Читать книгу Благодарен судьбе. Воспоминания о жизни - Емельян Талашов - Страница 8

Через два дня после появления в деревне Сепищево войсковой разведки Красной Армии, пришли основные части. Для нас это была большая радость. И хотя война продолжалась, мы ощущали этот победный дух, это счастье, что мы выжили. Конечно, мы сразу стали возвращаться в свои деревни – и наша, Бояры, и соседняя, Горяны, остались целыми, несожженными и неразрушенными. Люди спешили в свои дома: ехали на телегах с малыми ребятишками, шли пешком, тащили свой малочисленный скарб, ведь главное было – не имущество, а несломленный дух, желание возродить жизнь после пережитых испытаний. Как нам повезло! Ведь много деревень было сожжено! Через много лет после войны были опубликованы документы – акты о сожжении деревень (9), которые составляли в основном партизаны, эти акты невозможно читать без содрогания сердца.

Жители стремились как можно быстрее наладить мирную жизнь. Активировали работу и органы НКВД, задачей которых было выявление и отправка в спецлагеря лиц, активно сотрудничавших с оккупационным режимом. В один из дней, где-то через месяц после нашего возвращения в деревню к нам в дом пришел старшина или сержант Красной Армии:

– Талашов Емельян?

– Это я, – ответил я.

– Одевайся, едешь со мной! – я испугался.

– У тебя брат есть? Егор? – спросил красноармеец.

– Да, – ответил я.

– Тебя отвезу к нему в военную часть, одевайся!

Мои чувства переполняли меня! Ведь все время войны я мечтал о встрече со старшим братом, представлял нашу встречу. Я знал, что он служит в рядах Красной Армии, но никаких вестей от него до сих пор не было, и я только мечтал о том, чтобы он был жив и взял меня с собой на войну. Мне тогда самому очень хотелось жить, чтобы встретиться с Егором. Оделся я в мгновение, попрощался с Марией и малышами – Надей и Володей, и мы поехали на машине в военную часть. Добрались за один день, проехав почти пятьсот километров до расположения армейского подразделения.

Долгожданная встреча произошла. Меня привели в какую-то палатку, где навстречу мне из-за стола встал строгий офицер высокого роста в майорских погонах и подошел с вопросом:

– Миля, это ты?

– А ты Егор? – спросил я.

– Да! Я твой брат! – он меня обнял, мы расцеловались.

– Теперь ты будешь со мной! Будем бить немцев до конца!

Это был знаменательный день в моей жизни. Меня одели сначала в красноармейскую форму, которая была велика мне, а через некоторое время подогнали под мой рост и шинель, и гимнастерку, и брюки. И я на территории своей родной Белоруссии стал рядовым 232-го инженерно-саперного батальона (ИСБ) в составе 36-й инженерно-саперной бригады (ИСБР).

Егор Талашов был назначен командиром ИСБ⁶, прошел с бригадой почти до Варшавы, занимаясь работами по разминированию и ремонту Варшавского шоссе, строительству мостов и переправ через реки для обеспечения наступления основных сил нашей армии на запад. Иногда приходилось действовать на передовых рубежах, участвуя в боях, с потерями техники и людей. При переправе через реку Западный Буг мой брат был ранен, и я встретился с ним уже после его лечения в госпитале.

По официальной версии, которую я всегда излагал в биографии по просьбе моего брата Егора, я неизменно сообщал, что меня взяли в войска Красной Армии, а Егор меня случайно там встретил. Видимо он стеснялся, что взял меня – близкого родственника, подростка – в свой батальон. Егор оформил все необходимые документы, и я являлся сыном полка (бригады), единственный мальчишка среди взрослых бойцов.

В бригаду я прибыл, когда они в составе 28 армии располагались лагерем возле Бреста (10). Там проходила боевая учеба, так как прибыло большое пополнение военных. Посещали нас и генералы – представители ставки Верховного Главнокомандующего, прошел парад бригады, и даже был концерт. У всех было воодушевленное настроение, мы уже стояли на рубежах нашей Родины, чтобы идти до конца и уничтожить гитлеровцев на их земле! Основной лозунг, который звучал на собраниях и политинформациях: «Добить раненого фашистского зверя в его собственной берлоге!»

Мне выдали автомат ППШ с круглым диском и сумку с двумя запасными дисками, все заряженное. Было предписано только три места, где я должен был находиться: или при штабе, или при кухне, или при командире. Для меня все было непривычно, ново, и я старался овладеть многими навыками, которых у меня не было.

Занятия по боевой подготовке проходили каждый свободный момент времени, и первоочередной задачей моего военного образования стало научиться хорошо владеть оружием. Ведь несмотря на то, что инженерно-саперный батальон[6] не был предназначен для военных действий на передней линии фронта, а шел следом за передовыми частями и занимался починкой дорог, постройкой мостов и переправ через реки и каналы, разминированием проходов для пехоты и танков основных сил Красной Армии, а также минированием участков для исключения контратак противника, нам конечно приходилось участвовать и в боях. Мы не ходили в атаку, но держать оборону и в любой момент быть готовыми к отражению проникновения фашистов нужно было всегда. Настоящие бои шли в тех местах, где мы делали понтонные переправы.

Я очень радовался, когда на передние рубежи подъезжали «Катюши» – их оглушающие артиллерийские удары стали символом наших побед! Главное, после залпового огня надо было незамедлительно отвести установки в другое место и всем быстро разбежаться подальше в стороны, так как немцы наносили ответный огонь именно на участок расположения нашей легендарной техники с таким ласковым девичьим именем «Катюша».

В составе нашей бригады были саперы, минеры, технические разведчики, дорожники, мостостроители. Двигался большой обоз с техникой, строительными материалами, техническим снаряжением. За нами шли основные части армии для наступательных операций.

Недели через две после размещения в войсковом лагере наш батальон двинулся по территории Белоруссии к Литве. Когда мы продвигались по Гродненской области, то видели много сожженных деревень, разрушенных кирпичных домов. Армия шла по дорогам, а в города, если они были освобожденными, мы практически не заходили.

С незапамятных времен на местности, где граничат Польша и Литва, исторически проживало преимущественно польское население. Поэтому несмотря на то, что мы продвигались по Литве, у меня было впечатление, что мы шагаем по Польше. Литовские поляки очень тепло нас встречали: женщины и дети бросались к солдатам, обнимали и целовали, а старики становились на колени и целовали землю и солдатские сапоги. Люди искренне радовались, что пришла армия-освободительница, говорили и по-польски, и по-русски. Советские воины подкармливали поляков: давали им хлеб и консервы. А когда останавливались на передышку, многие девушки и женщины были не против провести время с русскими солдатами. Был такой случай, когда бригада остановилась на несколько часов в каком-то населенном пункте. Мы попали в здание, где было очень много женщин в разных помещениях. Меня один сержант попросил постоять у дверей, пока он вступит в контакт с приглянувшейся ему полячкой:

– Если будет идти командир, ты покричи.

Конечно, бойцам было непросто жить без супруг и подруг, некоторые при виде женщин становились разъяренными, как быки на корриде. У нас в армии только у высшего командного состава могли присутствовать жены или даже семьи вместе с ними, для остальных военнослужащих это запрещалось.

В Литве я не видел такой жуткой разрухи, как в Белоруссии. Здесь сохранились деревенские дома, хозяйственные постройки, усадьбы. Видел даже большой парк при каменном доме, говорили, что это усадьба Огинских, представитель рода которых написал полонез «Прощание с Родиной».

На подходе к немецкой границе у нас была длительная остановка. Все – от командиров до рядовых – готовились к вступлению в Восточную Пруссию. Для немцев эта земля была очень важным плацдармом, они чувствовали в ней свои корни, уходящие в глубину столетий. Начиная с XIII века тевтонские рыцари строили здесь прочные каменные крепости и замки. Это была самая укрепленная провинция Третьего рейха, приграничная земля изрезана траншеями и военно-инженерными сооружениями.

Для защиты Восточной Пруссии гитлеровское командование издало приказ бороться за каждый метр, и немцы зачастую сражались уже не за фюрера, а за родной город, поселок, дом, за своих близких, которые там остались.

Нашим войскам впервые за всю войну предстояло действовать на вражеской земле на территории Восточной Пруссии. Учиться тактике ведения войны по-новому требовалось и генералам, и командирам подразделений, и солдатам. Хотя у всех за спиной уже была суровая боевая школа, однако теперь в сложных условиях наступательного боя с прорывом заранее подготовленной, глубоко эшелонированной обороны противника, усиленной дотами, нужно было готовиться по-иному, не так как раньше. В сжатые сроки нужно было выявить слабые места в обороне противника.

Инженерные части занимались инженерной разведкой капитальных сооружений и заграждений противника, минеры и саперы изучали возможности проходов в минных полях, а также способы закрепления захваченных рубежей.

В октябре 1944 года наша бригада вошла на территорию Восточной Пруссии. Одним из первых населенных пунктов, который после тяжелых боев, преодолев пограничную оборону противника, взяла Красная Армия, был городок Эйдтхунен. Он стоял разрушенный и обезлюдевший. Сейчас это поселок городского типа Чернышевское в Никитинском районе Калининградской области.

Когда мы вступили на прусскую землю, у наших солдат как будто психологический спусковой крючок нажали – они стали срывать свою накопившуюся ярость и злость. Стали уничтожать и разрушать дома, били окна, посуду, хозяйственные постройки. У каждого был свой счет к фашистам. И сколько нам вбивали в головы: убивай немцев!

Помню как-то вдвоем с сержантом хотели зайти на небольшой хутор, а оттуда по нам стали стрелять, мне попали в фуражку. Я как дал очередь из автомата: одну круговую, вторую, третью. Там столько кур кудахтающих вылетело из сарая! Но стрелять больше не стали. Мы развернулись и не пошли на этот хутор.

И вот Сталин издает приказ: за мародерство и за грабеж – военный трибунал. В войсках стали проводить разъяснительную работу, что воюем мы, товарищи, не с мирными жителями. И надо всегда помнить об этом! На всех собраниях особое внимание обращалось на повышение бдительности бойцов и командиров при действиях на вражеской территории.

Инженерные части выполняли временами боевые задания. Наступали мы ночью: перебросили наш батальон на участок, где не хватало пехоты. Участок был на подступах к городку Гердауэн и чтобы к нему добраться, надо преодолеть озеро.

Мы поплыли на лодках и успели перебраться на берег. Это было не озеро, а водохранилище, в котором немцы открыли шлюзы, и вода стала стремительно убывать. А если бы мы задержались, то сели на мель где-нибудь в середине этого водоема и оказались бы в ловушке! Когда мы вышли в этот городок и огляделись, то обнаружили, что жителей вообще нет.

Стоят маленькие аккуратные одно-двухэтажные симпатичные новые домики, как игрушечные, и в них никого нет. Заглянули в один дом, там на плите жарится яичница, горячая еще. Мы стали звать хозяев, осмотрели дом, даже в подвал посмотрели – никого.

Вид на г. Гердауэн. Довоенная немецкая открытка

Где спрятались? А на сковороде все горячее и аппетитное.

– Попробовать? – спросил один из солдат.

– Нет! Ни в коем случае! Оно может быть отравлено! – ответил офицер.

Оказывается были случаи, что наших военных так отравляли. В подвал зашли, чего там только не было: и мед, и варенье, и компоты в банках. Мы посмотрели, но ничего не взяли. Из еды мы ничего не брали, так как опасались, что может быть отравлено. И тогда у меня появлялись такие мысли: «Так хорошо жили! И что им надо было, что они пошли нас убивать!»

Центральная площадь города Гердауэн до войны

Крупнейшими операциями в Восточной Пруссии стали Шталлупенновская и Гумбиненская, эти города были укреплены несколькими линиями обороны с блиндажами, уходящими под землю на несколько этажей, соединенные ходами сообщений. За линией траншей – полоса железобетонных дотов, многие из которых имели вращающиеся башни. Подступы к переднему краю были сплошь заминированы и простреливались перекрестным огнем из пулеметов.

Подготовка к взятию Шталлупеннена, крупнейшего железнодорожного узла, а затем и Гумбиненна, велась скрытно. Предпринимались действия по дезинформации противника. Чтобы перекрыть любую утечку информации, все документы в штабах писались в одном экземпляре. Все телефонные и радиопереговоры о ходе операции были запрещены. Вот на этом участке я выполнял функции посыльного, потому что всех знал и мог быстро, бегом передать нужное сообщение. Рации были разбросаны вокруг, но важную информацию по ним не передавали. Иногда командир писал записки, которые надо было отнести конкретному человеку. Бегал я быстро, был небольшого роста, юркий, мог пролезть там, где взрослому не удастся. Поэтому посылали меня везде для связи. А иногда меня использовали как посыльного и в других целях. Помню случай, когда приносил запалы для минеров. Участок по ширине фронта минировался, когда наши войска подходили и останавливались, чтобы исключить контратаку противника. Сама мина не взорвется, к ней нужен запал, который взрывается от нажима. К каждой мине должен быть свой тип взрывателя. А в этот раз к минам приложили другие запалы. Поэтому нужно было доставить им две пачки соответствующих взрывателей, чтобы минирование завершилось. Я быстро бежал по простреливаемому немцами полю, где-то падая, где-то продвигаясь по-пластунски, но запалы нужные принес в целости и сохранности.

Как мы жили в это напряженное время? На передовой линии бойцы отдыхали в окопах по очереди. У нас ставились палатки, чтобы переспать, не заботились ни о каком комфорте. Осенью пошли дожди, слякоть. По колено в воде я бегал по траншеям с поручениями – и не простужался: ни горло не болело, ни кашля не было. А когда стало холодать, то наши инженерные войска обеспечивали строительство землянок.

В Шталлупеннен наша бригада вошла уже в декабре. После длительных боев город был разбит, целых зданий почти нет. Саперы проверяли подвалы, чтобы там ставить печки и согреваться. В этом городе предстояло провести много работ по починке дорог, расчистке блиндажей, разминированию полей и укреплений. Было холодно, стоял мороз, это осложняло работу минеров, ведь мины ставились летним способом. Да еще нужно было действовать ночью, так как многие участки простреливались противником днем. С минных полей снимали тысячи противотанковых мин, чтобы дать возможность танковым частям Красной Армии перейти в наступление.

После взятия Шталлупеннена у нас было несколько дней отдыха, и снова началась подготовка к серьезной операции по взятию укрепленного Гумбиннена.

Командующий 11-й гвардейской армии генерал Галицкий К.Н., который участвовал в гумбинненской операции на направлении главного удара, так описывает этот укрепленный город (12):

«Гумбиннен был одним из важных узлов обороны на пути в глубь Восточной Пруссии. Большой город, крупный узел шоссейных и железных дорог, он играл роль операционной базы для маневра войск на пути к Кенигсбергу. Овладение им давало войскам определенное оперативное преимущество. Это хорошо понимало немецко-фашистское командование. Понимали это и мы. Поэтому, стремясь удержать Гумбиннен в своих руках, гитлеровцы сильно укрепили город. В течение шести дней 61-я пехотная дивизия, которой это было поручено, создала вокруг него несколько мощных оборонительных рубежей, последний из них проходил по окраинам Гумбиннена. В систему укрепленного узла обороны, имевшего двенадцать мощных дотов, были включены все прилегающие к городу населенные пункты. Сюда были подтянуты основные силы гумбинненской группировки и части 2-й парашютно-моторизованной дивизии „Герман Геринг“».

Восточная Пруссия, перерезанная множеством каналов и глубоких канав, представляла собой препятствие для действий наступающих танков. Наша инженерно-саперная бригада строила мосты и переправы по отработанной технологии. Но вот когда на пути наступления нашей армии предстала небольшая река Писса, возникло много трудностей. Ее ширина была небольшая, от пяти до десяти метров в разных местах, глубина тоже невелика, кое-где можно перейти вброд, не более полутора метров. В чем же состояла трудность? Берега реки были крутые и обрывистые высотой больше десяти метров, а также противник успел создать довольно сильную оборону на западном берегу – две линии глубоких траншей с ходами сообщений и оборудованные пулеметные и минометные площадки. Так что навести переправу на постоянно простреливаемом участке представляло серьезную трудность, и работы вели в основном ночью.

С боями продвигались каждый метр, ведь Восточная Пруссия укреплялась веками. Каждый хутор – это крепкие каменные дома с подвалами, каменными конюшнями, амбарами, каждый двор обнесен высокой мощной стеной. Все это выгодно обороняющемуся и невыгодно наступающему.

Состояние духа и идейная вооруженность наших солдат и офицеров имели в этот период исключительно важное значение. На собраниях рассказывали о боевых и революционных традициях прошлого. Вспоминали о том, как русские полки почти двести лет назад, во время Семилетней войны России против Пруссии, 22 января 1758 года вошли в Кенигсберг, и их встречали колокольным звоном и заявлением о готовности подчиниться России (13). Командованию русской армии были переданы ключи от этой неприступной крепости. Гитлеровцы тоже вспоминали об этом историческом событии и выпустили листовки с текстом: «22 января 1758 года не повторится. Теперь мы будем встречать русских не звоном колоколов, а громом наших пушек». Но мы твердо знали, что исторический подвиг повторится. У нас был свой лозунг: «Добить фашистского зверя в его берлоге!»

Бои за Гумбиннен были тяжелые.

«Битва достигла огромного накала, – пишет в своих воспоминаниях французский летчик Франсуа де Жоффр. – Немцы сражаются с дикой яростью… Каждый дом превращен в крепость, каждая яма – пулеметное гнездо. Каждая полянка минирована… Красная Армия продвигается вперед медленно, и ценой значительных потерь ей приходится сдерживать яростные контратаки немцев.

Ночью грохот боя, который доносится с передовой, настолько силен, что мешает нам заснуть. Все горит… Горизонт почернел, небо затянуто плотной темно-серой тучей дыма… Вокруг аэродрома, в радиусе тридцати километров, все в зареве пожаров» (14).

Непрерывные ожесточенные бои продолжались больше двух недель. Казалось, что это никогда не закончится. Человеческие и технические потери были очень велики. Возле палатки нашего батальона, в которой мы ночевали, разместилась палатка медсанчасти. Сюда привозили раненых, здесь же делали операции. Одну ночь как-то слышались очень сильные крики, не сострадать искалеченным, изуродованным и изувеченным красноармейцам было невозможно. Я не мог спать и на рассвете вышел и увидел страшное зрелище: перед входом в медсанчасть стояли ящики для мусора, полные окровавленных частей человеческих тел: отрезанные выше колена ноги, кисти рук, стопы, руки… Бойцам отпиливали полуоторванные снарядами части тела, наркоза не было, давали только стакан спирта, после приема которого человек отключался через пятнадцать-двадцать минут. Мне потом долго еще снилась эта жуткая картина.

К концу января 1945 года Гумбиннен был взят и полностью очищен от противника. После поражения началось поспешное отступление гитлеровцев с рубежей обороны.

В битве за Восточную Пруссию Гитлер ставил на карту все, так как он понимал, что если будет взят Кенигсберг, то падет и Берлин. Фашисты с фанатическим упорством защищали не только каждый прусский город, но и каждый рубеж, каждую усадьбу.

Гумбинненская наступательная операция вошла в историю Великой Отечественной войны одним из наиболее поучительных примеров прорыва сильно укрепленной, глубоко эшелонированной обороны противника. В результате этой операции на территории врага был захвачен важный плацдарм для развития последующего наступления в глубину Восточной Пруссии.

Нашей бригаде после разминирования разбитого и разрушенного Гумбиннена дали несколько дней отдыха, разместив нас в так называемом доме Паулюса или ферме Паулюса. Какое отношение это место имело к генералу немецкой армии Паулюсу, разбитому под Сталинградом, я не знаю, но чувствовалось, что в этом имении отдыхали и расслаблялись солдаты рейха. Это был высокий дом в несколько этажей, который наши саперы тщательно обследовали, прежде чем нас заселять. На каждом этаже было много комнат, а в каждой комнате – пачки порнографических открыток. По всей видимости, там размещался публичный дом для немецких военных.

Вокруг этой усадьбы были поля, а перед ней на плацу стояло больше тысячи легковых автомобилей и мотоциклов, в основном они были без бензина. Мы с одним старшиной пошли на стоянку посмотреть машины, и нам удалось завести один мотоцикл и покататься на нем по округе.

Наши войска продвигались с боями в сторону Кенигсбергского залива, останавливаясь в завоеванных населенных пунктах, в которых практически не было людей. Все мирное население Восточной Пруссии было эвакуировано в Германию, потому что немцы боялись ответных зверств красноармейцев. Но оставшиеся хорошо обученные, ожесточенные отступлением фашисты бились за каждый камень на своей земле.

В 1945 году наш батальон отмечал день Красной Армии – 23 февраля, и меня, подростка, пригласили вместе со всеми за стол, обмывали награды. На моей гимнастерке тоже было три медали, но я к ним серьезно не относился, так как не считал, что сделал что-то особенное и заслужил их. Застолье организовали в большом зале: с одной стороны поставили столы, а с другой – готовили пищу. Большие окна от потолка до пола наглухо завесили светонепроницаемой тканью, а освещавшие помещение лампочки запитывались от аккумуляторов. Но! Разведка противника не дремлет: видимо предполагали, что мы можем собраться на праздник. После второй или третьей рюмки рядом с домом под окном раздался оглушительный взрыв минометной мины. И посыпались стекла с окон, и все, кто сидел – попадали под стол. А за столом остался сидеть единственный человек – командир батальона. Все попадали, а он как сидел, так и сидел. Меня это здорово убедило, что мой брат Егор бесстрашен. Я, правда, тоже никуда не попадал…

Когда я был во время оккупации в Белоруссии, мне очень сильно хотелось жить, чтобы увидеть Егора, я о нем все время думал. А здесь, в Восточной Пруссии, мне было уже безразлично – живу я сегодня или меня сегодня убьют. Потому что я столько уже увидел трупов на фронте: и голова оторвана, и нога раздроблена, и рука валяется в стороне от тела, и человек поперек разорван – и это все мне в первый год в суворовском училище снилось по ночам.

Позже, когда я уже был суворовцем, приезжал в отпуск и, общаясь с братом, спросил о том февральском застолье.

– А чего бояться? Я уже устал падать, – ответил Егор.

И я его понимал, ведь он уже многое повидал и побывал в ситуациях на грани жизни и смерти. В самом начале войны где-то в окружении под Смоленском немцы взяли их в плен, трех офицеров. Их раздели до нижнего белья и посадили в погреб, а сверху поставили часового. Они отследили, как часовой ходит, через какое время возвращается, и когда он был далеко, успели все трое вылезти из погреба, вставая на плечи друг друга. Ликвидировали часового и ушли по полям ночью в белых рубахах и кальсонах. Егор в это время служил адъютантом командира дивизии и знал расположение наших войск и позывные коды и пароли. Когда они подошли к нашим, по ним начали стрелять.

– Мы свои! – стали они кричать.

– Назовите код! – получили ответ.

Коды на каждый день были разные, Егор назвал тот, который был на день их пленения. Это и спасло их, а то бы свои убили.

– Ползите по одному! – последовал приказ.

Их отвели к командиру, где они назвали фамилии, все рассказали, им выдали обмундирование и отправили в свой полк, так как их часть была рядом.

Медленно, но неуклонно продвигалась наша бригада в составе 28 армии на запад, строя блиндажи, ремонтируя дороги, устанавливая противотанковые мины и налаживая переправы. Гитлеровские войска отступали с отчаянным сопротивлением.

В конце марта 28 армия вышла к заливу Фриш Гаш, закончив тем самым боевые действия в Восточной Пруссии.

Следующей задачей Красной Армии было взятие Кенигсберга – одной из самых мощных крепостей мира, имеющих три кольца обороны, под этим городом-крепостью лежит еще один город – подземный – с заводами, арсеналами и складами.

Перед штурмом Кенигсберга командарм Армии собрал семнадцать человек таких же сынов полков, как я, и направил в сопровождении старшины в Москву в Управление суворовских училищ. Это то, что я писал в биографии. А на самом деле было немного иначе. Я поехал не в сопровождении старшины, а сопровождая боевую подругу моего брата, которая стала впоследствии его женой Клавой, к ее родителям в Кричев.