Читать книгу Дотянуться до звёзд - Эмма Скотт - Страница 6

«ПОЧТИ ПУСТ»

автор Уэстон Дж. Тёрнер, 12 лет

Мне было семь, когда папа от нас ушел. Тем утром он принял душ, побрился, надел костюм и галстук, как делал всегда. Выпил кофе, сидя за кухонным столом, пока мы завтракали, так же как обычно. Он поцеловал Ма в щеку, наказал нам с сестрами вести себя хорошо и уехал на своем «Ниссане Альтима». Все как обычно.

В школе, во время урока математики, которую у нас вел мистер Фицсиммонс, я почувствовал какое-то странное шевеление в животе. К полудню в животе у меня все бурлило, меня бросило в жар. Я едва успел добежать до большого серого мусорного ведра, стоявшего в дальнем углу столовой, и меня вырвало.

Преподаватель, следивший за тем, как учащиеся обедают, отправил меня к медсестре, а медсестра позвонила папе, но его не было в офисе. Пришлось Ма приехать и забрать меня, и она всю дорогу ворчала, потому что ей пришлось отпрашиваться с работы и добираться на автобусе – на нашей единственной машине ездил папа.

Мы с Ма вышли из автобуса номер девять и пошли по улице к нашему дому. Мы жили в Уоборне, в северной части города, в обшарпанном домике с синей обшивкой и белой крышей – дом находился в самом конце тупика. На улице, рядом с двумя огромными чемоданами, стоял мой отец. Он как раз запихивал один чемодан в машину, а второй лежал у его ног. Увидев нас, он замер.

Ма ускорила шаг, потом побежала, на ходу выкрикивая вопросы, все громче и громче: она хотела знать, что задумал мой отец. Она выпустила мою руку, потому что я с трудом за ней поспевал, и оставила меня на обочине, а сама бросилась к отцу. Они что-то друг другу говорили, но я не слушал, что именно, потому что из-за температуры чувствовал себя так, словно мою голову засунули в кокон.

С каждой минутой вид у Ма делался все более испуганный, я еще никогда не видел ее такой. Она заплакала, потом принялась пронзительно вопить. Папа говорил тихо, потом вдруг вскинул руку и с размаху шлепнул ладонью по капоту машины. Как будто бомба разорвалась. Метеор упал на наш дом, разрушив все, оставив после себя гигантский кратер. Огромная выжженная дыра в груди каждого из нас.

Папа вырвался из рук Ма – она то цеплялась за него, то била – и сел на переднее сиденье автомобиля. Ма пронзительно кричала, что он не мужчина, а потом, рыдая, упала на колени и выкрикнула, дескать, уезжай и больше не возвращайся.

Папа съехал с обочины и медленно стал выбираться из тупика. Проезжая мимо меня, он притормозил и махнул мне рукой, а потом закрыл окно. Чувство вины исказило черты его лица, так что я его едва узнал.

Я замотал головой и пнул пассажирскую дверь.

Он ехал дальше. Я ударил по капоту машины. Нет!

Папа не остановился.

Секунду я стоял там, чувствуя, как кровь стучит в ушах, а лицо горит, и глядел вслед автомобилю. Потом я побежал. Я бежал за ним изо всех сил. Я кричал ему во всю мощь легких, и по моим горящим щекам текли обжигающие слезы.

Видел ли он меня в зеркале заднего вида? Наверняка видел; семилетний мальчишка кричал своему папе, чтобы тот не уезжал, и бежал со всех ног. Недостаточно быстро.

Папа прибавил скорость, свернул за угол и был таков.

Земля ушла у меня из-под ног. Я упал на асфальт, ободрав колени и ладони, дыхание вырывалось у меня из груди со свистом, я задыхался от рыданий.

Позже мы узнали, что папа бросил работу несколько недель назад и три месяца не вносил арендную плату за дом. Он откладывал деньги для побега.

Думал ли он, что мы станем делать, имея на руках одну только зарплату Ма, которую она получала за стрижку волос? Переживал ли он из-за того, что мы потеряем свой домик в Уоборне? Вспоминал ли он о нас в последующие месяцы? Предполагал ли он, что мы с сестрами будем винить себя? А мы себя винили. Если бы мы были хорошими детьми, папа остался бы с нами.

Или взял бы нас с собой.

Вместо этого он забрал свои вещи и все свои принадлежности из ванной комнаты. Папа опорожнил свой шкаф с одеждой и ящики комода, увез все… кроме одного носка, черного с золотой полоской на мыске.

Я смотрел на этот одинокий носок, оставшийся в ящике комода, и представлял, как второй носок лежит в папином чемодане, путешествует вместе с ним туда, куда папа отправился. Он не потрудился взять оба носка.

Один носок не стоит того, чтобы за ним вернуться, – как и мы.

Он бросил своих детей, как тот носок, завалившийся в угол ящика комода; это было в миллион раз хуже, чем если бы ящик остался совершенно пустым.

Банк забрал наш дом. Ма начала пить много пива и была вынуждена просить денег у дяди Фила, чтобы мы смогли переехать в квартирку в южном районе Бостона.

Я сжег тот носок.

Мне было всего семь лет, но злость во мне была гораздо больше. Горячее. Как лихорадка, которая никогда не пройдет. Мне нужно было увидеть, как носок сгорает дотла. И тогда, если бы папа вернулся, я смог бы ему сказать: «Носка нет, я его сжег. Для тебя здесь ничего нет».

Папа сказал бы, что ему жаль, а я бы сказал, что уже слишком поздно, а потом выгнал бы его. Я был бы за главного, и когда папа уехал бы на своей машине, я ни за что не побежал бы следом.

Но это случилось пять лет назад, а он так и не приехал.

* * *

– У тебя только одна рубашка, поэтому не испачкай ее. Слышишь меня?

Ма затянула вокруг моей шеи темно-красный галстук в золотую полоску так сильно, что я поморщился.

– Если вернешься домой, вывозившись в грязи с головы до ног, я ничем не смогу тебе помочь. Хочешь выглядеть, как жалкий бедняк из южного района Бостона?

– Я и есть жалкий бедняк из южного района Бостона, – заметил я.

Ма опять сильно дернула меня за галстук, потом покачала у меня перед носом вытянутым пальцем. От нее до сих пор пахло выпитым вчера вечером пивом.

– Следи за языком, или тебя вышибут в первый же день.

«Какая горькая ирония, Бэтмен».

Именно мой язык обеспечил мне стипендию и позволил поступить в самую дорогую школу Бостона. Мое сочинение выбрали из трех тысяч других поданных на конкурс работ, и вот я уже учащийся начальной школы Синклера для мальчиков, а в будущем смогу учиться в старшей школе Синклера. К сожалению, стипендия не включала в себя оплату проезда, так что мне предстояло вставать в пять утра, чтобы успевать на автобус номер 38, идущий в центр города.

Я поглядел на свое отражение в зеркале на внутренней дверце шкафа и не узнал себя. В бесплатной общеобразовательной школе, куда я ходил до сих пор, я носил джинсы и футболки. Рубашку с длинным рукавом на меня надевали только по большим праздникам. Зимой я носил куртку. Теперь же я глядел на темно-красный блейзер с золотой каймой по краю, черные брюки и белую рубашку с логотипом школы Синклера. Ну и кого этот парень в зеркале собирается обмануть?

– Перестать дергаться, – скомандовала Ма, колдуя над моими волосами.

Она подстригла их коротко, но надо лбом оставила несколько прядей подлиннее. Ма работала в парикмахерской «У Бетти», расположенной по соседству, и дело свое знала хорошо.

– Ну, разве ты не красавчик?

Я увернулся от ее руки и нахмурился.

– Выгляжу так, будто меня определили в Гриффиндор.

Ма фыркнула.

– Что за вздор! Ты выглядишь прекрасно, совсем как один из них.

«Один из них».

Я посмотрел на свои старые, поношенные кеды. Сейчас только они напоминали обо мне настоящем и прямо-таки кричали, что мне никогда не стать «одним из них». У других мальчишек будут классические ботинки, но обувь не входила в комплект школьной формы, а Ма не могла себе позволить купить мне новую пару в этом месяце. Возможно, в следующем, а может, никогда. Меня бы вполне устроило «никогда». В классических ботинках неудобно бегать.

Я много бегал. Если я злился, то бегал вокруг старого, врытого в землю грузовика, который стоял за заднем дворе моей прежней школы, так быстро, как только мог. Не знаю, почему я это делал. Мне до сих пор снилось, как я гонюсь за отцовской машиной, так что, возможно, причина крылась в этом. Может быть, я все еще пытался догнать отца. Глупо. Бегая вокруг грузовика, ты просто движешься по кругу, всегда возвращаешься туда, откуда начал.

– И никаких драк, Уэстон Джейкоб Тёрнер, – сказала Ма тем утром. Она ухватила меня за подбородок и заставила посмотреть ей в лицо. Длинным акриловым ногтем она погладила горбинку моего носа – я его недавно сломал, и нос еще не до конца зажил. – В этой модной школе нельзя вести себя так, как ты вел себя здесь. Одна драка – и тебя исключат.

Вот еще одно занятие, к которому я прибегал, разозлившись. Я дрался. Злился я очень часто.

Я дернул подбородком, высвобождаясь из хватки Ма.

– А если другие ребята полезут ко мне первыми?

– Ну и пусть их. Думаешь, администрация встанет на твою сторону и не заступится за одного из этих богатеньких сынков? Их родители вносят пожертвования.

Ма закурила, покачала головой, так что осветленные пряди ее волос качнулись, поморщилась от дыма и указала на меня сигаретой.

– Подерешься с кем-то из этих ребят – проиграешь, даже если победишь. Особенно если победишь.

Было еще темно, когда Ма смачно чмокнула меня в щеку, обдав запахом табака, и скомандовала: «Катись отсюда!», дабы она могла еще поспать. Обе мои сестры еще спали в соседней комнате. Они уже были достаточно взрослыми, чтобы съехать и устроиться на работу, но вместо этого занимали большую комнату. Я обитал в каморке рядом с кухней. Ма спала на диване. Каждый вечер она засыпала на нем в окружении пустых пивных банок, перед телевизором, а свои вещи хранила в кладовке.

Уже рассвело, когда 38 автобус добрался до делового центра; я сидел возле окна и смотрел на показавшуюся впереди начальную школу Синклера. Вокруг сплошной камень и статуи – это было одно из старинных исторических зданий времен Революции, недалеко от церкви Троицы. До первого звонка оставалось еще двенадцать минут, а я уже поднимался по каменным ступеням к тяжелой двери главного входа. Шагая по тихим коридорам, по которым уже шли на уроки учителя, я старался ступать осторожно, чтобы подошвы кед не скрипели по полированному полу.

В библиотеке, расположенной в конце главного коридора, было тихо и прохладно. Повсюду поблескивающее коричневое дерево – столы, стулья, полы, книжные стеллажи. Не верилось, что это младшая школа.

Мне пришлось напомнить себе, что библиотека тоже является частью школы Синклера. И все же у меня в голове не укладывалось, что школьная библиотека может вмещать столько книг.

Я пробежал пальцами по книжным корешкам. Книги для взрослых. Мне приходилось упрашивать сестер, чтобы они приносили мне эти книги из публичной библиотеки.

Взрослые книги нравились мне гораздо больше, чем книжки для малышей, потому что мои проблемы казались мне непохожими на обычные детские горести. Когда твой папа бросает тебя, словно забытый носок, часть твоего детства сгнивает – та часть, в которой можно быть просто ребенком и ни о чем не тревожиться.

Я постоянно беспокоился. За Ма, потому что она много пила по ночам и постоянно вдалбливала моим сестрам, что все мужчины – это негодные отбросы и в конечном счете все они причиняют боль женщинам, которых должны любить. Она думала, я не слушаю, а я слушал.

Я волновался из-за вереницы подлых бойфрендов, проходивших через нашу квартиру на протяжении последних нескольких лет. Отбросы, как верно охарактеризовала их Ма. Возможно, она была права, и мужчины все такие. Я боялся, что вырасту, тоже превращусь в никуда не годного человека и причиню боль женщине, которую однажды полюблю, так что я поклялся никогда не влюбляться.

Я беспокоился из-за денег. Не для меня, сам я как-нибудь выкрутился бы. А вот Ма заработала язву, переживая из-за счетов, и пила примерно столько же желудочных микстур, сколько потребляла пива. В прошлом месяце нам отключили воду на три дня, пока дядя Фил не оплатил счет.

Полученная мной стипендия должна была помочь моей семье. Я смог бы поступить в хороший колледж, найти хорошую работу и тогда, возможно, на какое-то время перестал бы постоянно беспокоиться.

В библиотеке я поискал одну из своих любимых книг «Тропик Рака» Генри Миллера, но в библиотеке ее не было. Этот роман был для самых взрослых. Я читал его дважды, а некоторые отрывки перечитывал больше чем дважды, спрятавшись под одеялом либо с блокнотом, либо с пачкой бумажных салфеток наготове. Либо и с тем, и с другим.

Генри Миллер писал про застеленные шелковыми простынями кровати в парижских апартаментах (апартаменты – это квартира, я специально посмотрел в толковом словаре) и про голод.

Я постоянно испытывал чувство голода.

Еще Миллер писал про «вползающую» в постель женщину и использовал всякие нехорошие слова, говоря о разных частях ее тела.

Читая его роман, я хотел схватить блокнот и писать сам. Мне не следовало любить женщину, но я мог бы писать о сексе, который у меня будет рано или поздно, или восхищаться женской красотой на расстоянии. Я мог бы писать не прозу, а стихи, для которых выбирал бы только самые общие слова, так что не обязательно было бы знать, кому я посвятил эти строки. Это были бы просто стихи, а стихи могут быть как о ком-то, так и ни о ком.

В любом случае писательство мне помогало. Я переставал волноваться, когда писал и когда мастурбировал.

Ха! Надо было вставить это в сочинение.

* * *

Они нашли меня во время обеда, когда я читал «В дороге» Керуака и одновременно ел очень вкусные спагетти с зеленой фасолью из школьной столовой.

Одно горячее блюдо в день: сделано.

– Гляньте-ка, это же убогий, которого приняли из жалости.

Джейсон Кингсли. Я уже успел о нем наслушаться, а ведь был еще только полдень. Он опустился на скамью прямо напротив меня, а его богатенькие дружки оккупировали мой пустой стол, отрезав мне пути к бегству.

– Как ты меня назвал? – спросил я, чувствуя, как медленно, тяжело бьется сердце.

– Ты же победитель конкурса, да? – спросил Джейсон. – Тот, который настрочил сочинение про то, как твой папочка бросил вашу семью?

Я медленно опустил книгу, удивившись, что руки не дрожат, хотя от унижения меня бросило в жар, и кровь закипала в жилах.

– Ага, – кивнул я. – Это я.

«Какого черта?..»

– Твое сочинение опубликовали на сайте Синклера, – сказал рыжий прыщавый парень, усевшийся рядом со мной. – Ты знал?

– Ни шиша он не знал, – протянул Джейсон, рассматривая мою физиономию.

Пара его дружков разом фыркнули.

«Катитесь вы все куда подальше».

Я напрочь забыл об одном из условий конкурса: школа Синклера оставляла за собой право опубликовать работу победителя где угодно. Когда я подавал проклятое сочинение на конкурс, у меня и мысли не возникало, что я могу победить. Тогда условия конкурса меня совершенно не волновали.

А вот сейчас волновали.

– Значит, твой папаша свалил, оставив тебе на память носок? – спросил рыжий. – Твоя жизнь – полный отстой.

– И правда отстой, Носочный Мальчик, – протянул Джейсон. Он вытащил у меня из тарелки стручок фасоли, отправил в рот и принялся жевать. – Ты, наверное, чувствуешь себя полным дерьмом.

– Носочный Мальчик, – фыркнул рыжий. – Отлично придумал, Джейсон.

– Серьезно? «Носочный Мальчик»? – переспросил я. – И это все, что ты смог придумать?

– Не знаю, – натянуто проговорил Джейсон. – Может, ничего большего ты и не заслуживаешь, Носочный Мальчик.

Рыжий поковырял прыщ на подбородке.

– Думаешь, ты смог бы придумать что-то получше?

– Да я с ходу могу придумать чертову тучу куда более обидных оскорблений.

– Докажи.

– Да не вопрос.

Я хрустнул костяшками пальцев, быстро поразмыслил. Впрочем, оскорбления возникли у меня в голове сами собой: этот нож я проворачивал у себя в животе уже тысячу раз, после того как папа ушел.

– Как насчет… Твой папа бросил вашу семью, а ты получил только вшивый носок?

Несколько мальчишек зафыркали.

Джейсон скрестил руки на груди

– Неубедительно.

Я небрежно пожал плечами, мой разум заработал на повышенных оборотах, как гоночный автомобиль на старте.

– М-м-м, ладно. Тебе повезло: в день акции «Возьмите сына с собой на работу» тебе придется остаться дома.

Рыжий хохотнул и тут же заработал возмущенный взгляд Джейсона. Я продолжал, и мои слушатели быстро разогрелись. С каждым оскорблением, которое я обрушивал сам на себя, другие мальчишки все больше и больше воодушевлялись, закрывали рты руками, смеялись и охали, как будто наблюдали за битвой рэпперов, в которой я выступал одновременно атакующим и жертвой.

– Жаль, что твой отец сбежал и не платит алименты, но, может, мы найдем его по запаху носка?

– Если тебе нужно с кем-то поговорить как мужчина с мужчиной, твоя мама дает объявление в Интернете?

– Ты теперь в секте Свидетелей Иеговы? Они тоже не празднуют День отца.

Ребята уже хохотали во все горло, но Джейсон только стискивал зубы. Я наклонился к нему над столом и сказал, прожигая его взглядом:

– Тук-тук.

– Отвали.

– Тук-тук.

Он засопел, не встречаясь со мной взглядом.

– Это глупо.

Я наклонил голову набок и посмотрел на его дружков.

– Тук-тук.

– Кто там? – ответили они хором.

– Не знаю, – сказал я, – но точно не твой папочка.

Звонкий смех явно был для Джейсона, как нож в спину: он сгорбился и вздрагивал, словно каждое оскорбление адресовалось ему, а не мне.

– У тебя смущенный вид, приятель, сказал я. – Объяснить тебе соль этой шутки?

– Думаешь, ты тут самый умный? – процедил Джейсон. – Ты просто обложил себя дерьмом десять раз подряд. Только знаешь что? – Он гаденько улыбнулся. Незатейливая правда была на его стороне, и он это знал. – Не важно, насколько умным ты себя считаешь. Ты просто Носочный Мальчик и навсегда им останешься.

Он взмахнул рукой и опрокинул мне на колени поднос с недоеденным обедом, так что мои брюки и белую рубашку залило соусом от спагетти и мо- локом.

– Ой! – воскликнул Джейсон, подскакивая с места. – Я нечаянно.

Я вскочил, не обращая внимания на холодное молоко, залившее брюки, и горячий соус, обжегший мне живот, и уставился на своего обидчика – мы стояли почти нос к носу.

Руки сами собой сжались в кулаки, так сильно, что заныли костяшки пальцев. Джейсон не дрогнул, а все собравшиеся в столовой ученики притихли и наблюдали за нами.

– Ну давай, – злобно прошептал Джейсон. – Ударь меня. У меня шесть свидетелей, они подтвердят, что я уронил поднос случайно. Ты потеряешь свою драгоценную стипендию. Хочешь рискнуть, Носочный Мальчик?

Я определенно хотел рискнуть, но если бы я ему сейчас врезал, меня бы наверняка исключили. О том, чтобы отметелить этого урода, и речи быть не могло, а значит, придется ему все спустить с рук.

– Что происходит, ребята? – прозвучал рядом чей-то дружелюбный голос.

Боковым зрением я заметил высокого темноволосого мальчишку. Он выглядел старше, чем я и мои обидчики.

Многие дети в первый день учебы поспешили проинформировать новеньких семиклассников о том, кто есть кто в кастовой системе школы Синклера. Джефферсон Дрейк, старшеклассник, член футбольного клуба старшей школы Синклера, был самым популярным парнем в школе. Король школы. Его младший брат, Коннор, был принцем.

Я предположил, что это он и есть.

Коннор стоял, сунув руки в карманы, спокойно и уверенно, так, словно он не обычный двенадцатилетний подросток, а владелец этой школы.

Джейсон усмехнулся и отодвинулся от меня.

– Ничего, – сказал он. – Просто Носочный Мальчик слегка испачкался.

– Ага, уверен, все так и было, – проговорил Коннор и нахмурился, поглядев на мою испорченную форму. – Почему ты всегда такой засранец, Кингсли?

– Я не засранец, просто немного неуклюжий, – беспечно отмахнулся Джейсон и попятился. – Увидимся, Носочный Мальчик. Жаль, что так вышло с твоей рубашкой. – Он аж причмокнул от удовольствия. – Можешь написать еще одно сочинение: назови его «День большой стирки», и тогда, возможно, школа оплатит твою новую форму.

– А может, это сделает твоя мама, – сказал Коннор и улыбнулся от уха до уха.

Джейсон хохотнул, и они с Коннором стукнулись кулаками.

– Увидимся на тренировке, Дрейк.

– Надеюсь. Тебе явно не хватает практики.

Джейсон показал Коннору два средних пальца и удалился, уведя компанию своих прихлебателей.

«Да пошли вы все», – подумал я и сердито отряхнул брюки от прилипших кусочков холодных спагетти. Штаны черные, и пятен на них было не видно, а вот рубашка выглядела так, будто меня пристрелили из ружья.

– Черт.

– У тебя есть во что переодеться? – спросил Коннор.

– Отвали.

Он выставил перед собой открытые ладони.

– Эй, я просто пытаюсь помочь. У меня есть лишний комплект формы, и мой дом недалеко отсюда. Если уйдем сейчас, успеем вернуться до звонка.

Я посмотрел на него с недоверчивым прищуром.

– Выбирай: идем ко мне домой, или будешь остаток дня выглядеть как статист из дурного фильма ужасов.

Похоже, дружелюбная улыбка пребывала на лице Коннора постоянно.

– С чего бы тебе помогать мне?

Он нахмурился.

– А почему бы и нет? – Он протянул мне руку. – Кстати, я – Коннор Дрейк.

– Поздравляю.

Коннор рассмеялся и опустил руку.

– Идем. Тебе же нужно переодеться, правда?

Я стиснул зубы.

– Наверное.

– Тогда идем.

Он пошел к выходу, и я зашагал следом.

– Ты новенький, да? В прошлом году тебя здесь не было.

– Ясен перец. Я Уэс Тёрнер, тот убогий, которого приняли из жалости.

Темные брови Коннора почти сошлись на переносице.

– Из жалости… О, так это был ты? Ты выиграл конкурс сочинений? Тогда понятно, почему Кингсли так тебя обозвал. Слушай, не позволяй ему тебя доставать. Вообще-то, он парень неплохой. Мы с ним с детского сада друг друга знаем.

– И он всегда был таким придурком?

Коннор рассмеялся.

– Почти всегда. – Он кивнул охраннику, стоящему возле двери: – Привет, Норм. Я сбегаю ненадолго домой, возьму кое-что для моего друга.

Охранник Норм открыл Коннору дверь, точно дворецкий в дорогущем отеле.

– Возвращайтесь до звонка.

– Обязательно.

– Как ты это сделал? – спросил я, когда мы вышли из здания школы в объятия солнечного сентябрьского дня. – С обеда же не выпускают.

– Мои родители жертвуют много денег, – ответил Коннор и ослепительно улыбнулся. – Очень много денег.

Мы свернули за угол, прошли по Дартмут-стрит и попали в район старинных, элегантных домов, сложенных из темно-желтого песчаника, с черными коваными решетками. Я вслед за Коннором прошел по дорожке из красного кирпича, мимо старомодных уличных фонарей.

Весь этот район походил на один огромный замок.

– Кстати, поздравляю с получением стипендии, – сказал Коннор. – Я слышал, конкурс был огромный. Сочинение у тебя вышло просто отличное.

Я ссутулился.

– Ты тоже его читал?

– Мои родители только о нем и говорят, заставили меня прочесть его дважды.

«Твою ж мать».

– Ничего так получилось, – пробормотал я, ожидая, что Коннор примется потешаться надо мной из-за проклятого носка.

Он не стал этого делать, зато сказал:

– Оно просто великолепно. Тебе повезло; я вот вообще не умею сочинять, хоть ты меня режь. И, к твоему сведению, английский у меня ведет мистер Райтман.

– У меня тоже, – осторожно заметил я. – Он строгий?

– Строже не бывает, – заверил меня Коннор. – Задает кучу домашки, требует написать то длинные рассказы, то короткие… Черт, я слышал, он даже заставляет писать стихи. Дерьмовые стихи.

Я слегка расслабился.

– Ага, это отстой.

– И не говори. – Коннор покосился на меня. – Но у тебя-то с этим проблем не будет. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Писателем, да?

Еще вчера я, наверное, ответил бы на этот вопрос утвердительно, но «Носочный Мальчик» показал мне, что я не готов столкнуться с последствиями. Писательство я хотел сделать своей отдушиной, а не источником страданий.

Я страшно устал от страданий. Уход папы с мучительной ясностью продемонстрировал мне, как больно испытывать чувства, любить кого-то слишком сильно.

Мне по-прежнему хотелось сочинять, но больше я не собирался выставлять свое кровоточащее сердце напоказ, чтобы мне не швырнули его в лицо. С меня хватит.

– Пока не знаю. – Я посмотрел на Коннора. – А ты?

Его улыбка стала еще шире.

– Я хочу открыть спортбар в деловом районе Бостона. Назову его «Будем здоровы», представляешь? Хочу стоять в центре этого клуба, а по всем телевизорам будут транслировать спортивные передачи. Обожаю бейсбол. Тебе нравится бейсбол?

Он зашагал дальше, не дожидаясь ответа.

– Я мог бы говорить о бейсболе весь день напролет. Хочу создать такое место, где люди смогут проводить время, болтать о спорте или смотреть какую-нибудь игру и просто веселиться.

Я кивнул.

– Думаю, у тебя бы отлично получилось.

Будь я проклят, но даже в двенадцать лет Коннор Дрейк выглядел в точности как человек, пришедший на эту землю, чтобы открыть спортбар. Однако его улыбка померкла.

– Скажи это моим родителям. Они думают, что я должен поступить в один из университетов Лиги Плюща и заниматься чем-то большим и важным. Им мало того, что мой брат Джефферсон – идеальная иллюстрация к словам «большой» и «важный».

Я не знал, что сказать. Мысль о том, чтобы заниматься чем-то «большим и важным» казалась невозможной для бедного паренька вроде меня. Если мне удастся поступить в хороший колледж, найти приличную работу и немного помочь Ма, я уже посчитал бы это чудом.

– Ты же из южного района, да?

– Точно, – ответил я.

– И как там?

Я ощетинился.

– Что «как»? Каково жить в дерьмовой квартирке и не иметь возможности поступить в приличную школу, если только не выиграешь стипендию?

Коннор не стушевался из-за моего резкого тона; за годы нашей дружбы эта черта в нем останется неизменной. Она будет скреплять нашу дружбу, как клей.

Он пожал плечами.

– Не знаю, может быть. Иногда все здесь кажется таким сложным… хотя нет необходимости все усложнять. Знаешь, я люблю простоту.

Я нахмурился.

– Быть бедным чертовски просто. Тебе позарез нужны деньги, а у тебя их нет. Конец.

– Ага, наверное, это отстой, – сказал он.

Почему-то у меня не возникло желания засветить ему в глаз за то, что он с видом знатока рассуждал о вечной борьбе, из которой состояла моя жизнь.

Коннор обладал необычной харизмой: он у всех вызывал симпатию. Этакая сверхспособность. Я был его полной противоположностью: я делал все для того, чтобы вызывать у людей отторжение – мне так было спокойнее. И все же вот он я, непринужденно болтаю с самым популярным парнем из своего класса, который сказал охраннику Норму, что я его друг. Чувство нереальности происходящего лишь усилилось, когда Коннор дернул подбородком, указывая вперед, и объявил:

– Пришли.

Я вытаращил глаза и, кажется, даже слегка приоткрыл рот. Четырехэтажный дом в викторианском стиле, с черными оконными рамами, сложенный из грубо отесанного бежевого камня. Изображения таких домов можно увидеть в буклетах, посвященных исторической части Бостона. Величественная каменная лестница вела от вымощенной кирпичом дорожки к двойным дверям; верхние половинки створок были украшены цветными витражами.

– Это твой дом? – спросил я.

– Один из них, – ответил Коннор с хитрой улыбкой.

И снова он каким-то непостижимым образом говорил как нормальный человек, а не как заносчивый мажор.

Я во все глаза смотрел на его дом, упивался величественным зрелищем, потому что мой мозг не мог осознать, как это люди могут жить в доме с картинки из путеводителя. Коннор был не просто богат, он был из семьи миллиардеров. Я мельком подумал, что его родители, наверное, знамениты. Он и сам выглядел как звезда: его смело можно было брать на главную роль в фильме про какого-нибудь популярного бейсболиста, который берет под крыло бедного паренька. Герой этого фильма слишком счастлив, чтобы опускаться до роли задиры или задаваки, он плывет по жизни на неиссякаемой волне родительских денег.

В итоге оказалось, что я во всем прав, а бедным пареньком, которого Коннор Дрейк взял под крыло, стал я сам.

* * *

Горничная Дрейков постирала мою форму и выдала мне одну из старых рубашек Коннора. После уроков мы вернулись к нему домой, уселись в мягкие кресла, обтянутые черной кожей, и поиграли в игровую приставку, подключенную к музыкальным колонкам размером со шкаф.

Коннор попросил меня остаться на ужин, и я познакомился с его родителями, Викторией и Алленом Дрейк.

Мистер Дрейк владел сотней разных компаний, носивших его имя, а миссис Дрейк была сенатором штата. Бостонская элита, выше некуда.

Дрейки угостили меня изысканным ужином – раньше я видел такую сервировку стола только в фильмах про богатых людей.

В их огромной столовой, под тяжелой хрустальной люстрой я отчасти испытал то давление, под которым постоянно находился Коннор: ему полагалось усердно работать и получать отличные оценки, поступить в университет – о том, чтобы открыть спортбар, даже речи быть не могло. Родители захотели, чтобы их сын подружился со мной, уличным босяком, дабы я научил Коннора, чего может добиться человек тяжелым трудом и умом.

Я думал, что Коннор возненавидит меня, после того как его родители так меня превозносили, но по какой-то безумной причине я ему понравился. Наша дружба возникла внезапно, словно мы с ним знали друг друга в прошлой жизни, а теперь просто продолжили с того момента, когда расстались. И, несмотря на давление родителей, Коннор был счастлив. Я еще никогда не встречал такого счастливого человека. Тугой узел, сжимавший мой живот после ухода отца, немного ослабевал, когда я находился рядом с Коннором. Я не подпрыгивал от радости каждую минуту, но время от времени переставал волноваться, а это уже немало.

Коннор спас меня от незавидной участи объекта всеобщих насмешек, и больше никто в школе не звал меня «Носочным Мальчиком». Его приятели оставили меня в покое, и к тому времени, как мы поступили в старшую школу Синклера, они стали и моими друзьями, и все это благодаря силе обаяния Коннора, которое он расточал без всяких усилий.

Дрейки относились ко мне как к сыну, их щедрость распространилась даже на моих мать и сестер. Никогда еще громкие голоса моих родных и ярко выраженный говорок жителей южного района Бостона так не резал слух, как в столовой дома Дрейков, однако Дрейки обращались с нами по-доброму и с уважением. К моему огромному ужасу и унижению, они оплатили счета Ма, когда она бесстыдно заявила, что у нее нет денег. Они дарили нам щедрые подарки на дни рождения и праздники и никогда не просили ничего взамен.

И все же я чувствовал себя обязанным присматривать за Коннором, удостовериться, что он «совершит что-то» в своей жизни помимо открытия спортбара. Я никогда не пытался уговорить его отказаться от этой мечты, но помогал ему оставаться отличником: помогал ему с сочинениями и прочими заданиями, которыми нагружал нас мистер Райтман.

К концу первого года обучения я уже писал сочинения вместо Коннора. Он был неглуп, но не любил слишком задумываться и выкладываться. Чувство глубокого удовлетворения жизнью было его естественным состоянием. Он жил, чтобы смеяться и веселиться, и когда я писал рассказы вместо него, то старался передать его счастье, подавлял собственные горечь, злость и боль.

Я никогда не забывал сделать одну-две грамматические ошибки.

Перейдя в старшую школу, я побил все прежние рекорды учеников Синклера по легкой атлетике. Бег принес мне двухгодичную стипендию, предоставленную Национальной студенческой спортивной ассоциацией, и позволил поступить в Амхерстский университет в Западном Массачусетсе.

Дрейки планировали для сына нечто большее, чем гуманитарный университет, но Коннор не проявлял интереса ни к чему, пока я не поступил в Амхерст. Коннор – человек, которого приняли бы в любое высшее учебное заведение страны благодаря чековой книжке его родителей, – пожелал остаться рядом со мной, и это тронуло меня сильнее, чем я мог выразить словами.

Я пообещал его родителям, что буду ему помогать и прослежу, чтобы он работал как следует, а сам прекрасно знал, что и в университет буду писать за него сочинения.

Дрейки оплатили для нас аренду симпатичной квартирки, расположенной рядом с территорией университета, что позволяло мне растянуть свою стипендию не на два года, а на три. Они бы оплатили все мое обучение, если бы я согласился, но бесплатное жилье и так уязвляло мою гордость. Я твердо решил, что справлюсь собственными силами, показав таким образом своему никчемному папаше, что не нуждаюсь в его помощи. И все же каждое благодеяние Дрейков ложилось мне на плечи тяжким грузом. Мой долг все возрастал.

А там, где я вырос, долги принято отдавать.