что ты меня поймешь. А ты можешь со временем найти работу у какого-нибудь купца из тех, кто владеет торговыми кораблями, это тебе подойдет, ведь ты побывал в разных странах и многое повидал. Но как насчет завтрашнего дня? Ты придешь отужинать с нами после похорон?

Илэйв с готовностью согласился, радуясь, что его по-прежнему считают членом семьи. Сказать откровенно, он почувствовал бы себя в путах, если бы ему пришлось вернуться к прежнему: к оплате счетов и подсчитыванию выручки от продажи шерсти, к выгадыванию и экономии по мелочам и прочим скучным каждодневным хлопотам, связанным с ведением надежного, но скромного дела. Однако Илэйв пока еще не решил, чего бы ему хотелось, и потому не торопился предлагать свои услуги новому хозяину.

Выйдя во двор вместе с Конаном, который направлялся в конюшню, Илэйв отступил на шаг, чтобы пропустить пастуха вперед. В это время в арку вошла юная девушка с корзиной. Невысокая, но ладно скроенная, стремительной и пружинистой, как у длинноногого жеребенка, походкой она пересекла двор. Свободное серое платье ее развевалось, подчеркивая изящество фигуры, небольшая голова, красиво посаженная на точеной шее, была увенчана темной, с каштановым отливом косой. На полпути девушка остановилась и взглянула с изумлением на Илэйва, а затем звонко расхохоталась.

– Ты! – тихо воскликнула она, и в голосе ее прозвучала радость. – Это не сон?

Илэйв и Конан также остановились. Илэйв, будто остолоп, смотрел на незнакомую девушку, не понимая, откуда она его знает. Конан хранил молчание, но в его прищуренных глазах читалось напряженное внимание.

– Ты меня не узнал? – Голос девушки звучал звонко, будто колокольчик.

«Что за дурак!» – подумал о себе Илэйв. Кем же еще, как не Фортунатой, могла быть эта простоволосая девица, вернувшаяся из города с покупками?! И однако он не узнал ее.

Некогда узкое, с острым подбородком личико округлилось в плавный овал, будто вырезанный из слоновой кости; прежде редкие, крупные зубы белели теперь ровными рядами меж темно-розовых губ, улыбавшихся над его рассеянностью и смущением. Угловатые, костлявые в детстве плечи обрисовывались плавными, покатыми линиями. Тонкие «мышиные» косички превратились в длинную толстую косу, которая короной была обвита вокруг головы, а зеленовато-карие глаза, любопытный взгляд которых некогда так раздражал Илэйва, ныне искрились радостью, и от них трудно было оторваться.

– Я узнал тебя, – пробормотал юноша. – Но ты так изменилась!

– А ты совсем не изменился, – сказала девушка. – Только загорел, и волосы на солнце выгорели. Я узнала бы тебя сразу, где бы ни встретила! Но как же так? Ты возникаешь вдруг, ни единым словом не предупредив, и они тебя отпускают, не дождавшись меня!

– Завтра я приду опять, – пообещал Илэйв, не решаясь сообщить ей дурную весть прямо здесь, во дворе, при Конане, который продолжал стоять, с пристальным вниманием наблюдая за их встречей. – Госпожа Маргарет все тебе расскажет. Мне было поручено…

– Если бы ты знал, – перебила его Фортуната, – как часто и подолгу мы беседовали о вас, гадая, благополучно ли протекает ваше путешествие… Не так уж часто близкие отправляются в дальний путь!

Навряд ли Илэйв за все время путешествия хоть раз вспомнил о тех, кто оставался на родине. Из всей семьи он наиболее любил и почитал Уильяма, с ним он отправился в путь не колеблясь. Странствуя, он не думал о домочадцах, чья жизнь продолжала течь в прежнем русле, и уж менее всего – о длинноногой двенадцатилетней девчонке, веснушчатой и докучливой.

– Я не заслужил твоего внимания, – со стыдом признал Илэйв.

– При чем тут заслуги? – возразила Фортуната. – И ты уже собираешься уходить? Нет, так не годится! Пойдем со мной в дом, хоть час посидишь. Почему я должна ждать до завтра, чтобы снова тебя увидеть?

Девушка взяла его за руку и повела к порогу. Илэйв был уверен, что за ее приглашением кроется не более чем дружелюбие, ведь девушка помнила его с самого детства. Наверное, она беспокоится о нем не более, чем о любом другом добром знакомом. И все же он пошел за ней, как послушное дитя, безмолвный и зачарованный. И он без возражений последовал бы за ней, куда бы она его ни повела. Вот сейчас он расскажет невеселые новости, думал Илэйв, и уйдет: навряд ли они станут друг для друга кем-то иным, нежели просто знакомыми. И однако он опять переступил порог зала, и оба окунулись в прохладный сумрак.

Конан, проводив их долгим взглядом, направился к конюшне. Брови пастуха были сведены в усердном размышлении.