Читать книгу Вся правда и ложь обо мне - Эмили Барр - Страница 3

– Элла! – зовет она, стоя у подножия лестницы.

Я заметила: после того, что случилось в среду, ко мне в комнату Лили старается не заглядывать. Хватаю сумку и с улыбкой сбегаю вниз по лестнице, готовая весь день быть хорошей.

– Привет!

Энтузиазма в моем голосе хоть отбавляй.

Она усмехается.

– Ты шикарно выглядишь.

Вообще-то нет, но с ее стороны это очень мило.

– Не я, а ты, – возражаю я. На ней джинсы-скинни и мешковатая белая рубашка. – Честное слово. Классика и красота.

Рядом с ней мне сразу кажется, что в своих легинсах и футболке с длинными рукавами я выгляжу зачуханно. Я чувствую себя ребенком, ну и ладно.

Мы с Лили лучшие подруги вот уже почти десять лет, больше половины нашей жизни. Подружились мы в восемь, когда нас поставили в пару во время школьной экскурсии на природу, а мы забрели в лес с листом бумаги и списком всякой всячины, которую надо собрать. Мы шли куда глаза глядят и все дальше уходили от базы. Мне хотелось заблудиться, чтобы посмотреть, что будет (в то время Бэлла тоже была младше и развлекалась чем попало), а Лили охотно согласилась, потому что она любит приключения.

Приключение получилось так себе, зато мы подружились.

Мы заглядываем в кухню, чтобы попрощаться с мамой и папой. Те сразу умолкают, и к лицам приклеиваются фальшивые улыбки. Лучше бы они нормально ссорились, а не переходили на шепот, завидев меня. Папа недавно ездил в командировку, поэтому сегодня у него выходной – значит, будут целый день шипеть друг на друга, просто супер.

– Привет, девочки! – говорит мама.

Папа поднимает глаза от газеты, как будто на самом деле зачитался. Мог бы и вверх ногами ее держать, все равно же видно, что не читал.

– Все в порядке? – спрашивает он.

Мама звенит посудой, что-то готовит. Лучше бы хоть изредка почитала газету, пока готовит папа, но нет. Разве их уговоришь? А мне хотелось бы видеть, как она хотя бы изредка дает себе передышку. Папа иногда предлагает подменить ее, но она упорно делает все сама, а нам разрешает только накрыть на стол или вывалить объедки червякам.

Да-да. У моей мамы действительно есть вермикомпост – компост, который делают червяки. Это все равно что держать триста питомцев, которые питаются нашими объедками и какают компостом. Обожаю их. Иногда снимаю крышку и подолгу на них глазею. Однажды Бэлла уговаривала меня залить их кипятком, и ради их спасения мне пришлось сломя голову броситься к себе в комнату и разрезать ножом один из своих рисунков.

Так вот, мама готовит. Она рослая блондинка, какой я была раньше (к сожалению, я по-прежнему рослая, но уже не блондинка). Когда мы проходим по кухне, она с сияющей улыбкой спрашивает:

– Супчику не хотите, девочки?

Лили отвечает:

– Большое спасибо, но нам уже пора к Молли.

– А пахнет вкусно, – добавляю я, хоть это и неправда.

Мамин чечевичный суп густой, как клейстер – прямо бери и клей обои. Однажды я прилепила им к стене свой набросок, просто чтобы посмотреть, приклеится он или нет, и он держится до сих пор. На этом наброске Хамфри охотится на мышь, он висит в простенке слева от окна.

Мамы в то время не было дома, вот мы с Джеком и веселились на всю катушку. Даже поспорили, отвалится рисунок или нет, а он не отвалился и висит уже несколько месяцев. Мы хохотали до слез. Обожаю Джека.

Мама с папой старательно делают вид, будто бы мы вовсе не прервали очередной тихий спор, и от этого всем становится страшно неловко. Папа улыбается нам с Лили и переворачивает страницу. Обычно ладить с ним гораздо проще, чем с мамой: он занят своим делом и на мое жизненное пространство не претендует, а мне его нужно много. С папой можно говорить о чем угодно, и он охотно поддерживает разговор. Однажды он заявил, что абстракционизм – фуфло, а я объяснила ему, почему он не прав, он все понял и теперь так не думает.

– Вы кино смотреть? – спрашивает он.

– Ага, – говорю я.

– Сегодня «Психо», – отвечает Лили.

– Ага, мотель Бейтсов, – кивает папа.

Я не отвечаю. Лили подыгрывает ему за нас обеих, напевая музыку из сцены в душе, а папа замахивается, будто сейчас ударит ножом, и я замечаю, что целится он в маму.

Мы садимся на велики и уезжаем. Обожаю кататься на велосипеде. Ветер треплет волосы, даже когда на голове шлем. А потом приятно ноют мышцы ног и кажется, будто сделала что-то хорошее. Иногда ездой на велосипеде мне даже удается отогнать от себя Бэллу.

Я еду следом за Лили, волосы которой пружинисто выбиваются из-под шлема, думаю о том, что мама с папой как-то подозрительно легко и радостно отпустили меня сегодня из дома, и понимаю, что они, наверное, просто хотят без помех продолжить свою тайную ссору. Я всегда радовалась, что мои родители не в разводе, как у других, потому что я бы лучше уж пожила с папой (а скорее всего, пришлось бы жить с мамой), но теперь мне хочется, чтобы они уже наконец развелись. Мне семнадцать, так что я смогу жить, где захочу. Понятия не имею, что происходит и почему, но даже думать не хочу, что у кого-нибудь из них роман на стороне, так что, пожалуй, пусть разбираются сами.

Лили не виделась со своим отцом с восьми лет, хотя до сих пор получает от него деньги. Ужас, наверное, но она говорит, что больше ничего не знает, и ей этого достаточно, и она на самом деле счастлива и всем довольна.

Пару часов спустя мы сидим в огромной гостиной у Молли, а в «Психо» вот-вот начнется самое захватывающее. Здесь я не могу расслабиться: я же знаю, что попала сюда только потому, что я с Лили. Главные здесь – Молли, близнецы и Лили, а я – так, сбоку припека, поэтому тихонько сижу на пухлом диване рядом с Лили и прижимаюсь ногой к ее ноге, чтобы не так волноваться. Минуту назад папа Молли поставил перед нами миску с шоколадным драже «Молтизер», а сейчас миска уже наполовину пуста, и почти все слопала я на нервах. Остальные таращились в экран, так что даже ничего не заметили. Придется лишний раз потренироваться, чтобы сжечь калории. Молли разозлится, если увидит, что все вкусняшки умяла я.

Я знаю, меня здесь не любят, потому что я нудная, зашуганная и неловкая. Хоть и кажется, что я одна из них (или была когда-то), на самом деле я не такая. Я или молчу, или ляпаю что-нибудь невпопад, и остальные делают вид, что я – пустое место. Зато до ненависти с их стороны не доходит, и то ладно.

Молли поступает на киноведение, поэтому теперь старается пересмотреть знаменитые фильмы всех времен, чтобы потом со знанием дела рассуждать о них на собеседованиях и получить приглашение в любой колледж, куда захочет. И мы смотрим вместе с ней (точнее, Молли пригласила смотреть кино вместе с ней Лили и близнецов, а Лили позвала с собой меня), потому что все мы в следующем году разъедемся на учебу, а им хочется, что все вокруг считали их крутыми и стильными киноманами. И мне тоже хочется, но в первую очередь просто нравится иногда расслабиться и посмотреть кино. Когда я окунаюсь в чужие проблемы, мои собственные отступают на второй план. То же самое и с книгами, и с рисованием.

Но думать об отъезде на учебу как-то странно. Я не Молли, я понятия не имею, чем хочу заниматься и кем быть. Если уж поступать, то разве что в школу искусств, но с таким образованием карьеру не сделаешь (по крайней мере, если верить школьным консультантам по профориентации). Как бы там ни было, не могу дождаться, когда уеду отсюда, потому что здесь у меня есть только Лили и Джек, а больше никому до меня нет дела, и может, чем дальше я свалю от Кента, тем лучше. Может, тогда я стану полноценной Бэллой, а может, наконец сумею победить и уничтожить ее. И смогу все время быть Эллой. Быть хорошей.

Я делаю глубокий вдох. Может, и мне стоит поступать на киноведение. Этот фильм мне нравится. Конечно, было бы неплохо, если бы они перестали болтать, но сказать им об этом я не решусь.

А Лили, как назло, уже рассказывает им про ту птичку. В тот раз промолчала, а теперь рассказывает.

– Боже, Элла! – У Молли такой вид, будто она меня немного боится, и, наверное, стоило бы. – Офигеть просто. Птичка, значит, попадает в беду, а избавляет ее от страданий не кто-нибудь, а Элла Блэк!

И она вместе с близнецами покатывается со смеху. Я смотрю на Лили. Она одними губами выговаривает: «Извини».

– Но вообще-то, – заявляет Ниша, – это очень мерзко. Я бы так точно не смогла. – Она смотрит на меня как на чудовище – значит, по школьной комнате отдыха эта история распространится мгновенно, как лесной пожар, и от этого жить мне станет еще труднее. Я точно знаю, что станет.

Пытаюсь беззаботно улыбнуться ей в ответ, но чувствую, что улыбка выходит кривой.

– Я просто сделала то, что должна была, – говорю я, – ради бедняжки.

Кажется, я нашла верные слова. В компании альфа-девчонок мне все время приходится следить за языком. Всего один неверный шаг, пусть даже самый крошечный, – и они сорвутся с цепи. Эти еще далеко не самые плохие, но они все равно опасны и жутко болтливы.

На секунду представляю себе, что было бы, если бы я объяснила им: на самом деле птичку убила не я, а мое второе «я», Бэлла. Чудовище у меня внутри, которое время от времени завладевает мной и с каждым разом наглеет все сильнее, чем пугает меня. Мое объяснение было бы началом конца. Уже через пару минут моя дурная слава гремела бы не только по всей школе, но и далеко за ее пределами.

Героиня фильма как раз идет в душ, значит, сейчас будет знаменитая сцена. Все, кажется, теряют интерес ко мне, глядят в экран не отрываясь, звучит та самая музыка, и Джанет Ли убивают.

– Элла, прости, пожалуйста, – шепчет Лили прямо мне в ухо. – Я не думала, что они…

– Да ничего, – перебиваю я. – Честное слово.

Это правда. Я могла бы обидеться на нее за то, что она разболтала им про птичку, но не буду. Она просто хотела, чтобы мне посочувствовали, и не ее вина, что не получилось.

Она берет меня за руку.

– Ты прелесть.

До конца вечера я изо всех сил стараюсь быть хорошей. Я всегда так делаю. Я боюсь гадости, которая живет во мне, а тут еще и Лили застала меня, пока мной управляла Бэлла, так что теперь нужно стараться еще усерднее. Я думаю лишь о том, как быть доброй и отзывчивой, хоть никому до меня и нет дела, кроме Лили. Подсаживаюсь к Молли, обсуждаю с ней сочинение по «Сыновьям и любовникам», которое я в отличие от нее уже написала, и она принимает мою помощь и даже говорит «спасибо». По-моему, это прогресс.

– Зачем ты себе волосы испортила? – спрашивает она, пока мы трудимся бок о бок, поддевает прядь моих волос пальцами и с отвращением разглядывает ее.

Я пожимаю плечами.

– Хотелось попробовать что-нибудь новенькое, – говорю я.

Так нагло я еще ни разу не врала. Раньше волосы у меня были длинными и белокурыми, как у Молли, а теперь они асимметричные (подстрижены с одной стороны гораздо короче, чем с другой) и лиловые. Асимметрия появилась после жуткого конфликта в школе с Тессой, хобби которой – максимально усложнять жизнь всем, кто не вписывается в ее компанию. А лиловый – условие договора, который я заключила с Бэллой, чтобы та не отобрала у Тессы нож и не напала на нее. А окружающим я говорю, что мне захотелось чего-то новенького и я и впрямь люблю лиловый цвет. Раз уж я не такая, как все, значит, и внешне надо выделяться.

– Ну-ну, – Молли ухмыляется.

А я жду не дождусь, когда наконец унесу отсюда ноги.

– В общем, миссис Морел держит Пола под контролем даже после своей смерти, – объясняю я. – Вот что я написала. Так пишут в Интернете. Она разрушает все его отношения, чтобы он никогда и никого не любил больше, чем свою мамочку.

– Слышишь, Ануша? – окликает Молли. – Как будто про Дина сказано.

Все смотрят на Анушу и смеются над ее парнем, а я довольна, что от меня наконец-то отвязались.