Читать книгу Эмпат - Эльвира Дель'Искандер - Страница 3

В глазах напротив

В глазах напротив – много боли. В них много мук и невыносимых страданий: длительных, лишающих сил, изнуряющих дух и сознание страданий. Однако в глубине почти потухших глаз теплится надежда – надежда на то, что они помогут.

Анья выплыла из тягостных вод и прислушалась к тому, что говорил доктор Бергман.

– Что толкает вас на подобные действия? – спрашивал доктор вкрадчивым тоном. – Почему вы раз за разом ходите играть в казино? Делаете ставки, останавливаетесь у автоматов?

Они проводили сеанс психотерапии: сеанс психотерапии с заядлым игроком – игроманом. Теперь страдающим от игры игроманом. Это было ее первое задание: провести вместе с доктором консультацию. Помочь пациенту отыскать себя, понять себя, выпутаться из сетей паутины, в которые он сам же себя закатал. Доктор Бергман решил, что начать Анья должна «с чего полегче», потому она сидела здесь, на соседнем с ним стуле, напротив исхудавшего потерянного мужчины и смотрела в потемневшие глаза: полнимые беспросветным отчаянием глаза. Она погружалась в его проблему, вникала в глубину его жизненной драмы. И так, наблюдая за ним последние полчаса, а также за его не менее истощенной женой – с впалыми щеками, посеревшим лицом, – что сидела около него, Анья понимала, что случай совсем не «полегче». Скорее, он менее пугающий. Смягчив формулировку, доктор Бергман лишь морально ее подготовил.

– Я не знаю, – ответил пациент, пятидесятилетний господин Юргенсон. – Азарт…

– Он хочет заработать много денег, – робко вмешалась его жена, Анабель Юргенсон. – Ему кажется, что вот сделает он ставку, поставит немного денег… А ставит он действительно немного, всего пару евро…больше у нас просто нет. Понимаете, мы живем небогато…

«Жили небогато, – с тоской подумала Анья, – а теперь и вовсе бедно».

– …на счету каждая монета. И вот ему кажется, что поставит он немного денег, и в одно мгновение станет миллионером, понимаете. Таким образом он хочет решить все свои проблемы. Нет, он не плохой, он не от жадности. Он для нас старается, для семьи. Хочет нас обрадовать, детей…

«…и осознать свою состоятельность, что он может, что он глава семьи…»

«Игровая драма» в этой семье разворачивалась последние пятнадцать лет. Для Андреса Юргенсона, отца семейства, все начиналось с простой игры в карты еще во времена его бурной молодости, когда под шелест крапленых колод, он просиживал вечера с друзьями. В районе тридцати азарт возрос, но он умело с ним справлялся, сублимируя неясную тягу в активный, рисковый спорт: такого ярого болельщика, как он, стоило еще поискать. А в районе сорока пошло-поехало. Система сломалась, пружина лопнула, и жизнь, казалось бы, прекрасная, заставила свернуть его с верной полосы: тяга переросла в зависимость. Продолжила перерастать. Все так же незаметно. Сперва, небольшие спортивные ставки, затем ставки побольше. А потом появились большие возможности, а потом замаячили красочные перспективы: быстрее, чем произносилось слово «Казино», зарождались игорные дома, которые в мгновение ока захватили умы миллионов людей.

Андрес Юргенсон, будучи личностью своенравной и независимой, не скрывал своих похождений, нет. Он всего лишь недоговаривал, чем и зачем занимался. Он и сам не понимал, что происходит, не сознавал, что медленно и незаметно отдается во власть психического недуга. А когда осознал – оказался по уши в долгах.

Андрес Юргенсон нервно заводил по столу руками, разжимая и сжимая кулаки, побледнел, отвел взгляд в сторону.

Он еще молодец. Больные обычно сопротивляются лечению и до последнего игнорируют проблему. И на консультацию если и идут, то ведут себя достаточно сдержанно, всем своим видом показывая, что у них все хорошо. Почти хорошо.

Анья наблюдала другой случай. Пациент желал вылечиться, его глаза об этом молили. Он устал. Устал страдать. Еще больше он устал наблюдать за страданиями своей семьи. Поскольку понимал, какую боль заставлял их испытывать, при этом не в силах себя изменить.

Таким в особенности хотелось помочь.

– Я не хочу туда идти, понимаете, не хочу! – господин Юргенсон хотел вскочить, но жена его удержала. – Однако иду. Меня словно демоны тащат. Я, я не могу этого объяснить, в этот момент я себя не контролирую. Словно в меня что-то вселяется. Я просто не могу противостоять этой тяге, внезапному желанию. – Он опять дернулся с места, но тут уже сам сел обратно. – Весь день говорю себе – не пойду. Второй, третий, четвертый, а затем срываюсь. И…– его глаза увлажнились. – И мне так хорошо становится, так легко и радостно. Я чувствую такое облегчение…

Патологическая игра – так официально и сокращенно значился диагноз Андреса Юргенсона. Человек не может противостоять импульсивным, разрушительным, а порою опасным для себя и окружающих желаниям. Он теряет над собой контроль, совершает нежелательные поступки, а затем…

– …а затем мне становится так плохо, так противно от себя самого. Я испытываю такое невыносимое раскаяние… – он заплакал. Заплакал навзрыд. Он закрывал лицо руками, желая спрятаться, укрыться от пристально смотрящих глаз. Желая избавиться от чувства неловкости и не отпускавшего чувства стыда.

Анья в инстинктивном порыве схватила его за руки, сжала теплые, мокрые ладони.

– Не переживайте, – проговорила Анья и своими действиями несказанно удивила пациента. – Все образумится. Вы полежите немного у нас, походите на процедуры, выполните наши рекомендации, и все утрясется. Мы подскажем вам правильный путь. Все болеют, это не порок. Главное – желание вылечиться.

Это было не профессионально. Возможно, со стороны это выглядело глупо, но именно так ей советовало сердце.

Анья не могла сказать, что искренне верит в то, что говорит. Влечение к азартным играм считалось прогрессирующей болезнью, которая приводила к необратимым последствиям. Игра на каком-то этапе становилась смыслом жизни, поскольку даровала возбуждение – наркотик, необходимый больному. Из-за нежелания и невозможности от него отказаться больной обманывал окружающих и в процессе проходил три стадии. Стадию вовлечения в игру: она наступала после первого крупного выигрыша. Стадию проигрышей, которая сопровождалась растущими долгами и потерей работы. И стадию отчаяния, когда пациент играл на большие суммы, растрачивая чужие деньги. Все три стадии он прошел. Теперь, согласно теории, личность пациента должна разрушиться. Вот только пациент не пожелал сдаваться, отдаваясь во власть тяжелой болезни. Пациент не побоялся и пришел сюда, к ним, хваленым профессионалам, и попросил их, наконец, о помощи. И они должны ему помочь, невзирая на сложность ситуации. Пускай короткие ремиссии, пускай временами рецидивы: ужасные, лишающие воли, но человек будет жить. Он будет бороться.

Анья не спускала с мужчины убеждающего взгляда. Она так сильно хотела ему помочь, что даже сердце ее откликнулось: оно внезапно заколотилось так, как никогда не колотилось, чтобы после ухнуть вниз. В голову ударила кровь, по венам побежал адреналин, что Анья ощутила себя реактивным самолетом. Только самолетом, не взлетающим в высь, голубую, светлую, воздушную, а погружающимся в мутную воду. И Анья погружалась, погружалась, погружалась – она погружалась в бездну отчаяния. Перед глазами всплывали картины: картины ссор и невыносимых скандалов. Нет, самих картинок не было, она не видела людей и предметы. Она просто знала, что скандалы были, знала, какие именно то были скандалы, как они проходили, что люди друг другу говорили. Понимала, какие эмоции испытывали…их страхи, слезы, метания…билась посуда, дребезжали двери, ощущала надрыв, на котором все происходило.

Знала, как страдали тогда еще маленькие дети, стоя за хлипкими, тонкими дверями, слыша все, что происходит в доме: в их холодном, недружелюбном доме, повторяя слова, что ранили сердце.

…бессмысленный взгляд, поиски денег – попытки их отыскать…последние, кровные, необходимые. Он переворачивал вверх дном весь дом.

«Видела», как приходили судебные приставы, как проводилась опись имущества. Неловкость во взгляде осунувшейся жены, как стыдливо прятал глаза муж. Рыдали женщины: матери, сестры, хватался за сердце поседевший отец.

Анья «видела», понимала, чувствовала. Тяжелую давящую атмосферу, истерики жены, надежду на помощь, которой нет, и никогда не будет. Сама. Только сама. Надежда на себя одну.

И «видела» те выигранные деньги, те небольшие мелкие купюры, которые мужчина временами приносил. Чтобы с гордостью подарить их детям. Своим нуждающимся в ласке детям, которых безмерно любил…

– Мне так жаль, – прохрипела Анья, с трудом выдавливая из себя слова. По щекам струились слезы, горло сдавили спазмы. Невыносимо: невыносимо такое терпеть. Невыносимо в подобном жить. Сдерживать, копить в себе, носить, не имея возможности ни с кем с этой болью поделиться. Потому как не поймут, потому как осудят. На него уже смотрели с осуждением, от него уже отворачивали головы те, кто недавно улыбался в лицо. Будто он ничто, никчемное ничто, не сумевшее чем-то – кем-то стать.

Потому что ему просто стыдно.

Анья отдернула руки. Ее трясло, по телу прошел озноб. Она непонимающе взглянула на ладони – с ними все было в порядке. С таким же непониманием посмотрела на доктора Бергмана – с неясной тревогой он смотрел на нее.

– Пойдемте, Анья, – сказал доктор Бергман. – Кажется, вы переутомились.

Он вывел ее в коридор и посадил на ближайшую скамейку. Отошел, но уже скоро вернулся со стаканчиком холодной воды.

– Вам лучше? – спросил доктор Бергман, когда Анья отхлебнула за раз весь стакан.

– Кажется, да, – прохрипела Анья.

– Никогда не наблюдал подобной реакции. – Он потоптался немного на месте, напряженно обдумывая что-то в голове, затем сказал: – Посидите пока, отдышитесь, мне нужно вернуться к пациенту.

Доктор Бергман ушел обратно, Анья же осталась сидеть на скамейке, пытаясь успокоить взбунтовавшиеся чувства.

Она не знала, сколько так просидела, сжимая и разжимая пластиковый стакан: время потеряло значимость, она все пыталась прийти в себя. Но тут перед ней возникла тень: перед ней остановился мужчина, тот самый зависимый пациент.

– Спасибо вам, – поблагодарил мужчина. – Спасибо вам огромное. Знаете, мне уже лучше. – А ей было хуже: душа болела, по-прежнему била дрожь, руки тряслись, не отпускало напряжение.

– Вы поговорили со мной, и мои тревоги…они растворились. Думаю, у меня действительно все получится, я сумею побороть недуг. Пускай не сразу, пускай со временем, но теперь я в это верю. Я словно очистился, и ко мне, в чистоту, пришла надежда.

Анья, как смогла, улыбнулась: она была рада, что смогла помочь. Андрес Юргенсон под ручку с женой покинул пределы ее видимости: спешным шагом они пошли по коридору.

Рядом с ней остановился доктор Бергман.

– Вы гипервосприимчивы, – сказал мужчина. – Дам вам небольшой, но очень важный совет: не принимайте все близко к сердцу. Учитесь отпускать и не впадать в эмоции с головой. При нашей работе это противопоказано. Если, конечно, сами не хотите оказаться по другую сторону клетки. Наблюдайте за пациентами «со стороны», словно издалека. Так вы не только поможете себе и сохраните психику здоровой, но и проявите завидную объективность. – Доктор Бергман немного помолчал. – Думаю, на сегодня ваш рабочий день окончен. – А затем ушел, оставив Анью барахтаться в озере противоречивых чувств.

Домой Анья идти не хотела. Она не желала представать в глазах доктора Бергмана полнейшим профаном, ужасным непрофессионалом, не способным не только совладать со своими эмоциями, но и половину рабочего дня продержаться. Потому она пошла к нему и предупредила, что остается. Уверила, что ей уже лучше, что все хорошо, волноваться не стоит. А после пошла в местный кафетерий и по совместительству столовую для рабочего персонала. Как раз наступило время обеда.

Есть она не хотела: после такого кусок в горло не лез. Нужно было еще немного отдышаться: следовало посидеть, подумать в одиночестве, чтобы окончательно прийти в себя, и приступить к работе полной сил.

Анья села за отдельный стол и достала телефон. Ей звонили. Грета. Одна из коллег по волонтерской работе.

Анья ей перезвонила.

– Анья, нужна твоя помощь. – И в этом была вся Грета. С места в карьер. Без приветствий и предисловий.

– В чем дело?

– Забери котенка.

– Некуда? – спросила Анья, уже продумывая, куда его у себя пристроит.

– Некуда.

– Хорошо, – согласилась Анья. Оборудует ему местечко в спальне, около себя. – Но заеду завтра.

– Хорошо.

На этом разговор обычно заканчивался. Анья не задавала лишних вопросов, потому как знала, что без острой необходимости Грета не звонит. Грета не вдавалась в подробности, поскольку тоже знала, что без острой необходимости она не звонит, потому берегла свое время.

Анья вздохнула и откинулась на спинку железного стула. Совмещать несколько дел сразу становилось сложнее. После пар теперь приходилось бежать сюда, а значит, времени на мохнатых друзей оставалось все меньше. Вот только бросать их она не собиралась, потому заранее себя готовила к наступлению непростых времен.

Анья оглядела небольшое помещение. Из окон струился дневной солнечный свет. У раздачи – небольшая очередь, за круглыми столами – «белые халаты». Так она называла врачей, и постепенно их становилось больше.

Она ненароком посмотрела в коридор, за широкие открытые двери – взгляд отвела. Снова подняла. И замерла. В столовую вошел мужчина. Высокий, стройный, с расправленными плечами…в футболке и пижамных штанах. Знакомый мужчина. Тот самый, которого давеча она наблюдала в местном изоляторе: в камере закрытого бокса, в которой содержались особо опасные преступники.

Анья заморгала. Точно он. Ошибки быть не могло: золотистая кожа, коротко остриженные волосы, хищный змеиный взгляд. Мужчина задержался у двери, а затем ступил на территорию столовой.

Анья ничего не понимала. Что он здесь делает? Как выбрался из камеры? Неужели разрешили выходить? Почему он вообще там сидит? Вопросов была уйма. Она могла бы предположить, что он спутал двери и по случайности забрел не туда: другая, общественная столовая, в которой кормили пациентов, находилась практически рядом, немного в стороне. Вот только предположить такое – сложно, поскольку мужчина с обществом не ладил и не случайно сидел под замком.

Ступая мягкой поступью, мужчина держался ближней стены, не выходя в центр зала. Анья завороженно за ним наблюдала. Мужчина передвигался осторожно, но вместе с тем свободно. Он подошел к стойке выдачи еды и встал в конце очереди. Взял поднос и тихой сапой начал продвигаться вместе со всеми.

Анья огляделась – никто ничего не замечал. А мужчина тем временем брал тарелки, в которые повара накладывали еду. При этом не забывал поглядывать на других, на содержимое чужих подносов: обернулся назад – тарелок пока еще нет, заглянул через плечо впереди стоящего… Он словно сравнивал размеры порций, насколько они одинаковы, все ли ему доложили.

Наполнив и забрав свой поднос, он поставил его на ближайший стол. Затем отошел к концу очереди и, перегнувшись через стойку, схватил поварской халат. Накинул его на себя и прошел в противоположный конец помещения.

Он остановился рядом с врачами: двое мужчин в медицинских халатах стояли перед настенным телевизором и смотрели – Анья пригляделась – спортивные новости. Да, вроде они. Мужчина задал им вопрос и указал на экран, врачи улыбнулись, ответили, взглянули на него. Тоже что-то спросили, он ответил, они рассмеялись, и он от них отошел. Подошел к своему подносу, огляделся, задержался глазами на одном из столов, и, схватив поднос, пошел к нему.

За столом сидел старик: маленький, щуплый, годов шестидесяти. Опустив несчастную голову, он копался в своем пюре. В тонкой сорочке, с торчащими в разные стороны редкими седыми волосами, он напоминал пациента клиники…

Он и был пациентом клиники, – догадалась Анья. Она не знала, что он здесь делал, почему обедал тут, в столовой, предназначенной для врачей. Возможно, забрел сюда случайно. Тогда его должны бы отсюда выдворить…

На ходу кусая маковую булочку, мужчина присел рядом со стариком. Наклонился к нему и заговорил. Что именно вещал социопат, Анья не слышала, поскольку сидела за несколько столов от них. Однако по неменяющемуся выражению старческого лица, по неизменно сутулым костлявым плечам, могла сделать вывод: что-то неинтересное. Старик как сидел с поникшей головой, копаясь в своей тарелке, так и продолжил сидеть. Он не воспринимал социопата, он не воспринимал ничего вокруг. Но социопат воспринимал его: мужчина отпил из стакана компот и снова начал говорить. Он разговаривал с пациентом так, словно они были давними друзьями, что вели увлекательную беседу: беседу, до которой дело было обоим ее участникам, тогда как в действительности мужчина разговаривал сам с собой.

Но внезапно он застыл: мужчина прекратил уплетать пюре и взглянул на нее: он посмотрел на Анью!

У нее челюсть выпала. Наверно.

Тут он выставил перед собою кисть, делая останавливающий жест рукой, мол, «Потерпи, не торопись, скоро доберусь и до тебя». Он словно знал, что она на него смотрит. Нет, пялится. А раз пялится, значит, неспроста, значит, ей от него что-то надо. И, значит, вот он советует ей не торопиться. Но ей от него ничего не надо! Не надо! Да и как он о ней узнал?

В этот момент заверещала сирена: громкая, противная сирена, звуки которой распространились по всей толстостенной клинике.

В столовой всполошились. Еще больше всполошились, когда вбежала охрана. Трое мужчин в специальной форме с палками и электрошокерами в руках. Приглядевшись к ним, Анья заметила, что у одного из них, крайнего справа, ссадины и кровоподтеки на лице.

Они недолго озирались по сторонам. Быстро приметив свою цель, охранники двинулись к желтоглазому мужчине. Они смотрели прямо на него.

Он словно того и ждал. Социопат вскочил, схватил сидячего рядом с ним старика и, притянув к себе, приставил к его горлу нож. У него в руках оказался нож! Откуда у него мог взяться нож? Их даже здесь, во врачебной столовой практически нет. Практически. Они есть на кухне, по другую сторону стойки для выдачи еды. У которой социопат стоял.

Охрана остановилась. За ними остановились вбежавшие в столовую врачи и санитары. Среди них был доктор Бергман.

– Не подходите, – предупредил мужчина тихим, вкрадчивым тоном. Анье впервые от звуков голоса сделалось не по себе.

– Отпусти пациента, – велел ему доктор Бергман. – Ты знаешь, Рейнард, тебе все равно отсюда не уйти.

– Знаю, – ответил социопат.

– Тогда чего ты добиваешься? Зачем ты все это устроил?

Мужчина с интересом взглянул на доктора, казалось, обдумывая в голове всевозможные ответы на вопрос. А ответов у него было много.

– Она. – Он указал на Анью. – Пускай подойдет ко мне.

Анья провалилась в бездну неверия. Что он такое говорит? Чего несет? Подойти к нему? Да он спятил!

Посмотрела на доктора Бергман, не понимая: может, он чего разъяснит.

Доктор Бергман поймал ее взгляд, но достаточно скоро прервал контакт и вновь сосредоточился на психопате.

– Не неси чушь. Просто отпусти больного.

– Я озвучил свои условия.

– Она к тебе не подойдет.

– Ах так. – Социопат сильнее надавил на нож, и старик впервые за все то время, что Анья за ним наблюдала, подал голос: он протестующе замычал, загукал, и, разрывая сердце страдальческим взглядом, скривился в лице.

Старик был слаборазвитым и походил на ребенка. Он, определенно, не мог говорить и выглядел потерянным: не понимающим, что происходит. Глаза его бегали, тело беспомощно дергалось, не зная, куда, что и зачем. Что вообще происходит вокруг?

– Хорошо, – выпалила Анья. – Хорошо, я…я подойду.

– Анья! – услышала предупреждающий окрик доктора Бергмана.

– Нет…ничего страшного. – Ничего страшного? – Я сделаю, что он просит. – Знать бы еще, для чего он это просит.

Она, наверное, сошла с ума, ведь она пошла: пошла навстречу психопату.

Шаг, второй, четвертый. И вот практически стоит перед ним. Напряженные скулы, внимательно наблюдающий взгляд. В глазах напротив сострадания нет. В глазах напротив – лед и решимость, сообщившие Анье, что их обладатель готов на все.

Он оттолкнул от себя старика и, выбросив руку и выронив нож, схватил ее за запястье – он притянул Анью к себе. Заглянул ей в глаза своими страшными, захватил теперь оба запястья: им стало больно. Неверие отразилось во взгляде, а после губы изогнулись в улыбке.

– Зеленая? – проговорил мужчина. Ослабил хватку, и в этот момент последовал удар: сперва – удар под колени, который повалил социопата на пол, затем удары посыпались по всему подтянутому телу. Его били ногами, замахивались палками, а он смеялся. Ему было смешно!

– Я же пошутил, – веселился мужчина, выставляя руки перед собой в примирительном, сдающемся жесте. – Это же шутка, безобидная шутка. – Мужчина хохотал и харкался кровью, теперь принимая удары в живот.

В процессе избиения ему скрутили руки, а затем поставили на ноги – социопат не сопротивлялся. Мужчина улыбался и смотрел на нее.

– Куда ж ты пришла, дурочка.

Кое-как сдвинув с места, психопата увели: возбужденного, по-прежнему взбудораженного, бросавшего издевки охране в лицо.

К ней подбежал доктор Бергман.

– Анья, вы в порядке?

В порядке ли она? Не уверена. Анью трясло, сердце вырывалось из груди, тогда как сама она даже шевельнуться не могла.

– Да. Да, все хорошо. – Посмотрела на доктора. – И часто у вас такое случается?

– Нечасто, – ответили немедля. – Данный случай – исключительный. Это особо опасный субъект… – Да, Анья заметила. – Понятия не имею, как он выбрался. Будем разбираться.

Она посмотрела на двери столовой: за ними исчез «особо опасный субъект».

Сегодня, определенно, не Аньин день. Она уже жалела, что не послушалась доктора Бергмана и не отправилась вовремя домой.