Читать книгу Маленькая повесть о большой любви - Эльвира Ивановна Сапфирова - Страница 2

– Опять молоток куда-то забесили, – ворчал дед, глядя на пустую полку шкафа, что стоял в котельной.

– Опять молоток куда-то забесили, – ворчал дед, глядя на пустую полку шкафа, что стоял в

котельной.

Это было просторное, даже огромное, подвальное помещение двухэтажного особняка. Летом вся семья здесь спасалась от жары. Комната превращалась и в кухню, и в детскую, и в спальню. Летом… а сейчас – пустота. Мягкий осенний свет падал на плиточный пол.

– Ничего не кладут на место! Ничего невозможно найти в этом доме! Всё исчезает!

Молоток, как очередная растаявшая ценность, вызывала растерянность. Потерялось что-то важное, нужное. Молоток? Жизнь? или её смысл? Ничего не исправить, ничего не вернуть. Ощущение глубоких утрат и своей беспомощности не давало спокойно жить, раздражало.

Молоток – последняя потеря в череде неудач прошедших лет, полных безнадёжности и отчаяния. Он пенсионер, никому не нужный, выброшенный за борт человек. Жизнь заглохла, еле теплилась. Ни смириться, ни привыкнуть!

С грязной старой куртки капало, вязаная шапка прилипла к глубокой морщине у переносицы.

За спиной неожиданно щёлкнул, загудел котёл, и мужчина вздрогнул, повернулся к нему всем телом. Роговые очки съехали на мясистый крупный нос, обнажив выцветшие водянистые глаза, а рука судорожно схватилась за стоявшее рядом ведро в поисках опоры. Пнул его с досады, и мягкая пластмасса беззащитно покатилась по полу.

Шаркая калошами и оставляя грязные следы, дед поднялся с полной сумкой орехов по ступенькам в прихожую первого этажа. Широкая сильная ладонь безжалостно рванула на себя дверь и бросила. Та, громко стукнув, закрылась. Уютная, чистая прихожая сразу наполнилась запахом поздней осени, дождя, сырых гниющих листьев.

У входа, за вешалкой для гостей, стоял полупустой мешок. Хозяин отбросил старое покрывало, укрывавшее торбу, раскрыл, высыпал содержимое сумки и бережно разгладил орехи, помогая каждому найти своё место.

Прогулки по улицам посёлка полезны и для здоровья, и для бюджета. На всю зиму сделал запас! Идёт по тротуару вдоль домов, а они сами под ноги сыплются с деревьев, особенно в ветреную погоду. А если не падают, так для этого палка есть. Однажды с сойкой пришлось соревноваться, кто быстрее схватит орех. Дед видел, как она сорвала его с верхушки и с силой бросила на дорогу. Он был совсем рядом, цапнул проворно, повертел большой тяжёлый плод и положил не в сумку, в карман, отдельно. А сойка, недовольно затрещав, возмущённо замахала хвостом.

Глядя на своё богатство, вынул добытый орех, покрутил и вздохнул, подумав о жене: « Не поймёт, не оценит! Зря стараюсь!»

Вскочил, разволновался, Глухая, злобная волна поднялась опять откуда-то снизу, заполнила. И вдруг именно его, этот большой, аппетитный грецкий орех, так захотелось сейчас же самому разбить и съесть, ни с кем не делясь, что он закричал на весь дом, выплёскивая горечь:

– Куда? Куда забесили молоток?!

Прокричал и застыл в ожидании, стреляя глазами в щёлочку кухонной двери. Сейчас вылетит жена из кухни и зашипит своё «тише! Дети спят!» Вот тогда он выложит всё, что накипело, тогда он развернётся! Пусть только выглянет… Подумаешь, дети приехали. Да они каждые выходные здесь и хоть бы чем помогли отцу в саду или огороде! Так, нет, устали. А он не устал?!

Всё морозное утро вынужден был возиться с ветками спиленного сыном абрикоса. Помощник! Спилил, а ему доделывай работу. Рубил хворост и поносил всех: и жену, и детей, и зятьёв, только сноха – не в счёт. И что-то внутри росло, расширялось, и справиться с ним было невозможно. Распирало.

Совсем недавно он на это дерево и не глянул бы даже и не ввязался бы в мышиную возню. Решение глобальных проблем страны поглощало все силы, внимание. От него зависела жизнь тысяч людей, ну, или сотен, но многих. Как он скажет, так и будет! А теперь… Тишина. Он кричит, а в ответ – тишина! Только аппетитный запах пирогов обволакивает.

В животе требовательно заурчало, мохнатые седые брови нахмурились. Мысль о том, что он, диабетик, лишён теперь всех вкусностей, а жена готовит не ему, взрывала. Опять всё детям, всё внукам! Их кормит, их любит, а ему никакого внимания! Только зря царапался, тянулся за орехами. Она никогда его не любила и теперь не любит! Последняя мысль заставила сплюнуть на пол, освободить рот, забитый слюной, чтобы закричать опять:

– Где молоток, я вас спрашиваю?

Его бледное лицо с седой небритой щетиной исказила гримаса страданий, а мысли безжалостно хлестали: « Ты пенсионер! Закат жизни! И говоришь не то, и слышат не все, – он встряхнулся, перебивая этот жгучий поток, расправил плечи, вдохнул, обороняясь, – но дома-то должны услышать, в конце концов!» Быстро спрятал мешок в угол, судорожно похлопал по оторвавшемуся наполовину карману и, нарочито громко топая, вошёл в кухню, где услышал спокойный голос жены:

– Да кому они нужны, твои молотки? Проходи, грейся. Закончил свою работу?

И тут его опередили! И рта не успел открыть! Он понял смысл только первого предложения и зашипел:

– Ты всегда меня обманывала! Что не скажешь – всё враньё!

Женщина оторопела от той ярости, что вылилась не неё и к тому же при старшей дочери, и не сразу поняла обвинения, но спокойно спросила, вставая из-за стола, где они лепила пельмени:

– Ты чего злишься?

– А ты не ври, не ври – бросал он слова, расстёгивая и снова застёгивая молнию, будто сдирая с себя что-то, будто желая освободиться от чего-то, сковывающего, давящего.

– Да кто же тебя обманывает? У нас и разговора об этом не было, – растерянно пожала она плечами и отряхнула от муки ладони. Потом ещё раз посмотрела на грязную, мокрую куртку, на нелепо свисавший карман, на порванные брюки и рассмеялась так, как смеялась в молодости: задорно, от души, весело, жестами приглашая его посмеяться над несуразностью вида. Хотела разрядить обстановку, но видя разъярённое лицо, произнесла сквозь смех:

– Да, успокойся ты. Все, кто тебя обманывал, остался в прошлом.

Дед ничего не желал слышать. Обиженный и оскорблённый, не снимая резиновых калош понёсся в ванную по ковровой дорожке, оставляя на ней ошметки грязи вперемешку со сгнившими листьями ореха и куриного помёта. Швырнув куртку в угол, мыл руки с ожесточением:

– Ах, ты сатана! Смеётся она! Раньше со всех ног бросилась бы искать молоток, а теперь смеётся она! Издевается! Да?

Сжались кулаки. Дед зажмурился, тряхнул большой седой головой. Как же это раньше у него получалось: и не виновная, она всё равно была виновата. Ишь, ты, как перевернулось Да, возраст…

Ему стало обидно и жалко себя. Посмотрел на грязные калоши, ухмыльнулся и, старательно размазывая навозную жижу с обуви по паласу, со злорадством приговаривал:

– На тебе, на, мой теперь, чистюля! Вот тебе!

Потом швырнул калоши под мойку, чтоб не видно было, завернул запачканную мокрую штанину и прошмыгнул мимо кухни, занятой женой и внуками, в зал. Уселся как ни в чём не бывало на диван, подобрав под себя ноги. Успокоился. Взгляд упал на отражение в зеркале.

На него смотрел костлявый высокий старик с обширной залысиной и серыми реденькими волосами. Роговые очки делали удлиненное лицо даже привлекательным, но постоянно сползали на конец иссиня-красного толстого носа.

– Да, а ведь был очень даже привлекательным, – скромно заметил он своему отражению, – весил 120 кило, имел отдельный кабинет и купался в лучах славы, в женском внимании, можно сказать, даже любви. Туфли покупал себе самые дорогие и без шнурков. после того как однажды утром жена, провожая его на работу, расхохоталась, глядя, как он обувается,

– Игорёк, – смеялась она, – ты обуваешься, словно беременная женщина, боком!

Он попробовал наклониться вперед – и, к своему ужасу, не смог: подбородок упёрся в живот или грудь (какая разница!) Покраснел, фыркнул, хлопнул дверью и ушёл. А в кабинете приголубили, погладили, расцеловали и комплиментов массу наговорили. Понравилось.

Вечером, перед сном, когда никого не было рядом, всё же попробовал достать рукой пальцы ног. Не смог. Купил длинную железную ложку,

Да, тогда помогла Валентина. Она как раз прилетела из Японии, вкусностей привезла и мучения его, будто руками развела: оказывается, чем полнее человек, тем вызывает большее уважение, а он чиновник, и просто обязан быть солидным.

Дед встал с дивана и, чтоб убедиться в своём теперешнем превосходстве над собой, рывком согнулся в поясе и застыл от боли, прострелившей поясницу. Усевшись осторожно на край дивана, всё-таки дотянулся до пальцев ноги и кинул победный взгляд на отражение:

– А ты говорила: не смогу! Я ещё ого-го! Какие конференции устраивал! По триста, четыреста человек размещал в гостиницах и не где-нибудь, а на курортах Чёрного моря! И отдых, и работа. Красота! Всё успевал. Вот время было: и работа в радость, и достаток в доме. А как умел красиво говорить! Самое главное, нигде не соврал. Чистейшую правду всегда говорил.

От этой сладкой мысли губы дрогнули и растянулись в полуулыбке, а подбородок сам поднялся вверх.

– По телевизору показывали чаще, чем ведущих. Персона! Заслуженный работник! А сейчас… что ни скажешь, всё невпопад, да не по-твоему выходит. Брякнешь впопыхах, а тебя тут же носом в дерьмо. Оплошал, мол…

Он вздохнул, опустил ноги в шерстяных носках на ковёр, ещё раз тяжело вздохнул с сожалением, хотел встать, но бросил печальный взгляд на стоящую у плиты жену и подумал:

– Она тоже не святая. Никогда меня не любила. Всё время возилась с детьми то с чужими, то со своими, и сейчас с ними. Уже троих вырастили, выучили, доктора наук, да кандидаты. Можно же и отдохнуть. Так нет, она от внуков не отходит. Вот Валентина давно бы всех разогнала и не мучила бы его.

Вкусный запах перебил размышления, разбудил аппетит, и, нахмурившись, хозяин проглотил слюну.

– Знает ведь, что нельзя мне печёное, а готовит. На зло. Ну, разве так любят?! Вот Валентина…

На мгновение впалые морщинистые щёки обозначились резче, бесцветные губы растянулись в улыбке, в водянистые глаза блеснули и потухли. Лицо приняло прежнее нахмуренное, капризное выражение. Глядя в зеркало, он с гордостью сказал:

– Да, всё успевал! С ней хорошо было на море. Одинокий песчаный берег, ленивая горячая волна на плоском камне, и никого, кроме нас двоих.

Как честный человек, я просто обязан был взять её с собой на конференцию, чтобы отдохнула, сил набралась. Надо же женщине отплатить за любовь и ласку?! Дети, довольные и счастливые, плескались в море с женой, а я – с Валентиной. Всё честно, все отдохнули.

Сказал, и вдруг почувствовал какой-то дискомфорт, какую-то неловкость, но тут же успокоил себя:

– Всё было справедливо. Я честно жене показал, правда, издали Валентину, но жена. дура, всё твердила: « Где она, где она, не вижу!» Будто можно сразу не заметить такую женщину, как Валентина! Плюнул и ушёл. А что показывать слепому?! Конечно, не боялся потерять жену. А куда она уйдёт со своей копеечной детсадовской зарплатой и тремя детьми!?

Дед с удовольствием потянулся, щелкнув суставами.

– А сейчас жинку надо на место поставить, – усмехнулся он. – Ишь, смеётся она. Применим тактику укора, пусть немного поест сама себя. У неё это здорово получается.

Щёлкнула входная дверь. Значит и младшая, его гордость, учёный, с семьёй пришла. Очень кстати. Поможет. Он опять дочерям напомнит, как ездил с ними сдавать вступительные экзамены сразу в два института, возился, не бросил! Пусть не забывают, кому всем обязаны. Ему-то, сироте, пришлось подрабатывать, чтобы закончить учёбу в институте физкультуры. А вот путёвку в жизнь ему дал теннис. Это его хобби, его любовь, его страсть, и кусок хлеба. С 14 лет не расстаётся с ним. Сначала всех в посёлке обыгрывал, потом в районе и области. До чемпиона не дотянул: поздно начал заниматься, но мастером спорта стал крепким. Сейчас он должен жену обыграть.

В кухню вошла дочь, высокая темноволосая женщина, положила на стол пакеты молока.

– Мам, афишу видела. В театр приезжает с выступлением Сергей Волчков, победитель конкурса «Голос».

– Не помню такого. Может, участник? – спросила жена, не оборачиваясь и помешивая мясо на сковороде.

Дед распрямился, заёрзал, лицо просияло. Вот она, его минута мести! И придумывать ничего не пришлось. Стремительно поднявшись с дивана, почти вбежал в кухню и ринулся в атаку:

– Как, ты не знаешь победителя второго проекта «Голос»!? Смотришь все передачи, а победителя забыла!

Торжествующая, пренебрежительная улыбка скривила губы, и, глядя на неподвижную спину жены, он ласково обратился к дочери, выходившей из кухни:

– Вот, дочка, смотрит, а зачем смотрит и не знает.