Читать книгу Девушка с тату пониже спины - Эми Шумер - Страница 7

Nouveau riche – это такое выпендрежное название для богатого человека, который свое богатство заработал сам. Не унаследовал от прадедушки. Вкалывал ради него. Или вот так вот просто взял и купил лотерейный билет. Но мне больше нравится термин «новые деньги», потому что ты как бы говоришь: «Да, я быдло, и мне норм!»

Я – новые деньги.

Считаю, мне повезло, что я живу в Америке, где к таким, как я (к быдлу), относятся так, словно они по прямой линии происходят от сотенной купюры. В Англии с теми, кто сам себе при жизни заработал бабла, так не носятся. Там новые деньги считают вульгарными. А в Америке новые деньги уважают больше, чем старые, потому что их так или иначе заработали. Мы тратим свои новые деньги на всякую фигню вроде спа, где угри объедают отмершую кожу с пальцев наших ног, или нам закачивают в жопу жир тюленят-бельков, чтобы мы опять казались молодыми. (Кучу морских обитателей вот так утилизируют.) Нам аплодируют. Вперед, сделай благотворительный проект, верни немножко, и в Штатах всем плевать, откуда у тебя бабло. Тебе заделал ребенка баскетболист, и ты его выпотрошила? Отлично, вот тебе свое личное телешоу. Записал секс со средней руки рэпером? Держи ключ от миллиардной корпорации. Или как в моем случае: шутила про члены перед пьяными в зальчиках заведений типа «Косточка-пищалка» или «Банановый гамак»? Круто! Хочешь контракт в кино?!

Оглядываясь назад, я понимаю, что технически второй раз попадаю в категорию новых денег. Когда я была маленькая, мои родители жили в типичнейшем для новых денег стиле… пока не сорвались в стиль без денег, как раз в мои нежные предподростковые годы. Но я забегаю вперед.

Я родилась сокровищем-полуеврейкой в больнице Леннокс Хилл, в Западном Ист-Сайде, и прибыла за пять кварталов домой, в наш огромный дюплекс, на лимузине. Это папа придумал. Раскроем карты, родители у меня были богатые. Мы купались в деньгах. То есть они купались. Брали частный самолет на Багамы прямо перед вылетом и думали, что эта шикарная жизнь никогда не кончится. А она кончилась.

Отцу принадлежала компания, называвшаяся «Лондонский Льюис», они занимались детской мебелью, импортировали кроватки и всякое такое из Италии. Не помню, почему компанию называли «Лондонский Льюис», но если они подыскивали выпендрежное название, которое возьмут только новые деньги – чтобы звучало люксово и по-иностранному, – то они попали прямо в точку. В то время никто не торговал изысканной иностранной мебелью для детей, так что богатые родители с Манхэттена устремились в отцовский магазин, где могли выбрать самые модные тюрьмы для младенцев, какие только можно купить за деньги.

Когда я была маленькой, у меня были дорогущие вещи, как у богатых. Мы переехали из города в маленький пригород на Лонг-Айленд, когда мне было пять. В пригород из тех, где раз в неделю едят омаров, а на завтрак по воскресеньям – копченую рыбу. Как мы это называли, «побудь евреем на всю катушку!». В омаровые вечера мама приносила домой живых, из магазина, и клала их на пол в кухне, чтобы мы с братом и сестрой с ними поиграли. Тогда мне казалось, что это просто такое веселое занятие перед тем, как сварить вкусных панцирных. Но сейчас я понимаю, что мы играли со своей будущей едой – вроде как если бы Русалочка съела Себастьяна; и это было не круто. Они что, не могли нам просто золотую рыбку купить? Другие дети гоняли на великах снаружи, а мы устраивали гонки омаров, они у нас бились, как гладиаторы. Бред. Как бы то ни было, я помню, каково было расти в богатом доме, больше всего по части еды. Если подумать, я в основном помню о любом событии или моменте жизни именно это – что ела. Пару лет назад, до того, как у меня появились «настоящие» деньги, я спросила Джадда Апатоу, прикольно ли быть богатым, – и он мне объяснил, что когда становишься богатым, понимаешь, что все хорошее в жизни бесплатно. Можно купить дом, сказал Джадд, можно купить отличные суши и диски – но, в общем, и все. И все-таки мне, обслужившей кучу столиков и доедавшей с чужих тарелок по дороге на кухню, казалось, что дорогие суши – это неплохо.

В общем, «Лондонский Льюис» захватил рынок – пока другие магазины не начали торговать детской мебелью из Европы, и родители все потеряли. Случилось это, так вышло, как раз, когда отец заболел рассеянным склерозом. Невыносимо вовремя, дорогое Мироздание! Я не помню, каково это было – все потерять, но помню, как забирали отцовскую машину, когда мне было десять. Я смотрела, как он стоял на дорожке с пустым лицом, пока машину вывозили. Мама утверждает, что не знала, как там было с деньгами, но будь это программа MTV «Настоящая жизнь: Бабло Сквозь Пальцы», там бы сказали: «Она спустила его деньги на меха и дома». А будь это фильм по Лайфтайм, сказали бы: «Она стала жертвой, чья жизнь страшно изменилась за долю секунды». Не знаю, что из этого правда. Наверное, ни то, ни другое. Я только знаю, что мама заперлась в доме, отказываясь принимать реальность, когда забирали черный «порше» с откидным верхом.

Я, по большому счету, не заметила потери, но почувствовала, как изменилось качество моих дней рождения. Наверное, именно тогда я сильнее всего ощутила перемену в финансовом положении своей семьи. Когда мне исполнилось девять и у нас еще были деньги, родители устроили мне «праздник на ферме» в нашем прекрасном доме на Сарри-лейн, тихой улице в центре Роквилла. В то утро в гараж рано-рано поутру поставили коробку с дырочками. Когда я сняла крышку, на меня уставилась стайка утят. Я решила, что умерла и попала в рай. Помню, как в глубине души поверила, что я та девочка из «Паутины Шарлотты». Я так влюбилась в этих малышей, что могла бы сидеть и гладить их весь день и умерла бы счастливой.

Мы могли себе позволить полный фарш, поэтому весь день настоящие фермеры по очереди доставляли к нам домой настоящих животных. Эй, заводите ослов! У нас был пони; козы; цыплята. Если вы выросли в Айове, вы, наверное, читаете это и думаете: и чо? Пара животных во дворе для вас – обычный вторник. Но поверьте, если вы из Нью-Йорка и у вас на дорожке перед домом корова, вы богаты – и на год станете самой популярной девочкой в школе. Мои друзья нарядились в комбинезоны, играли в куче сена и просто с ума посходили. Если взглянуть на это здраво – стыдобища, конечно: компания богатеньких детишек, которым казалось, что превратиться на время в бедных деревенских детей – это весело. Еще я как-то была на дне рождения, где устроили бой едой. Можете себе представить, если бы голодающие сирийские дети увидели, как еду вот так запросто выкидывают? Меня передергивает.

Но вы не волнуйтесь: очень скоро ирония явилась, чтобы куснуть меня за жопу. После того как родители потеряли все деньги, наша жизнь делалась все менее и менее приятной. Мы начали переезжать в дома поменьше, пока не стало казаться, что спим мы все кучей. И не веселья ради, как в «Там, где живут чудовища». А печальной, нищей кучей, как дедушки и бабушки в «Чарли и шоколадной фабрике». (Эми, ты когда-нибудь ссылаешься на взрослые книжки? Нет!) Когда я пошла в колледж, мама переехала в квартиру в подвале, где единственная спальня досталась моей сестре Ким, которая меня на четыре года моложе, а мне приходилось спать в одной постели с мамой. (Совет: когда напьетесь в хлам, не пытайтесь продинамить таксиста, а потом залезть к маме в постель голышом. Таксист пойдет за вами, постучит, матери придется перед ним извиняться и платить, а вы будете лежать голышом под одеялом, хихикать и вертолеты ловить… подружка рассказывала.)

Но, если честно, я никогда не чувствовала себя бедной, даже когда мы были бедными. Мне всегда хватало денег на обед, на то, чтобы съездить с классом на экскурсию. Меня всегда обеспечивали. Время от времени мы ездили смотреть бродвейские спектакли или отправлялись на машине куда-нибудь, где были деревья и озеро. Или пруд. Или хоть лужа побольше, когда было совсем туго. Мы жили не по средствам, просто не как «Настоящие домохозяйки Нью-Джерси». Больше было похоже на персонал ресторана Лизы Вандерпамп. (Да, я говорю сплошными метафорами из репертуара канала «Браво»; и спасибо, Господи, за Энди Коэна.) По счастью, все мои друзья одевались кое-как и никогда не интересовались дизайнерскими шмотками или другими материальными благами. Я никогда не носила ювелирные украшения (и никогда не могла с первой попытки правильно написать слово «ювелирный») или брендовые вещи. Друзья мои этим были озабочены чуть больше меня, но в глаза разница не бросалась. То есть мы покупали майки от Bebe, но позволить себе могли только те, на которых было написано Bebe. На них всегда была скидка – и понятно, почему.

Я ездила на поганой машине, но у меня хотя бы была машина. Твиззи была очень подержанным фургоном, пахло там как в хлеву, но разворачивалась она легче легкого. Мне нравилось есть в ней пончики, и я подвозила из школы столько народу, сколько влезало. Выкрикивала: «Подбор!» – катаясь по парковке (по-моему, это отсылка к «Тупой и еще тупее»). Если Твиззи разгонялась больше тридцати миль в час, всем в машине начинало казаться, что у них в руках виброгантели. Но это все-таки была машина! Я не чувствовала себя ребенком из семьи с низким доходом. Помню, мне так нравилось мое платье на выпускной, что я его надела на два выпускных: когда ходила в предпоследнем классе, а потом – на свой собственный выпускной. Не помню, чтобы мне хотелось чего-то, что я не могла себе позволить. Мне очень повезло.

Только в колледже я начала замечать, что мне приходится потрудиться несколько больше, чем среднему студенту, чтобы свести концы с концами. Я питалась на купоны в столовой, воровала еду в студенческом союзе и при необходимости разводила парней на напитки – это было непросто, потому что на первом курсе я была похожа на блондинистого Бабадука. Я нашла работу, вела в своем колледже групповые занятия гимнастикой, и эти занятия были моим основным источником законного дохода. (Я приторговывала травкой, а еще воровала по универмагам… упс. Тссс. Это не должно выйти за пределы книжки.) Ладно, я была худшим в истории торговцем наркотиками. У меня кончались пакетики, и мне приходилось использовать мусорные мешки для крошечных порций травы. Я давала к ней подарок – типа печеную картошку или что там было в квартире. И каждое лето, когда я приезжала домой из колледжа, мы с сестрой работали в единственном баре на Лонг-Бич, подавали пиво, вино и еду, которую пожарили за пять минут. Мы вкалывали по шестнадцать часов, возвращались домой, покрытые десятью слоями жирной пленки от фритюрницы, ноги наши распухали и выпирали из удобной обуви, а карманы фартуков были полны долларов. Мы раскладывали чаевые на кровати и пересчитывали – иногда выходило до пятисот долларов, и мы чувствовали себя султанами. А затем засыпали с улыбкой и просыпались утром в восемь, чтобы снова все повторить.

Когда я доучилась в колледже, я была Н, и И, и Щ, и А, и Я, нищая. Нищая, как Ванилла Айс до HGTV. Официанткой я зарабатывала достаточно, чтобы платить за жилье и питаться одними дешевыми пельменями на завтрак, обед и ужин. И перекус. И полдник. Я жила в квартире-студии размером со шкаф, которую снимала пополам с соседом, найденным на крейглисте. Как-то вечером компания комиков собиралась поесть суши, а я не могла, потому что в тот вечер потратила последние доллары на пять минут на сцене (вложение себя оправдало: я провалилась перед всеми семью недовольными комиками в зале). Суши в Нью-Йорке дороже кровавых алмазов, так что об этом даже речь не шла. Но одна из комиков, Лори С., по доброте душевной купила мне роллы калифорния. Я была так благодарна и так смущена, что ей пришлось мне их принести.

Но я вкалывала изо всех сил. И довольно скоро – вместо того чтобы покупать время на сцене, когда объявляли «открытый микрофон», и идти домой голодной, – я стала зарабатывать стендапом пару сотен долларов за уик-энд. А года четыре назад начала зарабатывать и по паре тысяч. Первый по-настоящему серьезный чек я получила за представление в колледже – 800 долларов за час. Я гонялась по квартире и визжала от счастья.

Заработав первые действительно большие деньги туром «Последний выстоявший комик», я отвезла Ким в Европу. Вместо того чтобы делить койку в грязном молодежном хостеле, мы останавливались в настоящих гостиничных номерах, с собственными ванными и всем таким. Гостиницы не были шикарными, но мы себя чувствовали Рокфеллерами. Или, если вы из миллениалов, гендирами Рок-Э-Фелла Рекордс.

Но если сравнивать Старые Деньги (Рокфеллеров) и Новые Деньги (Рок-Э-Фелла), суть в том, что и у тех, и у других есть ДЕНЬГИ. Мне плевать, если чуваки со старыми деньгами презирают меня за то, что я – деньги новые. Я с радостью чокнусь с ними бокалами, сидя в самолете впереди. Какое потрясающее преимущество – летать первым классом! Я не принимаю это как должное. Все еще помню, как впервые зашла в частный самолет. Первый раз, когда делаешь что-то, связанное с деньгами, – всегда лучший. Я выступала в шоу, где хедлайнерами были Льюис Си-Кей, Сара Силвермен и Азиз Которому-не-нужна-фамилия. Шоу давали всего лишь в Коннектикуте, так что домой ехать было недалеко, но когда Льюис спросил, не подвезти ли меня, я ответила: «Ну а то!» Те, у кого есть деньги, чувствуют себя виноватыми из-за того, что деньги у них есть, перед теми, у кого денег нет, и не любят произносить вслух то, из-за чего их все возненавидят. Он не сказал: «Эми, хочешь со мной на оплаченном мной же частном самолете, чтобы пролететь всего двадцать минут, которые займет дорога домой?» Нет. Он сказал: «Тебя подвезти?» – как будто мы в старом кино, и я – девушка в беде, ждущая трамвая в дождливый вечер.

Ужасно, как прекрасно летать частным самолетом. Просто отвратительно. Советую отнестись к этой части, как к книжке «Выбери Себе Приключение Сам», и пролистать, а то вы меня возненавидите на всю жизнь. Когда летишь частным самолетом, тебя подвозят на машине прямо к трапу точно в то время, как улетает самолет. Хочешь взлететь в 9.00 вечера, тебя высаживают из машины в 8.55! Не стоишь в переполненном терминале (правильное слово: там все терминальное, как стадия болезни), никакого дикого флуоресцентного аэропортовского освещения, никаких очередей в туалет, никакого ожидания в очереди на контроль безопасности – с психами, которые выехали слишком поздно, чтобы успеть на рейс. Никаких бесконечных очередей, чтобы заплатить десять долларов за воду и жвачку, которая тебе даже не нравится, потому что твоей любимой не было. Просто выходишь из машины и заходишь в самолет, и минут через пятнадцать ты уже в воздухе. На другом конце тебя ждет машина, ровно тогда, когда ты выходишь из самолета; тебе подают сумку, и ты весело, весело, с песнями, нах, отправляешься по своим делам. Я летала на паре модных самолетов, как из клипов реперов, летала на старых и грязных. Но это неважно. Ты там один!!! Все это я говорю для того, чтобы рассказать, какой везучей себя чувствую, что смогла вообще зайти в частный самолет. Я ценю каждое мгновение полета. Как и полагается человеку с Новыми Деньгами.

Я живу в хороших гостиницах, пользуюсь убером вместо того, чтобы махать таксистам на улице… даже когда подскакивают цены. Могу, когда захочу, задорого поесть, и я себе это позволяю. Не буду вам вешать лапшу: здорово знать, что я смогу отправить племянницу в любую школу, какую она захочет – хотя она уже сейчас, в свои два года, гений, и все получит за одни оценки или выиграет стипендию, когда станет играть в волейбол за первый дивизион. Очень успокаивает, когда знаешь, что можешь оплатить отцу клинику получше и у него точно будут лучшие в Америке специалисты по рассеянному склерозу. А еще я понимаю, как несправедливо, что не все так могут. Я – новые деньги, а не засранка. Вранье. Я пока не врала вам в этой книге и не хочу начинать сейчас. Я засранка.

Лучшее в том, что у тебя есть деньги – это возможность быть засранкой и спускать бабло на всякую ерунду. Если кто-то из моих друзей работает в клубе, я иногда плачу, чтобы им всю комнату уставили дурацкими букетами, как на похоронах исполнителя хип-хопа, где всякие венки и все дела. Один из сценаристов нашей программы сказал мне, что его пригласили на крошечную роль в сериале «Вице-президент»; зря он это сделал. Я, естественно, заказала в его гримерку дикое количество цветов, чтобы все остальные актеры шуганулись, а ему было неловко. Я могу себе позволить купить нам с сестрой по дорогущему ненастоящему комбинезону астронавта в магазине сувениров Музея естественной истории – чтобы мы в них проходили денек, просто подурачиться, а потом ни разу больше их не надели. Могу нанять частного шеф-повара приготовить ужин для моей семьи без всякого особого случая.

Я дружу со своим агентом. Он молодой, невероятно стеснительный парень – ну не любит, когда на него обращают внимание. К несчастью, мне кажется, что троллить его – очень весело. Так что я несколько раз нанимала клоуна, чтобы тот явился в его офис прямо посреди деловой встречи и наделал ему зверушек из воздушных шаров, а также спел. Я брала напрокат «феррари», просто покататься часок с друзьями. Брала яхту, просто потому что погода была солнечная. Я типа рэпера, только со мной проще. Я не покупаю «феррари» или там яхту; я беру их напрокат, а покупаю все возможные страховки. Я не накачиваюсь «кристаллом», чтобы покататься. Покупаю недорогое игристое и выпиваю только полбокала, потому что у меня от игристого болит голова, а мне еще писать. Я вроде консервативного, разумного спортсмена-новичка. Или победителя лотереи, у которого есть финансовый консультант и нездоровое чувство юмора. Я – НООООООВЫЕ деньги.

Диковато, когда к тебе внезапно начинают относиться совсем по-другому, просто потому что тебя показали по телевизору или у тебя завелось бабло. Я не стала ничем особенным из-за того, что я вот прямо сейчас знаменита. Я не буду знаменитой всегда – да и вообще это не очень надолго, что по мне и хорошо: не очень-то приятно, когда к тебе лучше относятся из-за твоих денег. Мои самые любимые люди по-прежнему меня в грош не ставят и ведут себя со мной как с лонг-айлендским помойным ведром – которым я на самом деле и являюсь. Я хочу, чтобы люди ко мне относились так же, как я к ним. Одно дело, если я сама про себя скажу, что мне с деньгами зашибись. Любой, кто вышел из грязи в князи, а ему с деньгами не зашибись, – урод. Я стараюсь помнить, кто я. Я еще помню, как тридцать процентов чаевых меняли для меня к лучшему день, а то и всю неделю. Помню, как мне приходилось продавать одежду в секонд-хенд, чтобы заплатить за открытый микрофон. Помню, как едва не стала донором яйцеклетки, потому что не знала, что еще сделать, чтобы хоть немножко заработать (я еврейка, мои яйцеклетки стоят вдвое дороже!). Помню, как ходила к приемнику монет в банк TD после игровых автоматов, чтобы отвести своего парня пообедать в Фрайдис на его день рождения.

А теперь я могу отвезти подруг в отпуск и купить всем роллы калифорния! Я, безусловно, делюсь богатством – оставляя ли хорошие чаевые или помогая всяким достойным делам, друзьям и родным. Это должно войти у богатых в привычку. Мне много платят за то, что я делаю. Такова природа шоу-бизнеса. Если на вас можно продать билеты, если люди придут посмотреть на вас живьем, – вам переплачивают. Так что нет никаких причин не поддержать остальных. Когда я оставила барменам тысячу долларов чаевых на бродвейском мюзикле «Гамильтон», вышло стремно, потому что это превратилось в вирусную новость. Разве такое не часто случается на самом популярном мюзикле в городе, где живут толпы богатых? Если я зарабатываю бонус за выступление, то отдаю его тем, кто был на разогреве, тем, кто меня причесывал и гримировал. Я выписывала большинству своих потрясающих близких друзей чеки на шестизначные суммы, чтобы облегчить им жизнь. Отдала большую часть гонорара за четвертый сезон своей программы «Внутри Эми Шумер» команде, с которой работала на этом шоу от двух до четырех лет. Все заработанное на съемках фильма «Благодарю за службу» – все до доллара – я передала семьям пациентов с ПТСР и благотворительным фондам для семей военных.

Раздавать деньги так прикольно! До сих пор помню первый раз, как будто вчера было, потому что всегда мечтала это сделать. Я заработала крупную сумму, выписала сестре чек на десять тысяч долларов и вручила ей его у себя в гостиной. Она на него посмотрела и сказала: «Да завали хлебало. Нет. Нет. Что, правда? Нет». Деньги ее порадовали, но в основном она была просто счастлива за меня, она понимала, как это здорово, когда можешь поделиться. Мы гуляли возле Челси Пирс, смотрели на чек и улыбались. Ели роллы с омарами и батончики, и нам казалось, что мы парим. Одно из лучших ощущений в моей жизни. Но мало того, что это прикольно, это еще и важно! Правда, мои менеджеры мне говорили, чтобы я придержала коней, и сестра несколько раз предупреждала, чтобы я не превращалась в Дерево Даров до такой степени, что от меня останется только пенек, на котором все вырежут свои имена. Но я гораздо счастливее, когда могу быть щедрой, потому что хоть и знаю, каково это, когда денег завались, но не забыла, каково бывает, когда они тебе по-настоящему нужны. Конечно, кому-то приходилось и намного хуже, чем мне, но я знаю, каково это, когда можешь положиться только на себя.

Через год после того, как родители все потеряли, мой день рождения очень сильно отличался от той деревенской сказки, которую мне устроили в богатые годы. На этот раз все было построено вокруг песни Лайонела Ричи «Танцы на потолке». Папа укрепил посреди ковра в гостиной люстру, и семеро детей, пришедших в гости, танцевали вокруг нее, пока играла песня – снова и снова. Папа снимал все это на камеру, перевернув ее вверх ногами, а потом мы смотрели запись и ели пиццу.

На самом деле, все прошло классно. Песня была – и есть – отличная, а детям было все равно. Нам не нужен был надувной замок или кто-то в костюме поняшки Яркой Радуги, чтобы повеселиться. Дайте нам пиццу да зеркальный шар – и пожалуйста: вечеринка состоялась. Я даже не понимала, что у нас нет денег; просто думала, что родители чуть ошибаются насчет степени моей любви к Лайонелу Ричи.

Сегодня я так же счастлива, как была, когда работала официанткой в закусочной или получала пособие по безработице. Я не верю в то, что деньги меняют уровень счастья. Но многое становится проще, и когда я могу кому-то помочь, это здорово. Я по-прежнему чаще всего сижу дома и заказываю китайскую еду и суши. По-прежнему напиваюсь или нажираюсь по ночам. Но теперь просто вино дороже – уже не «Карло Росси» в коробках, которые меня выручали битых полжизни. Я рада, что боролась. По-моему, я была бы полным отстоем, если бы деньги у меня были не «новые». И – для протокола. Когда племянница через тринадцать лет попросит у меня машину, я скажу: «Конечно». И подарю ей сверкающий фургончик, который будет разворачиваться легче легкого и трястись так, что мама не горюй, каждый раз, как разгонится больше тридцати миль в час, когда она рванет с друзьями за пивком.