Читать книгу Джейн Эйр. Грозовой перевал - Эмили Бронте, Эмили Бронте - Страница 14

По требованию врача мистер Рочестер рано лег в этот вечер и поздно поднялся на следующее утро. А когда наконец сошел вниз, то сразу же занялся делами: явился его управляющий и кое-кто из арендаторов.

Нам с Аделью пришлось освободить библиотеку. Она служила теперь приемной для посетителей. В одной из комнат наверху затопили камин, я перенесла туда наши книги и устроила там классную комнату. В это же утро мне пришлось убедиться, что Торнфильд стал иным. В доме уже не царила тишина, как в церкви: через каждый час или два раздавался стук в парадную дверь или звон колокольчика, в холле слышались шаги и разнообразные голоса, – ручеек из внешнего мира заструился через наш дом, ибо этот дом обрел хозяина. Что касается меня – так он мне нравился больше.

В этот день нелегко было заниматься с Аделью. Она то и дело выбегала из комнаты и, перегнувшись через перила, высматривала, не видно ли где мистера Рочестера, и то и дело изобретала предлоги, чтобы сойти вниз, но я подозревала, что у нее одна цель – библиотека, где ее отнюдь не желали видеть; а когда я наконец рассердилась и велела ей сидеть смирно, она продолжала все время болтать о своем друге, monsieur Edouard Fairfax de Rochester, как она его называла (я до сих пор не знала всех его имен), строя предположения относительно тех подарков, какие он ей привез: он, видимо, вчера вечером намекнул ей, что, когда из Милкота приедет его багаж, она найдет там коробку, содержимое которой будет для нее небезынтересно.

– А это значит, – продолжала она по-французски, – что там есть подарок для меня, а может быть, и для вас, мадемуазель. Он спросил меня, как зовут мою гувернантку. Говорит: «Это такая маленькая особа, худенькая и бледненькая?» Я сказала, что да, такая. Ведь это же правда, мадемуазель?

Мы с моей ученицей, как обычно, обедали в комнате миссис Фэйрфакс; во вторую половину дня пошел снег, и мы остались в классной комнате. В сумерки я разрешила Адели убрать книги и сойти вниз, ибо, судя по тишине и по тому, что никто не звонил у парадного входа, можно было предположить, что мистер Рочестер наконец свободен. Оставшись одна, я подошла к окну, но ничего не было видно – снег и сумерки образовали плотную пелену и скрыли от глаз даже кусты на лужайке. Я опустила штору и вернулась к камину.

Вглядываясь в причудливый пейзаж, возникший из пылающих углей и пепла, я старалась уловить в нем сходство с виденным мною изображением Гейдельбергского замка на Рейне, когда вошла миссис Фэйрфакс. С ее появлением рассеялись мрачные мысли, которые уже подстерегали меня, воспользовавшись моим одиночеством.

– Мистеру Рочестеру будет очень приятно, если вы и ваша ученица придете сегодня вечером пить чай в гостиную, – сказала она. – Он был так занят весь день, что не мог пригласить вас к себе раньше.

– А в котором часу будет чай? – осведомилась я.

– О, в шесть часов. В деревне он ведет правильный образ жизни. Самое лучшее, если вы переоденетесь сейчас же. Я пойду с вами и помогу вам. Вот вам свеча.

– Разве необходимо переодеваться?

– Да, лучше бы. Я всегда к вечеру переодеваюсь, когда мистер Рочестер дома.

Эта церемония показалась мне несколько претенциозной, однако я вернулась к себе и вместо черного шерстяного надела черное шелковое платье; это было мое лучшее платье, и притом единственная смена, если не считать светло-серого, которое, по моим ловудским понятиям о туалетах, я считала слишком нарядным и годным лишь для высокоторжественных случаев.

– Сюда нужно брошку, – сказала миссис Фэйрфакс.

У меня было лишь одно украшение – жемчужная брошка, которую мне подарила на память мисс Темпль. Я приколола ее, и мы сошли вниз. Не имея привычки к общению с посторонними, я чувствовала себя особенно смущенной оттого, что предстану перед мистером Рочестером после столь официального вызова. Я предоставила миссис Фэйрфакс войти в столовую первой и спряталась за нее, когда мы проходили через комнату; затем, миновав арку с опущенной драпировкой, я вошла в элегантную гостиную.

На столе стояли две зажженных восковых свечи и еще две – на камине. В тепле и свете ослепительно пылавшего камина растянулся Пилот, а рядом с ним стояла на коленях Адель. На кушетке, слегка откинувшись назад, полулежал мистер Рочестер, его нога покоилась на валике; он смотрел на Адель и на собаку. Пламя ярко освещало все его лицо. Я сразу же узнала в нем вчерашнего незнакомца, – это были те же черные густые брови, тот же массивный угловатый лоб, казавшийся квадратным в рамке темных волос, зачесанных набок. Я узнала его резко очерченный нос, скорее характерный, чем красивый, раздувающиеся ноздри, говорившие о желчности натуры, жесткие очертания губ и подбородка, – да, все это носило, несомненно, отпечаток угрюмости. Его фигура – он был теперь без плаща – соответствовала массивной голове; не отличаясь ни высоким ростом, ни изяществом, он все же был сложен превосходно, ибо при широких плечах и груди имел стройный стан.

Мне казалось, что мистер Рочестер заметил, как мы вошли, но, может быть, не хотел это обнаружить, ибо не поднял головы, когда мы приблизились.

– Вот мисс Эйр, сэр, – сказала миссис Фэйрфакс с присущим ей спокойствием.

Он поклонился, все еще не отводя глаз от ребенка и собаки.

– Пусть мисс Эйр сядет, – сказал он. И в его чопорном и принужденном поклоне, в нетерпеливых, однако вежливых интонациях его голоса было что-то, как бы говорившее: какое мне, черт побери, дело до того, здесь мисс Эйр или нет! В данную минуту я нисколько не расположен ее видеть.

Я села, и мое смущение исчезло. Безукоризненно вежливый прием вызвал бы, вероятно, во мне чувство неловкости. Я бы не сумела ответить на него с подобающей изысканной любезностью; но эта своенравная резкость снимала с меня всякие обязательства, спокойствие же и самообладание, наоборот, давали мне преимущество над ним. Кроме того, в эксцентричности его поведения было что-то неожиданное и вызывающее. И мне было интересно посмотреть, как он будет держаться дальше.

Впрочем, он продолжал вести себя так, как вел бы себя истукан, то есть не двигался и не говорил. Миссис Фэйрфакс, видимо, находила, что кто-нибудь должен же быть любезен, и начала говорить сама – как обычно, очень ласково и, как обычно, одни банальности. Она выразила мистеру Рочестеру сочувствие по поводу того, что ему весь день докучали делами и что у него такая невыносимая боль, и заметила напоследок, что надо быть очень терпеливым и осторожным, если он хочет скорее поправиться.

– Сударыня, я попросил бы чашку чая, – был единственный ответ, последовавший на эту тираду.

Она торопливо позвонила и, когда Ли принесла чайный прибор, принялась с хлопотливым усердием расставлять чашки. Мы с Аделью перешли к столу, однако хозяин остался на кушетке.

– Будьте добры, передайте мистеру Рочестеру его чашку, – обратилась ко мне миссис Фэйрфакс, – как бы Адель не пролила.

Я исполнила ее просьбу. Когда он брал чашку из моих рук, Адель, видимо, решила, что настала подходящая минута и надо напомнить и обо мне.

– А ведь в вашем чемодане, мсье, наверное, есть подарок и для мисс Эйр?

– О каких подарках ты говоришь? – сердито спросил он. – Вы разве ожидали подарки, мисс Эйр? Вы любите получать подарки? – и он испытующе посмотрел мне в лицо своими темными, злыми и недоверчивыми глазами.

– Право, не знаю, сэр. У меня в этом отношении мало опыта, но обычно считается, что получать подарки очень приятно.

– Обычно считается? А что вы думаете?

– Мне, вероятно, понадобилось бы некоторое время, сэр, чтобы дать вам удовлетворительный ответ. Ведь подарки бывают разные, и тут надо еще поразмыслить, прежде чем ответить.

– Вы, мисс Эйр, не так простодушны, как Адель: она откровенно требует от меня подарка, вы же действуете исподтишка.

– У меня меньше уверенности в моих правах, чем у Адели, она может опираться на права давнего знакомства и на силу обычая: она утверждает, что вы всегда ей дарили игрушки. Мне же не на что опереться в моих требованиях, так как я здесь чужая и не сделала решительно ничего, заслуживающего благодарности.

– Ах, не напускайте на себя, пожалуйста, еще сверхскромность. Я экзаменовал Адель и вижу, что вы немало потрудились. У нее не бог весть какие способности и уж вовсе нет никаких талантов, и все-таки за короткое время она достигла больших успехов.

– Вот вы мне и сделали подарок, сэр; и я вам чрезвычайно признательна. Самая большая радость для учителя, когда похвалят его ученика.

– Гм… – мистер Рочестер промычал что-то невразумительное и начал молча пить чай.

– Присядьте к огню, – сказал мне мой хозяин, когда чай был убран и миссис Фэйрфакс уселась в уголке со своим вязаньем, а Адель принялась водить меня за руку по комнате, показывая книги в роскошных переплетах и красивые безделушки на консолях и шифоньерках. Мы послушались, как нам и полагалось. Адель хотела усесться у меня на коленях, но ей было приказано играть с Пилотом.

– Вы прожили в моем доме три месяца?

– Да, сэр.

– Вы приехали из..?

– Из Ловудской школы в …ширском графстве.

– А, из благотворительного учреждения! Сколько вы там пробыли?

– Восемь лет.

– Восемь лет! Ну, значит, вы очень живучи. Мне кажется, если прожить там половину этого времени, так подорвешь и не такое здоровье. Неудивительно, что вы похожи на существо из другого мира. А я-то спрашивал себя, откуда у вас такое лицо! Когда вы вчера вечером встретились мне на дороге в Хэй, я почему-то вспомнил о феях и чуть не спросил вас, не вы ли напустили порчу на мою лошадь; я и сейчас еще не разубедился в этом. Кто ваши родители?

– У меня их нет.

– Наверно, никогда и не было, а? Вы их помните?

– Нет.

– Я так и думал. И что же, вы ждали своих сородичей, сидя у изгороди?

– Кого ждала, сэр?

– Маленьких человечков в зеленом! Был как раз подходящий лунный вечер. Я, вероятно, помешал вашим танцам, поэтому вы и сковали льдом проклятую тропинку?

Я покачала головой.

– Маленькие человечки в зеленом покинули Англию лет сто назад, – сказала я, продолжая разговор в том же тоне, что и он. – И теперь ни в Хэе, ни в окрестных селах не осталось от них и следа. Я думаю, что ни летняя, ни осенняя, ни зимняя луна больше никогда не озарит их игр.

Миссис Фэйрфакс уронила на колени вязанье и, удивленно подняв брови, прислушивалась к нашему странному разговору.

– Что ж, – продолжал мистер Рочестер. – Если у вас нет родителей, то должны быть какие-нибудь родственники – дяди и тети?

– Нет. По крайней мере, я о них ничего не знаю.

– А где ваш дом?

– У меня нет дома.

– Где живут ваши братья и сестры?

– У меня нет братьев и сестер.

– Кто же посоветовал вам приехать сюда?

– Я дала объявление в газетах, и миссис Фэйрфакс написала мне.

– Да, – сказала добрая старушка, для которой последние вопросы были гораздо понятнее, – и я каждый день благодарю провидение за то, что оно помогло мне сделать этот выбор. Общество мисс Эйр для меня неоценимо, а в отношении Адели она оказалась доброй и внимательной воспитательницей.

– Пожалуйста, не трудитесь превозносить ее, – отозвался мистер Рочестер, – похвалы меня не убедят, я буду сам судить о ней. Она начала с того, что заставила упасть мою лошадь.

– Сэр?! – удивилась миссис Фэйрфакс.

– Я ей обязан этим вывихом.

Вдова, видимо, растерялась.

– Мисс Эйр, вы когда-нибудь жили в городе?

– Нет, сэр.

– Вы бывали в обществе?

– Нет, только в обществе учениц и учительниц Ловуда, а теперь – обитателей Торнфильда.

– Вы много читали?

– Только те книги, которые случайно попадали мне в руки, да и тех было не слишком много и не очень-то ученые.

– Вы жили как монахиня и, без сомнения, хорошо знаете религиозные обряды. Ведь Брокльхерст, который, насколько мне известно, является директором Ловуда, священник? Не так ли?

– Да, сэр.

– И вы, девочки, наверное, обожали его, как монашки в монастыре обожают своего настоятеля?

– О нет!

– Как равнодушно вы об этом говорите. Подумайте – послушница и не обожает своего настоятеля! Это звучит почти кощунственно!

– Мистер Брокльхерст был мне антипатичен, и не я одна испытывала это чувство. Он грубый человек, напыщенный и в то же время мелочный; он заставлял нас стричь волосы и из экономии покупал плохие нитки и иголки, которыми нельзя было шить.

– Это очень плохая экономия, – заметила миссис Фэйрфакс, снова почувствовавшая себя в своей сфере.

– И это главное, чем он обижал вас? – спросил мистер Рочестер.

– Когда он один ведал провизией, еще до того, как был назначен комитет, он морил нас голодом, а кроме того, изводил своими бесконечными наставлениями и вечерними чтениями книг его собственного сочинения – о грешниках, пораженных внезапной смертью или страшными карами, так что мы боялись ложиться спать.

– Сколько вам было лет, когда вы поступили в Ловуд?

– Около десяти.

– И вы пробыли там восемь лет. Значит, вам теперь восемнадцать.

Я кивнула.

– Как видите, арифметика вещь полезная; без нее я едва ли угадал бы ваш возраст. Это трудное дело, когда детский облик и серьезность не соответствуют одно другому, – как у вас, например. Ну, и чему же вы научились в Ловуде? Вы умеете играть на рояле?

– Немножко.

– Конечно, всегда так отвечают. Пойдите в библиотеку… я хочу сказать: пожалуйста. Извините мой тон, я привык говорить «сделайте» и привык, что все делается по моему приказанию. Я не могу менять своих привычек ради новой обитательницы моего дома. Итак, пойдите в библиотеку, захватите с собой свечу, оставьте дверь открытой, сядьте за рояль и сыграйте что-нибудь.

Я встала и пошла исполнять его желание.

– Довольно! – крикнул он спустя несколько минут. – Вы действительно играете «немножко», я вижу. Как любая английская школьница. Может быть, чуть-чуть лучше, но не хорошо.

Я закрыла рояль и вернулась. Мистер Рочестер продолжал:

– Адель показывала мне сегодня утром рисунки и сказала, что это ваши. Я не знаю, принадлежат ли они только вам. Вероятно, к ним приложил руку и ваш учитель?

– О нет! – воскликнула я.

– А, это задевает вашу гордость! Ну, пойдите принесите вашу папку, если вы можете поручиться, что ее содержимое принадлежит только вам; но не давайте слова, если не уверены, я сейчас же отличу подделку.

– Тогда я ничего не скажу, а вы судите сами, сэр.

Я принесла папку из библиотеки.

– Пододвиньте стол, – сказал он, и я подкатила столик к дивану. Адель и миссис Фэйрфакс тоже подошли.

– Не мешайте, – сказал мистер Рочестер, – вы получите от меня рисунки, когда я их посмотрю. О господи! Да не заслоняйте мне…

Он неторопливо принялся рассматривать каждый набросок и каждую акварель. Три из них он отложил, остальные после осмотра отодвинул.

– Возьмите их на тот стол, миссис Фэйрфакс, – сказал он, – и посмотрите вместе с Аделью. А вы, – он взглянул на меня, – садитесь на свое место и отвечайте на мои вопросы. Я вижу, что эти рисунки сделаны одной и той же рукой. Это – ваша рука?

– Да.

– А когда вы это успели? Ведь тут понадобилось немало времени и кое-какие мысли.

– Я сделала их во время последних двух каникул в Ловуде. У меня тогда не было других занятий.

– Откуда вы взяли сюжеты?

– Я сама их придумала.

– Вот эта самая голова придумала, которая сидит на ваших плечах?

– Да, сэр.

– И там есть еще такие же мысли?

– Думаю, что есть, вернее – надеюсь.

Он разложил перед собой наброски и снова стал по очереди их рассматривать.

Пока он занят ими, я вам расскажу, читатель, их содержание. Во-первых, должна предупредить, что в них не было ничего примечательного. Эти образы возникли в моем воображении, и когда я видела их умственным взором, еще до того, как перенесла их на бумагу, они поражали меня своей живостью; но моя рука была бессильна, она не поспевала за моей фантазией, и я набросала только слабое подобие представшего мне видения.

Рисунки были сделаны акварелью. На первом – низкие, синевато-багровые тучи клубились над бурным морем. Все морское пространство тонуло в полумраке, сквозь мглу проступал лишь передний план, или, вернее, ближайшие волны, так как земли не было видно. Луч света падал на полузатопленную мачту, на которой сидел баклан, большой и темный, с обрызганными пеной крыльями; в клюве он держал золотой браслет с драгоценными камнями, которым я придала всю ту яркость, какую могла извлечь из своей палитры, и всю ту выпуклость и четкость, на которую был способен мой карандаш. Под мачтой и сидевшей на ней птицей сквозь зеленую воду просвечивало тело утопленницы. Отчетливо виднелась только прекрасная стройная рука, с которой был сорван или смыт браслет.

На переднем плане второй картины выступал высокий горный пик, поросший травой, по которой ветер как будто гнал сухие листья. Над ним и за ним широко раскинулось небо – темно-голубое, каким оно бывает в сумерках. А на фоне этого неба, со всей той мягкостью и воздушностью, какую только я могла ей придать, я набросала фигуру женщины, видную по пояс. Туманное чело венчала звезда; черты лица, казалось, были затянуты дымкой, но глаза светились каким-то темным огнем, а волосы, подобно черной туче, разорванной бурей или молнией, окутывали плечи. На шее лежал бледный отблеск, как бы от лунного света. Тот же легкий отблеск озарял и прозрачные облака, из которых вставало это видение вечерней звезды.

На третьей была изображена вершина айсберга, вздымавшаяся к полярному зимнему небу. Сноп северного сияния разбросал свои туманные копья по горизонту. На переднем плане вырисовывалась гигантская голова, прислонившаяся к айсбергу, две прозрачных руки закрывали лицо черным вуалем. Были видны только бескровный лоб, белый, как кость, и тускло блестевший, лишенный всякого выражения глаз. Над висками, среди складок черного тюрбана, смутное и прозрачное, как облако, светилось кольцо белого пламени, служившее оправой для нескольких более ярких искр. Это кольцо было как бы «подобьем царственной короны», и оно венчало «ту форму, что формы не имеет».

– Вы чувствовали себя счастливой, когда рисовали эти картины? – вдруг спросил меня мистер Рочестер.

– Я была целиком поглощена ими, сэр; да, я была счастлива. Словом, когда я их рисовала, я испытывала самую сильную радость в своей жизни.

– Ну, это еще немного. Как вы рассказывали, ваша жизнь не богата радостями, но мне кажется, что, когда вы запечатлевали эти странные образы, вы жили в том фантастическом мире, в котором живет художник. Вы подолгу сидели над ними каждый день?

– Мне нечего было делать во время каникул, и я просиживала над ними с утра до ночи. Этому благоприятствовали и длинные летние дни.

– И вы чувствовали себя удовлетворенной результатом вашей усердной работы?

– О нет. Меня все время мучил контраст между замыслом и выполнением. Каждый раз я представляла себе то, что была бессильна воплотить.

– Не совсем: вам все же удалось закрепить на бумаге хотя бы тень ваших видений; но, вероятно, не больше. Чтобы довести дело до конца, вам не хватало ни мастерства, ни знаний; все же для девушки, только что окончившей школу, это странные рисунки. Что касается замысла, то он принадлежит царству фей. Эти глаза вечерней звезды вам, вероятно, приснились? Как могли вы придать им эту ясность, и притом без всякого блеска? Ведь звезда над ними затмевает их лучи. И что таится в их суровой глубине? А кто научил вас рисовать ветер? Чувствуешь, что в небе над горой настоящая буря. И где вы видели Латмос? Ибо это Латмос! Нате, возьмите ваши рисунки…

Едва я успела завязать папку, как он взглянул на часы и откровенно сказал:

– Уже девять часов. О чем вы думаете, мисс Эйр? Адели давно пора спать. Пойдите и уложите ее.

Перед тем как выйти из комнаты, Адель подошла и поцеловала его. Он терпеливо принял эту ласку, но, видимо, она не произвела на него большого впечатления. Пилот и то ответил бы приветливее.

– Ну, я вам всем пожелаю спокойной ночи. – Он сделал рукой жест, указывая на дверь и как бы говоря этим, что устал от нашего общества и отпускает нас. Миссис Фэйрфакс сложила вязанье, я взяла свою папку. Мы поклонились ему – он ответил нам коротким кивком – и вышли.

– Вы сказали, что в мистере Рочестере нет никаких бросающихся в глаза особенностей, миссис Фэйрфакс, – заметила я, войдя к ней в комнату, после того как уложила Адель.

– А по-вашему, есть?

– Мне кажется, он очень непостоянен и резок.

– Верно. Он может показаться таким новому человеку, но я настолько привыкла к его манере, что просто не замечаю ее. Да если и есть у него странности в характере, то их можно извинить.

– Чем же?

– Отчасти тем, что у него такая натура, – а кто из нас в силах бороться со своей натурой? Отчасти, конечно, тем, что тяжелые мысли мучают его и лишают душевного равновесия.

– Мысли о чем?

– Прежде всего о семейных неприятностях.

– Но ведь у него нет семьи?

– Теперь нет, но была, по крайней мере были родные. Он потерял старшего брата всего несколько лет назад.

– Старшего брата?

– Да. Наш мистер Рочестер не так давно стал владельцем этого поместья, всего девять лет.

– Девять лет – срок немалый. Разве он так любил своего брата, что до сих пор не может утешиться?

– Ну, это вряд ли; насколько я знаю, между ними часто бывали недоразумения. Мистер Роланд Рочестер был не совсем справедлив к нашему мистеру Эдварду. Возможно, он восстановил против него отца. Старик очень любил деньги и старался сохранить семейную собственность неприкосновенной. Ему не хотелось делить имение, но все же он мечтал о том, чтобы и мистер Эдвард был богат и поддерживал их имя на должной высоте. И едва сын достиг известного возраста, как отец предпринял кое-какие меры – не очень-то красивые – и в результате натворил кучу бед. Старик и мистер Роланд действовали заодно ради того, чтобы приобрести богатство, и из-за них мистер Эдвард попал в затруднительное положение. В чем там было дело, я толком так и не знаю, но он не мог вынести всего того, что на него свалилось. Мистер Рочестер не очень-то легко прощает. Вот он и порвал с семьей и уже много лет скитается по свету. Мне кажется, он никогда не живал в Торнфильде больше двух недель кряду, с тех пор как сделался владельцем этого имения после смерти брата, не оставившего завещания. Неудивительно, что он ненавидит старый дом и избегает его.

– А почему бы мистеру Рочестеру избегать его?

– Может быть, он кажется ему слишком мрачным.

Этот ответ не удовлетворил меня. Мне хотелось знать больше; однако миссис Фэйрфакс или не желала, или не могла дать мне более подробных сведений о происхождении и причинах этих горестей мистера Рочестера. Она утверждала, что они тайна для нее самой и все ее сведения сводятся к догадкам. Мне было ясно, что она не намерена продолжать разговор на эту тему, и я прекратила расспросы.