Читать книгу Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн - Страница 16

Я отпиваю чай из крошечной чашки; хорошо, что мне есть чем занять руки и рот. В улуне ощущается привкус дыма – от домашнего алтаря ко мне тянутся соленые облачка.

Не прошло и часа с того момента, как мы стояли перед фигурками бодхисаттвы, зажигали благовония и вставляли тонкие, как спагетти, палочки в пиалу с рисом и пеплом. Папа закрыл глаза; я пыталась повторять за ним, но не знала, что делать: молиться, или просто наслаждаться несколькими мгновениями тишины, или прислушиваться к какому-то отдаленному звуку.

В голове бесконечно кружили слова – слова, перечеркнутые внизу того самого листка бумаги.

Птица хотела, чтобы я приехала, и вот я здесь. Я вдохнула соленый дым и попыталась придумать молитву. Пожалуйста, скажи, что мне нужно здесь сделать. Пожалуйста, скажи, что мне нужно помнить.

Ответа не последовало. А чего я ожидала?

Теперь мы все вместе сидим в гостиной. Папа и я – в парчовых креслах, Уайпо и Уайгон – на деревянном диване, усыпанном подушками. Я изучаю их лица под ярким галогеновым светом. Бабушкины тонкие губы растянуты в неизменной улыбке, щеки – слегка рябые, нос – маленький и плоский. В мочках ушей простые золотые колечки, белоснежные волосы собраны в свободный пучок. Дедушка беспрестанно кивает во время разговора; у него по-солдатски короткие седые волосы, немного кривые зубы, на подбородке – россыпь веснушек.

Я пытаюсь найти в их лицах мамины черты. Сильно ли они изменились с тех пор, как она видела их в последний раз? Что стало причиной такой вражды между ними?

Разговоривают в основном папа и Уайпо. Я умудряюсь уловить некоторые слова. Самолет. Америка. Еда. Погода.

Как это все-таки странно: сидеть и вести вежливую беседу за чаем, несмотря на весь трагизм обстоятельств, собравших нас здесь.

Папа переводит мне сказанное – будто мы играем в сломанный телефон: это новый дом, они переехали сюда два года назад; дедушка не сказал ни слова с тех пор, как у него случился инсульт; последние несколько недель погода была терпимой, прохладнее, чем обычно, – спасибо океанскому тайфуну, с ним в город наконец пришли дожди. Сахарные яблоки и питайи в этом сезоне особенно хороши. И гуава тоже – Уайпо делает из них смузи.

Кого, черт возьми, интересует гуава, когда моя мать обернулась птицей? У меня сильно трясется коленка.

Папа кладет чемодан на бок и расстегивает молнию; содержимое поблескивает, словно драгоценности в сундуке с сокровищами. Он вытаскивает упаковки с конфетами: «Хершиз», «Годива», «Тутси роллс».

У Уайпо загораются глаза, но затем она качает головой.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Она говорит, что это слишком много, – объясняет папа. – Но я хотел привезти все ее самые любимые.

Эти слова жалят меня коричневым оксидом; в тело вонзается чувство несправедливости. Почему он знает, что любит моя бабушка, а я – нет?

Наконец наступает момент, когда нам нечего больше сказать. Воздух заполняет парализующая тишина. Никто не произносит ни слова. Никто не двигается – лишь Уайгон едва заметно кивает самому себе, посасывая конфету.

С каждой секундой мое тело напрягается все больше. Я волнуюсь так, что, кажется, сейчас взорвусь.

Уайпо тянется за пультом от телевизора, и тогда я в панике выкрикиваю на английском: «Подождите!» Тут же из памяти выныривают нужные слова: «Deng yixia».

Разве можно нам четверым просто сидеть и смотреть телевизор? Делать вид, что это обычный семейный вечер? На это я точно не рассчитывала.

Все в ожидании уставились на меня. Я поднимаю палец – понятия не имею, является ли этот жест универсальным, – и бегу в гостевую комнату. Коробка лежит у меня в сумке, аккуратно завернутая в джинсы. Я стягиваю с нее крышку.

Секунду я мешкаю – этого ли хочет моя мать? Но как я могу знать наверняка? Терять время нельзя. Если она здесь, я должна ее найти.

– Ли, – предупредительным тоном произносит отец, когда я возвращаюсь в гостиную с коробкой в руках.

Не обращая на него внимания, я встаю на колени между диваном и креслами и начинаю аккуратно извлекать содержимое. Уайпо что-то говорит; мелодия ее голоса вопросительным знаком повисает в воздухе. Папа не отвечает. Встретившись с ним взглядом, я вижу его нахмуренные брови и недовольно опущенный уголок губ. Он – против.

Что ж, мне все равно. Не для того я проделала весь этот путь, чтобы скрывать правду.

Я поворачиваюсь к бабушке и дедушке и указываю вниз, на свой набор. Письма аккуратной стопкой. Разложенные веером фотографии. Кулон-цикада – я наклоняю бархатный мешочек, и наружу струится цепочка.

Уайгон перестает кивать.

Бабушка опускается на колени рядом со мной и начинает перебирать пальцами серебряную цепочку, рассматривает фигурку цикады. «Baineng», – говорит она, и с ее губ срывается очередная вереница слов; слоги появляются один за другим, то гладкие, то узловатые, то холмики, то равнины.

Папа что-то медленно произносит в ответ, не отрывая глаз от пола. Услышав его слова, бабушка начинает трясти головой, а ее тело дребезжит, будто до предела натянутая струна.

– Что происходит? – Я скрещиваю на груди руки. – Скажи мне.

Папа наконец поднимает глаза.

– Откуда, ты говоришь, у тебя эта коробка?

Внутри меня, словно зажженная спичка, вспыхивает ярость. Огонь быстро распространяется по грудной клетке.

– Я тебе говорила. Мама прилетала в обличии птицы…

– Хватит. Ли, это уже перебор. – Его голос cловно раскаленная пружина.

Я встаю.

– Это правда. Я бы не стала лгать по поводу мамы.

Бабушка начинает раскачиваться взад-вперед.

– Переведи, что она сказала, – требую я.

Папа с шумом втягивает носом воздух и крепко сжимает веки.

– Ты не должна была получить эту коробку.

Я закатываю глаза.

– Что, черт возьми, это значит?

Забывшись, я перестаю следить за языком. Его лицо напрягается, но, поскольку сейчас есть проблемы важнее, он решает не комментировать мою грубость.

– Они не отправляли эту коробку. На ней нет никаких марок.

– Я же говорила, – произношу я, в этот раз стараясь следить за тоном, – эта коробку не посылали почтой…

– Нет, – перебивает он. – Послушай. Бабушка с дедушкой собрали эту посылку и хотели отправить ее. Но передумали. Вместо этого они ее сожгли, все фотографии и письма. И кулон, который я им отправил. Они все сожгли.

Уайпо что-то шепчет, тряся головой.

– Все эти вещи они сожгли, чтобы твоя мать смогла взять их в свое новое путешествие, – переводит папа; его голос звучит все тише.

– Но ведь мама… птица… – Я чувствую, как все начинает кружиться и рушиться. – Ты должен рассказать им про птицу.

Папа с усилием выталкивает себя из кресла.

– Разговор окончен.

Я с недоверием прислушиваюсь к звуку его шагов, скрипящих в коридоре; затем за ним с щелчком захлопывается дверь гостевой спальни.

Уайгон закрывает глаза, сжимая свою трость, и издает долгий высокий звук – нечто между гулом и хрипом, такой тихий, что его едва слышно. Я поворачиваюсь к бабушке.

– Mama shi, – начинаю я, но мне требуется еще несколько секунд, чтобы вспомнить слово «птица», – niao.

Правильно ли я произнесла его?

Бабушка, моргая, смотрит на меня.

Я хватаю блокнот и ручку со столика рядом с диваном, на ходу пытаясь придумать доходчивое объяснение.

В комнате снова повисает тишина – оглушительнее некуда. Но в этот раз никто не пытается ее нарушить.

Я решаюсь сделать быстрый набросок маминого лица. Я рисую его впервые с тех пор, как она превратилась в птицу. Поначалу процесс идет медленней, чем я ожидала. Но мои пальцы все помнят – мышцы знают, как рисовать ее темные глаза, родинку на правой скуле, изгиб бровей. И вот ее лицо уже материализуется на листе бумаги.

Уайпо нагибается ко мне, и я разворачиваю блокнот. Она внимательно рассматривает рисунок; прищуривается и моргает, и наконец в глазах у нее вспыхивает озарение. Я показываю на фотографию в коробке и снова на рисунок – для подтверждения. «Мама», – снова говорю я. Бабушка кивает, и тогда я рисую стрелу. Там, где она заканчивается, я начинаю изображать птицу.

Уайпо смотрит долго, не отрываясь, наблюдая за каждым движением ручки. Чернила, похоже, подсохли, и штрихи выходят неравномерными; я никак не могу прорисовать крылья, но это неважно. Это птица – перепутать нельзя. Я с триумфом смотрю на бабушку.

У нее на лице появляется виноватое выражение. Она качает головой и шепчет что-то на мандарине.

Что ж, попробуем иначе. На новой странице я рисую большое пушистое тельце гусеницы. Очередная стрелка показывает вправо – там я изображаю бабочку. Я еще не успела закончить, но бабушка уже активно кивает. Она поняла. Пальцем она проводит по стрелке от одного существа к другому.

Я вырываю страницу с изображениями мамы и птицы и кладу рядом со второй страницей – с гусеницей и бабочкой.

Пару секунд слышно лишь тиканье крошечных часов на полке. А потом Уайпо понимающе вздыхает. Она прикасается к дедушкиной руке, он открывает глаза и смотрит вниз на два листка бумаги.

– Моя мать превратилась в птицу, – произношу я по-английски.

Бабушка кивает.