Читать книгу Мы остались молодыми… - Эмиль Евгеньевич Блицау - Страница 8

Солнце почти село за горизонт. Над полем аэродрома стелилась слабая вечерняя дымка. В стороне Москвы поднимались аэростаты воздушного заграждения, похожие на серые туши африканских слонов с торчащими в стороны большими ушами – стабилизаторами.

Борттехник втащил трап-стремянку и захлопнул дверь. Двигатели заревели в полную мощь. «Дуглас» приспособили для дальних полётов. Всю внутреннюю декоративную обшивку и полы содрали для облегчения веса. Кресла для пассажиров тоже выкинули. Ничего «лишнего» не оставили. В крылья самолёта вмонтировали дополнительные баки с горючим, внутри исполинскими рёбрами торчат дюралевые шпангоуты фюзеляжа. Впечатление такое, как будто залез в большую металлическую бочку.

В прямоугольном иллюминаторе быстро бежала назад земля, трава сливалась в сплошные зелёные полосы. Трясло словно в кузове грузовой машины на просёлочной дороге. Ещё один-два подскока – и самолёт оторвался от взлётной дорожки и начал медленно набирать высоту. Загружен он был до предела. Тряска мгновенно прекратилась, воздушный корабль плыл в своей стихии.

Никакого прощального круга над аэродромом, как рассказывал весёлый сержант, он не делал, маршрут был далёким, и самолёт сразу взял намеченный курс. На высоте стало светлее, над темнеющими в ночи силуэтами домов и затемнёнными куполами церквей видно множество аэростатов, привязанных стальной паутинкой тросов к земле. Москву с января сорок второго года фашистам бомбить почти не удавалось.

«… Москва, как много в этом звуке

для сердца русского слилось,

как много в нём отозвалось…»

О том, что могу не вернуться, не думалось, об этом было подумано в начале войны, когда было страшно трудно. Сейчас уже теплилась маленькая надежда на возвращение, маленькая, но теплилась. Все смотрели смерти в глаза, но каждый надеялся, что может быть пуля или мина пролетит мимо, ведь не всех убивают на фронте, а уже столько пройдено и пережито…

Сидеть на грузовом мешке не совсем удобно. Мешают деревянные рейки и ещё что-то твёрдое, ощутимое даже через плотную ватную упаковку. Наверное, там       ящики с толом или с патронами. Выбираю тюк помягче: лететь часов пять, натрёшь мозоли на интимном месте. Для удобства плечом прислоняюсь к шпангоуту, так как листы обшивки фюзеляжа кажутся подозрительно не¬прочными – надавишь сильнее локтем, порвёшь тонкий металл и вывалишься наружу. Конечно, это так казалось, но кто пробовал нажать?

Моторы монотонно тянут свою непрерывную, ритмичную песню. Немецкие самолёты летят с завыванием, как стая волков. Вспоминается побасенка, услышанная на аэродроме – расскажет же такое – но непроизвольно смотрю в иллюминатор: солнце заходит впереди, чуть справа по курсу. Самолёт летит на запад!

Воздушный стрелок забрался на тумбу под прозрачным плексиглазовым фонарём и завертел турельным пулемётом. «Ну, сейчас начнётся катавасия!» – подумал я не совсем спокойно. Лётчики на транспортных самолётах были такие же отчаянно смелые люди, как и на истребителях. Под Серпуховом в сорок первом, мне самому пришлось наблюдать, как такой пассажирский тихоход сбрил пулемётным огнём нападавший на него «мессер».

Но стрелок соскочил вниз и присел ко мне.

– Когда налетают фрицы, ваш инструктор здорово работает на ХВОСТОВОМ пулемёте. Для них это неожиданность – они про хвостовой пулемёт не знают, на наших дредноутах мы их сами недавно установили, здорово помогает. Вашего инструктора соблазняем перейти к нам в полк Гризодубовой, но он отнекивается, считает себя коренным омсбоновцем.

– И часто ему приходится работать на «хвостовом»? – спрашиваю равнодушным тоном, без всякой личной заинтересованности, просто чтобы поддержать разговор.

– Часто, почти каждый вылет! – радостно «успокаивает» он меня, – вот там у нас батальонные мины, – он показывает на открытый тесовый ящик со стружками, в котором обычно перевозят яйца, – мы их сбрасываем над фрицевскими окопами на передовой, когда летим обратно пустыми. Нам самим тоже хочется ухлопать фашистов. Внести свой личный вклад в разгром врага. Понятно, когда летим обратно с ранеными партизанами и вывозим детишек, то ЛИНУЮ фронта обратно перелетаем осторожно, почти крадёмся по оврагам, над лесом или в облаках.

Этот весёлый, приветливый парень в расстегнутой лётной куртке воздушный стрелок, свои, каждый раз смертельно опасные, рискованные полёты за линию фронта и обратно, доставку партизанам боеприпасов, высадку десантников, не считает боевым делом, ему лично самому надо «ухлопать фашистов».

Небо окончательно стемнело. Самолёт набрал высоту свыше четырёх тысяч метров. Земля почти не видна, только изредка медленно уползают назад змейки рек. Монотонный гул двигателей навевает дремоту. Не мешало бы вздремнуть минут двести. Иногда самолёт проваливается в воздушную яму, и мы падаем вниз, неизвестно на сколько метров. Захватывает дух, и спине становится холодно, как на гигантских шагах или на качелях. Боязно, лишь бы он не стукнулся об землю.

Вдруг внутри «Дугласа» всё озаряется красными сполохами. Через иллюминаторы ясно видно, как внизу слева вырастают огромные кратеры вулканов и разливается огненная лава, сначала без звука, как в немом кино, потом самолёт начинает вздрагивать и сквозь шум моторов доносятся взрывы.

– Наши бомбят станцию Брянск, горят цистерны с горючим. Под шумок – бомбёжку – незаметно проскочим линию фронта, – кричит мне в ухо подсевший к нам инструктор.

Летим на большой высоте в стороне от зенитного огня. Фашистские эрликоны – зенитки – бьют по нашим бомбардировщикам, но как-то выше и неорганизованно. Линия фронта и горящие эшелоны остаются позади.

Вскоре наступает сплошная темнота, внизу чёрная оккупированная земля. Не видно ни одного огонька, А есть ли вообще там в городах и весях живые люди?

– На, погрызи! – стрелок-радист суёт что-то мне в руку, – это кусковой шоколад, нам его дают россыпью, как кусковой сахар, хорошо помогает от высоты и болтанки. Тебя не укачивает? Нет? Это хорошо, а то некоторые ваши здорово страдают, особенно от воздушных ям. Самолёт резко падает, а желудок у них в это время пытается вверх вылезти, навыворот. Недавно один из ваших не выдержал и пытался открыть дверь: «не могу больше, хлопцы, лучше сигану вниз, а там вас пешим догоню!» Все вместе еле удержали его, здоровый медведь, вроде тебя, а простой болтанки не мог вынести.

С таким собеседником не соскучишься, и сон не так одолевает. Сидим, жуём шоколад. В августе сорок второго, когда нас бросили на Кавказ, то из Астрахани в Махачкалу по Каспию шли на старой грузовой посудине водоизмещением не больше тысячи тонн. Поднялся шторм баллов семь. Многие с непривычки полегли, лица сделались зелёными, как плащ-палатки. Моряки по своему радушию и гостеприимству наварили на весь отряд флотского борща и плов с мясом – давно такого не едали, моряков обижать нельзя, они к нам со всей душой. Пришлось с едой управляться тем, кто держался вертикально. Федя Зайцев потом лежал на нарах, наспех сколоченных в трюмном отсеке, и для него непривычно, весело и мечтательно лепетал: «вот благодать наступила… всё плыть и плыть бы по волнам, только иногда зайти на полчасика на камбуз – и снова лечь, и никакой войны…»

Сквозь дремоту и шум слышу, как стрелок-радист продолжает рассказывать:

– Передали, что под Овручем идёт дождь, нулевая видимость. С одной стороны, хорошо: ночные истребители-перехватчики не летают, а с другой – плохо: как твои костры найдём? Бывали случаи, когда приходилось возвращаться назад. Одна надежда на умение и опытность штурмана.

Кто передал, откуда он знает какая погода в районе города Овруч? Там находятся немцы. Откуда у лётчиков такие сведе¬ния? Что у них там в подполье метеостанция или наблюдатели-метеорологи? Тогда об этом я НИчего не знал.

– Вставай, приехали! – слышу голос инструктора, – сейчас на втором заходе прыгаешь! На первом мы сбросили три мешка, хорошо пошли вниз, точно на костры. Командир приходил прощаться, да не добудился до тебя, сказал: «пусть поспит до конца, может ему даже прилечь не удастся в эту ночь». Смотри, вон горят костры, точно красные светофоры! На тучах отблески, дождь перестал – не промокнешь. Молодцы лётчики: летели, как по линейке, костры обнаружил сразу, не рыскали по квадратам леса.

Встряхиваю головой и окончательно просыпаюсь. Громко ре¬вут моторы, дверь самолёта открыта настежь. Через неё виден длинный язык голубого пламени выбиваемого из коллектора патрубков мотора.

– Ракеты были? – спрашиваю инструктора, помня строгий наказ полковника.

– Две трассирующие очереди из пулемёта, вместо ракет, как обговорено. Иначе не сбрасывали бы груз, – еле разбираю ответ из-за рокота рвущегося внутрь самолёта.

«Дуглас» выходит из крутого виража. Видно, как дым от костров поднимается прямо вверх. Это хорошо, значит внизу ветра нет, парашют не будет тащить по земле, высота метров пятьсот, не более. Поляна с кострами проглядывается овальным тёмно-серым пятном. Очень похоже на футбольное поле стадиона с беговыми дорожками. Кругом непроглядная чернота – это сплошной лес. Нет ничего худшего, как зависнуть парашютом на дереве и чувствовать себя беспомощным котёнком, поднятым за шкирку.

Инструктор снова ощупывает лямки и карабины подвесной системы моего парашюта, наверное, для обоюдного успокоения. В самолёте темно, только чуть видно под потолком мигает маленький светильничек. Вдруг замечаю, что у меня на груди что-то болтается. Ощупываю рукой и о, ужас! Выскочило из своего кармана вытяжное кольцо парашюта и часть тросика! Неужели парашютом нельзя пользоваться? Запасного у меня нет, что делать?

Мой десантный парашют ПД-41 квадратной формы, перкалевый, без вытяжного фала для принудительного раскрытия, поэтому надо самому дёргать за это «злополучное» выскочившее вытяжное кольцо после оставления самолёта.

Хватаю инструктора за руку и пальцем показываю на болтающееся на тросике кольцо. Он совершенно спокойно посылает кольцо толчком ладони обратно, и оно ложится на своё место.

– Ничего, – выдыхает он всеобъемлющее русское слово, и ещё добавляет уже совсем радостное, – порядок! Если бы, что опасное, то я бы отдал тебе свой парашют, да и любой член экипажа сделал бы то же самое, не пропадать же вылету!

Он говорит, не задумываясь о том, что запасных парашютов ни у кого нет, а им перелетать линию фронта на рассвете… Смелые и мужественные парни летали на наших самолётах. Выполнение задания – доставка десантника на место – ценилось выше собственной жизни. А выскочившее вытяжное кольцо – это, конечно, не предохранительная чека мины.

Бортовой стрелок и борттехник жмут мне руки, дружески похлопывают по плечам, кричат что-то доброе, улыбчивое. Из-за рокота моторов, несущегося в открытую дверь, почти ничего не слышно, но мы понимаем друг друга, они всей душой стараются поддержать меня. Ещё этим вечером мы ходили по Москве: там налаживается почти мирная жизнь, работают театры и кино, люди читают свежие газеты, назначают свидания… а тут, спустя всего несколько часов, предстоит прыгнуть в неизвестное, но остающимся всегда тяжелее.

Самолёт выровнялся и летит по прямой. Огни: костров внизу стали на своё место – на вираже они торчали где-то сбоку на уровне иллюминаторов. Рука инструктора тянется ко мне: правильно ли я правой рукой держу вытяжное кольцо, на тренировке был случай, когда парашютист впопыхах схватил вместо кольца лямку подвесной системы и с закаменевшими на ней пальцами безрезультатно дергал до самой земли…

– Нагнись в дверях пониже и согни колени, а то зацепишься ранцем! – кричит мне в ухо инструктор.

Замигала лампочка сигнальная у кабины лётчиков – предупреждение штурмана.

– Приготовиться!

Две тёмные фигуры, бесшумно, как призраки, скользят к дверям и быстро выкидывают последний оставшийся мешок, на ко¬тором я сидя спал. Наступает моя очередь. Подхожу к дверям и наклоняюсь. За открытым проёмом темнота. Рёв двигателей и режущий свист ветра. Через считанные секунды я брошусь в эту мрачную воющую бездну.

– Пошёл!

Резко набираю в грудь воздух, непроизвольно затаиваю дыхание, наклоняюсь и … застреваю в дверях самолёта… чьи-то услужливые руки сильно и дружно прижимают меня книзу – и я вываливаюсь в темноту ночи.

Задержка при прыжке даже на пару секунд влечёт за собой трудно поправимое: самолёт пронесёт тебя на сотню метров дальше от намеченной штурманом точки, что особенно плохо, когда прыгаешь на маленькую площадку или с большой высоты.

«Тысяча триста один, тысяча триста два, тысяча триста три…» быстро отсчитываю в уме секунды, как учил ещё первый наш инструктор – мастер парашютного спорта. На произношение этих трёх цифр уходило ровно три секунды. С силой дёргаю за вытяжное кольцо! Все так дёргают, хотя нужно применить усилие не больше двух килограммов. Резкий толчок, громкий, как удар хлыста пастуха, хлопок раскрывшегося парашюта – и я зависаю в воздухе.

Подтягиваюсь, руками уцепившись за стропы, и удобно усаживаюсь на круговую лямку парашютной системы. Теперь можно и оглядеться. Сапоги на ногах и автомат пристёгнут, жить можно. Бывает, что сапоги или валенки при толчке соскакивают. После шума в самолёте поражает непривычная глухая тишина. Лишь где-то вдали затихает шум моторов улетающего домой «дугласа». Они не могли дожидаться моего приземления, делать круги над кострами, им надо успеть в предрассветной темноте пересечь линию фронта.

Один, совсем один… Но эта мысль исчезает. Всегда увлекает полёт на парашюте. Ни с чем не сравнимые чудесные минуты! Хочется петь во весь голос. Но это не тренировочный прыжок. Чёрт знает, что там ждет внизу. Конечно, пять костров конвертом, две трассирующие очереди, отсутствие стрельбы – предполагает своих. А может всё-таки запеть? Нет, там внизу услышат, подумают психа сбросили: поёт! Или рехнулся парашютист со страха? А страха-то не было, наверное, не хватило времени на него.

По моим соображениям через минуту-другую я уже буду на земле. Разворачиваюсь при помощи строп по ветру, чтобы земля надвигалась под ноги, уходила назад. Она на глаз стремительно приближается. Костры начинают уползать в сторону. Сносит на чёрный лес. Подтягиваю с одной стороны стропы, полёт ускоряется. Лицо обдувает несущийся навстречу тёплый ветерок.

Быстро скольжу прямо на крайний костёр. Опущусь на «овал стадиона»! Чёрный лес меня не проглотит. Отпускаю стропы. Последние метры полёта… Снижаюсь рядом с огнём костра. Удар! Врастаю в землю. Даже не падаю, под ногами трава или мох.

Здесь внизу рядом со стеною деревьев полное затишье, ни дуновения. Парашют, словно плавающая медуза, медленно ложится, подбирая щупальца – стропы. Успеваю отскочить в сторону, а то выпутывайся потом из полотнища. Быстро отстёгиваю автомат. Раскрываю карабины ножных обхватов и грудной перемычки и сбрасываю подвесную систему парашюта. Скидываю вещевой ранец. Вот я и на месте. Ощупываю под комбинезоном пакет: всё в порядке.

Уши заложило, как ватой, во рту пересохло, хочется пить. Это скоро пройдёт. После прыжка, смены давления так бывает. Во фляге у меня полученный спирт, не знаю для чего. Наша спецбригада отказалась даже от положенных «фронтовых сто грамм».

Возле костра никого не видно, языки пламени начинают расползаться и спадать. Наверное, все разбрелись искать парашюты с грузами. Обычно заранее на каждый выброшенный груз – первый, второй, третий… – намечаются наблюдатели, они следят за парашютом, засекают направление спуска и сразу же направляются на поиски. Кто-то ищет и меня, но моё скольжение изменило направление спуска и спутало их, хотя парашют снизу в отблесках костра отовсюду хорошо виден. Надеюсь, что подойдут свои…