Читать книгу Все умерли, и я завела собаку - Эмили Дин - Страница 5

Мне было девять лет, когда я пережила боль первой любви. Но наши отношения были довольно сложными – так всегда бывает, когда влюбляешься в того, кто зарегистрирован в собачьем клубе.

Золотистый, энергичный, но хорошо воспитанный Ральф был собакой моей мечты. Спокойный, не причиняющий никаких проблем пес отлично понимал человеческие эмоции – он не навязывался и позволял заниматься своими делами, но испытывал бесконечную благодарность за каждую минуту, когда ты брался за поводок или решал его приласкать. Он даже гостей приветствовал исключительно элегантно, изящно помахивая хвостом, а не кидаясь сразу же исследовать гениталии. От него исходил аромат свежей травы и домашнего уюта. Он обладал способностью поистине харизматического лидера – в его присутствии ты чувствовал себя самым важным человеком в комнате. Но Ральф принадлежал не мне. Он был собакой Люси Симпсон, девочки, которая вела идеальную жизнь. Я училась с ней в одном классе и хотела жить, как она.

Люси носила светлые сандалии, которые ей купили во время ежегодного семейного отдыха в Греции. Когда я врывалась в класс, бормоча что-то о спущенной шине, она всегда уже сидела за партой, разложив перед собой заточенные карандаши. Дома она готовила уроки, потом аккуратно задвигала стул, бралась за книжку Энид Блайтон[15], а потом, как положено, выключала свет. Практичную стрижку ей делала симпатичная местная парикмахерша, а не стилист-визионер из салона Видала Сассуна[16], который при нашем появлении вечно вздыхал: «О боже, дети…»

Я с завистью сравнивала удобную и практичную одежду для игр Люси с нашей, которая более всего подошла бы юным принцам, приветствующим своих подданных с балкона. Вельветовые брюки Люси с обтрепанными краями демонстрировали экономную финансовую стратегию семей, имеющих собаку. Мои кожаные туфли и пальто с золотыми пуговицами покупали на Бонд-стрит, а потом мы получали суровые письма с напоминанием о неоплаченных чеках. «Но ведь Джон Кеннеди-младший на похоронах отца был в пальто именно от Rowe’s!» – заявляла мама, когда я умоляла ее купить мне что-нибудь в «Маркс и Спенсер» – «как у Люси Симпсон».

В нашей школе Люси была настоящим образцом для подражания. В моем представлении она располагалась где-то между домами А. Э. Хаусмена[17] и Чарльза Диккенса. В нашей школе была довольно своеобразная учительница актерского мастерства. В «Сказании о Старом Мореходе» мы изображали погибших моряков и распевали: «Моей стрелой убит был альбатрос!» «Они твердят, что я ПОВЕСИЛ СВОЮ МАТЬ!» – нестройно пели мы под столь же нестройный аккомпанемент скрипок.

В следующий раз мы изображали пораженных радиацией жертв ядерного холокоста, что привело добрых родителей из семей, имеющих собак, в настоящий ужас. Мой отец назвал их реакцию «провинциальной брезгливостью» – он частенько говорил нечто подобное о тех, у кого была газонокосилка. «Прекрасное экспериментальное произведение!» – согласилась мама.

Симпсоны никогда не сочли бы пьесу о жертвах ядерного холокоста «прекрасным экспериментальным спектаклем». У Симпсонов была машина-универсал. Но, главное, у них был Ральф, который каждый день с павловской надежностью запрыгивал на окно их эдвардианского дома, встречая отца семейства, банковского служащего. У них был холодильник, заполненный контейнерами Tupperware, а на журнальном столике аккуратно лежал еженедельник Radio Times, где красным кружочком было обведено время передачи «Лев, Колдунья и платяной шкаф». Уезжая в отпуск, Симпсоны включали таймер света, потому что «папа считает, что лучше поберечься, чем потом сожалеть». Так сказала мне Люси, когда мы с ней поднимались по лестнице, застеленной бежевым ковром, в ее комнату, чтобы заняться «домашними заданиями». Лучше поберечься, чем потом сожалеть. Поразительно глубокая максима мистера Симпсона произвела на меня впечатление гораздо более сильное, чем слова Мартина Лютера Кинга: «Не бывает неподходящего момента для того, чтобы поступить правильно».

В глазах моего внутреннего Горлума Люси Симпсон была героическим хранителем Кольца. В своей темной спальне я мечтала об универсале, который водили ее родители, и о поводке Ральфа, который висел на крючке в кухне. Машина и поводок стали для меня символом «прелести». Люси принимала мою дружбу со спокойной веселостью. Мои странные истории ее развлекали, а желание проникнуть в ее домашний мир даже льстило. После моих экстравертных выходок она с укоризной покачивала головой и мягко, по-родительски, меня журила: «Полная чушь!» или «Это уже перебор!»

Когда мистер Симпсон отправлялся в командировки, он слал домой открытки. Открытки аккуратно расставляли на каминной полке. Все они были посвящены одному и тому же: «Отличная еда. Скучаю по вам!» Внешне открытки ничем не отличались от тех, что периодически присылал нам папа, когда отправлялся на съемки очередного фильма. Массивный эдинбургский замок соседствовал с Эйфелевой башней. Но стоило перевернуть папину открытку, как сразу становилось ясно – это не письмо мистера Симпсона:

Дорогие Эм и Рэйч,

Венеция – это настоящая мечта об элегантной жизни в ослепительно красивом месте, которая неожиданно исполнилась. Но насколько же мрачна история этого города – чума, кровавая резня, страдания… Полагаю, такова цена за презрение к богам скромности и логики – только подобное чувство могло заставить людей построить этот архитектурный шедевр на забытом богом болоте. И все же это чудо стоило каждой потраченной на него лиры.

Люблю вас,

Папа

Иногда миры непохожих открыток сталкивались – это происходило во время наших семейных встреч с Симпсонами. Я считала эти визиты возможностью показать родителям цели, к которым им следовало стремиться. Так коучи используют зависть в качестве мотивирующего принципа. Но семья моя так легко не поддавалась, и моя одержимость столь организованным образом жизни их лишь изумляла. Сверкающая кухонная утварь Симпсонов не производила на Рэйч никакого впечатления. Папа весьма критически рассматривал книги на их полках, а мама сразу же просила дать ей пепельницу и открыть побольше вина за обедом. Словом, наша фирменная развращенность мгновенно портила спокойную и безмятежную атмосферу этого дома.

Во время таких визитов я всегда чувствовала себя неловко. Я боялась момента, когда папа начнет рассуждать о капитализме, подавляя своим интеллектом любые разговоры про отпуска и школьные праздники. Мама элегантно уводила беседу в сторону, не давая папе зайти на опасную почву. Для этого у нее было запасено множество забавных историй.

Гораздо проще было исследовать мир семей, имеющих собаку, в одиночку. Я научилась мимикрировать и сливаться со средой. А для этого я внимательно наблюдала за их поведением и перенимала детский лексикон – «вкусняшка!», «уррра!», «дурачок»… Я всегда поднималась по утрам первой, чтобы показать, что для меня ранний завтрак в кругу семьи – самое естественное дело.

Даже причины редких семейных конфликтов у Симпсонов казались мне поразительно милыми. Они ссорились из-за того, чья очередь лидировать в «Монополии» и включать ли в машине Фила Коллинза или выбрать другую музыку. У нас же конфликты были другими: «Сколько еще этот чертов чилийский пианист будет ночевать на нашем диване?» (Ответ: «Вечность!»)

У Симпсонов был загородный коттедж в Саффолке, и меня иногда приглашали туда на уик-энды. Мы загружались в их машину, запасались сладостями в дорогу и играли в «шпиона», а Ральф спокойно спал в багажнике за решеткой. «Кто хочет пойти и нарвать фенхеля к обеду?» – спрашивала их мама, Салли, и сразу же предлагала мне сменить красивые кожаные туфли на резиновые сапоги. Мы бегали по полям, а Ральф несся впереди, энергично размахивая хвостом. Мы играли в настольные игры и отправлялись в «поездки», останавливаясь в сельских пабах, чтобы заказать креветок. А потом нас ожидали ванна, чай и «только одна глава из ваших книжек!», перед тем как в доме гасили свет.

Выходные у Симпсонов становились для меня пропуском в совершенно другую жизнь, где четко разделены миры взрослых и детей. Здесь люди разговаривали, не переходя на длинные монологи, усыпанные цитатами из Филиппа Ларкина.

Может быть, все переживают нечто подобное, когда проводят время в кругу других семей? Когда мы начинали собирать сумки, чтобы возвращаться в Лондон, я чувствовала себя предательницей. Я возвращалась к тем, кто совершенно не сознавал моего эмоционального предательства. Люси и ее сестра Джессика мирно спали в машине, а я смотрела на мелькавшие в окне безмятежные сельские пейзажи, терзаясь противоречивыми чувствами. Меня тянуло к этой другой жизни, но в то же время я испытывала облегчение от возвращения в знакомую и теплую реальность моей эксцентричной семьи.

Я подходила к дому с готическими окнами. Трикл спешил мне навстречу по газону, и его причудливый ошейник поблескивал на солнце. И я ощущала чувство принадлежности нашему странному миру. Я завидовала жизни Симпсонов, но люди из странного готического дома были моей бандой. А члены банды всегда держатся вместе.