Читать книгу Женщина с большой буквы "Ж" - Эльвира Валерьевна Барякина - Страница 35

34. Как я приехала в Америку

Оглавление

До последнего момента я не верила, что долечу до Америки: всё думала, что нам либо пилот попадётся пьяный, либо ракетчик меткий. У Димочки тоже были плохие предчувствия. Мама сунула ему в рюкзак банку икры, и он боялся, что его арестуют за контрабанду.

Кегельбанские родственники встретили нас по высшему разряду: мы с кем-то обалдело целовались и рассказывали на ходу, «как там». Сердце колотилось, коленки тряслись.

Я всё никак не могла отойти от прохождения таможни. Посольство в Москве нагнало на нас такого страху, что мы ждали обыска до трусов. Но таможеннице не было до нас никакого дела: она лениво глянула в паспорта, сказала «Добро пожаловать!» и выкинула декларацию, не читая.

– Надо было больше икры брать! – стонал Димочка.

Заботу о нашем размещении взяла на себя Капа, бойкая старушенция в розовых брючках и кукольной шляпе с цветком.

– Я ваша двоюродная бабушка, – объявила она, – и теперь мы заживём одной семьёй.

Нас загрузили в огромную машину невиданной марки. Я смотрела в окошко: господи-ты-боже-мой! Население лишь отчасти белое. Азиаты, индусы, чёрные, мексиканцы, вообще не пойми кто – как на советских плакатах «Если дети всей Земли…».

Толстяки: в Союзе люди толстели салом; здесь – пышным жиром.

В небе – самолёты, вертолёты, дирижабли – стаями.

Инвалиды… Откуда их здесь столько?

Дороги!!!


Баба Капа выписала нас в Америку из-за подруги Аделаиды: та заявила ей, что одинокими в старости бывают только дураки и грешники.

– К тебе на похороны разве что могильщик придёт, – сказала она.

Капа расстроилась. Несколько недель она думала, кому из родственников доверить своё оплакивание, и конкурс выиграли Кегельбаны. Капа решила вывести их из советского рабства и тем самым обеспечить себе и место в раю, и толпу на похоронах.


Огромный автомобиль привёз нас в посёлок, застроенный бесконечными рядами домов.

– Я тут обычно летом живу, – сказала баба Капа, открывая застеклённую дверь. – А на зиму переезжаю в Лос-Анджелес, там теплее.

Под жильё нам выделили второй этаж, где мы тут же заблудились. Искали выход, дёргали двери, а там – кладовки. Полчаса гадали, как включается вода в ванной. Спросить стеснялись – баба Капа окончательно подавила нас своими шляпой, автомобилем и наличием телевизора в каждой комнате.


Воскресенье. Мне не спалось: смена часового пояса, неправильная прямоугольная подушка. По телику на всех каналах – религиозные проповеди. Всё по-английски. Всё не по-нашему.

Инстинктивно я относилась к Штатам как к чужой стране: тут чудеса, тут звери бродят… Теперь это была моя родина.

Дома у бабы Капы ещё можно было сидеть, но стоило высунуться наружу – и всё, беда. Здесь водители пропускали пешеходов, здесь люди улыбались чужим и спрашивали, как дела, – и на меня нападали немота и тихий ужас.


Цены не поддавались описанию. Если считать по реальному курсу доллара, то всё стоило в десятки раз дороже. Но никто на это не обращал внимания.

Продукты в магазинах были красивые, как на натюрмортах. Морковь – очищенная! Мясо – расфасованное! Хлеб – и тот порезан.

В овощном отделе я чувствовала себя первооткрывателем. Репа с рогами, какие-то стручки, корочки, венички… Всё измерялось в фунтах и дюймах. Разобраться в этом было невозможно.


Каждые выходные баба Капа возила нас по окрестностям. Мы громко восторгались, чтобы доставить ей удовольствие. Нью-Йорк нам действительно нравился: в этом городе чувствовался особый пульс, как на космодроме.

Русский район Брайтон-Бич казался здесь сиротой в гостях. В магазинах – те же советские тёти, в газетах – та же чушь, перевернутая с ног на голову. Мы с Кегельбаном всё смеялись над местными витринами: «Айскрим: Ванила & Карамел флавор». На кой чёрт писать по-русски английские слова?


Опять воскресенье. Мне осточертело сидеть дома, и я решилась на вылазку. Солнце, бесконечные особняки, цветы вдоль газонов… У соседа из клумбы росли две берёзки – тоненькие, жалкие какие-то… Как там мой «Вагонник» поживает? Как мама? Как сестра?

Улицы были пустынны; лишь изредка машина проносилась и исчезала за поворотом. Я бродила целый час, но так никуда и не дошла: кругом только домики, домики, домики… Не хватило терпения – повернула назад.

Двери везде стеклянные, замки условные – приходи кто хошь, бери что хошь.


Баба Капа нас не любила. Мы ржали по вечерам, а у неё – мигрень. Она звала батюшку освящать дом, а мы ему руку не целовали. Поп пел, мы приплясывали: у нас где музыка – там дискотека.

Мою свекровь Капа доводила тем, что выкидывала продукты. Груши полежат три дня – выбрасывает. А зачем брала? Мы в Союзе из-за них по пять часов в очереди давились.

Димочка просил у неё машину – не давала. Ругалась, что мы у неё на шее сидим, а сама на работу не пускала: за иждивенцев ей полагались налоговые льготы.

Однажды Аделаида сказала Капе:

– Они отправят тебя в дом престарелых. Все деньги заберут, а тебе ни цента не оставят.

Баба Капа начала на нас орать. Соседи шарахались от нас: она им говорила, что мы у неё по шкафам лазаем и ищем золото.

Через месяц мы с Димочкой переехали в Брайтон-Бич.

Женщина с большой буквы

Подняться наверх