Читать книгу Пятьдесят оттенков страсти. История чувственного перевоплощения - Эмма Ноэль - Страница 4

Я проснулась на заре. Солнце заглядывало в огромные окна и освещало красно-черную гостиную. Это был день новой эры под названием «Какжежитьдальше». Благородство выпитого накануне напитка давало о себе знать в самом хорошем смысле слова – голова моя совсем не болела. В таком количестве я не употребляла спиртное ни разу! Уверена, что Лелик и Болек оценили бы мой подвиг, а в качестве награды я получила бы почетный титул «Рыцарь коньячной рюмки» или что-то в этом духе.

– Мама, представь два цвета – красное и черное. Какие у тебя ассоциации?

– Гроб! – отозвался холодный отрешенный голос. – Зачем ты звонишь? Как там Феликс? Он дома? Дай ему трубку!

Я не успела ответить ни на один из вопросов, сыпавшихся из ее рта. Потому что она вдруг начала строго отчитывать меня за равнодушие к собственной жизни. Она считала, что я не в состоянии оценить то благо, которое свалилось на мою голову, ведь такие, как я, чаще всего живут рядом с неудачниками и ходят в синяках. У меня сложилось впечатление, что против меня заговор, а цель людей, окружавших меня, была изничтожить мой дух. «Нужно срочно изобрести скафандр и лететь к солнцу!» – скандировал мой мозг, и я перешла в ответное наступление.

– У меня вопрос личного характера, мама, – произнесла я пафосно, вдруг осознав, что до сих пор не протрезвела. – Папа не жаловался на ваш интим?

Она сделала паузу, после чего, вздохнув, предложила провериться у врача.

– Я ведь серьезно спрашиваю, – не унималась я, – он был доволен твоими телодвижениями в койке?

Она театрально вздохнула и кольнула в ответ:

– Теперь я понимаю, почему у вас с Феликсом нет детей!

Я бросила трубку. Говорить с этой женщиной больше не было смысла, потому что дальше нас ждала словесная дуэль и взаимные оскорбления, завуалированные под пространные фразы. Я была совсем одна – это было очевидно.

Я продолжала утопать в луже слез, перебирая детали своей машины-жизни. В памяти обострялись все несовершенства, связанные с бракованными отношениями с людьми, которые были мне дороги. Мне вспомнился один из серьезных раздоров нашей семейной пары. Это случилось через год после свадьбы, к тому времени я уже «подсадила» Феликса на свою собачью преданность и радостно виляла хвостом при каждом удобном случае.

– Ты не солила рис? – раздраженно воскликнул муж и отодвинул тарелку. – Мясо тоже пресное!

– Я прочитала, что соль лучше добавлять после приготовления пищи – так полезней! – улыбнувшись, произнесла я и пододвинула солонку к его тарелке.

– А если ты прочитаешь, что нужно прыгнуть с крыши? Прыгнешь?

Мой муж отказался от обеда и уехал питаться в ресторан. А я, после того как дверь за ним захлопнулась, дала волю чувствам: разбив тарелку об пол, долго собирала мелкие осколки, горько рыдая. Забившись в угол дивана, я чувствовала себя маленьким зайчиком во время паводка, который поджимая дрожащие лапки, боится, что талые воды поглотят снежный островок, а добрый дед Мазай так и не спасет его. По возращении с работы, Феликс наказывал меня молчанием, словно я совершила что-то ужасное, из ряда вон выходящее! Меня тяготила тишина, и я решила сама начать разговор, хотя не считала себя в чем-то виновной:

– Я не думала, что это такая серьезная проблема! Неужели так сложно посолить еду в тарелке?

– Я работаю шесть дней в неделю. Моя жизнь расписана по минутам! Мне так удобно, понимаешь! Я не люблю импровизации.

– Это всего лишь…

– И если тебе сложно поддерживать привычную для меня систему существования – мне очень жаль!

Феликс важно восседал за тяжелым деревянным кухонным столом, отгородившись от меня газетой. Он говорил как бы из укрытия, что очень раздражало. Голос его звучал размеренно, по-барски. Затем, он нервно тряхнул газетой и нарочито погрузился в чтение, дав тем самым понять, что аудиенция закончена. Меня удивляла его надуманная истерия, связанная с такой глупостью, как отсутствие соли в приготовленном блюде. Старание сделать что-то лучше было расценено моим душеприказчиком, как преступление.

– Это абсурд! – пробубнила я еле слышно и отвернулась от сканирующего прессу супруга.

Феликс изводил меня своим молчанием несколько дней – это стало невыносимым. Я почувствовала, что должна сойти с дистанции и сделать паузу, дабы разобраться, как жить дальше. Я собрала вещи и переехала к маме, оставив супруга в компании его принципов. Мы жили раздельно почти месяц. Моя родительница была очень недовольна тем, что я разрушаю семью. Каждое утро начиналось с монотонных речей моей матери о ценности семьи и уважении к тому, кто приносит зарплату, она воспевала Феликса, описывая его достоинства и несуществующее благородство. Я уверена, что моя кровная родственница его любила больше, чем меня. И это не блажь ревнивой и эгоистичной дочурки. Увидев в моей руке чемодан, мать скорчила такое лицо, будто съела полкило лимонов. Мне казалось, будто я открыла дверь морозильной камеры, а не дома, в котором живет родной мне человек.

– И что ты намерена дальше делать? – в голосе ее прозвучал металл. Я не знала ответа на ее вопрос и призналась в этом абсолютно честно, надеясь, что родительская мудрость станет оплотом в этой неразберихе. Она не смотрела на меня, а была сосредоточенна на меленькой чашечке, которую удерживала двумя пальцами. Изящный миниатюрный сосуд отрывался от блюдечка и касался ее рта, затем появлялся звук – мама, нарушая изысканность ритуала, громче, чем это позволяет этикет, отпивала остывший кофе. В это мгновение над вытянутыми губами появилась гармошка из морщин. Она вела себя так, будто находилась за толстым стеклом, ее напускное безразличие задевало. Что эта женщина хотела мне доказать? Чему научить, усиливая напор отчуждения? Закончив потребление вредного для ее давления напитка, она произнесла заключение, видимо осмысливая все происходящее во время маневрирование кофейной чашки между ее губами и блюдцем:

– Я считаю твой поступок ребяческим! Тебе не восемнадцать лет, чтобы раскидываться мужьями!

Я ответила легкой моральной пощечиной:

– Но и не пятьдесят семь, чтобы прозябать в семейном склепе!

Женщина, подарившая мне жизнь, смотрела на меня заледеневшими глазами. Я озиралась по сторонам – мне казалась, что в кухне стало темнее, и температура значительно понизилась. Ее голова была высоко поднята, позвоночник натянут, как струна – она чувствовала себя королевой на троне. Настоящая, добрая, беспокоившаяся о моем здоровье в детстве мама, была погребена за маской величия.

В свое время моя мать выдумала историю о том, что она принадлежит к графскому роду. Высокий лоб и тонкие руки были ярко-выраженными признаками аристократизма – так считала мама. Портрет довершали изысканные манеры и умение себя красиво и изящно подавать. Она пудрила мозги каждому, чей ушной проход был свободен для проникновения ненужной информации. Мать умело сплетала сказки о благородных корнях своего рода и рассказывала их при любом удобном случае. Надо отдать ей должное: выдумщица всегда помнила все, что сочинила и грамотно развивала историю несуществующего прошлого своей семьи. На самом деле все наши предки были обычные крестьяне. Никаких голубокровных ответвлений в древе родословной не наблюдалось. Фантазии мамы забавляли меня. Я, конечно, кивала в поддержку мифов о графском родстве, предполагая, что для нее это очень важно. Но однажды не выдержала и рассмеялась во время очередной байки, в тот момент, когда моя родительница рассказывала о том, что в их семье пару поколений назад было принято ездить на охоту и она до сих пор тешится надеждой восстановить эту добрую традицию. Мы были в гостях у ее приятелей, сидели за столом, поедали кушанья, наготовленные тетей Машей – дородной смешной женщиной, с громким голосом и ласковым взглядом. Я любила бывать в этом доме. Тетя Маша подробно расспрашивала о том, как я живу – о школе, о друзьях, о мечтах. Мои ответы слушала внимательно и совсем не притворялась, что ей интересно. У этой пухлой, безумно обаятельной женщины и ее преданновлюбленного супруга было двое взрослых сыновей. Один из них колесил по стране, продвигаясь в военной карьере, а второй заканчивал институт. Она всегда мечтала о дочке, чтобы учить ее премудростям жизни и делиться опытом. Тетя Маша просила меня заходить почаще, дабы выплескивать нерастраченную любовь, я получала щедрые порции внимания, тепла и заботы. Жаль, что эта чудесная женщина скончалась! В данный момент мне бы пригодился ее совет и поддержка.

Раздался противный звонок телефона. Я опасалась брать трубку, переживая, что звонит Феликс, чтобы уточнить, согласна ли я воспользоваться услугами какого-то там специалиста, дабы наш интим стал приемлемым для дальнейшего совместного проживания… Сконцентрировавшись на том, чтобы голос мой не дрожал, я медленно подняла трубку и еле слышно выдавила «алло».

– Ты должна срочно забеременеть, – деловито произнесла моя мать. Видимо она догадалась, что у меня разлад с мужем и решила внести свою лепту – подбросить дровишек в наш гаснущий семейный очаг. – Твоего отца я удержала именно так!

Меня напугали ее слова жестокостью. Конечно, теперь все вставало на свои места – я была камнем преткновения, способом удержать мужчину рядом. Разве можно делать ребенка оружием? Или капканом для того, кто готов идти дальше по жизни без тебя?

– Я не хочу детей, мама! – солгала я.

– Это аномально!

– Аномально рожать ребенка ради того, чтобы просто рожать! Или шантажировать с помощью невинной души другого человека. Разве это не кощунство?

– Ты говоришь глупости, Катерина!

Официальное обращение означало, что она мной очень недовольна. Обычно мать никак меня не называла, но когда злилась, то официально произносила «Катерина», чтобы подчеркнуть свое недовольство. Мне вдруг захотелось ей проорать: «Мама, я не люблю Феликса! Я его ненавижу! Он унизил и растоптал меня! Этот человек не любит меня и я ему не нужна! Меня раздражает даже воздух в радиусе трех метров от него!». Вместо страстного и откровенного монолога я произнесла:

– Попробую сама разобраться и решить, как лучше поступить в сложившейся ситуации.

– Деточка, время идет, ты не молодеешь. Я считаю, ты обязана родить ребенка Феликсу! – не унималась телефонная трубка.

– Он сказал, что я отвратительно трахаюсь. У меня нет шансов забеременеть от него, – грубо, но честно выпалила я.

Я услышала противные короткие гудки – собеседница поспешила ретироваться. Все же мы были чем-то похожи с ней. По крайней мере, все негативное в моем характере досталось мне именно от матери.

Мать любила будоражить мое сознание, навязывая свою точку зрения. Она делала это дотошно и нудно. Это было невыносимо, как медленная смерть. Главным аргументом являлся ее собственный опыт, накопленный годами. К сожалению все, что она произносила, было пустословием, потому что моя мама не являлась образчиком и примером. Она вышла замуж за моего отца от скуки. Добряк и балагур, любитель пива был не парой притворяющейся утонченной даме, цитирующей строки из поэзии восемнадцатого и девятнадцатого веков. Она постоянно называла его «плебеем» и выедала мозг, словно жадная моль – шубу. Мой папа был всегда под анестезией, глуша сознание литром-двумя пива. Несмотря на то, что он был директором большого завода, он не гнушался общением с простыми работягами, ведь он сам пришел на это самое предприятие слесарем. Это злило ее, фурия бесконечно твердила: «большому человеку – большая дорога, и соответствующий круг общения». Мама вошла в жизнь трудяги в момент, когда он был где-то на полпути к креслу руководителя. Она сразу почувствовала в этом коренастом круглолицем парне серьезные перспективы. Мой отец искренне любил ее и, поместив на пьедестал, покорно принимал указания в какую сторону двигаться. Папа безропотно подчинился королеве своего сердца. Он даже смирился с тем, что мать его не любит. Чем больше она разглагольствовала о его неправильном поведении, тем больше он «принимал на грудь». Алкогольные пары видимо выделялись сквозь поры, создавая невидимую защиту – скафандр спокойствия, не позволяющий тревожиться и волноваться. Всякий раз, когда дома включалась голосовая сирена под названием «маман», отец обмякал в любимом кресле и расплывался в невероятно смешной улыбке. С красным носом и округлым животом, он напоминал мультипликационного персонажа – жирного кастрата-ко тяру. Когда я была в выпускном классе, он отрастил бороду и стал похож на Деда Мороза. А потом умер… прямо у телевизора… Смотрел какой-то матч, пил пиво… и отключился, погас…

Отхлебнув еще пожилого коньяка, который не удалось вылакать полностью в прошедший вечер, я вновь погрузилась в воспоминания о ссоре с Феликсом. Как же тогда закончилась наша разлука после недосоленной еды? Ах да! Он позвонил и вместо «здрасьте» зло выпалил в трубку:

– Может, хватит играть в детские игры?

– Ты считаешь наш брак детской игрой?

– Не передергивай! Я считаю твой поступок неумным!

Феликс в тот день долго и много говорил. Среди шелухи слов не было главного – извинения. Или сожаления по поводу того, что меня больше нет рядом. Или намека на то, что он любит свою жену. Объективных причин к моему возвращению не было. Он не сделал никаких выводов во время моего отсутствия. Ему просто стало дискомфортно в доме, где отсутствует привычный обслуживающий персонал. Я вернулась в дом, где по-прежнему будильник вытаскивал меня из теплой кровати каждое утро в шесть часов. Два дня я отмывала квартиру, заросшую грязью за время моего отсутствия. Все встало на свои места, и я вновь поплыла по течению. Я не могла придумать правильное направление, которое бы доставляло удовольствие и предвещало счастливые перспективы.

А потом что-то щелкнуло в моей голове: я решила, что научусь радоваться тому, что имею. Я занималась аутотренингом и убеждала себя, что счастлива с Феликсом. Наверное, если человеку талдычить с утра до вечера, что он идиот, он в это поверит и станет им. Благодаря моим бесконечным самовнушениям я поверила в то, что живу в идеальных условиях и перемен не хочу, потому что не знаю, что ждет меня за стенами моей уютной теплицы.

В моем дневнике после этой истории с солью появилась запись:

«Свиньи не могут летать! Их удел радостно хрюкать при виде горсти комбикорма, а не глазеть в небо, мечтая купаться в мягких облаках!»

Я почувствовала себя комфортно, и все мне казалось приемлемым до появления у входной двери мерзавца-юриста, сующего свой длинный нос под наше одеяло. Это было самое большое разочарование в моей жизни.