Читать книгу Потерянные сердца - Эми Хармон - Страница 2

Наоми

КОЛЕСО РАЗВАЛИЛОСЬ. С тех пор как мы отправились в путь в мае, это случалось уже не раз: то ось отвалится, то обод треснет. Но сейчас перед нами лежит долгий путь через сухую землю, где нельзя даже дать животным попастись, – не лучшее место для стоянки. Однако выбора у нас не было. Папа и мой брат Уоррен уже много часов возятся с колесом, а мистер Бингам помогает им. Уиллу и Уэббу велено высматривать Уайатта и Джона, но стоит ясный, солнечный и теплый день, так что мальчишки играют в прятки среди камней и колючих кустиков шалфея, гоняясь друг за другом. Я им не мешаю. У меня нет сил, чтобы ругаться или искать им занятие получше. Уилл держит в руках лук – подарок Джона. Я смотрю, как мой братец целится в воображаемого врага. Стрела срывается с тетивы, свистит в воздухе и летит куда-то вниз, в овраг. Уилл уверенно и метко выпускает еще несколько стрел, а потом ныряет за очередной каменистый выступ. Уэбб следует за ним по пятам, как верный щенок, с нетерпением ожидая своей очереди. В последние несколько недель почти все время светило солнце. Я бы не отказалась от прохладного ветерка или даже снежных хлопьев, которые можно поймать языком, хотя зима совсем не подходит для путешествия в повозках.

Младенцы тоже не подходят, но прямо сейчас Элси, жена Гомера Бингама, рожает, лежа в своей повозке, пока мужчины пытаются починить нашу. Караван ушел вперед. Нас обещали подождать у ручьев, до которых якобы всего день пути, нужно только догнать остальных по колее. Но мы и так уже на добрую милю отошли от основной колеи: прошлым вечером пришлось свернуть с дороги, чтобы найти воду и пастбище. Вот тогда-то у папы сломалось колесо, а Элси Бингам объявила, что ни шагу больше не сможет пройти. Ей все равно придется идти дальше. Не сегодня, но завтра точно. Придется снова перебираться через перевалы и переправляться через реки. Когда мама родила малыша Ульфа, она уже на следующий день была на ногах.

Я молилась, чтобы Бог послал мне сестренку. Как же я молилась! У мамы и так уже было четыре сына, а я не смогу оставаться с ней всегда. Мне двадцать, я уже успела выйти замуж и овдоветь, к тому же, когда мы доберемся до Калифорнии, я займусь собственными планами. Маме нужна была еще одна дочь – те, что умерли в младенчестве, не считаются, – чтобы помогать по хозяйству, когда я не смогу этого делать. Увы, мои молитвы не были услышаны: Господь послал маме еще одного сына, а мне еще одного брата. Но я недолго предавалась разочарованию. Стоило мне увидеть малыша Ульфа, который корчился, заливался плачем и боролся за каждый вдох, и я приняла его. Это был мой ребенок. Наш. Часть семьи.

– Он так похож на тебя в детстве, Наоми! – воскликнула мама. – А что, он вполне мог бы сойти за твоего собственного ребенка.

Мне и впрямь с самого начала казалось, что это мой сын, но, лишившись мужа, обремененная заботами о братьях, я не задумывалась о том, когда сама заведу малышей. Однако мама говорит, что уже много лет видит во сне моих детей.

Маме снятся очень яркие сны. Папа говорит, что это видения, как у Иосифа в Библии, того самого, что носил разноцветный плащ и был продан в рабство в Египет. Отец даже купил маме плащ как у Иосифа – из овечьей шерсти, раскрашенной в разные цвета и сотканной в единое полотно, – чтобы ей было что надеть по пути на Запад. Та пожурила его за лишние траты, но явно была рада.

Погода стоит жаркая, но мама по-прежнему не снимает плащ. Ей все время холодно, а малыш Ульф вечно голоден. Она говорит, что ее старое изношенное тело не готово было выкармливать еще одного ребенка. Но Господь рассудил иначе. Господь и наш папа. Я сказала отцу, что пора бы оставить маму в покое. Я искренне хотела промолчать, но иногда стоит мне что-то подумать, и слова сами срываются с губ. Папа до сих пор меня не простил, а мама страшно ругалась:

– Наоми Мэй, если я захочу, чтобы мой муж оставил меня в покое, мне ничто не мешает самой ему об этом сообщить!

– Я знаю, мам. Ты всегда говоришь что думаешь. Я вся в тебя.

Это ее рассмешило.

До меня доносится голос мамы. Она говорит бедняжке Элси Бингам, чтобы та встала на колени. Я прячу в сумочку блокнот в кожаном переплете и карандаш, беру Ульфа и несу его к Герте, нашей козе, которая пасется вместе с выпряженными из повозок волами. Мама попросила меня забрать малыша: его плач нервировал Элси, да и места мало. Трава вокруг дороги редкая, и все, что здесь росло, уже съедено под корешок. Между камней пробивается ленивый родничок. Животные столпились вокруг него.

Я дергаю Герту за вымя, но та даже не поднимает головы от мелкой лужицы, из которой пьет. Я ловлю в ладонь теплую струйку молока, обтираю им вымя, а потом подношу Ульфа к козе, чтобы его голодные, изогнутые в форме лука губки обхватили сосок. Если присесть и положить малыша к себе на колени, можно доить животное и кормить ребенка одновременно. Со временем я успела приловчиться, а Герта привыкла и уже не пытается убежать. Я никогда раньше не встречала таких покладистых коз; обычно они возмущенно вопят, точно израильтяне, когда Моисей уничтожил их золотого тельца.

Герта блеет, чем сбивает меня с толку. Я замираю. Звук повторяется. Это не Герта.

– Элси родила, – говорю я малышу Ульфу.

Тот смотрит на меня снизу вверх. Мама говорит, что со временем его глаза станут такими же зелеными, как у меня.

– Слава богу, – выдыхаю я.

Моим словам вторит мистер Бингам.

– Слава богу! – гремит его голос.

Мужчины выпрямляются, забыв про сломанное колесо. Папа издает торжествующий возглас и хлопает мистера Бингама по спине, радуясь за него и бедняжку Элси. До меня доносится еще один клич. Я не обращаю внимания – меня отвлекает малыш, который вертится у меня на коленях, и мысли о новом младенце, только что пришедшем в мир. Наверное, это Уэбб и Уилл присоединились к общему ликованию. Стоит мне подумать об этом, как я встревоженно вскидываю взгляд. Нет, звуки не похожи на голоса моих братьев. Кругом холмы, овраги и валуны – множество мест, где можно спрятаться. Из-за ближайшего утеса возникают индейцы верхом на лошадях – вооруженные копьями, украшенные перьями – и обрушиваются на нас. Один из воинов окровавленными руками зажимает рану на животе, из которой торчит стрела. Я цепенею, не веря своим глазам. Не мог ли Уилл случайно его подстрелить?

Герта вырывается и убегает. Я успеваю заметить, что молоко продолжает капать из вымени, оставляя влажные следы на сухой земле. Волы тоже разбегаются, а я не могу пошевелиться. У меня на глазах индейцы набрасываются на папу, Уоррена и мистера Бингама. Взъерошенные, с закатанными рукавами и пыльными потными лицами, мужчины успевают лишь растерянно уставиться на налетчиков. Отец падает, даже не вскрикнув, Уоррен пятится, протестующе выставив перед собой руки. Мистер Бингам пытается прикрыть голову, но безуспешно: дубинка с жутковатым звуком разбивает ему лицо, и он падает ничком в придорожные кусты.

Я прижимаю Ульфа к груди, застыв с разинутым ртом. Передо мной вырастает воин. Его волосы развеваются, обнаженный торс блестит, а рука сжимает дубинку. Я хочу зажмуриться и зажать себе уши, но оцепенение не позволяет мне этого сделать. Я могу лишь смотреть прямо на него. Он издает яростный вопль и заносит дубинку. Я слышу, как меня зовет мама: «Наоми! НА-О-МИ!» Но последний слог резко обрывается.

Меня сковал лед, но уши горят огнем: каждый крик боли и каждый победный клич достигают моих барабанных перепонок и отзываются многократным эхом. Воин пытается вырвать у меня Ульфа, но я не отпускаю – не потому что сильная, просто руки окаменели от ужаса. Я не могу отвести взгляд от своего палача. Тот что-то говорит, но для меня его речь лишь набор бессмысленных звуков. Я продолжаю смотреть. Воин заносит дубинку над моей головой. Я прижимаюсь щекой к кудрявой макушке Ульфа. Тупой безболезненный удар оглушает и ослепляет меня.

Время ускоряется и вновь замедляется. Мое собственное дыхание отдается у меня в ушах. Я чувствую, как прижимаю к груди Ульфа и в то же время будто поднимаюсь над собственным телом и откуда-то сверху вижу последствия резни. Папа и Уоррен. Мистер Бингам. Индеец со стрелой в животе тоже мертв. Разноцветные перья трепещут под мирным синим небом. Это и впрямь стрела Уилла. Теперь я в этом уверена, но я нигде не вижу ни его самого, ни Уэбба.

Мертвого индейца закидывают на спину лошади. Мрачные лица его спутников искажены гневом. Они ничего не берут из повозок: ни муку, ни сахар, ни бекон. Не берут и волов, которые остаются мирными даже посреди резни. Но остальных животных индейцы уводят с собой. И меня. Меня и малыша Ульфа. Повозки они сжигают.

Усилием воли я пытаюсь подняться ввысь, к небу, где меня ждут мама, папа и Уоррен. Некоторое время я провожу в блаженном забытьи, в полупрозрачном бреду. Но я не умерла. Я иду вперед, по-прежнему держа Ульфа на руках. Что-то дергает и тянет меня вниз, сокращая расстояние между моим парящим сознанием и шагающим телом. Натяжение усиливается, и я понимаю, что у меня на шее веревка. Веревка натягивается, когда я спотыкаюсь, и снова ослабевает, стоит мне выпрямиться. На негнущихся ногах я бреду следом за пегим пони. Пятна на его крупе напоминают кровь, которая пропитала парусиновые стены повозки Бингамов. Как же много было крови! И криков. Крики, вопли… А потом тишина.

Сейчас тоже тихо, и я не знаю, как долго иду в этом странном полузабытьи, глядя перед собой невидящим взглядом, прячась от осознания происходящего. Внезапно накатывает жуткая тошнота. Она застает меня врасплох. Я падаю на колени, и каша, которую я съела на завтрак много часов назад, оказывается на земле. Травинки, над которыми я наклонилась, щекочут мне лицо. Ульф заходится плачем. Веревка у меня на шее натягивается, и перед глазами все плывет. Чья-то рука хватает меня за косу, заставляя приподняться. Индейцы начинают спорить между собой, выхватив оружие. Ульф все кричит не умолкая. Я прижимаю его к груди, трусь щекой о его щечку и говорю ему на ухо:

– Тише, Ульф.

Звук моего голоса пугает нас обоих. Я не знаю, почему до сих пор жива. И почему жив Ульф. Моя кожа горит в ожидании боли. Я готовлюсь к тому, что в любую секунду мне рассекут лоб клинком. Этого не происходит. Я поднимаю взгляд на ближайшего индейца. Тот с шипением подносит кончик ножа к моему лицу, чуть ниже правого глаза. Я чувствую боль от укола. Из ранки выступает кровь. Тяжелая капля медленно ползет вниз по щеке. Его спутники улюлюкают, и эти крики заглушают плач Ульфа. Я вскакиваю на ноги и пытаюсь бежать, но веревка на шее дергает меня назад, и я падаю в собственную рвоту.

Человек, который порезал мне щеку, снова запрыгивает на лошадь. Мы продолжаем путь. Теперь с высоты за мной наблюдает лишь мой собственный страх, сама же я проваливаюсь в милосердное оцепенение. Ни мыслей, ни боли. Я по-прежнему держу брата на руках, а где-то там, у меня за спиной, вместе с дымом горящих повозок растворяется в небе вся моя жизнь.

Май 1853