Читать книгу Дом волчиц - Элоди Харпер - Страница 7

Ночью лупанарий превращается в царство Аида: бесконечная череда пьяных мужчин, дым, сажа, громкая брань, звон бьющейся посуды, всхлипы Дидоны, едкий запах настойки, которой подмывается Виктория, дребезжащий храп Бероники. В поздний предутренний час, когда даже самые блудливые помпейцы не рискуют покинуть дома в поисках утех, Амара, душимая гневом, в одиночестве лежит без сна в своей темной кубикуле.

На следующий день девушку будит пение Виктории. Ее ясный низкий голос, полный надежд и жизнерадостности, звучит подобно музыке сфер. Амара садится в кровати.

– Нельзя хоть раз дать нам выспаться? – кричит Бероника.

– Только гляньте, какое солнце! – отзывается Виктория. – Кажется, будто сегодня праздник Флоры!

Амара с невольной улыбкой сбрасывает ноги с кровати и укутывает плечи покрывалом. Бероника и Кресса уже зевают и потирают глаза в коридоре. Все три девушки направляются в кубикулу Виктории. У порога Амара поднимает взгляд на изображенную над ее дверью женщину, оседлавшую любовника. Эту картину Феликс распорядился написать в подарок своей самой усердной шлюхе.

– Ты нас разбудила! – говорит Бероника.

Виктория уже одета и укладывает свои кудри, водопадом ниспадающие на плечи. При виде нее невозможно подумать, что она всю ночь не смыкала глаз, ублажая распутников и стараясь никому не попасть под горячую руку. Ее взгляд сияет в предвкушении нового дня. Амара никогда не встречала женщин, подобных Виктории.

– Где Дидона? – спрашивает та. – Не могла же она не проснуться от ваших криков и жалоб!

Вчетвером они отправляются в кубикулу Дидоны. Та лежит на кровати лицом к стене. Кресса садится рядом, наклоняется и целует ее в лоб. Амара и Никандр не единственные, кто опекает самую юную волчицу Феликса.

– Милая, уже утро, – говорит Кресса.

Дидона садится. Ее лицо промокло от слез, а глаза покраснели. Кресса обнимает ее и гладит по спине.

– Они плохо с тобой обходились? – спрашивает она.

– Один из них расколотил все лампы, – отвечает Дидона, показывая на горку сметенных в угол черепков. – Он меня ужасно напугал.

– Жалкое, паршивое ничтожество. – Голос Крессы подрагивает, и на мгновение Амаре кажется, что подруга даст волю слезам.

Виктория без промедления садится по другую сторону от Дидоны.

– Не расстраивайся ты из-за какого-то Чесночного Бздуна, – с улыбкой произносит она.

– Какое дурацкое имя, – с сомнением говорит Бероника. – Не может быть, чтобы его так звали.

– Придется тебе поверить! – с серьезным лицом настаивает Виктория. – Это же тот самый Чесночный Бздун, что держит закусочную неподалеку от терм!

– От него и правда дурно пахло. – Дидона немного приободряется и начинает ей подыгрывать.

– Еще бы! Чесноком и пердежом, – кивает Виктория. – Да, это определенно он. Чесночный Бздун.

– А я и не знала, что его так зовут, – озадаченно говорит Бероника. – Я думала, его зовут Манлий.

– Конечно, его зовут Манлий, тупица! – фыркает Кресса.

Все смеются. Улыбается даже сама Бероника. На миг Амара задумывается, уж не нарочно ли она прикидывалась дурочкой.

– По-моему, надо начеркать ему вразумление на стене, – говорит Виктория. – На случай, если он еще вернется. – Она наклоняется и протягивает Амаре глиняный черепок. – Что бы такого написать? А, знаю! «Засаживай медленно!»

– Хочешь, чтобы я написала по-гречески? – спрашивает Амара.

– С какой стати? – возражает Виктория. – Мы ведь хотим, чтобы вонючий придурок это прочитал!

Амара выцарапывает на стене надпись. Остальные любуются на дело ее рук с довольными усмешками.

– А знаете, кто и вправду медленно засаживает? – с хитрецой спрашивает Бероника и умолкает, дожидаясь их безраздельного внимания.

– Ну, выкладывай, – говорит Кресса. – Кто же этот Аполлон?

– Галлий! – Бероника расплывается в счастливой улыбке. – Я его обожаю.

– Галлий?! – ужасается Виктория. – Да он же кошмарен в постели!

– Ты с ним даже не спала! – уязвленно возражает Бероника и вглядывается в смущенные лица подруг. – Или спала?

– Мы все с ним спали, душенька, – ласково говорит Кресса.

Бероника заливается румянцем.

– Ну и что, любит-то он меня. Он обещал, что когда-нибудь меня выкупит. Он меня любит! Он на мне женится, и мне никогда больше не придется этим заниматься. Когда вы ходили в город ловить клиентов, мы провели вместе целый час. Он добрый, любящий, нежный и заботливый. Он даже спрашивал, чего я хочу!

Амаре тяжело представить недалекого Галлия героем-любовником. Ей хочется спросить, отдал ли он Беронике вчерашний хлеб, но она боится, что ответ окажется слишком болезненным.

– Бероника… – Виктория предостерегающе понижает голос. – Надеюсь, ты не давала ему бесплатно?

Воцаряется молчание. Бероника, надувшись, прячет глаза.

– Идиотка! – вскидывается Виктория. – А если Феликс узнает? Нельзя целыми днями кувыркаться с Галлием задарма! Он должен платить Феликсу. Этот ублюдок водит тебя за нос! Он тебя использует!

– Он не хочет платить, потому что копит деньги на мой выкуп! – оскорбляется Бероника. – Да и кто выдаст нас Феликсу? Надеюсь, не вы!

– Разумеется, никто из нас ничего ему не скажет, – успокаивает ее Амара. – Но ты точно уверена, что Галлий тебя не обманывает?

– Он меня любит, – упрямо повторяет Бероника. – Он сказал, что никогда не встречал никого добрее меня, что только со мной он может говорить по душам, потому что я умею слушать и он мне на самом деле небезразличен.

Виктория закатывает глаза.

– Почему ты вечно должна все очернить и извратить? – напускается на нее Бероника. – Не тебе осуждать мой вкус в мужчинах, – ядовито добавляет она, к изумлению Амары.

Кресса вмешивается, прежде чем Виктория успевает вступить в перепалку.

– Никто не пытается омрачить твое счастье, – отвечает она Беронике. – Мы просто хотим, чтобы ты берегла себя. Вот и все.

Бероника хмуро отворачивается, держась за свою обиду.

Кресса одними глазами показывает Виктории на Беронику, призывая ее сделать шаг к примирению. Виктория вздыхает.

– Разумеется, мы будем рады, если Галлий тебя любит, – говорит она. – Но тебе надо брать с него деньги. Он обкрадывает Феликса! Сама понимаешь, это слишком рискованно. Как для него, так и для тебя.

У Бероники вытягивается лицо.

– Это так на него похоже, – произносит она. – Он подвергает себя опасности ради меня.

Услышав еще хоть слово о героизме Галлия, Виктория может взорваться, но Кресса вовремя меняет тему.

– Кто-нибудь знает, сколько мы заработали этой ночью?

– На смену у двери заступил Трасо, – отвечает Виктория. – Я разговаривала с ним перед сном. По последним подсчетам, мы собрали больше шестнадцати денариев.

– Какое облегчение! – говорит Амара с мыслью о Феликсе. – Недобор не так уж и велик.

– Да, но надо еще потратиться, чтобы заменить вот это. – Дидона показывает на разбитые лампы.

Кресса, наклонившись, оглядывает горку расколотых глиняных фаллосов.

– Тут не меньше трех.

– Четыре, – уточняет Дидона.

– Придется самим за них расплатиться, – говорит Виктория. – Нельзя просить денег у Феликса после вчерашнего.

Амара чувствует, что снова погружается в ночной мрак. Жалкого довольствия, которое выдает им Феликс, едва хватает на еду, особенно если они скидываются на нужды Фабии. Такими темпами ни одной из них никогда не удастся накопить на свободу.

– Ничего не поделаешь, – произносит Виктория, словно прочитав ее мысли. – Мы всё восполним.

Амара смотрит на выцарапанную ими надпись. «Засаживай медленно!» Теперь она уже не кажется забавной.

Кресса встает.

– Пора идти в термы. Надо привести себя в порядок, если мы не хотим, чтобы от нас весь день несло мужской вонью.

Омовение в женских термах – ежеутренний ритуал проституток. Амара подозревает, что она не единственная из девушек, для кого оно является не только физическим, но и эмоциональным очищением.

– Я могу остаться, – предлагает Виктория. – А одна из вас пусть сходит за лампами.

– Я схожу, – вызывается Амара после недолгого молчания.

Ей хочется помыться не меньше, чем остальным, но она в долгу перед Крессой за вчерашнее спасение, Дидона перенесла кошмарную ночь, а Бероника накануне почти весь день была заперта в четырех стенах. Правда, принимая во внимание ее роман с Галлием, это, возможно, не было с ее стороны таким уж большим самопожертвованием.

– Возьми мои сбережения, – предлагает Кресса. – Расходы поделим, когда вернешься.

Выйдя в коридор, они сталкиваются с подметающей пол Фабией. Амара в который раз задается вопросом, где бедняжка провела ночь. Ей уже случалось видеть, как эта старушка калачиком спит на заднем крыльце, закутавшись в один лишь плащ. Фабия улыбается четырем волчицам.

– Ну разве не красавицы? – произносит она и помогает им причесаться. Хотя сейчас им и не предстоит охота, Феликс ненавидит, когда его женщины разгуливают по городу в затрапезном виде.

– Тебе никогда не потребуется красить губы, – говорит Фабия Амаре, которая расправляет свою желтую тогу и застегивает ее дешевой булавкой. – Счастливица, они у тебя яркие, будто гранатовые зерна.

Амара пытается представить, как в юности выглядела сама Фабия. Ее лицо не просто сморщено, а изрезано бороздами, подобными тем, что колеса повозок за многие годы оставляют на каменной мостовой. Несомненно, в этих горестных складках виноват еще и ее засранец-сын.

– Может, принести тебе чего-нибудь поесть? – спрашивает Амара.

– Не беспокойся, – отвечает Фабия. – Галлий вчера угостил меня хлебом.

Выходя из «Волчьего логова», они минуют развалившегося на крыльце полусонного Трасо. Его губа подзажила, но нос выглядит все таким же опухшим. Он спрашивает, куда это они все собрались, и с усилием встает, чтобы удостовериться в правдивости их рассказа о разбитых лампах. Заручившись его неохотным разрешением, девушки покидают лупанарий. В паре шагов от входа в женские термы Амара прощается с подругами и с повязанным вокруг талии кожаным кошелем Крессы отправляется в гончарную лавку на виа Помпеяна.

После сухой ночи уровень воды на дороге упал. Она больше не напоминает канаву. В свете позднего утра ее влажная поверхность отливает серебром. Город уже погрузился в суету. Амаре нечасто выдается случай погулять в одиночестве. Она не торопясь проходит мимо богатейших помпейских домов, украдкой заглядывая в каждую приоткрытую высокую дверь. Внутри скрываются бьющие фонтаны, зимние сады и простирающиеся до самой улицы затейливые мозаики. Ее отчий дом в Афидне был куда скромнее, но кое-какие домашние сценки – сидящая в атриуме[5] женщина за веретеном, спящая собака – напоминают о том, чего она лишилась.

Чуть дальше по улице виднеется гончарная лавка, наружную стену которой украшает огромная броская мураль[6] с изображением окруженной светильниками Венеры. Нежные черты богини выхвачены из темноты теплыми отблесками пламени, ее глаза мерцают. За спиной Венеры розовая раковина и бледно-голубое море. Трудолюбивые маленькие гончары у ее ног обжигают в крошечном горне лампы и статуэтки, давая представление о продающихся в лавке товарах.

За узким прилавком никого нет. Сквозь проем в дальней стене виднеются рабы, озаренные красным жаром печей. Кто-то из них вот-вот вернется. Каждая свободная поверхность вокруг Амары заставлена лампами. Она озирается, стараясь не разбить ненароком что-то из изделий. Некоторые из прекрасных светильников стократ восхитительнее тех, за которыми пришла сюда она. Подняв с ближайшей полки маленькую покрытую глазурью лампу, Амара нежно поглаживает ее пальцем. На лампе изображена Афина Паллада с головой совы на нагрудном доспехе.

– Это одна из моих.

Амара поднимает глаза и встречается взглядом с одним из рабов. Смутившись, она торопливо ставит лампу на место.

– Извини.

– Нет, я только хотел сказать, что она изготовлена по моему рисунку, – смеется раб. – Мне ничего здесь не принадлежит.

Амара внезапно понимает, что этот стройный темноволосый мужчина с открытым, приветливым лицом необычайно хорош собой. «Полная противоположность Феликсу», – думает она и тут же удивляется, с чего ей вообще пришло в голову их сравнивать. Раб подходит к полке и, достав лампу, показывает Амаре ее дно.

– Вот мое клеймо. – Он дотрагивается до оттиснутой на светильнике греческой буквы М. По греческому акценту его почти можно принять за земляка Амары.

– Ты поклоняешься Афине Палладе? – спрашивает Амара, переходя на греческий.

– Ты из Афин? – радостно отзывается он.

– Нет, из Афидны, – улыбается она в ответ.

– Город прекрасной Елены Троянской.

– Ты там бывал? – Амара смотрит на молодого человека, спрашивая себя, кем он мог оказаться, встреться они в прошлой жизни. Обращался ли он к ее отцу, заболев? Всегда ли был рабом?

– В детстве, много лет назад, я недолго там прожил. Но сам я из Афин. Из Аттики.

Аттика. Как много сплелось для Амары в этом слове: гордость за родные края, боль утраты. Стоя рядом с этим незнакомцем, она внезапно ощущает себя ближе к дому.

– Что случилось? – внезапно для себя выпаливает она. – Почему ты здесь?

Он с изумлением смотрит на Амару: рабы нечасто расспрашивают друг друга о прошлом. Никому не хочется, чтобы их горе внезапно выволокли на свет.

– У моей семьи кончились деньги, – недрогнувшим голосом говорит он. – А я был последним, что они могли продать.

За его непринужденной манерой держаться сквозит печаль. Амара не находит слов, чтобы сказать, что понимает его и пережила те же несчастья.

– Ты эту лампу хотела купить? – смутившись ее молчанием, спрашивает он.

Амара краснеет. Плащ скрывает ее кричащую тогу, и он понятия не имеет, кто она такая. А теперь ей придется попросить у этого прекрасного незнакомца родом из Афин уйму ламп в форме пенисов.

– Мой хозяин живет напротив трактира «Слон», – медленно говорит она и, уловив на его лице проблеск понимания, продолжает: – В этой стране меня зовут Амара. Когда-то я поклонялась Афине Палладе, но с тех пор, как меня привезли сюда, почитаю Венеру. У меня нет выбора. Этой богине служит мой хозяин.

– Амара. – Незнакомец прерывает ее, положив руку на ее ладонь. – Я понимаю. Ни у кого из нас здесь нет выбора.

Они смотрят друг другу в глаза. Наконец он отстраняется, словно только сейчас осознав, что решился к ней прикоснуться.

– Менандр! – окликают его сзади. – Что ты там возишься? Я только хотел… Ах, вижу-вижу, покупательница. Что ж, прошу меня простить. – Появившийся в дверях гончар Рустик со смутным узнаванием щурится на Амару.

Она отвечает на его взгляд, вспоминая, как видела его голую, подпрыгивающую вверх-вниз жирную задницу из-за приоткрытой занавески. Это один из постоянных клиентов Виктории.

– Ну-ну. – Припомнив, что встречал Амару в лупанарии, гончар хмыкает и поворачивается к Менандру. – Неудивительно, что ты не слишком торопился. – Он, более не трудясь изображать почтение, облокачивается на прилавок. – Что тебе угодно, юная волчица?

Щеки Амары горят от стыда.

– Мне нужны четыре терракотовые лампы в форме… – она сконфуженно умолкает, – в форме Приапа.

Рустик усмехается, наслаждаясь ее унижением. Амару охватывает гнев.

– Итого четыре члена, – громко, с вызовом добавляет она.

Позади нее раздается фырканье. Обернувшись, она сталкивается взглядом с Менандром. Он что, насмехается над ней? При виде ее лица у него мгновенно пропадает охота смеяться.