Читать книгу Падшая женщина - Эмма Донохью - Страница 4

Часть первая. Лондон
Глава 2. Магдалина

Оглавление

Потому что, конечно, другой работы для нее не нашлось. В конце концов ей пришлось открыть глаза и увидеть правду. Никакое другое ремесло не принесло бы девушке четырнадцати лет столько денег, сколько получала Мэри – когда она поднабралась опыта и научилась твердо заявлять о своей цене. Мир был устроен ужасно несправедливо, теперь она это понимала. Богатые были рождены для праздности и роскоши, а бедные были все равно что грязь под колесами их карет. Но жизнь предоставляла девушке, которая уже потеряла все на свете, настоящий шанс выкарабкаться. К чему зарабатывать жалкие гроши, ломая руки, ноги, спину или глаза, когда, как говорила Куколка с грубым смешком, с п… ничего не сравнится?

Вокруг этого и вертелся весь мир. Этим торговали все женщины, будь то жены или шлюхи, по эту сторону простыней или по ту.

– Ты что, не п-понимаешь? – сказала как-то раз Куколка заплетающимся языком.

Они шли по Оксфорд-стрит. Куколка выхватила бутылку у Мерси Тофт и одним махом допила все, что там оставалось, а потом швырнула ее в свежевыкрашенную дверь четырехэтажного дома. С оглушительным звоном бутылка разлетелась на сотни осколков, и Куколка захлопала в ладоши.

– У тебя есть такая штука, за которую готов зап-платить любой мужик. От баронета до нищего. Только бы засунуть туда свои ручонки.

Она принялась задирать свои нижние юбки, одну за другой, чтобы показать Мэри, что она имеет в виду. Мерси Тофт хохотала так, что не устояла на ногах. Одна только Мэри заметила, как отворилась дверь дома. Она успела перехватить юбки Куколки до того, как та показала свое сокровище целому кварталу, и выпихнула ее обратно на дорогу.

– Это правда, мать твою за ногу! – выкрикнула Куколка. – Ты можешь взять его оружие – во, вот так – и повернуть против него. Прямо ему в лицо!

Ее слова сопровождались еще более непристойным жестом. Мерси уже не хохотала, а стонала от смеха. Ни та ни другая не увидели, что из дома выскочили двое лакеев, посмотреть, что там за шум и почему бьется стекло. Мэри быстро схватила подруг под руки, и они убрались восвояси, не дожидаясь, когда лакеи проломят им голову. Всю дорогу до Святого Эгидия они хихикали.

Зима выдалась мокрой и холодной, но Мэри и Куколка заранее запаслись подбитыми мехом муфтами и накидками. Те согревали их, когда не помогали ни эль, ни вино, ни джин. Большинство девушек выбирали себе определенный участок и работали на нем, но Куколка говорила, что это слишком скучно.

– Весь Лондон – наш публичный дом, дорогуша, – смеялась она.

Мэри уже начинала понимать, что обращаться с мужчинами на самом деле довольно просто. Они не стоили того, чтобы их бояться. Куколка показала ей, где нужно искать клиентов и как понять, что мужчина уже созрел. Мэри совокуплялась с незнакомцами в тавернах, в снятых для этого комнатах, просто на улицах у стены; ее клиентами становились писари и адвокаты со Стрэнда, пьяные в стельку, и богатые евреи с Бишопсгейт, не знающие, куда им деться после заката солнца в субботу, и молодые щеголи, выходящие из клуба «Алмакс», где они только что оставили не меньше сотни.

Теперь Мэри была свободной женщиной, и у нее было больше денег, чем она видела до этого в жизни. Она одевалась в самые яркие цвета, которые только можно было найти на Монмут-стрит – розовые, фиолетовые, оранжевые, – и ее совсем не волновало, что они не всегда сочетаются друг с другом. Лишь бы клиенты обращали внимание. Она знала, что востребована, и ее нарумяненное лицо напоминало веселую карнавальную маску.

Однажды серым зимним утром Мэри впервые за много месяцев вдруг подумала о Боге.

– Мы попадем в ад? – спросила она у Куколки. Ей почему-то сделалось очень не по себе.

Куколка усмехнулась:

– Я же латинянка.

– Кто?

– Ну, католичка. Как и мои родители. Я причащаюсь каждую Пасху, обязательно, что бы ни случилось, в любую погоду, – с гордостью добавила она. – Когда я почувствую, что пришел мой час, я просто пошлю за священником и получу отпущение грехов.

– Как это?

– Очищу свою душу от грехов. Все равно что отмоюсь.

Мэри немного подумала.

– А как же я? – с тревогой спросила она.

Куколка невозмутимо пожала плечами, но тут же сжалилась.

– Тебе в этой твоей школе когда-нибудь рассказывали о Магдалине? О Марии Магдалине?

Кажется, Мэри слышала это имя.

– Ну… она тоже была блудницей, но потом у нее все стало хорошо, ведь верно?


На Двенадцатую ночь[4] Куколка отвела Мэри в Королевский театр на Друри-Лейн, «чтобы показать, как обращаются с парнями шикарные дамочки». Они заплатили по шиллингу, чтобы втиснуться на галерку. Цена одного «раза», подумала Мэри. Куколка огляделась по сторонам и заметила, что сегодня в театре не больше полторы тысячи народу. По ее словам, это было всего ничего. В воздухе стоял гул голосов, как будто гудел большой улей.

Мэри почти подташнивало от предвкушения. Говорили, что пьеса новая, переведенная с французского: «Игра любви и случая». Мать была резко против театров и всегда говорила Мэри, чтобы она держалась от них подальше: потому что от людей, которые притворяются совсем другими людьми, не может быть ничего хорошего. В театре было так жарко, что ее плечи покрылись легкой испариной, как будто она сидела под летним солнцем. Занавес подняли только в десять минут шестого, и Мэри так поразили декорации, что поначалу она не видела ничего, кроме них. На сцене росли огромные деревья, стояли позолоченные скамьи, а в небе висела огромная сияющая луна – сама по себе, без всякой видимой поддержки. От ярко горящих ламп исходил запах паленых волос.

Но потом появилась миссис Абингтон, и Мэри забыла обо всем на свете. На актрисе было белое платье в цветочек с фестончатыми оборками, а стомакер украшал ряд крошечных бантиков, уменьшавшихся сверху вниз.

– А управляющий позволяет ей брать из костюмерной любые платья, какие она только захочет? – спросила она у Куколки.

– Брать из костюмерной? Да это ее платья! – фыркнула подруга. – Все актрисы должны иметь собственный гардероб.

Миссис Абингтон вызывала в Мэри одновременно зависть и обожание. Каково это – владеть такими нарядами и выходить на сцену, под взгляды тысяч людей!

– Неудивительно, что им нужны богатые покровители, – хохотнула Куколка.

Мэри пристально посмотрела на нее, пытаясь понять, шутит она или нет, но Куколка, судя по всему, говорила совершенно серьезно. Мэри перевела взгляд на актрису. Эта женщина, порхающая по сцене, выглядела так, будто никогда в жизни не видела мужского достоинства. Разве может девушка, вступившая в ряды мисс, сохранить такое лицо? Это было невероятно. Наверное, с актрисами все по-другому, решила Мэри. Может быть, когда они залезают к мужчине в панталоны, то притворяются кем-то еще – как будто это и не они…

Было довольно трудно уследить за тем, что говорилось на сцене, потому что актеров заглушали комментарии публики, шум вееров и сплетни об очередной появившейся в ложе графине или виконте. Но тем не менее Мэри уловила сюжет. Миссис Абингтон играла графиню, которая в шутку поменялась одеждой со своей горничной. Поразительно, до чего человек может преобразиться, надев шляпку, или передник, или золоченую пряжку, подумала Мэри. В этом-то и вся разница. Если ты выглядишь как леди, мужчины кланяются тебе, а если как служанка – то пытаются потискать за дверью. Однако ни хозяйка, ни горничная не знали, что джентльмен, который пытался ухаживать за графиней, тоже поменялся одеждой со своим лакеем. Получалось, что все друг другу лгут и никто не знает, с кем именно он флиртует, и это было очень смешно.

Каждый раз, когда реплики актеров вызывали в зале взрыв смеха, Куколка толкала Мэри под ребра:

– Мотай на ус. Вот как надо отвечать. Это и есть остроумие.

– Если бы ты хоть на минуту закрыла рот, я бы, может, и услышала, что они говорят, – прошипела Мэри и ткнула ее в ответ.


Конечно, у них было полно знакомых, а кое с кем они даже приятельствовали – например, с Мерси Тофт, или с Нэн Пуллен, или с Элис Гиббс, или с братьями Ройл, что держали кабачок за углом, – но на самом деле, как начинала понимать Мэри, у нее и Куколки не было никого, кроме друг друга. Даже когда толпа разносила их в разные стороны – той зимой они принимали участие в «потехе с чучелами» и вместе со всеми жгли чучело хозяина шелковой мануфактуры, который отказывался поднимать рабочим плату, – даже тогда Куколка и Мэри старались не терять друг друга из виду. Они говорили на своем собственном, понятном только им языке, имели свои собственные шутки. Может быть, их и разделяли целых семь лет, но они понимали друг друга с полуслова, так что если одна начинала предложение, другая всегда могла его закончить.

По ночам Куколка часто напевала одну старую песенку:

Красная лента и золотая,

Танцуй до упаду, пока молодая.


Не было такого места в Лондоне, где бы Мэри не делала этого с клиентами – начиная от вылизанных мостовых Уэст-Энда и заканчивая перепутанными улочками в районах кокни, где, как краски в огромном чане, смешались испанские евреи, индийские матросы, черные и китайцы. Она отдавалась бондарям и башмачникам, точильщикам и стекольщикам, сторожам и акцизным чиновникам, и мяснику с грубыми обветренными руками. В толпе, что собралась в Мурфилдс по случаю проповеди знаменитого мистера Уэсли, Мэри три раза поработала рукой и получила в общей сложности два шиллинга. Она раздвигала ноги перед каменщиком-ирландцем в Мэрилебоне, перед ткачом-французом – он оказался гугенотом – в Спайталфилдс, перед джентльменом-плантатором, который только что прибыл с Ямайки, и перед студентом-эфиопом, который изучал медицину. С него Мэри запросила двойную цену; ходили слухи, что у чернокожих огромный член, и она побоялась, что эфиоп ей что-нибудь повредит. Однако выяснилось, что хозяйство у него не больше, чем у обычного англичанина, и таким образом Мэри узнала еще кое-что новое. Ей был знаком каждый уголок большого города – от почтовой кареты, что ходила по Пэлл-Мэлл, до ограды церкви Святого Климента, до комнатушки наверху «Ягненка и флага» на Роуз-стрит. Ту комнату снимал один погонщик скота из Уэльса.

– Полежи спокойно, – сказал он Мэри после того, как все закончилось. Как и все уроженцы тех краев, он слегка пришепетывал. – Просто полежи спокойно, красотка, и я заплачу еще два пенса сверх.

У нее выдалась пара неудачных ночей, но она постаралась поскорее о них забыть. Однажды, когда Мэри явилась домой со следами ногтей клиента на шее, Куколка назвала ее мямлей и простофилей и показала, как ударить мужчину коленом, чтобы у него еще неделю болели яйца.

Мэри знала, что никогда не умрет с голоду. Теперь она была в этом уверена. Мокрая щелка притягивает мужиков, как кость собаку. У нее между ног был волшебный кошелек, который никогда не пустел, – совсем как в той сказке.

После двух месяцев работы все клиенты слились в одну серую массу, но было среди них несколько таких, которые ей запомнились. Например, как тот парень с сальными волосами, что взял ее прямо у стенки кареты и – как Мэри осознала позже – по ходу дела ловко срезал у нее карман. Можно было догадаться, что это жулик, корила она себя. У него были бегающие глазки.

Одним из постоянных клиентов был молодой шотландец, которого девушки прозвали Мистер Латы. Между собой они все смеялись над ним, потому что Мистер Латы всегда надевал на себя что-то вроде мешочка из оболочки овечьего кишечника.

– А это еще что такое? – встревоженно спросила Мэри, когда увидела его самый первый раз.

– Кондон, – ответил шотландец, высвобождая из корсета ее грудь. – Из соображений здоровья.

Мэри вытянула руку, отстраняя его.

– Каких таких соображений?

Мистер Латы пожал плечами:

– Он защищает меня от нехороших болезней. От сыпи, разных выделений.

– Что? Так ты что, надеваешь этот кондон всякий раз, когда этим занимаешься?

Он нетерпеливо дернул шнурки корсета.

– Ну, не с леди, ясное дело. Только с… девушками из города.

Мэри пронзительно рассмеялась – совсем как Куколка, подумала вдруг она.

– А как же мы? – спросила она, тем временем как Мистер Латы уткнулся лицом в ее груди и задрал юбки. – Разве мы, шлюхи, не можем подцепить от вас «насморк» или «клубничку»? Точно так же, как и вы от нас?

Он изумленно посмотрел на нее, будто не ожидал, что она вообще может рассуждать.

– Ну… в вашем ремесле иначе не бывает, – выдохнул он и принялся раздвигать ей колени, придерживая при этом свой футляр.

Но Мэри решила задать еще один, последний вопрос.

– А я могу купить этот кондон?

– Конечно можешь, – с невозмутимым лицом ответил Мистер Латы, но тут же ухмыльнулся. – Вот только я не представляю, на что ты его наденешь.

Через секунду он был уже внутри, глубоко-глубоко, и ему стало совсем не до разговоров.

Одним из лучших мест для охоты был Сохо-сквер часов в пять утра. Как раз в это время заканчивались балы по подписке, что устраивала миссис Корнелис, и лорды выходили на улицу. Однажды Мэри уединилась в кустах с джентльменом, который оказался членом парламента. Он без конца болтал о каком-то месье Мерлине, появившемся на балу в туфлях на колесиках.

– На колесах! Честное слово!

– Не может быть, – пробормотала Мэри и потерла выпуклость на его панталонах. Какой невероятно мягкий бархат, машинально отметила она.

– Он мчался как птица – пока не врезался в зеркало миссис Корнелис. Грохот, кровь, битое стекло повсюду… н-да, доложу я вам. Бедный лягушатник.

– Бедный лягушатник, – повторила Мэри, высвобождая из панталон немного кривоватый член. – Бедный, бедный маленький лягушатник.

– Не такой уж и маленький, а? – несчастным голосом спросил он.

Должно быть, лорд был сильно пьян или бредил – что за дикую историю он выдумал, подумала Мэри. Но, взбираясь на него верхом, она видела перед глазами эту картинку – маленький француз, несущийся над землей, словно ласточка, прямо навстречу беде.

Как-то раз ей повстречался носильщик с надорванной спиной – он таскал носилки богатым горожанам, чтобы заработать себе на жизнь, и каждый шаг причинял ему неимоверные страдания. Он даже заплатил за комнату, чтобы они смогли сделать это лежа. Мэри устроилась сверху и пообещала, что не будет его трясти. И какое же это оказалось наслаждение – немного поспать после всего! Мэри приснилось, что она едет по городу в королевской карете, украшенной золотом.


Очень разборчивой она, конечно, не была. Уличные мисс не могли позволить себе такую роскошь, «не то что эти сучки из борделей, что валяются на бархатных диванах», по выражению Куколки. Мэри ложилась даже с борцами, что дрались на ярмарках, – их лица были искорежены чужими кулаками. Однажды ей попался матрос, у которого было только одно яичко; второе было выедено сифилисом. Он клялся, что давным-давно вылечился, но Мэри все равно ограничилась «ручной работой». Теперь мало что могло внушить ей отвращение. Она не отказывала клиентам, которые просили их высечь, – эти парни любили играть в строгую мать и непослушного сына. Самый первый раз Мэри еще подумала, что это странно: мужчина, который хочет, чтобы ему причинили боль, вместо того чтобы причинять боль самому. Как-то раз ей попался извращенец, который пообещал ей два шиллинга за то, что она позволит плюнуть себе в рот. Единственными, с кем Мэри никогда не связывалась, были угольщики; ее воротило от запаха угольной пыли и начинало казаться, что она снова сидит в подвале на Черинг-Кросс-Роуд.

С той ночи, как она покинула дом, в прошлом ноябре, Мэри ни разу не встречалась ни с кем из Диготов. Однажды на Линкольнз-Инн-Филдс она увидела женщину с огромным узлом ткани на спине; она сгибалась под его тяжестью. Но конечно же это не могла быть Сьюзан Дигот. Слишком далеко от Черинг-Кросс-Роуд. «Приличные люди не забредают в такие дали, как мы, – говорила Куколка со своей чудной кривой улыбкой. – Приличные люди сидят на своем месте».

Иногда Мэри гадала, пыталась ли мать хоть раз разузнать, что с ней сталось. Расспрашивала соседей или, может быть, поглядывала по сторонам. Когда-то она любила Мэри – должно же было хоть что-то остаться от этой любви? Хоть крохи? Неужели можно выкинуть родное дитя из своей жизни, вырезать его, как будто оно никогда и не появлялось на свет?

Конечно, это уже не имело значения. Теперь Мэри ни за что не вернулась бы назад, даже если бы Сьюзан Дигот сама вскарабкалась по шатким скрипучим ступенькам Крысиного замка и на коленях умоляла дочь пойти с ней домой. Она едва помнила свою прежнюю жизнь – скуку, бесцветность, бедность, даже не нужду, а бедность духа, устремлений; долгие часы молчания, когда они все сидели у дрожащего огня. Нет, нет – слишком поздно для возвращения. Или хотя бы прощения.

* * *

С Куколкой жизнь никогда не была скучной или бесцветной. Она не упрекала, не читала проповедей, не давала заданий. Они ложились спать прямо в румянах и белилах, и краска оставляла грязные потеки на подушках. Ирландка, что обитала в подвале Крысиного замка, за плату стирала им одежду. Раз в несколько недель Мэри и Куколка ходили в баню и долго отмокали в обжигающе горячей воде. Ужин они брали в таверне или обходились без него, смотря по тому, что было у них в кошельках, и никогда не готовили, вообще ничего, даже не поджаривали тосты. Когда замерзали руки, они покупали у торговок вразнос чай и кофе. А еще они пили любые спиртные напитки, какие попадались под руку, и не загадывали дольше, чем на день вперед.

Любовницы свободы – так называла их Куколка. Они вставали когда хотели, и не ложились всю ночь, если было такое желание, и в любое время могли вернуться домой и завалиться спать. Первый раз за всю жизнь у Мэри появилось время для безделья. Клиенту редко требовалось больше, чем пятнадцать минут. Никто не стоял над ней с кнутом, она могла отказать одному и отдать предпочтение другому или вообще послать всех к черту, если вдруг все надоедало. Иногда они с Куколкой брали выходной и проводили вечер в трактире – сидели у огня и курили одну трубку на двоих. Джин смягчал и размывал границы, превращал скуку в веселье.

Однажды вечером Мэри повстречался молоденький подмастерье – он играл в крикет на Лэмз-Кондуит-Филдс. У него было свежее, хорошенькое личико, и на вид Мэри дала бы ему не больше двенадцати.

– В какую цену, мисс? – спросил он, совсем как Джек Бобовый Стебель, оказавшись первый раз на рынке.

– Больше, чем у тебя есть, – с усмешкой сказала она и потрепала его по подбородку. Пушок на нем был мягкий и шелковистый, словно у котенка.

– У меня есть шиллинг, – серьезно сказал паренек, полез в карман и достал монету.

Скорее всего, утащил у хозяина, чтобы заплатить за «учебу», подумала Мэри, но деньги все равно взяла. Она взяла мальчика за руку и отвела за большой куст падуба. Земля была мягкой и чуть-чуть сырой.

Потом ей стало грустно. Хотелось верить, что она не заразила мальчика триппером – хотя в общем-то Мэри думала, что она уже очистилась. Лихорадки у нее не было, выделений тоже, и она всегда подмывалась джином, если он был, или просто писала после, если не было. Но конечно, сказать наверняка было невозможно.

– Ну, теперь ты знаешь, как это бывает, – сказала она мальчику, когда он застегивал пуговицы.

Он ослепительно улыбнулся в ответ.

– Найди себе девушку и не трать зря деньги, – посоветовала Мэри.

Перед тем как убежать, он послал ей воздушный поцелуй.

В ту ночь они с Куколкой лежали в темноте на своем полусгнившем матрасе и говорили, говорили, говорили – до тех пор, пока поэт, что поселился в соседней комнатушке, не застучал в стену кулаком.


Многие мисс вдобавок к основному занятию еще и воровали у клиентов кошельки. Из-за этого их ремесло пользовалось дурной славой, к тому же это было опасно.

– Для этих, благородных, нет ничего хуже воровства. Они даже сифилис стерпят, а это нет, – учила Куколка.

Но у Мэри и без нее были свои принципы. Только один раз она обчистила клиента – и то он оказался лживой собакой и не отдал ей обещанные полкроны; за эти деньги Мэри согласилась на то, чтобы он побил ее башмаком перед тем, как отыметь. Она дождалась, пока он напьется и заснет за столом таверны, а потом сбежала, прихватив две латунные пряжки для туфель и серебряные часы.

– Справедливо, – заметила Куколка, оценив добычу.

Мэри никак не могла взять в толк, почему женщины вообще соглашаются делать это задаром. Некоторые хотели иметь детей, это она знала. А другие занимались этим для удовольствия – или из любви, как они это называли. Даже Куколка иногда отдавалась бесплатно, чаще всего одному плотнику-поденщику, у которого была очень нежная кожа.

– Но это же утешение, – отговаривалась она.

Однако Мэри этого не понимала. Мерси Тофт тоже имела любимчика, какого-то книжника-француза. Он был настолько же бледным, насколько она темной. Время от времени, когда ее сутенера не было рядом, она тайком приводила француза к себе. Эта непонятная жажда ставила Мэри в тупик.

Никогда в жизни она не чувствовала того, что называется желанием, но знала о нем достаточно, чтобы уметь подделывать. Она научилась вести «грязные» разговоры. Секрет был даже не в словах, хотя некоторые клиенты сильно возбуждались, когда она говорила непристойности, а в особом тоне. Если тон правильный, можно нести любую чушь, болтать хоть о каше, в этом Мэри убедилась на собственном опыте. Весь трюк состоял в том, чтобы притвориться, будто она и сама взволнована. Легкий стон, вздох, низкий голос, прерванная на полуслове речь – все мужчины велись на это, как дети, и это ускоряло развязку, как ничто другое.

Иногда ночью Мэри лежала рядом с Куколкой и ее плотником и делала вид, что спит, пока они барахтались на матрасе. Куколка билась и выгибала спину, словно ей было больно, но ее рот был мягким и влажным, а лоб покрывала испарина. Отвернувшись, Мэри бездумно смотрела в темноту.

Она никогда не раздвигала ноги, повинуясь нуждам собственного тела, только ради тех вещей, что можно было за это получить: деньги, кров… свободное время. Она продавала не себя – в этом Мэри была уверена. В конце концов, мы все всего лишь берем напрокат платье, которое называется кожей.


С тех пор как они побывали в подвале у Ма Слэттери, у Мэри ни разу не было месячных, и это ее ничуть не расстраивало. Так даже лучше, рассудила она. Безопаснее. Сначала она думала, что это просто перерыв, но потом решила, что ее женское время кончилось. Это было немного странное ощущение – насовсем разделаться с месячными и деторождением в четырнадцать лет. Но среди мисс такое случается, подтвердила Куколка. Ну и, в конце концов, разве это не преимущество для девушки их ремесла – покончить со всеми этими делами раз и навсегда?

Мэри подозревала, что сама Куколка по молодости лет произвела на свет пару-тройку детишек, но расспрашивать не решалась. Да и что толку – несчастные вряд ли выжили.

Ей до смерти хотелось узнать историю жизни подруги, но приходилось выведывать все понемногу, то там, то тут. На прямые вопросы Куколка не отвечала. Однажды, когда они проходили мимо лавки париков на Монмут-стрит, Куколка невзначай обронила, что ее первый делал парики.

– Кто-кто?

– Мой первый. Ну, тот, кому меня продали мои старики.

Мэри бросила на нее настороженный взгляд. Она никогда не могла понять, шутит Куколка или говорит серьезно.

– Он услышал, что девственница может вылечить сифилис, – сказала Куколка и рассмеялась своим странным дребезжащим смехом, будто камешки гремят в стеклянной банке. – Выкинул деньги на ветер!

Отставшая было Мэри прибавила шагу.

– Сколько тебе было лет?

Куколка пожала плечами.

Это значит, что она не помнит или что это не имеет значения, подумала Мэри.

В тот день Куколка больше ничего не сказала, но потом, некоторое время спустя, когда Мэри спросила снова, все же ответила:

– Мало. Так мало, что я ничегошеньки не знала. Подумать только! Я тогда решила, что парень в меня пописал, можешь себе представить! – И она снова рассмеялась этим жутким смехом. Казалось, он исходил из самой ее утробы.


Как-то мартовским вечером за церковью Сент-Мэри-ле-Боу Мэри наткнулась на пару матросов. Они во все горло орали «Старые шлюхи Англии».

– Вечер добрый, мои золотые, – сказала она, но, кажется, они ее не услышали.

Тот, что был повыше, затянул куплет:

Было время, мы могли

Баб иметь и драться,

Хрен стоял, и нож был остр,

Хошь куда вонзаться.


К первому присоединился второй:

Но теперь мы словно куча

Старого дерьма.


Вдвоем они заголосили припев:

Старые шлюхи, добрые шлюхи,

Куда вы девались, куда!


Мэри стояла рядом и с улыбкой дожидалась окончания песни. Наконец один из матросов повернулся к ней. Его штаны были расстегнуты, и свой инструмент он держал в руке. Мэри сделала шаг вперед, но он толкнул ее в грудь.

– Да я к тебе и вилами не притронусь, дорогуша! – крикнул он.

Мэри отскочила, но матрос все же успел окатить струей мочи ее лучшую фиолетовую юбку. Его приятель попытался присоединиться, но он гоготал как безумный и не смог как следует прицелиться.

– Да чтоб сгнили ваши поганые содомистские задницы! – завопила Мэри.

Она, конечно, знала, как постоять за себя, однако это было слабым утешением. Потом, в Крысином замке, Мэри попыталась отчистить юбку. Куколка клялась, что она совсем как новая, но Мэри все равно чувствовала едкий запах мочи.

Вообще-то она не имела ничего против того, чтобы делать это с заднего хода. Немало клиентов хотело заниматься этим только так. Некоторые мисс заявляли, что они скорее дадут перерезать себе горло, чем позволят подобную мерзость, но Мэри не понимала, из-за чего весь шум – ведь, в конце концов, между той и этой дырками не более дюйма. Этому ее обучил один часовщик; и хотя Мэри оставила на его руке глубокие отметины своих зубов, потом она была очень благодарна ему за урок. В тот, первый раз, она оказалась совсем не готова и не поняла, зачем часовщик поплевал на свою штуку. Когда он протолкнул ее внутрь, Мэри завизжала от боли. Но потом – и в ту ночь, и в другие – она научилась одному трюку. Если представлять себе, как со скрипом отворяется дверь или как слезает кожура с апельсина, то больно почти не будет. Мэри Сондерс могла раскрыться как угодно, прогнуться под любым углом, привыкнуть ко всему – лишь бы это принесло ей звонкую монету.

Однажды утром Мэри уже запустила руку в штаны к какому-то шорнику, когда, случайно обернувшись, вдруг поняла, что стоит возле ворот своей бывшей школы. При виде маленьких фигурок в серых, наглухо застегнутых платьях, что выстроились во дворе, ею овладело странное чувство. Какой же наивной сопливой девчонкой она была всего год назад!


В один из вечеров, когда Мэри и Куколка сидели в таверне, ели горячий пирог с голубями и облизывали обожженные пальцы, неожиданно выяснилось еще кое-что интересное. Мэри кивнула на только что покрашенную дверь борделя, что располагался напротив:

– Как думаешь, они принимают на работу девушек?

Куколка презрительно фыркнула.

– Дорогая моя, клиенты, которых подбираешь на улице, требуют только одного – чтобы ты раздвинула ноги. А в публичных домах джентльмены платят много… и за эти деньги девушка должна визжать от удовольствия и закатывать глаза. – Она грубо хохотнула.

– А ты откуда знаешь? – спросила Мэри.

– Я же отработала два года у мамаши Гриффитс, разве нет?

– Я не знала.

Куколка ядовито улыбнулась.

– Значит, не все в мире ты знаешь. Наверное, с тех пор, как я вытащила тебя из той канавы, ты кое-чему и научилась, но все равно ты еще зеленая.

– Ну так расскажи мне про мамашу Гриффитс, – предложила Мэри. Ссориться ей не хотелось.

Куколка пожала плечами и помотала головой.

– Да что тут рассказывать? Лежишь на диване и ждешь, когда тебя отымеют, вот и весь разговор. Так что через два года я сбежала. Захотела свободы.

Мэри улыбнулась.

– Но проклятая сука послала за мной Цезаря, чтобы он преподал мне хороший урок.

– Кто такой Цезарь?

– Ну я же говорю – ты совсем еще зеленая, – с нежностью сказала Куколка. – Не знать Цезаря!

Она показала его Мэри на следующий день на Стрэнде. Цезарь оказался африканцем. Он был одет в белый бархат, а на голове у него возвышался ослепительной белизны парик. Черное, как лакированное эбеновое дерево, лицо резко выделялось на его фоне. На всем облике Цезаря лежал тот особый лоск, который могут дать только деньги.

– В следующий раз сможешь узнать его сама.

– Да, – прошептала Мэри. Она не сводила с Цезаря глаз.

– Говорят, он участвовал в бунте, – с нажимом сказала Куколка.

– Где?

– На невольничьем судне, где же еще! Ты совсем ничего не знаешь. В Вест-Индии. Черные восстали и перебили хозяев. Ну, так говорят. Можешь себе представить!

Мэри еще раз посмотрела на мужчину по имени Цезарь. Положив руку на бедро, он разговаривал с какой-то девушкой. На нем были безупречные панталоны из нежнейшей оленьей кожи, и Мэри почувствовала, как по спине у нее пробежала дрожь. Подумать только, когда-то этот человек был закован в цепи, а теперь он стоит тут и ему принадлежит едва ли не весь Стрэнд! Значит, Сьюзан Дигот говорила неправду. Не всегда люди остаются на том месте, что назначено им от рождения.

– Должно быть, это одна из его шлюх. А вон там, между колоннами, стоит другая. И те две, что кокетничают с гренадером, тоже его, – сказала Куколка. – Цезарь владеет всей улицей, от Джордж-Корт до Картинг-Лейн. И никто не смеет встать у него на пути. Говорят, у него сильная защита.

– Защита?

– Ну да. Черная магия, понимаешь?

Это было похоже на правду. Никто не отваживался подойти к сутенеру и его девице ближе чем на ярд. Толпа расступалась перед ним, словно воды перед Моисеем. И Мэри поняла почему – когда приблизилась достаточно, чтобы разглядеть нож Цезаря, подвешенный к его блестящему поясу. В воздухе висел дурманящий аромат его напомаженного парика. Цезарь улыбался. Мэри не посмела заглянуть ему в глаза. Она торопливо отступила назад, поближе к Куколке. Ужасная мысль вдруг пришла ей в голову.

– Но ведь… не может быть, чтобы это он…

Куколка потрогала шрам, как будто хотела убедиться, что он там, не отрывая глаз от царственной фигуры африканца.

– Ага. Цезарь в то время служил у мамаши Гриффитс. Это потом он стал сам себе хозяин. Имей в виду, я еще легко отделалась. Он меня пожалел, надо отдать ему должное.

– Легко отделалась? – Мэри протянула руку к изуродованной щеке подруги, но дотронуться не решилась. Как может Куколка говорить об этом так легко, словно произошедшее случилось не с ней, а с кем-то еще?

– Помнишь карточного шулера с половиной носа – мы видели его на днях?

Мэри кивнула.

– А на Пиг-Лейн нашли девушку, у которой вообще не было лица. Это тоже его работа. Говорили, что она задолжала ему денег и пустилась в бега.

Мэри представила себе, как огромный нож опускается ей на лицо, и зажала рот рукой.

– Ну что ж – если бы он плохо делал свое дело, его бы не нанимали, так? – разумно заметила Куколка.

Мэри ничего не ответила.

– Так что все могло быть гораздо хуже. Я называю это «поцелуй удачи». – Куколка постучала по шраму длинным, не очень чистым ногтем. Потом она закинула одну руку за плечи Мэри, и они неспешно пошли прочь. – Пусть это будет тебе урок, моя милая. Никогда не связывайся ни с сутенерами, ни с мамками, ни с публичными домами. Каждая сама за себя, помнишь? И вот тебе первое правило: никогда не расставайся со своей свободой.

Значит, это была свобода. Мэри уже начинала чувствовать на языке ее вкус: сладость пополам с тошнотворным, соленым страхом.

* * *

Куколка умела определять людей по покрою их платья и качеству материала. В этом ей не было равных. Она подмечала все детали, знала все ткани – от лионского бархата до дешевой фланели. Как-то в конце марта, который выдался на редкость холодным, они с Мэри возвращались с Кок-Лейн, что в Смитфилде, куда ходили посмотреть на знаменитый призрак Отравленной Леди, что стоило им по полпенни; призрак, однако, так и не появился. Куколка показала на девушку, что торчала на углу Мэйден-Лейн, с приятным, но очень худым лицом. Из одежды на ней была только рваная рубашка и одна нижняя юбка.

– Эта не доживет до лета, – безразлично заметила Куколка, как будто говорила о погоде.

Мэри вгляделась в худышку, пытаясь увидеть печать смерти у нее на лице.

– Замерзнет?

– Умрет с голоду, – поправила Куколка, – если только не выпросит, или не займет, или не украдет себе хорошее платье. Без этого на нее ни один клиент не посмотрит.

– Вообще-то она хорошенькая, – возразила Мэри. Она еще раз посмотрела на маленькую фигурку на углу.

– Да ведь они хотят не нас, дурында! А в этих тряпках девушка может быть только самой собой, больше никем. Запомни, миленькая: лучше неделю не ужинать, чем заложить свое последнее приличное платье.

Это было правило номер два: женщину делает одежда.

В другую ночь они неторопливо прохаживались возле клуба «Алмакс», когда мимо промчался фаэтон. Его дверца напоминала крыло птицы.

Мэри толкнула Куколку локтем:

– Видала? Это что еще за красотка?

– Эта? – Куколка широко улыбнулась, так что шрам у нее на щеке как будто смялся. – Да просто-напросто раскрашенная шлюха, не лучше, чем мы с тобой. Да к тому же на десять лет старше.

– Да нет! Она точно из благородных.

– Какая же ты дурочка, Мэри Сондерс. Тебя так легко провести на всякой мишуре.

Стоя за колонной, они увидели, как к фаэтону торопливо подбежал толстый джентльмен и подал даме руку.

– Посмотри на ее нижнюю юбку, – прошептала Мэри. – Это же травчатый атлас, разве нет? – Она тоже научилась подмечать детали и немало этим гордилась.

– Только в разрезе, – презрительно бросила Куколка. – А все остальное, там, где не видно, – простой муслин. А эти бриллианты у нее в ушах – обыкновенные стекляшки. К тому же, – ядовито заметила она, – если она распустит корсет, бьюсь об заклад: ее сиськи вывалятся прямо на живот.

Мэри хихикнула:

– Старая завистливая потаскуха, вот ты кто.

Куколка уперла руки в бока и вздохнула, так что всколыхнулась ее пышная белая грудь.

– Попомни мои слова: она вытянет из него еще пару подарков и продержится пару месяцев, но годового содержания не получит. И еще кое-что… – Парочка вошла в клуб, и Куколка проводила их взглядом. – Могу поклясться: под этими мушками у нее оспины глубиной с твой ноготь.

– А это ты откуда знаешь?

– Да у нее только что спала лихорадка. Она же бледная, как блевотина.

Мэри впитывала все, чему учила ее Куколка. Той ночью она запомнила еще один урок: одежда – это самый большой обман на свете.

* * *

Однажды в апреле они проходили по Черинг-Кросс-Роуд. Когда они поравнялись с дверью, что вела в тот самый полуподвал, где жила семья Дигот, Мэри слегка затрепетала. Но Куколка ничего не заметила, и Мэри решила промолчать. Она украдкой взглянула на окно, но стекло было таким грязным, что рассмотреть ничего не удалось. Теперь там мог жить кто угодно. А может быть, и вообще никто.

Ей вдруг пришло в голову, что она изменилась до неузнаваемости. Золотой прииск находился не только у нее между ног. Довольно скоро Мэри поняла, что еще одно сокровище, которым она владеет, – это ее язык. Если она спускала его с привязи, то могла быть такой дерзкой и грубой, как не всякий мужчина. Ее слова ранили, словно бритва. Мэри находила огромное удовольствие в язвительных остротах, однако чаще все же сдерживалась. Ей не хотелось превратиться в злобную ведьму.

Хотя ей все равно было нечего сказать той женщине, что была когда-то ее матерью, даже если бы они и столкнулись где-нибудь на улице. И в любом случае Сьюзан Дигот вряд ли узнала бы свою бывшую дочь, затянутую в корсет, в цветастой жакетке и уже поношенной шелковой юбке, растянутой широкими фижмами. Теперь Мэри выглядела как настоящая горожанка. От нее даже пахло по-другому, резким, дразнящим лимонным ароматом модной туалетной воды.

Какой же дурочкой была Сьюзан Дигот! Она всерьез считала, что любой человек в платье с золотыми галунами лучше и выше ее и чем шире юбка, тем благороднее происхождение! Мэри своими глазами видела, как простые женщины расхаживают по сцене на Друри-Лейн, словно королевы. Куколка открыла ей глаза на все хитросплетения жизни, ее темные закоулки, тупики и подворотни. Постепенно Мэри начало казаться, что герцогиня – это что-то вроде уличной проститутки, которой посчастливилось снять богатого высокородного клиента.

В четырехэтажном доме на Голден-сквер жила леди, некогда известная свету под именем Ангельская Задница. На углу Гайд-парка герцог Кингстонский начал возводить особняк для мисс Чадли, которая была его любовницей уже двенадцать лет – и все еще ему не надоела! Прославленная Китти Фишер, по слухам, готовилась променять всех своих именитых любовников на богатого супруга, члена нижней палаты парламента. Приятное личико и немного удачи – вот и все, что требуется девушке.

Длинными светлыми вечерами Мэри сидела на траве на Лэмз-Кондуит-Филдс, за Холборном, и наблюдала за парочками, что прогуливались вокруг. В воздухе стоял легкий, приятный шум: стрелы лучников со свистом вонзались в мишень, сталкивались кегли на зеленой лужайке; кто-то состязался в борьбе; иногда издалека доносился лай и рычание дерущихся собак. Первый раз со школы она снова взялась за чтение. Она покупала дешевые романы в потрескавшихся переплетах и старалась запоминать длинные слова, что там встречались, – на случай, если это когда-нибудь пригодится. Самой ее любимой книжкой стала «История Памелы Эндрюс». Ее восхищала хитрость служанки, раз за разом отказывавшей своему хозяину и в конце концов выудившей из него предложение руки и сердца. Пожалуйста, вот и доказательство, думала Мэри. Ведь сменила же Памела свой передник на атласный подвенечный наряд и в итоге стала настоящей леди, ничуть не хуже других! В наше время девушка с умом может подняться так высоко, как только захочет, словно сливки на молоке. В этой жизни возможно все.

В мае Мэри исполнилось пятнадцать. Куколка подарила ей шляпку с высоким пышным пером. Между ее прошлой жизнью и настоящей теперь протекала широкая река.


В один из дней каждого месяца все шлюхи вставали особенно рано. День казней.

Был жаркий июль, и сам воздух, казалось, был пропитан запахом мести. Сегодня должны были наконец-то вздернуть мать и дочь Метьярд, а злодейки всегда вызывали у людей особенный интерес. Чтобы влиться в толпу, направлявшуюся от тюрьмы Ньюгейт в Тайберн, Мэри и Куколке пришлось подобрать юбки и хорошенько поработать локтями. Как всегда, на ограде церкви Святого Погребения стоял звонарь и призывал осужденных покаяться, но его было почти не слышно среди общего шума. За это лето Мэри выросла еще больше, но все равно не могла разглядеть преступников поверх голов, поэтому она взобралась на бочку и вытянула длинную шею. «Да смилостивится над вами Господь!» – воскликнул звонарь, когда процессия вслед за повозкой проходила вверх по Холборн-стрит. Мэри сумела протиснуться совсем близко, так что увидела даже бледные лица преступников и их шеи, на которых уже болталась веревка. Повозка подпрыгивала на ухабах; и приговоренные, сидевшие спиной к лошади, стукались друг о друга. Их руки были связаны впереди.

В этот день возок был нагружен как следует.

– Сегодня должны повесить шестерых воров! – прокричала Куколка ей на ухо. – Потом еще троих мошенников, беглого солдата, содомита и девушку, которая удушила своего младенца.

Там же, в повозке, сидел Томас Терлис, знаменитый палач, в своей маленькой черной полумаске. А перед ним, как будто под особой охраной… да, должно быть, это были Метьярды. Никаких следов раскаяния на лицах, отметила Мэри. Дочка выглядела ко всему безразличной, а мамаша тряслась, словно в лихорадке. В кармане у Мэри был камень с острыми краями, и она швырнула его в дочку, но промахнулась.

Повозка проехала мимо, и толпа двинулась следом. Мэри попыталась вообразить мать и дочь Метьярд такими, какими они были раньше, в обычной жизни, а не со спутанными волосами, связанными руками и петлями на шее. Почтенные галантерейщицы – достойные люди, по всему видно – прозвучал в ее голове скрипучий голос Сьюзан Дигот. Женщины, которые долгое время пользовались уважением всего прихода за то, что принимали в учение девиц из работного дома.

Однако из Нэнни Нэйлор они сделали начинку для пирога. Мэри помнила все подробности этого кровавого дела, что сообщались в газетах, – она сама читала их вслух для Куколки. Нэнни Нэйлор покинула Метьярдов в то лето, когда ей исполнилось тринадцать, но девочке так и не удалось рассказать кому бы то ни было, от каких издевательств она бежала. Ей не посчастливилось встретить на пути Долл Хиггинс, которая взяла бы ее к себе. Вместо этого Метьярды нашли ее, приволокли обратно к себе на чердак и привязали к двери, оставив на жаре без еды и питья. Через три дня они начали говорить соседям, что бедняжка Нэнни куда-то подевалась и они не могут ее отыскать. Потом они разрубили ее тело на куски и выбросили в сточную канаву.

Мэри вывернула шею, чтобы еще разок взглянуть на мамашу и дочку Метьярд: обе обмякшие, в своих пеньковых галстуках, подпрыгивали на телеге, словно марионетки, у которых перерезали веревочки. Это было так забавно, что она рассмеялась. Они думали, что могут делать с простушками вроде Нэнни Нэйлор что угодно! Что такие беззащитные создания, как она, полностью принадлежат своим хозяевам, и душой, и телом, и живые, и мертвые! После смерти Нэнни Нэйлор прошло несколько лет, и все это время Метьярды полагали, что другие девушки никогда не посмеют открыть рот и рассказать правду. Они считали себя неуязвимыми.

– Отличный день, а? – сказала Куколка.

Они медленно двигались в толпе; пот лил с них градом, и обе едва дышали.

Мэри ухмыльнулась в ответ.

– И все равно, в день, когда казнили графа Феррерса, народу было куда больше. Просто никакого сравнения. Чтобы пройти три мили, нам понадобилось три часа. А граф всю дорогу жевал табак и махал рукой из окна. И одет он был в белый атлас…

– Да-да, знаю – с серебряными кружевами. Ты мне сто раз говорила, – перебила Мэри.

Казнь графа стала, похоже, одним из самых волнительных событий в жизни Куколки. Но ничто не могло рассердить ее в такой день, как этот. Повсюду были люди – на улицах, на балконах, на перевернутых бочках; лица горели единодушным желанием: увидеть, как вздернут убийц Нэнни Нэйлор. Пахло имбирными пряниками; кто-то заголосил песенку про то, как солдат встретил глупую девку. Мэри немало забавляло, что богатый Уэст-Энд вырос вокруг ужасающего Тайберна. С каждым годом знать перебиралась еще чуть дальше на запад, стремясь отделиться от бедноты, – и что же! Каждый день казни их улицы снова заполняла чернь. Это было очень смешно. Впрочем, многие из них были и сами не прочь полюбоваться редким зрелищем. Мэри заметила три кареты с занавешенными окнами, стоящие так, чтобы было видно виселицу.

Заплатив по пенни, они с Куколкой пробрались на самую верхнюю скамью на подмостках – обе решили, что ради такого случая можно и потратиться. Помощники палача установили огромное черное «тройное дерево».

– Раньше оно стояло здесь круглый год! – прокричала Куколка. – Но из-за него тут было не пройти не проехать.

Возле виселицы уже стоял Томас Терлис, в костюме и маске, и руководил рабочими.

– Он из ученых, – заметила Куколка. – Только говорят, может здорово поскандалить из-за чаевых.

Священник начал читать молитву, но ее заглушал рев толпы.

– Вздерни их! Вздерни их! – закричала Мэри вместе со всеми.

Терлис удостоверился, что все веревки привязаны к виселице и что всем осужденным, сидящим на телеге, надели на голову мешки. Мамаша Метьярд билась в судорогах, и, чтобы натянуть на нее белый мешок, палачу пришлось потрудиться. Мэри почувствовала, что в желудке у нее что-то сжалось. Нет, это была не жалость – или, во всяком случае, не к Метьярдам. На что же это было похоже? Иногда, когда клиент слишком долго елозил взад и вперед у нее внутри, ей хотелось плюнуть ему в лицо. Вот на что.

Палач тронул лошадь кнутом, и телега медленно двинулась вперед. Веревки натянулись, тела заскользили, но установленный порядок вдруг оказался грубо нарушен. Младшая Метьярд неожиданно спрыгнула с телеги и сломала шею. Ее тело тяжело повисло на веревке, словно мешок с картошкой.

Терлис закричал на помощников, а толпа возмущенно завыла.

– Черт бы ее побрал! Это было слишком легко! – крикнула Мэри в ухо Куколке. Она едва не плакала.

Куколка обняла ее за талию. Остальные осужденные умирали медленной, мучительной смертью, как им и полагалось. Одну за другой Терлис затянул веревки потуже. Словно актеры в пантомиме, подумала Мэри. Лица, скрытые мешками, дергающиеся ноги, резкий запах дерьма, вдруг разнесшийся в воздухе, друзья и родные, а также нанятые специально для этого помощники, тянущие висельников за ноги, чтобы ускорить конец… К мамаше Метьярд, однако, никого не подпускали. Над головами уже кружились вороны. Мэри уставилась на руки и ноги мамаши Метьярд и смотрела на нее до тех пор, пока у нее не начали слезиться глаза.

Повешенные должны были болтаться на виселице еще час, так что для зрителей наступило время пикника. Куколка достала сладкий пирог, и Мэри с удовольствием съела свою половину, поглядывая на висевших Метьярд. Опилки под виселицей были покрыты грязными пятнами.

Наконец помощники Терлиса осторожно опустили трупы на землю – один поддерживал тело за бедра, другой перерезал веревку, – и в толпе началась обычная свара. Казненных разложили на земле. Следы от веревок на их шеях были похожи на рубиновые ожерелья. Представители хирургов, которые по закону могли выбрать любой из тайнбернских трупов, уже разглядывали тела, в то время как Терлис палкой отгонял родственников и знакомых. Те, кто страдал от бородавок и прыщей, хватались за еще теплые руки и терлись о них щеками.

Мэри не хотелось, чтобы этот славный день заканчивался. Она протолкалась поближе к телам женщин Метьярд и, поддавшись внезапному импульсу, заплатила целых шесть пенсов за дюймовый кусок веревки мамаши.

– Половина того, что получаешь за раз с клиента, – с мягкой укоризной сказала Куколка.

– Да перестань! Будто ты не тратишь на выпивку в два раза больше каждый божий день, а ведь все равно все оказывается в горшке. – Мэри взглянула на грубый обрывок в руке. Интересно, какая именно половина ушла на оплату веревки, подумала вдруг она. Та, что получена за всовывание или за высовывание?

По дороге домой Мэри сообразила, что у нее не осталось денег на ужин. У Куколки тоже не оказалось ни гроша. Мэри огляделась по сторонам и заметила какого-то деревенского простака; из швов на его одежде торчала солома. Она слегка потерлась об него в толпе.

– Ищешь подружку, милый? – Улыбка у Мэри была поистине ангельской.

Парень вытаращил глаза. Он до того смутился, что не мог выдавить из себя ни да ни нет. Мэри завела его за забор на Оксфорд-стрит, а когда они закончили, убедила дуралея, что в Лондоне за это берут три шиллинга. Потом она обнаружила, что испачкала свое розовое платье-сак ржавчиной, но Куколка сказала, что оно отчистится.


В то изнуряюще жаркое лето они посмотрели все, на что стоило посмотреть в Лондоне. Однажды они даже захватили с собой пару приезжих из Дорсета и отправились в клуб, где, по словам Мерси Тофт, в танцовщицы брали только индианок или африканок. По правде говоря, им просто хотелось увидеть, как провинциалы будут пялиться на девок. Танцовщицы двигались плавно, как вода. У них были странные имена, вроде Клеопатра, или Шоколадная Бетти, или Черная Сэл. Интересно, подумала Мэри, как их зовут на самом деле.

Иногда они с Куколкой шлялись по Стрэнду и разглядывали витрины книжных магазинов, где были выставлены непристойные картинки. Обе хохотали до упаду.

– Так он ничего не добьется, – говорила Куколка, постукивая пальцем по стеклу. – С такого угла он в нее не войдет.

Они ходили в Бедлам пить горячий шоколад, а потом глазели на решетки больницы: им было интересно посмотреть, как внутри пляшут сумасшедшие. Однажды они видели, как горел дом в Чипсайде. Одна из служанок, спасаясь от огня, выпрыгнула из окна и разбилась о мостовую.

Порой Мэри попадались особенно мерзкие клиенты, так что во рту будто оставался противный привкус, но от этого у нее было вернейшее средство. Выпить еще одну бутылку. Джин смягчал грубость, смывал всю грязь.

– Только так и можно жить, правда, Мэри? – бормотала Куколка.

– Да, моя дорогая. Это лучшая жизнь на свете, – неизменно отвечала Мэри.

Одним из тех немногих, к кому Мэри чувствовала настоящую ненависть, был цирюльник, что жил на нижнем этаже Крысиного замка. Однажды она попросила его вырвать зуб, который причинял ей неимоверные страдания – это было в июле, – и цирюльник настоял на том, чтобы вначале она расплатилась. Без этого он отказывался даже вытаскивать свои инструменты. Мэри закрыла глаза и изо всех сил сжала его изнутри, чтобы все поскорее закончилось. Когда он попытался ее поцеловать, ее чуть не стошнило.

К августу Лондон напоминал огромную вонючую подмышку. В Сент-Джеймсском дворце королева Шарлотта родила сына.

– А ведь молодой Джорджи всего одиннадцать месяцев как начал над ней работать, – грубовато заметила Куколка.

В один из жарких душных дней Мэри увидела на Стрэнде Мистера Латы, под руку с каким-то старым толстяком, и решила, что стоит попытать счастья.

– Три шиллинга за двоих, джентльмены, – промурлыкала она.

Молодой шотландец посмотрел сквозь нее, как будто не видел никогда в жизни. Как будто не он нагибал ее над перилами моста прямо среди бела дня, пока чайки подбадривали его своими криками. Мэри захотелось расхохотаться ему в лицо. Старик обернулся. Его толстые пальцы были запачканы чернилами.

– Нет-нет, моя девочка. – Он грустно покачал своей большой головой. – Так не годится.

Мэри подошла на два шага поближе, как будто хотела сделать реверанс, и выбросила вперед руку с отставленным средним пальцем. Лицо старика исказилось от боли. Мистер Латы поспешно потянул его в сторону, и они быстро пошли дальше. Мэри почувствовала себя странно потрясенной.

Ей захотелось догнать старика и спросить его: «Что же еще мне делать? На что еще я гожусь?»

В сентябре, после Варфоломеевской ярмарки, жара начала потихоньку отступать. В один прекрасный день Мэри вдруг поняла, что больше никогда в жизни не хочет видеть мужчину со спущенными штанами.

– Пора отдохнуть, – сказала Куколка. – Давай поедем в Воксхолл.

В тот же вечер мальчишка-лодочник, лет десяти на вид, перевез их через реку на южный берег. На Мэри и Куколке были их лучшие платья-полонез из прозрачного газа. Это был первый раз, когда Мэри увидела Сады. Дорожки окаймляли аккуратные бордюры, невидимые глазу музыканты прятались где-то в деревьях, в стеклянных вазочках таял лимонный шербет. Мэри и Куколка погуляли по саду, а потом уселись в увитой жимолостью беседке и взяли по чашке чаю. Они здорово забавлялись, разглядывая уродливых лордов и леди. Среди гуляющих они узнали троих воришек-карманников из Крысиного замка – ребята бойко шныряли глазами по сторонам. Орган на высокой деревянной галерее вдруг разразился громоподобной мелодией, и в чернильно-синем небе испуганно заметались вороны.

Потом, гораздо позже, когда музыка смолкла, на улице заметно похолодало. Мэри отправилась искать подругу и обнаружила ее в компании какого-то солдата. Голова Куколки лежала у него на коленях, и она задыхалась от хохота.

– Прошу нас извинить, сэр, – сказала Мэри и потянула ее за руку. – Нам пора домой.

Куколка зевнула и улыбнулась пьяной виноватой улыбкой.

– А у тебя найдется, чем заплатить за двоих? Потому что, если честно…

– О, Долл! Опять! – Мэри выразительно посмотрела на солдата, но тот вывернул пустой карман. Из кармана посыпались крошки.

Вот тебе и отдых, подумала Мэри. Она оставила Куколку с солдатом на скамье и пошла вперед по посыпанной гравием дорожке, туда, где не горели фонари и тропинка переходила в некое подобие лабиринта. Народу было немного, и ей понадобилось целых полчаса, чтобы найти клиента. У него были длинные кружевные манжеты, доходившие до самых кончиков пальцев, и нездоровое, какое-то липкое лицо. Однако Мэри удалось выудить из него два шиллинга. Этого хватило, чтобы заплатить лодочнику за себя и Куколку. К тому же у них еще остались деньги на выпивку.


Все шутки Мэри в ту осень выходили особенно злобными. Куколка прозвала ее Мисс Краб.

– Давай, попробуй с Мисс Краб, – хохотала она, толкая Мэри к какому-нибудь клиенту. – Только берегись ее клешней! Утром можешь проснуться без чего-то важного.

Теперь они уже не прогуливались вдоль реки просто ради удовольствия. Вместо этого Мэри и Куколка нашли укромное место, где они частенько встречались среди дня, передохнуть, обменяться новостями и пропустить по глотку, – тупик за Крысиным замком, где кто-то припрятал кучу кирпичей и щебня, да так и забыл забрать. Там, на куче, они обычно и сидели. В этом же тупике они прятались от ищеек «Общества исправления нравов».

Уличные девицы не боялись констеблей, потому что тем и без них было чем заняться – в городе было полно воров и убийц. Девушка, занятая честным трудом, редко привлекала их внимание. Но «Общество исправления нравов» нанимало крепких парней, единственным занятием которых было клеймить порок, как они это называли. Однажды, в начале октября, Мэри тоже попалась в их лапы. Когда по Севен-Дайлз разнеслась тревога – «Исправители! Чертовы исправители идут!» – она как раз заканчивала «ручную работу» с одним пуговичным мастером, в подворотне на Нилз-Ярд. Мэри попыталась убежать, но ищейки перехватили ее в глубине двора, отрезав путь. У них были палки с металлическими наконечниками, и они очень быстро бегали. Ищейки всячески обличали клиентов, обзывали их грешниками и развратниками, но арестовывали только девушек. Мэри оказалась одной из двадцати мисс, угодивших в ловушку. Опасаясь палок, она решила не сопротивляться и вести себя тихо.

Куколки в толпе на Севен-Дайлз не было. Мэри радовалась, что подруге удалось сбежать, но в то же время сейчас она не отказалась бы от компании. Среди шлюх быстро пронесся слух, что их собираются отправить в тюрьму, и она почувствовала, как горло сжимает спазм паники. Некоторые из девушек, те, что были попьянее, уже начали рыдать.

Куколку она услышала еще до того, как увидела.

– Уберите от меня свои поганые лапы, вы, подлые ублюдки!

Трое констеблей-«исправителей» тащили упиравшуюся Долл Хиггинс по Мерсер-стрит. Ее тело в их крепких руках трепыхалось, как парус на ветру. Корсаж платья был разорван, из него выглядывала одна сливочно-белая грудь, а на подбородке у Куколки красовался свежий кровоподтек, но она вовсю наслаждалась происходящим.

– И вы еще называете себя христианами?! – вопила она. – Да не смешите меня!

Мэри всерьез испугалась. Для собственной безопасности Куколке следовало остановиться, но она уже разошлась на полную катушку.

– Здесь есть девочки, кому еще и тринадцати нет! – Она показала пальцем на Мэри и незаметно подмигнула ей. – Вот эта худышка – да ей всего двенадцать! И она едва ли неделю как вышла на улицу, бедняга. Неужели вы и ее потащите в Брайдуэлл, вы, грязные псы!

Главный «исправитель» медленно, вроде как с почтением, подошел к Куколке и ударил ее в лицо. Мэри услышала, как хрустнули костяшки его кулака. Куколка замолчала и выплюнула на ладонь кусочек зуба.

Однако ночевала Мэри все же дома. Молоденьких девушек отпустили, но тех, кого в «Обществе исправления нравов» называли «тяжелый случай», заковали в кандалы и повели в тюрьму Брайдуэлл в Блэкфрайарс.

Два дня Мэри не выходила на улицу, разве что спросить, не слышно ли чего нового. Она сидела в комнатушке на чердаке, грызла ногти и ждала. Говорили, что иногда девушки возвращаются из Брайдуэлла с разрезанным надвое носом – чтобы на лице навсегда осталась отметка об их преступлениях.

На третье утро Куколка Хиггинс ввалилась в комнату. Ее спина была исполосована плетью, но нос был так же нахально вздернут, как и всегда.

– Ты пропустила настоящее приключение, детка, – сказала она.

Мэри промыла ее раны джином.

В эти дни Куколка много пила и, по всем признакам, уже начинала сдавать. Шрам, дерзко рассекавший ее щеку в те времена, когда юная Мэри Сондерс исподтишка искала глазами красивую шлюху с Севен-Дайлз, теперь глубоко впивался в ее кожу, словно унылая дорожная колея. Мэри пыталась заставить подругу плотно есть хотя бы раз в день, но у Куколки не было аппетита; ее тянуло только к старой доброй «голубой смерти». Мэри боялась, что она закончит как та женщина, которую они видели однажды на Флит-Дитч. Спотыкаясь, она плелась по улице и искала своих детей. Потом она поскользнулась на требухе, что обронили торговцы, и упала. Прошлой зимой Куколка, словно стена, стояла между Мэри и всеми бедами мира, но теперь скорее Мэри присматривала за старшей подругой и по мере сил ограждала ее от злоключений. Теперь уже она помогала Куколке взобраться на верхний этаж Крысиного замка в четыре часа утра. Ступеньки под ними кряхтели и стонали, словно готовы были развалиться в любую секунду.

Более того, Куколка стала нарушать свои собственные правила. Она начала закладывать свои платья. В день платы за комнату она частенько оказывалась без гроша. И если у Мэри не хватало денег, чтобы заплатить за обеих, Куколка прихватывала шаль или корсаж, шла в лавочку на Монмут-стрит и возвращалась довольная.

– Снова богачка, – хвастливо говорила она.

На все упреки Мэри она отвечала, что шелков и атласов у нее более чем достаточно и она вполне может продать пару вещичек, добра от этого не убудет. Никогда в жизни Мэри не слышала ничего более глупого. Даже матросы понимали, как много значит одежда; не зря они, когда хотели наказать шлюху за полученный сифилис, резали все, что на ней было, на узкие полоски.

Иногда Мэри удавалось выкупить вещи Куколки обратно по двойной цене. Но та этого даже не замечала.

– Одежда – главное богатство девушки, разве нет? Ведь ты сама меня этому учила.

Но Куколка только смеялась и говорила, что голой она выглядит лучше.

Однажды в кабачке у братьев Ройл Куколка упомянула, что ей только что исполнилось двадцать два.

– Когда? – спросила Мэри. Она подумала, что Куколка врет, чтобы Ройлы налили ей бесплатно.

– Вчера.

– Ты ничего не говорила.

Куколка пожала плечами:

– Я была навеселе. Только сейчас вспомнила.

Ник Ройл, однако, был страшным скрягой, поэтому он всего лишь поднял стакан и предложил тост в честь новорожденной.

– Никаких тостов, – сказала Куколка и ударила его по руке.

Сидр пролился прямо Нику в рукав; его брат сунул ткань в рот и принялся сосать ее, словно ребенок соску. Мерси Тофт захохотала как сумасшедшая.

– Что на тебя нашло? – прошипела Мэри.

– Никаких тостов, – мрачно повторила Куколка. – Забудь, что я сказала. Мы и без того слишком быстро движемся к могиле.

При свете свечей она была так же прекрасна, как всегда, но дневной свет безжалостно обнажал ее потускневшее, истасканное лицо. Мэри приходилось видеть и тридцатилетних шлюх, которые продавали себя за два пенса; одна из таких несчастных была наполовину безумна от ртути – она принимала ее как лекарство от сифилиса. До сорока не доживал никто. Сама Мэри решила, что бросит ремесло в двадцать, не позже. Она дала себе твердое слово.

Это означало, что у нее есть еще пять лет, а пока что Мэри тратила каждый свободный пенни на одежду. Ей казалось, что это единственное, во что можно верить. Платья были так же надежны, как деньги, но куда красивее и приятнее на ощупь. Они делали женщину прекрасной, а других заставляли умирать от зависти. По воскресеньям она ходила в Гайд-парк, посмотреть, что носит знать. Ее наметанный глаз отмечал малейшие детали: крохотные складочки, пуговицы, чуть изменившуюся форму в новых моделях фижм. Однажды она едва не силой вытащила Куколку из постели и взяла ее с собой, но все окончилось непристойной сценой в парке. К тому же Куколка напугала лошадей одного баронета.

Мэри уже не помнила, что когда-то была застенчивой и робкой. Теперь она могла сцепиться с самой вздорной торговкой и выйти из ссоры победительницей. Ее острого языка опасались все лавочники от Севен-Дайлз до Пьяцца Ковент-Гарден. Ночью, когда не удавалось уснуть, Мэри успокаивала себя тем, что мысленно перебирала свои наряды. У нее были рукава, корсажи, рюши, вышитые стомакеры, коричневое бархатное платье-мантуя и накидка. Еще среди ее сокровищ числились гирлянда из шелковых маргариток, черная бархотка и два шелковых платья-полонез, фиолетовое и темно-зеленое. Она научилась у Куколки всему, что та могла дать, но у Мэри был более тонкий вкус. Кроме одежды, у нее были еще и четыре ярда поплина цвета устрицы, который она приобрела по дешевке в ломбарде. Его Мэри приберегала для лучших времен. Когда-нибудь она сошьет из него платье, за которое любая герцогиня отдаст передний зуб.

Ей обязательно подвернется что-нибудь хорошее – ей и Куколке. Мэри была в этом уверена. Что толку беспокоиться о будущем, если конец может наступить быстро и неожиданно? Несколько дней назад ветер сорвал тяжелую вывеску с «Голубого льва», и она упала прямо на голову Тилли Дентон. Сутенером Тилли был Цезарь, и он устроил ей вполне достойные похороны. С этим согласились все проститутки, которые пришли на кладбище проститься с Тилли – не столько из уважения к товарке, сколько из страха перед Цезарем. Все знали, что если тебе дорога собственная шкура, Цезарю лучше угождать. Но хорошие похороны – довольно слабое утешение, решила Мэри, если ты лежишь в могиле и тебя едят черви.


Кашель начался в октябре, когда пришли первые заморозки. Поначалу Мэри не обратила на него внимания. Но вскоре кашель стал ее постоянным спутником. Он сдавливал грудь, когда она поднималась по лестнице или шла вверх по улице, не отставал весь день и усиливался ночью.

– Да замолчи же, – стонала Куколка и прятала голову под тощий матрас.

У Мэри всегда был низкий голос, но теперь он огрубел и в нем появилась неприятная хрипотца, похожая на рычание. Некоторые клиенты этого пугались, поэтому она старалась меньше говорить и больше улыбаться.

Все знаки указывали на то, что их ожидает самая суровая зима за много лет, – и птицы, и ягоды, и кофейная гуща у предсказателей.

Обратиться в больницу Святой Марии Магдалины придумала Куколка. Она вообще была большая придумщица.

– Мэри, дорогая моя подружка, – сказала она как-то раз. – Зиму тебе не пережить.

Они шли по Друри-Лейн, кланяясь актерам и строя глазки всем попадавшимся навстречу объектам в штанах. Юбки Мэри были подобраны с одной стороны, чтобы обозначить род ее занятий, и под ними гулял ледяной ветер. Сильный приступ кашля вдруг согнул ее пополам. Откашлявшись, Мэри заметила, что харкнула кровью. Желтый с красным сгусток мокроты отчетливо выделялся в чавкающей уличной грязи. В мире не осталось ничего, кроме уродства. Она уставилась на дорогу, словно перед ней внезапно предстало ее будущее.

Куколка развернулась. Ее руки, упершиеся в бока, напоминали когти голодных хищных птиц.

– Ты должна пойти в больницу Марии Магдалины, вот что.

– Спасибо большое, я не настолько больна, чтобы рисковать жизнью, – с трудом выговорила Мэри.

– Да это не настоящая больница, глупая! – фыркнула Куколка. – Она просто так называется. На самом деле они подбирают молоденьких девушек с улицы, пока они не превратились в таких заезженных старых шлюх, как я.

Мэри улыбнулась и вытерла рот.

– Подумай только, – не отставала Куколка. – Кров над головой и бесплатная пища всю зиму. Лиз Паркер ушла туда мешком с костями, а вернулась жирной, как окорок.

Мэри попыталась что-то сказать и снова закашлялась.

– Куколка моя, я не кающаяся грешница, – отдышавшись, проговорила она.

Куколка закатила глаза и ткнула пальцем в здание театра на Друри-Лейн.

– Значит, ты так и не научилась ничему за все те разы, что я таскала тебя в театр?

Поднялся сильный ветер. Мэри спрятала рот и нос в свою косынку из тафты и направилась к дому.

Куколка догнала ее и пошла рядом.

– Ну признай, что так будет лучше всего.

– Я подумаю, – пообещала Мэри, сдерживая кашель.

– Ты так и сделаешь, и точка. Я тебя заставлю. Пусть эта ночь станет моей последней, если не заставлю, – торжественно заявила Куколка.

Мэри остановилась и в упор посмотрела на подругу.

– А как же ты?

– А что я?

– Как же плата за комнату? – Мэри не знала, как еще это сказать. – Миссис Фаррел не любит нас, мисс. Если ты не заплатишь вовремя, она тут же тебя вышвырнет.

Куколка пронзила ее ледяным взглядом и вдруг пододвинулась совсем близко, так, что ее лицо оказалось всего в дюйме от лица Мэри. Мэри опустила глаза, чтобы не видеть шрам с резными, словно кружево, краями, присыпанный белой пудрой.

– Не волнуйся за Долл Хиггинс, дорогуша. И помни, это я была тебе нужна, а не ты мне.


Так и вышло, что в первый четверг ноября Мэри встала пораньше и стерла с лица всю краску. Внутри все словно стянулось в тугой узел – так ее пугал поход в Уайтчепел.

– Спокойной ночи, – пробормотала Куколка, не отрывая головы от подушки.

Мэри не знала, что сказать. Она помахала рукой на прощание, но глаза Куколки были закрыты, и она этого не увидела.

Раньше Мэри никогда не приходилось настолько удаляться от дома. Ей пришлось спрашивать дорогу до больницы-приюта Марии Магдалины три раза, и все три раза ей казалось, что жители Ист-Энда посматривают на нее как-то вопросительно. Странное дело – притворяться кающейся грешницей было гораздо стыднее, чем быть шлюхой.

Больница выглядела внушительно – массивное каменное здание. У входа выстроилась длинная очередь из просительниц, она даже заворачивала за угол. Здесь было не менее сорока девушек, и Мэри оказалась где-то в середине. Окна нижнего этажа были закрыты ставнями, – возможно, чтобы просительницы не видели, что происходит в доме, подумала Мэри. Вдоль очереди прохаживался мужчина в своего рода форменной одежде – он присматривал за порядком. Судя по виду, это был слуга, но девушки все равно кланялись, когда он проходил мимо, на случай, если он вдруг окажется важной персоной.

Мэри поплотнее завернулась в шаль и подвинулась чуть ближе к перилам. Уж не Кон ли это Марч из Трущоб? Она украдкой подмигнула ей, но Кон отвела глаза.

Было холодно. Мэри переминалась с ноги на ногу; ее дыхание поднимало в воздухе облака пара. Приступ кашля, сильный, как землетрясение, едва не сбил ее с ног. Хорошо, что она привыкла стоять на улице на самом ветру. Ей было хорошо знакомо это чувство – когда ступни как будто врастают в ледяные булыжники мостовой, пускают в нее корни. И разве не случалось ей отдаваться клиенту, прислоняясь к мертвенно-холодной стене? Иногда Мэри даже соглашалась на девять пенсов, только бы сделать это не на улице, а внутри.

Чтобы немного развлечься, она принялась разглядывать других просительниц. Девушка в рваном карминово-красном платье, отделанном кружевами, несомненно, из ковент-гарденских мисс. А у той, что стоит вслед за ней, кажется, сифилис. Куколка говорила, что если они замечают болезнь, то отправляют девушку в больницу Лок-Хоспитал, где еда – хуже не придумаешь.

Мэри пробежалась глазами по очереди, отделяя мисс от «соблазненок». («Так мы называем «честных» девушек, – презрительно сообщила Куколка. – Если будут спрашивать, говори, что ты была чиста, как первый снег, пока один джентльмен не воспользовался твоей наивностью».) От «соблазненок» так и веяло стыдом и отчаянием. На шее у одной из них висел маленький жемчужный крестик, и она все время сжимала его в руках, как будто ожидала, что вот-вот переедет в лучший из миров.

Из-за туч выбралось жидкое ноябрьское солнце. Хорошо было бы надеть соломенную шляпку, подумала Мэри. Но у нее была всего одна шляпа, ярко-красная, со сломанным пером, и Куколка сказала, что с девушкой в такой шляпе они не будут даже разговаривать. Поэтому Мэри с сожалением оставила ее в комнатке на чердаке, вместе с другими своими любимыми вещами. Не то чтобы она не доверяла своей единственной подруге, скорее опасалась воров, или пожара, или еще какого-нибудь из тысячи несчастий, что могли отнять у нее ее сокровища.

Выбирая наряд этим утром, Мэри никак не могла решить, что лучше: одеться приличной «соблазненкой» или бедной и несчастной? Она надела самый простой жакет и самую скромную юбку, но все равно теперь ей казалось, что на ней словно лежит печать мисс. Может быть, дело в атласных туфлях с ободранными носами? Или в том, как она стоит – слишком профессионально выставив вперед бедро? Мэри уже забыла, как выглядит невинность. Она постаралась припомнить себя в школьные времена: скромная девочка с чистым, словно лист бумаги, лицом. Бесполезно. Прошлое ушло, словно его и не было.

По очереди пробежала рябь. Крохотная, худенькая проститутка в рваном платье-полонез вдруг лишилась чувств и рухнула в канаву. Мэри вывернула шею. После некоторого колебания сразу пять женщин бросились ей на помощь. Интересно, они пытаются показать свое добросердечие? – подумала Мэри. К девушке подошли два швейцара в пышных серых париках, погрузили ее на носилки и понесли внутрь. Мэри заметила, что губы у нее совсем синие. Огромные тяжелые двери пропустили процессию и снова захлопнулись.

– Вот это умно, – пробормотала женщина с впалой грудью, стоящая впереди. – Добилась своего, хитрюга.

Мэри улыбнулась и собралась ей ответить, но очередной приступ кашля снова согнул ее пополам, так что в легких совсем не осталось воздуха. И правда, хитрая уловка – без чувств свалиться в канаву. Почему она не додумалась до этого сама? Куколка бы додумалась. Да, будь с ней Долл Хиггинс, бояться было бы нечего.

– Почему бы тебе не пойти со мной? – взмолилась она утром, когда одевалась.

Но Куколка вытянулась на комкастом соломенном матрасе и испустила свой особенный горловой смешок.

– Сначала пусть поймают. Чтобы меня заперли – да по доброй воле я ни за что на такое не соглашусь.

О замках Мэри старалась не думать. Она напомнила себе, зачем она здесь: подлечить кашель. Подкормиться бесплатной едой. Укрыться от непогоды в лютую зиму. Больница Святой Марии Магдалины была единственным местом во всем Лондоне, куда могла податься девушка вроде нее. И все, что от нее требуется, – это убедить благодетелей в том, что ей стыдно и она раскаивается. Это все, о чем они просят.

Ее рот наполнился горькой слюной. Мэри вдруг захотелось бросить свое место в очереди, где она простояла уже четыре часа, развернуться и отправиться домой. А по дороге зайти в «Чеширский сыр» на Флит-стрит и выпить пинту пива. Однако, представив себе, в какую ярость придет Куколка, она не посмела уйти.

– Все, что тебе надо, – это опустить пониже голову и продержаться так пару месяцев. И тем самым спасти свою чертову шкуру, – сказала Куколка под конец их спора. – Ты когда-нибудь слышала о более выгодной сделке?

По очереди прокатился слух, что берут только одну девушку из пяти. Мэри сжала губы.

Чуть позже поступило еще одно сообщение: «Им нравится, когда девушка босая». Девушки начали снимать туфли и выбрасывать их в канаву. Женщина, стоявшая впереди, была и так босиком; ее пальцы белели в грязи, словно черви. Мэри взглянула на свои атласные туфли на каблуках. Она заплатила за них целых пять шиллингов на Варфоломеевской ярмарке, и тогда они были почти чистыми. Будь она проклята, если выбросит их – до тех пор, пока в них не появится хотя бы одна дырка.

Очередь медленно продвигалась вперед, к массивным дверям с дубовыми панелями. Мэри прислушалась к разговорам. Нужно придумать историю, поняла она. Достойную и трогательную. Что-то такое, что они смогут записать в свои книги. Сразу три женщины подряд – и все три мисс с Друри-Лейн – решили назваться горничными, которых хозяин соблазнил обещанием жениться. Другие брали сюжеты из баллад, французских романов и даже из недавнего судебного процесса. Все матери, разумеется, умерли в родах, а отцы ушли в море и не вернулись.

Единственную честную историю выдала та самая женщина, что стояла впереди Мэри. У нее почти не было зубов – видимо, от ртути; и Мэри подвинулась ближе, чтобы разобрать, что она говорит. Без всякого притворства женщина сказала, что всю жизнь утюжила улицы, но теперь, в ее возрасте, она уже не в состоянии заработать себе на хлеб.

Молодой секретарь бросил на нее ледяной взгляд.

– И это все, что вы можете сказать в свое оправдание?

Она устало кивнула.

Секретарь вытер перо и написал что-то в огромной амбарной книге в кожаном переплете.

– Прошение отклоняется, – прочитал он. – Просительница слишком закоренела в грехе и не может быть перевоспитана.

Старая проститутка плюнула ему под ноги и побрела прочь.

Сердце Мэри бешено забилось. Ее очередь. Она попыталась закашляться, чтобы показаться более несчастной, но смогла только прочистить горло.

– Имя?

– Мэри Сондерс. – Слова сорвались с ее губ до того, как она сообразила, что можно солгать.

Услышав ее низкий хриплый голос, секретарь удивленно поднял голову. Мэри быстро сделала реверанс, чтобы смягчить впечатление. Второй секретарь, постарше, записал ее имя в нужную графу.

– Возраст?

– Пятнадцать лет, – кротко сказала Мэри. Это была правда, но звучало почему-то как ложь. Возможно, четырнадцать было бы лучше.

– Причина обращения?

– Если бы вы были так добры, сэр… напишите все, что сочтете нужным, сэр, – прошептала она.

Секретарь помолчал и начал писать.

– Глубокоуважаемые управители, – пробормотал он. Перо быстро скользило по бумаге. – Данная просительница признана виновной в проституции и полностью осознает свое преступление. Она выражает глубокое раскаяние в содеянном и полна желания начать новую жизнь.

Мэри с облегчением перевела дух. Сработало.

Хуже всего был хирург. Заведя Мэри за тоненькую занавеску, он приказал ей лечь на спину и без всяких церемоний воткнул в нее свои пальцы.

– Чтобы установить состояние здоровья, – буркнул он.

Разумеется, за удовольствие он не заплатил ни пенни. К тому же у него были на редкость отвратительные руки – сплошь покрытые бородавками.

– Зуд? Выделения? Беловатые или желтые? Затруднения с мочеиспусканием?

– Ничего подобного, сэр, – ответила Мэри так, будто и понятия не имела, о чем он говорит.

Он ей не поверил – Мэри поняла это совершенно ясно. Бормоча что-то себе под нос, хирург продолжил копаться у нее между ног. Впрочем, она была уверена, что от ее старой болезни не осталось и следа. Мэри овладело искушение ударить противного врача в нос ногой, но она подумала, что это не лучший способ получить место в Святой Магдалине. Наконец хирург выпрямился и заглянул ей в рот – видимо, чтобы обнаружить шрамы от ртути, решила Мэри. Слава богу, что у нее никогда не было сифилиса. Скрыть эту болезнь было гораздо труднее, чем триппер.

У нее было такое ощущение, что ее непременно примут. В воздухе так и витал запах удачи.


Неделю спустя Мэри лежала на узкой кровати в своей палате и изо всех сил старалась напомнить себе, что ей сказочно, невероятно повезло. Почему же тогда ей все время хотелось плакать?

Если бы она протянула руку, то могла бы коснуться кровати Онор Бойл, которая спала рядом. Онор была родом из Девона. Раньше она работала на Пьяцца, но потом выкинула мертвого ребенка и почувствовала неодолимое отвращение к своему ремеслу. Онор была неплохой девчонкой, но, конечно, до Долл Хиггинс ей было далеко. Эта палата предназначалась для «культурных» мисс. Все они умели написать свое имя. Впрочем, не сказать, чтобы это умение требовалось им особенно часто.

Мэри услышала шаги в коридоре. Сестра Батлер. У смотрительницы были печальные глаза и такой высокий выпуклый лоб, как будто ее голову распирали грустные знания об этом мире и жизненный опыт. Она не доверяла ни одной из мисс, и, по мнению Мэри, это означало, что сестра Батлер далеко не дура. Сочувствие она приберегала для несчастных «соблазненок»; те иногда получали от леди-попечительниц корзину с фруктами и имели лучшую палату в Магдалине, с прекрасным видом на Гудмэнз-Филдс и холм Тауэр-Хилл.

Мэри пропустила Ночь Гая Фокса. Она не выходила наружу уже семь дней. Семь дней солнечные лучи не касались ее кожи – разве что через оконное стекло.

Больница Святой Магдалины была самым большим зданием из тех, где Мэри приходилось жить. И самым чистым. Как бы тщательно она ни прислушивалась, лежа на своих отбеленных простынях в вылизанной палате, ни один посторонний звук не долетал до ее ушей – только изредка шуршание крысы. Никакая грязь и суета внешнего мира не могла пробиться сквозь огромные двери Святой Магдалины. Ни новости, ни шум большого города. Это был особый, отделенный от всего безмолвный мир. Монастырь. Или клетка.

Кающиеся грешницы каждый день молились в церкви при больнице, по воскресеньям – дважды в день. Службу вел преподобный Доддс. Насчет одежды сестра Батлер объяснила, что в их костюме не должно быть ничего лишнего, никаких отступлений ради красоты, никаких отличий друг от друга – словом, ничего, за что мог бы зацепиться взгляд пришедшего с визитом попечителя. У всех девушек были одинаковые туфли на низких каблуках, одинаковые шерстяные чулки. Ничего цветного; даже тускло-зеленые подвязки должны были быть скрыты отворотом чулка. На каждую полагалось две стеганые льняные нижние юбки и одна простая, ни больше ни меньше. Платья были из тонковатой шерстяной саржи цвета пыли, передники из отбеленного, оттенка бараньей кости, полотна. Рукава, которые они прикалывали к платью каждое утро, имели оборку у локтя. Один-единственный ряд, чтобы не поощрять суетность. Длинные митенки, кошельки, игольники – все совершенно одинаковое. Благопристойность превыше всего: льняная косынка заправлялась в корсаж, чтобы не было видно ни дюйма кожи, а чепец полностью скрывал голову. Волосы они должны были собирать в низкий гладкий пучок, без единого локона.

Серый цвет вызывал у Мэри неодолимое отвращение, во рту постоянно стоял мерзкий привкус пепла. Ночью она закрывала глаза и представляла, как идет по Стрэнду в своей самой алой стеганой юбке. Просыпаясь утром, она касалась своего ненакрашенного лица, и кожа казалась ей сухой и жесткой, словно старая бумага.

Тем не менее Мэри понимала, что должна благодарить судьбу. Мясо и зелень в девять и в час каждый день; никаких пряностей, потому что «пряная пища может возбудить женскую сущность», как сухо пояснила смотрительница, но все же это была полноценная еда, и к тому же бесплатная. Обитательницы Магдалины должны были читать молитвы до и после вкушения пищи, но к этому Мэри привыкла еще в школе. При желании она могла бы пересказать наизусть весь молитвослов. Чай был не настоящий, вместо него давали настой шалфея, но, по крайней мере, напиток был горячим. Когда в самый первый день для Мэри за обедом заполнили целиком тарелку, она подумала, что столько еды полагалось на целую семью Дигот – давным-давно, в подвале на Черинг-Кросс-Роуд.

4

Двенадцатая ночь – название языческого праздника в Англии, отмечаемого в Крещенский вечер – в ночь с 5 на 6 января.

Падшая женщина

Подняться наверх