Читать книгу Белый Шанхай - Эльвира Валерьевна Барякина - Страница 12

Записная книжка «Доходы и расходы»

Говорят, что русских в городе уже больше шести тысяч: к тем, кто прибыл на кораблях Старка, прибавились беженцы, доехавшие до Шанхая на поезде. Новичков встречают бойкие вокзальные мальчишки и за небольшую плату рассказывают, где тут православная церковь, где лавки подешевле и где можно переночевать.

Власти совершенно не знают, что с нами делать. Они учредили Бюро по русским делам и отправили телеграмму в Австралию с просьбой принять нас. Но из этой затеи ничего не вышло: лицам, не имеющим средств к существованию, въезд в Австралию воспрещён.

Шанхайские содержатели ломбардов озолотились на беженцах, которые приносят им остатки прежней роскоши: драгоценные камни, меха, иконы и даже нательные кресты.

У маленькой Богоявленской церкви разбит временный лагерь, где люди живут в самодельных палатках и хижинах, сколоченных из фанеры. На подворье шум, грязь и теснота несусветные. Заросший бородой солдат, член Православной дружины, разливает суп из бадьи – очередь с мисками тянется через весь двор, и конец её исчезает на улице. Мыло для стирки взвешивают на аптечных весах: «По одному куску в руки!» Очередь за ведром – воды принести, очередь на веревку – белье посушить.

В воротах появляется подрядчик, желающий сэкономить на рабочей силе: «Десять человек на бойню – кишки таскать. Есть добровольцы?»

Толпа бросается к благодетелю: «Я! Я готов!»

Мыться приходится в китайских публичных банях. Второй этаж предназначен для богатых, и вода из их ванн поступает на первый этаж в широкую канаву, облицованную камнем. Этой водой моются бедняки и, разумеется, то и дело подхватывают кожные болезни.

Все мечутся в поисках денег. Первыми стали зарабатывать женщины, объявившие себя гадалками: их услуги пользуются огромным спросом среди соотечественников. Гадание и ясновидение запрещены на территории Международного поселения, но колониальные власти ничего не могут поделать: русские являются лицами без гражданства, и их дела должны рассматривать китайские судьи, а по местным законам предсказание будущего – вполне достойное занятие.

Кое-что удается заработать оркестру кадетского корпуса – его приглашают играть в кинотеатрах, на свадьбах и похоронах. Остальные пробавляются случайными заработками.

Самое трудное в эмиграции – начинать с нуля. Кому какое дело, что на родине ты был генералом или известным драматургом? Жизнь отбрасывает тебя в начало игры, к желторотым юнцам, которые к тому же намного лучше разбираются в местном языке и обычаях. Но тебе уже не 18 лет, и тебе по возрасту положено иметь хоть какие-то заслуги! Увы, предъявить людям нечего, и ты теряешь ценность не только в общественных, но и в собственных глазах.

В надежде на чудо я обошел все редакции англоязычных газет, но меня даже на порог не пустили. Русский акцент – это проклятие! Стоит мне произнести хоть слово – и все двери захлопываются перед моим носом: «С большевиками дела не имеем!» И кому я что докажу?

Моя родина превратилась в источник опасности: во всём мире голытьба, вдохновленная примером большевиков, мечтает отнять у «буржуев» собственность, и те, кому есть что терять, видят в русских возможных смутьянов и провокаторов.

Чтобы разобраться, кто из нас белый, а кто красный, нужны силы и время, и гораздо проще выставить подозрительного оборванца вон – на всякий случай.

Мне всё-таки повезло с работой, и я несколько дней пилил тиковые бревна для мебельной мастерской. Два человека должны были от рассвета до заката орудовать громадной восьмифутовой пилой, пока не начинало сводить мышцы. Когда пилильщик выбывал из строя, хозяин тут же выгонял его и приводил свежую «рабсилу». Лесопилки тут не в чести: какой смысл на них тратиться, если ручной труд дешевле грязи?

Временами я страшно завидую китайским детям, которые залезают по пояс в мутную ледяную реку и с помощью особых корзинок умудряются ловить рыбу. Они дрожат от холода, верещат и смеются и, судя по всему, неплохо проводят время. Такие ребята нигде не пропадут.

Впрочем, я тоже потихоньку учусь выживать в Шанхае. В особо удачные дни, когда мне перепадает серебряная монета, я не трачу её сразу, а размениваю на медную мелочь. Потом ищу, в какой лавке получше курс, и, оббегав полгорода, вновь меняю медяки на серебро, но уж с доплатой центов в десять. Для меня это означает ужин – именно столько стоит порция лапши или орехов в сахаре. Но смотреть надо в оба: торговцы продают еду на вес и частенько добавляют в нее песок для тяжести.

Если день совсем неудачный, то я обхожусь парой соленых огурцов за семь копперов или иду к французским монашкам-благотворительницам: они дают суп тем, кто посещает мессу.

Точно так же живет весь безработный Шанхай, а если кто добывает больше доллара в день, так преступлением: кто квартиры грабит, кто гоняет мелких торговцев: «Платите, а то худо будет!»