Читать книгу Грозовой перевал - Эмили Бронте - Страница 10

Утром прекрасного июньского дня родился первый малыш, которого я выпестовала, и последний в старинном роду Эрншо. Мы убирали сено на дальнем поле, когда девчонка, которая обычно приносила нам завтрак, прибежала на час раньше. Она неслась через луг и по дороге, выкликая мое имя.

– Какой чудный карапуз! – выпалила она. – Самый красивый младенец на свете! Но доктор считает, что хозяйке не оправиться, ведь у нее много месяцев была чахотка. Я сама слышала, как он сказал мистеру Хиндли: «Теперь, когда ее ничего здесь не держит, она не доживет до зимы». Тебе господин велел тотчас идти домой, ведь это ты будешь его нянчить, Нелли. Будешь давать ему сладкое молоко, заботиться о нем день и ночь. Хотела бы я быть на твоем месте: младенчик-то будет целиком на твоем попечении, когда хозяйки не станет.

– Ей и вправду так плохо? – спросила я, отставляя в сторону грабли и завязывая под подбородком ленты чепца.

– Сдается мне, она не жилица. Но держится бодро, – отвечала девочка, – ее послушать, так она надеется увидеть, как сынок ее будет расти и взрослеть. Она вне себя от счастья, ведь малыш – прямо картинка! На ее месте я бы точно не умерла: я бы от одного только его вида выздоровела, назло Кеннету. А на доктора у меня, честно скажу, зла не хватает! Тетушка Арчер принесла нашего ангелочка хозяину в залу, и у того прямо лицо засияло, а старый доктор как каркнет: «Эрншо, благодарите Бога, что ваша жена оставляет вам такого чудесного сына. Я ее как увидел, сразу понял, что долго она у нас не протянет. Готовьтесь, что зима ее доконает. Но вы особо не убивайтесь – этому горю помочь нельзя. Надо было думать, когда выбирали в жены такую тростиночку!»

– А что ответил хозяин? – спросила я.

– Да выругался, должно быть. Не знаю, я на него внимания не обращала. Только и смотрела на ребеночка! – Она опять начала восторженно описывать младенца, да так, что мне и самой уже не терпелось его увидеть. Я изо всех сил торопилась домой, чтобы принять на себя заботы о новорожденном, но в душе очень сочувствовала мистеру Хиндли. Его сердце могло вместить в себя только двух кумиров – его жену и его самого. Он обожал обоих и боготворил одного, посему я даже представить себе не могла, как он переживет потерю.

Хиндли собственной персоной стоял в дверях Грозового Перевала, когда мы пришли, и я тут же спросила:

– Как ребенок?

– Еще немного – и побежит, Нелл! – отвечал он, пряча свое смятение под улыбкой.

– А госпожа? – отважилась я задать следующий вопрос. – Доктор говорит, она…

– К черту доктора! – прервал он меня, краснея от ярости. – Фрэнсис прекрасно себя чувствует. Она будет совсем здорова уже на следующей неделе. Ты идешь наверх? Так скажи ей, что я сейчас же к ней приду, если она пообещает не разговаривать. Я ушел потому, что она болтала без умолку, а она должна… скажи ей, мистер Кеннет не велел ей напрягаться.

Я передала послание миссис Эрншо. Она была неестественно возбуждена и с какой-то лихорадочной веселостью отвечала: «Ах, Эллен, да я и двух слов не сказала, а он дважды выбегал из моей спальни в слезах. Ладно, передай, что я обещаю не разговаривать, но удержаться от смеха я точно не смогу, если он будет себя так глупо вести!»

Бедняжка! Даже в последнюю неделю ее земной жизни ей не изменил ее веселый нрав, а ее муж упорно, – нет, яростно – утверждал, что ее здоровье крепнет с каждым днем. Когда Кеннет прямо сказал ему, что медицина тут бессильна и он отказывается вводить Хиндли в дополнительные расходы своим присутствием, тот отвечал: «Я знаю, что вам нет нужды к нам больше приходить. Она здорова, вашего присутствия тут не требуется. У нее и чахотки-то никогда не было – просто небольшая лихорадка, от которой она излечилась. Ее пульс теперь такой же спокойный, как и мой, а щеки так же прохладны».

То же Эрншо повторил и своей жене, а она ему вроде бы поверила. Но однажды ночью, когда она склонилась к нему на плечо и начала говорить о том, что завтра сможет подняться с постели, на нее напал приступ кашля – но не очень сильного – муж подхватил ее, а она обвила его шею руками, по лицу ее пробежала судорога и она скончалась.

Как и предсказывала девочка-служанка, младенец Гэртон оказался полностью на моем попечении. Пока мистер Эрншо видел, что малыш здоров и не плачет, он был вполне удовлетворен. Но сам он пребывал в отчаянии. Горе его было из тех, что не находит выхода в стенаниях и жалобах. Он не плакал и не молился, наоборот – он проклинал и кощунствовал. Он клял Господа и людей и с горя пустился в пьяный разгул. Слуги не смогли долго выдерживать его самодурства и бесчинств. Вскоре в доме остались только я и Джозеф. Я не могла бросить вверенного моему попечению малыша. Кроме того, я ведь была хозяину, знаете ли, молочной сестрой[16], и мне было проще, чем чужому человеку, находить извинения его поведению. Джозеф остался, потому что держал в кулаке арендаторов и работников. Там, где вокруг творилось зло, он чувствовал себя как рыба в воде со своими вечными попреками и призывами к добродетели.

Порочный образ жизни и круг общения хозяина являли не лучший пример для Кэтрин и Хитклифа. То, как Хиндли обращался с парнем, и святого превратило бы в черта, но, нужно сказать, что в Хитклифа в это время словно и вправду вселились какие-то злые силы. Он с наслаждением наблюдал за полным падением Хиндли, который с каждым днем только подкреплял репутацию человека дикого и необузданного. Даже не могу вам описать, что у нас каждый день творилось в доме. В конце концов даже священник прекратил нас навещать, и никто из приличных людей к дому даже на пушечный выстрел не приближался. Единственным исключением стали визиты Эдгара Линтона к мисс Кэти. Ей в ту пору исполнилось пятнадцать лет, и не было красивей ее девушки в округе. Никто не мог с ней равняться. Но до чего же упрямой и заносчивой она выросла! Признаюсь, я больше не испытывала к ней той привязанности, которую чувствовала раньше, и часто Кэтрин на меня сердилась, когда я пыталась поумерить ее спесь. Но никогда она меня не оттолкнула, не отвергла. В ней жила удивительная верность тем, кого она любила в детстве, и даже Хитклиф не утратил своей власти над ее чувствами. Молодой Линтон, при всех своих достоинствах, не мог произвести на нее столь же глубокое впечатление. Он и был моим покойным хозяином. Вот здесь, над камином, висит его портрет. Раньше этот портрет висел с одной стороны, а портрет его жены – с другой, но ее портрет убрали, а то бы вы могли посмотреть, какой она была. Вот, взгляните!

Миссис Дин подняла свечу, и я различил те мягкие черты, слепок с которых я увидел в лице девушки на Грозовом Перевале. Однако человек на портрете выглядел гораздо более чувствительным и милым. От него так и веяло обаянием. Длинные светлые волосы кудрявились на висках, взгляд огромных глаз был серьезен, а стан даже слишком гибок. Не удивительно, что Кэтрин Эрншо забыла своего первого друга ради такого кавалера. Меня поразило другое: как мог такой человек, как Эдгар, если ум его соответствовал внешности, увлечься той Кэтрин Эрншо, которую я себе представлял.

– Хороший портрет, – сказал я своей домоправительнице. – А он передает сходство?

– Да, – отвечала она, – но хозяин выглядел лучше, когда оживлялся. Обычное выражение сдержанности, как здесь, его не красило. Понимаете, ему не хватало характера, силы духа.

Кэтрин поддерживала свое знакомство с Линтонами с того самого дня, когда она пять недель оставалась под их кровом. Она легко обуздывала свой норов в их обществе, потому что стыдно грубить в ответ на неизменную учтивость. Сама того не осознавая, она произвела благоприятное впечатление на старших Линтонов своей искренней сердечностью, завоевала восхищение Изабеллы, а также получила сердце и душу ее брата в придачу. Сначала ее самолюбию льстила их привязанность, а потом она научилась, не желая никого обманывать, как будто бы раздваиваться. Там, где Хитклифа называли не иначе, как «отпетым молодчиком» и «гнусным животным», она старалась не вести себя так, как он, но дома ей незачем было быть вежливой, ведь над ней бы только посмеялись. И она не сдерживала свой необузданный характер, коль скоро хорошее поведение не ценилось на Грозовом Перевале.

Мистер Эдгар редко набирался храбрости, чтобы открыто приезжать к нам. Его отпугивала дурная репутация Эрншо, и он не хотел лишний раз встречаться с ним. Тем не менее здесь его всегда принимали со всем почетом, на который мы только были способны. Даже хозяин не допытывался в своей всегдашней оскорбительной манере, зачем юноша приезжает, а если чувствовал, что не может быть достаточно учтивым, просто уходил. Мне кажется, визиты молодого Линтона не доставляли Кэтрин удовольствия: она не умела занять гостя, не проявляла кокетства и явно противилась тому, чтобы два ее друга встречались. Если Линтон выказывал презрение и неприязнь к Хитклифу, она не могла оставить его чувства без внимания, словно такое отвращение к товарищу ее детских игр распространялось и на нее. Я не раз посмеивалась над ее невысказанными бедами и затруднениями, которые она в тщеславии своем пыталась скрыть от моих насмешек. Звучит не очень по-доброму, но Кэти была просто нестерпимо горда, настолько, что невозможно было и представить. Я ждала, когда она хоть в чем-то пойдет на попятный, и наконец она вынуждена была открыться мне, потому что в целом свете не было другой души, с которой она могла бы посоветоваться.

Однажды мистер Хиндли уехал днем, и Хитклиф решил по этому случаю дать себе немного отдыха. Ему тогда, наверное, уже исполнилось шестнадцать, и, не будучи ни уродом, ни дураком, он умудрялся производить впечатление существа, отталкивающего внешне и внутренне (от чего, кстати, потом полностью избавился). К этому времени он утратил все преимущества, которые давало ему полученное в раннем детстве образование. Тяжелая работа от рассвета и до заката убила в нем любопытство и тягу к знаниям, задавила любовь к книгам и стремление учиться. Сознание собственного превосходства, которое ему в детстве внушало благоволение покойного мистера Эрншо, сошло на нет. Он долго пытался не отстать от Кэтрин в ее занятиях, но потом сдался с острым, но безмолвным сожалением, и никогда уже не стремился наверстать упущенное. Когда он понял, что бесповоротно должен остаться ступенью ниже, он даже не сделал попытки подняться. Внешность его теперь отражала упадок внутренний: у него появилась шаркающая походка, он начал сутулиться и смотреть волком. Раньше он был просто замкнут и сдержан, а теперь стал подчеркнуто, до глупости нелюдим. Похоже, он получал какое-то нездоровое удовольствие, когда вызывал у немногих своих знакомых неприязнь и даже не пытался снискать уважение.

Хитклиф по-прежнему старался как можно больше времени проводить с Кэтрин в краткие минуты своего отдыха, но более не выражал свою привязанность словесно. Дошло до того, что он стал яростно отвергать ее ребяческие порывы, как будто подозревая, что недостоин таких знаков внимания. В тот день, о котором я рассказываю, он вошел в залу и заявил о своем намерении побыть в праздности как раз тогда, когда я помогала мисс Кэти с ее туалетом. Такое решение Хитклифа застало Кэти врасплох. Она считала, что в отсутствии брата дом будет в ее полном распоряжении и каким-то образом умудрилась сообщить об этом мистеру Эдгару. Теперь же она готовилась принять своего гостя.

– Кэти, ты нынче занята? – спросил Хитклиф. – Собираешься куда-то?

– Нет, на дворе дождь, – отвечала она.

– Тогда почему на тебе шелковое платье? У тебя будут гости?

– Никого я не жду, – промямлила Кэти, – но тебе пора в поле, Хитклиф. Уже целый час после обеда прошел. Я думала, ты уже ушел.

– Хиндли не часто избавляет нас от своего мерзкого присутствия. Сегодня я больше работать не буду, – заявил Хитклиф. – Я посижу с тобой.

– Джозеф тебя выдаст, – заметила она. – Лучше бы ты в поле пошел.

– Джозеф грузит известь за Пеннистонскими утесами. Он до темноты не вернется и ничего не узнает.

С этими словами он ленивой походкой подошел к камину и упал в кресло. Кэтрин на мгновение напряженно задумалась, сведя брови в нитку. Ей надо было как-то намекнуть Хитклифу, что ожидаются визитеры.

– Изабелла и Эдгар Линтоны говорили, что заглянут сегодня, – заговорила она после минутного молчания. – Идет дождь, вряд ли они доберутся до нас, но если все-таки это случится, тебе может не поздоровиться. Зачем тебе неприятности?

– Прикажи Эллен сказать, что ты занята, – настаивал Хитклиф. – Не гони меня, Кэти, из-за этих твоих жалких, напыщенных дружков! Иногда меня так подмывает сказать всю правду… Нет, я не должен этого говорить…

– Чего ты не должен говорить? – воскликнула Кэти, глядя на него с тревогой. – Ах, Нелли, – добавила она в раздражении, – довольно мне волосы расчесывать! Мои локоны совсем разовьются. Хватит, оставь меня! Так какую правду ты хотел мне сказать, Хитклиф?

– Никакую. Просто взгляни на этот календарь на стене, – он указал на лист в рамке, висевший у окна, – Крестиками отмечены вечера, которые ты проводила с Линтонами, а точками – те, что ты провела со мной. Видишь? Я каждый день отметил.

– Да, вижу… Ну и очень глупо… Я и не заметила! – отвечала Кэтрин обиженным тоном. – И какой в этом смысл?

– Смысл в том, что я это замечаю, – возразил Хитклиф.

– И что, мне теперь все время сидеть только с тобой? – с растущим раздражением заговорила Кэтрин. – Какая мне от этого радость? Да ты даже не можешь поговорить со мной толком! Ведешь себя как ребенок малый или как дурачок, честное слово, и ничем развлечь меня не можешь!

– Ты раньше никогда не жаловалась, что я мало с тобой разговариваю или что тебе не нравится мое общество! – воскликнул Хитклиф в сильном волнении.

– Да какое это общество, когда человек ничего не говорит и ничего не знает, – пробормотала Кэтрин.

Хитклиф вскочил, но не успел выразить обуревавших его чувств, потому что на мощеной дорожке послышался цокот копыт, раздался тихий стук в дверь, и сразу же после этого в залу вошел молодой Линтон. Лицо его сияло, так счастлив он был неожиданным приглашением Кэтрин. Хитклиф тут же пошел к двери. Без сомнения, от девушки не укрылась разница между двумя ее друзьями – тем, кто вошел, и тем, кто вышел, как будто бы из холодной и негостеприимной горной местности, изуродованной угольными копями, она перебралась в прекрасную плодородную долину. Трудно было представить себе более несхожих молодых людей не только внешне, но и по манере говорить, чем Хитклиф и Эдгар. Голос последнего был нежен и тих, а слова он произносил ну в точности как вы: без здешней резкости и отрывистости.

– Надеюсь, я приехал не слишком рано? – спросил он, покосившись на меня. Я принялась протирать утварь и убирать в ящиках дальнего буфета.

– Нет, – ответила Кэтрин. – А ты что тут делаешь, Нелли?

– Свою работу, мисс, – твердо сказала я, ведь мистер Хиндли строго-настрого приказал мне не оставлять их одних, если молодой Линтон прибудет с визитом.

Она подошла ко мне сзади и яростно прошептала: «Убирайся отсюда со своими пыльными тряпками. Когда в приличный дом приезжают гости, слугам нечего скрести и убирать в тех комнатах, где их принимают!»

– Нельзя упускать возможность, мисс, спокойно прибраться, когда хозяин в отлучке, – громко ответила я. – Он не любит, когда я этим занимаюсь в его присутствии. Уверена, мистер Эдгар меня извинит.

– А я не люблю, когда ты прибираешься в моем присутствии! – высокомерно бросила Кэтрин, не дав возможности гостю заговорить. Она явно еще не отошла после ссоры с Хитклифом.

– Прошу меня извинить, мисс Кэти, – был мой ответ, и я продолжила усердно свою работу.

Кэтрин, думая, что Эдгар ее не видит, вырвала тряпку у меня из рук и пребольно, «с вывертом», ущипнула меня за руку. Я уже говорила вам, сэр, что любовь моя к мисс Кэти к этому времени ушла, и я, каюсь, иногда не могла отказать себе в удовольствии уязвить ее тщеславие. К тому же она очень сильно меня ущипнула, потому я вскочила с колен и закричала: «Ну, мисс, это уже слишком! Вы не вправе так щипать меня, и я этого не потерплю!»

– Да я тебя пальцем не тронула, подлая лгунья! – в свою очередь закричала Кэтрин. Уши у нее покраснели от гнева, а пальцы опять тянулись ко мне, чтобы сделать свое злое дело. Она никогда не умела скрывать свои чувства, и теперь лицо ее пылало.

– Тогда что это? – спросила я, показывая пунцовый след пальцев, который явно свидетельствовал не в пользу Кэтрин.

Она топнула ногой и, поколебавшись одно мгновение, отдалась во власть обуревавших ее чувств и залепила мне такую пощечину, что глаза у меня тут же наполнились слезами.

– Кэтрин, дорогая! Кэтрин! – попытался вмешаться Линтон, потрясенный одновременно лживостью и злонравием своего предмета обожания.

– Убирайся отсюда, Нелли! – повторила Кэтрин, дрожа от ярости с ног до головы.

Маленький Гэртон, который в те дни ходил за мной как пришитый и теперь сидел подле меня на полу, увидел мои слезы и заревел сам, жалуясь на «злую тетю Кэти». Этим он навлек ее гнев на свою ни в чем не повинную голову: мисс Кэти схватила малыша за плечи и принялась трясти его так, что у него лицо посинело. В этот момент Эдгар, на свою беду, схватил ее за руки, чтобы освободить ребенка. В долю секунды Кэтрин вырвала одну руку, и ошеломленный юноша получил такой удар в ухо, который никак нельзя было объяснить шутливой потасовкой между друзьями. Молодой Эрншо буквально замер. Я подхватила Гэртона на руки и вышла на кухню, но дверь за собой не закрыла, так как хотела узнать, что будет дальше. Оскорбленный гость направился за своей шляпой – он был бледен, и губы его дрожали.