Читать книгу Сочинения. Том 5. Антидепрессант - Эмануил Бланк - Страница 9

Наш дорогой Тирасполь от красавицы-Одессы отделяла всего пара часов езды. Правда, как правило, в переполненном дизеле-поезде Кишинев-Одесса.

В те далекие, послесталинско-хрущевские времена, мои тётя Чарна с дядей Муней жили на Островидова шестьдесят семь, в старом, колодезного типа, одесском дворе с традиционной аркой у входа.

Там присутствовали, и гудящие железные лестницы, и неизменная водопроводная колонка в самом центре двора. Решетка, защищавшая ее сток, была завалена многочисленными арбузными корками. Неподалёку находилось внушительное скопище деревянных туалетов.

Зато добираться оттуда до знаменитых морских пляжей было проще простого.

Большой парк с огромным фонтаном, шумящим свежестью и детскими криками, мы проходили пешком. Затем усаживались в знаменитые трамваи, на выбор, пятый или двадцать восьмой.

Выслушивая по дороге все одесские новости, потрясающие по эмоциям скандалы с бесценными интонациями и неисчерпаемым словарным запасом, мы быстро оказывались в Аркадии или Ланжероне.

За более продолжительное время, добирались в соблазнительную Черноморку. По старой памяти, ее называли Люстдорфом.

По воскресеньям, особенно совпадавшим с Днём Военно-Морского флота, Строителя или другими знатными Праздниками, трамваи так переполнялись разгоряченными потными телами, рвущимися к прохладной соленой морской водичке, что, бывало, сходили с рельс и ложились на поворотах немного отдохнуть.

Из всех пляжей, конечно, выделялась Аркадия. Она была самой аристократичной и благоустроенной. Над песком и морем, легкими ажурными балюстрадами, нависал широкий променад со снующими обнаженными торсами и едва прикрытыми аппетитными женскими ягодицами, озабоченно летевшими в разных направлениях.

Репродукторы надрывались от модной, но не очень содержательной «Улла-Тэрулла-Тэрулла-Тэрулла», прерываемой крикливыми объявлениями о потере очередного ребенка.

После каждого такого обращения, я немедленно начинал внимательно вглядываться в лица пробегавших мальчишек и девчонок

– А вдруг, вдруг, узнаю? – Затем сладостно представлял, как меня, вернувшего потерянное чадо, обнимают растроганные родители и, – Чем черт не шутит!, – фотографируют вездесущие местные корреспонденты

Мечтания быстро рассеивались раздражённым диалогом отца и матери. Они никак не могли обнаружить на песке ни одного мало-мальски пригодного просвета.

Вся поверхность, до самого распоследнего лоскутка, была полностью окупирована телами отчаянных курортников, обожженных солнцем и распластанных по всей раскалённой сковородке самого модного Одесского пляжа.

Зачастую, нам доставалось крохотное пространство, плотно зажатое деревянной кабинкой раздевалки с выломанными прорехами и мусорной урной, уже с утра переполненной арбузными корками. Здесь, роем кружились наглые и злющие, под стать отдыхающим, одесские осы.

– Пшенка-пшёнка-пшёнка, – наперебой соблазняли варёной кукурузой резкие хриплые крики торговок, ловко лавировавших между разнообразными, зачастую, экзотическими фигурами и позами загоравших.

– Казинаки! Купите. Сладкие. Шоб я так жил! Вкусные, как моя жизнь. Лучшие в мире, Казинаки, – раздавалось в ответ предложение конкурентов

У нас в программе « Для Сначала» был завтрак из ароматных помидор и огурчиков, купленных на одном из многочисленных открытых уличных прилавков. Они располагались в тени раскидистых платанов, у зеленоватых сетчатых контейнеров, заполненных громадными полосатыми херсонскими арбузами.

До знаменитого Одесского Привоза, отсюда было далековато, а «кушать» хотелось всегда.

Завтрак украшался вареной картошкой, обильно сдобренной вкусным сливочным маслом и свежим укропчиком. Неотразимое пиршество разворачивалось прямо на газете с очередной пламенной речью Никиты Хрущева или фоткой радостно-бородатого Фиделя, энергично угрожавших всему империализму.

Еда азартно поедалась под слегка пугающее жужжание целых эскадрилий назойливо-наглых ос, пчел и мух, все норовивших, чего-нибудь, таки, да откусить от бесчисленных сахарных разломов вкуснейших южно-украинских помидорин.

Всех раздражали песчинки, скрипевшие на зубах. Они щедро залетали от пробегавших мимо толп, упорно стремившихся протиснуться, просунуться, проскользнуть к узкой прибрежной полоске синего моря.

Оно, под самую завязку, было забито мокрыми плавками, купальниками и обычными, но, часто безразмерными, домашними лифчиками, надетыми на прелести, трясущиеся, колотящие, гребущие и завидущие

Важных дел было невпроворот. Предстояло ещё и самим сбегать, протиснуться, окунуться, освежиться и приобщиться. Сначала, сквозь непроходимые скопища народу, пытавшегося, хотя бы вступить в мелкую волну, у самого берега. Затем, искусно лавируя в морской воде, важно было не нарваться на копну холоднющих брызг от рьяных купальщиков, бешено молотивших ногами, прямо перед носом.

А волнующий процесс поедания знаменитого Ленинградского мороженного с тонкой-претонкой шоколадной глазурью?

А обжигающе-перченые мититеи по пятьдесят пять копеек за пару с кусочком серого хлеба и острым томатным соусом на маленькой тарелочке из фольги?

А холодный ароматный «Вишневый Напиток» по одиннадцать коп., который продавали из больших желтых полу-цистерн с надписью «Квас»?

Многотысячное людское море вдребезги разбивалось на бесконечные очереди и группки у сотен киосков и открытых прилавков, где крикливые торговцы продавали миллионы пар солнечных очков, шапочек и купальных костюмов.

Тысячи шариков, обёрнутых блестящей фольгой, бодро прыгали на тонких желтоватых резинках. Бесчисленные калейдоскопы переходили из рук в руки, маняще крутились и оседали на руках обгоревших на солнце, но счастливых малышей с облупленными носами.

Особую группу на балюстраде составляли важные дядечки в солидных темных солнечных очках. Многие из них были вооружены настоящими морскими биноклями. Прижавшись к ограждению, они задумчиво смотрели вдаль.

– А ну брысь отсюдова, малявка! – с одесским пришепетыванием пуганул меня один из них, когда я пытался, было, втиснуться и полюбопытствовать, – А шо они там такое выглядывают?

– Поцы! Бесстыдники!, – вдруг, крикнули им с нижнего уровня. Оказалось, что непосредственно под сворой этих возрастных наблюдателей, располагались многочисленные кабинки для переодевания, открытые их жадно-похотливым взорам

– А я ж себе раздеваюсь, раздеваюсь, таки, и думаю, шо ж они там целый день стоят? Та куда ж они все время лупают и лупают своими бесстыжими зенками?

– Та ещё очки темные на морды свои наглые натянули для прикрытия! Шоб они, зенки ваши бесстыжие, та повыскочили! – кричала из кабинки, ничуть не стесняясь, абсолютно голая ярко крашенная блондинка. Стояла она, расставив ноги, в боевой агрессивной позе, потрясая поднятыми вверх кулаками и полной грудью, колыхавшейся в такт ее бурным энергичным движениям.

– Вот, щас-щас, как поднимусь, как всех бесстыдников позкидаю с балкона!, – она стала быстро одеваться, а толпа наблюдателей, очарованно смотревших на соблазнительную боевую амазонку, быстро рассеялась, заспешив, куда-то вдаль, по очень важным и неотложным делам

– Завтра, наверное, лучше будет на Лузановку поехать, – лениво произнёс отец, обсуждая с матерью ближайшую программу

– Там, и песка больше, и людей поменьше, и волнорезов нет, – вставил я свои пять копеек

– Да! Море в Лузановке намного чище, да и деревьев полно. Можно в тени отдыхать, – оживилась мама

– Мой мальчик, – обратился ко мне отец, – сядем-ка на катер, рванем, сейчас, в порт, поднимемся наверх по Потемкинской лестнице, а на Дерибасовской, заглянем в наш любимый букинистический? Вдруг, повезёт купить что-нибудь интересное?

– Через десять минут теплоход «Ванкувер» отправляется в Лузановку с заходом в порт, – важно, и как раз вовремя, произнёс хриплый репродуктор

Лихорадочно собравшись, мы ввалились на теплоход и, быстро рассевшись по скамейкам, смогли расслабиться. Катер быстро отвалил от пирса, отошёл подальше от берега и взял курс на порт. Здесь царствовал свежий, слегка волнующийся, ослепительно-синий бесконечный простор.

Мир, впрочем, как всегда, на моей детской памяти, был почти на грани войны. Наш непредсказуемый Никита Хрущев грозно декламировал" Кузькину Мать», непостижимую для тупого и жирного Запада. Эта Кузькина женщина, наверное, очень глубоко засела в его башмаке, отчаянно стучавшем по трибуне Генеральной Ассаблеи ООН.

Но, несмотря на это, внутри у нас все было спокойно и радостно. Присутствовала, какая-то, на первый взгляд, непостижимая, ничем и никем необъяснимая, но абсолютно твёрдая уверенность, что все-все будет хорошо. Она светилась в каждом уверенном и веселом взгляде, каждой улыбке, каждом разговоре.

Все шутили, смеялись и знали точно, что темные облака обязательно рассеются и, как в доброй-предоброй сказке, солнечные лучи счастья, своим золотистым искрящимся радостным потоком, хлынут в доверчиво раскрытые объятия наших бессмертных душ…