Читать книгу Любовница фюрера - Эмма Вильдкамп - Страница 3

Однажды в газете «Берлинер цайтунг ам миттаг» Лени прочла объявление о наборе двадцати молодых девушек для съемок в фильме «Опиум». Соискательницам предлагалось записаться в школу танцев фрау Гримм-Райтер на Будапештерштрассе. «Вот и отличный шанс проверить себя!» – подумала тогда Лени и, не раздумывая, пошла на просмотр. В конце длинного светлого зала, сплошь увешанного зеркалами, за столом сидела сама фрау Гримм. Несмотря на возраст – 40 с хвостиком – ее идеально прямая спина и точеные плечи сразу приковывали к себе взгляд. Девушки по очереди подходили к преподавательнице, она внимательно их рассматривала и проставляла напротив фамилий понравившихся претенденток крестик. Рядом с именем Лени фрау Гримм тоже проставила крестик и спросила ее адрес. Итогов просмотра она не объявила, сказав, что сделает это позже. Разочарованная этим обстоятельством, девушка вышла из зала, но вдруг услышала мелодичный, глухо доносившийся откуда-то, вальс. Оглядевшись, она увидела приоткрытую дверь и заглянула в щелочку, стараясь, чтобы ее не заметили. Грациозные девушки в летящих невесомых хитонах отрабатывали движения. «Раз-два-три! Раз-два-три!» Как ей захотелось там оказаться! Нет, она обязательно должна стать одной из них! Чего бы это ни стоило! Лени задумчиво спускалась вниз и уже на выходе вдруг резко повернула назад. Она взлетела по лестнице в зал, где проходило прослушивание, и чуть не сбила с ног фрау Гримм.

– Фройляйн, осторожнее! Вы же не скаковая лошадь! – одернула ее классная дама.

– Фрау Гримм, я должна знать об условиях поступления! Я хочу заниматься у вас! На любых условиях! – выпалила девушка.

Женщина внимательно посмотрела в глаза Лени и строго произнесла:

– Приходите в пятницу. Курс для начинающих я как раз только набрала. Занятия – два раза в неделю.

О, не может быть! Она будет танцевать! Лени не чувствовала под собой земли, переполняемая счастьем. Она даже не думала, что скажет отцу. Главное, что ее мечта наконец-то сбудется!

* * *

– Лени, Господи, ты подумала об отце? Ты представляешь, что будет, когда он узнает? Лени, я даже боюсь представить, что он скажет! – Берта Рифеншталь совсем не разделяла восторгов дочери.

– Но, мамочка, ты же знаешь, как я хочу танцевать! Это – моя жизнь! – увещевала ее Лени, чуть не плача. – Вспомни, ты же сама столько раз говорила, что мечтала быть актрисой! Ну, пожалуйста, помоги мне! И потом – я ведь буду брать уроки для себя. Профессиональной танцовщицей мне быть уже, увы, поздно, – ухватив мать за локоть, лукаво убеждала ее девушка.

– Ох, Лени, Лени! Хорошо, что-нибудь придумаем.

– Мамочка, ты просто прелесть! – Лени довольно чмокнула мать и упорхнула к себе в комнату. Ночью она долго не могла уснуть, в предвкушении завтрашнего дня девушка лежала неподвижно на кровати вся во власти грез и представляла себя великой танцовщицей, у ног которой будет весь мир.

На следующий же день она внесла деньги за обучение и приступила к занятиям. Мысль о том, что уроки придется брать втайне от отца, приводила ее в восторг. Унаследовав упрямство и силу воли Альфреда Рифеншталя, Лени не собиралась ему подчиняться. Поначалу танцы давались с трудом, несмотря на детское увлечение спортом, ей не хватало гибкости и раскованности, но уже через месяц Лени уверенно двигалась под музыку, самозабвенно отдаваясь в ее власть. Успехи так ее воодушевили, что она решила непременно брать уроки классического балета. Теперь четыре раза в неделю она на роликах лихо катила по Йоркштрассе на занятия. Желая полностью подчинить себе свое тело, Лени с фанатизмом занималась каждый день по нескольку часов. Девушка кусала губы от боли, но продолжала растягиваться на полу или на перилах, выгибая тело в немыслимых позах. Вскоре она уже встала на пуанты и могла танцевать на пальцах.

– Девушки, в мае состоится ежегодный итоговый концерт, в котором примут участие наиболее способные из вас, – важно чеканила фрау Гримм-Райтер, строго обводя взглядом застывших в безмолвии учениц в белых трико, жадно ловящих каждое слово классной дамы.

– Также в нем примет участие приглашенная звезда – несравненная Анита Бербер, с которой я имела честь работать ранее и работаю сейчас! – продолжала фрау Гримм. – Можете пригласить всех своих друзей и родственников…

– Ах, Анита Бербер! Как это чудесно! – прервали ее восхищенные возгласы юных танцовщиц. Девушки радостно запрыгали и захлопали в ладоши.

– Так, так, тихо, фройляйн! По местам! `A vos places! Аllons-y! Первая позиция! – грозно постучала указкой преподавательница, вернув воодушевленных новостью балерин к реальности.

Лени не сомневалась, что примет участие в этом концерте – она пришла в класс позже всех, но бесспорно выделялась среди других девушек своим упорством. Каждую минуту она использовала с пользой – отрабатывала прыжки, разучивала экзерсисы, просила подруг помочь в растяжке мышц.

За три дня до торжества стало известно, что Бербер выступать на концерте не сможет – она, де, больна гриппом и очень сожалеет, но приехать не получится. Фрау Гримм ходила чернее тучи, ей хотелось похвастаться своей именитой ученицей, которая хотя и имела весьма скандальную репутацию за свои эротические танцы обнаженной на сцене и чрезвычайно бурную личную жизнь, но имя ее гремело на всю Германию. Лени тоже нравилась Анита: хрупкая, с маленькой грудью и стройным мальчишеским телом, она просто излучала секс, но все ее движения были настолько отточены и совершенны, что ее нагота на сцене никогда не казалась Лени непристойной. Девушка часто наблюдала за танцовщицей, когда та разучивала новые номера с фрау Гримм, и дома старательно повторяла увиденное. Узнав о том, что концерт находится под угрозой срыва, ей вдруг пришла в голову совершенно безумная идея: «А что если она заменит Аниту Бербер?!» Часами, как загипнотизированная, изучавшая движения Аниты, Лени знала наизусть оба ее танца. Девушка стремглав помчалась к фрау Гримм и огорошила ее своим предложением. Преподавательница недоверчиво смотрела на Рифеншталь, не сразу понимая, о чем говорит ее бойкая ученица.

– Фрау Гримм, пожалуйста, разрешить мне показать Вам два номера, которые Вы разучивали с фройляйн Бербер! – настойчиво умоляла Лени. – Я очень хорошо знаю оба ее номера, вот увидите! Пожалуйста, пожалуйста, фрау Гримм!

– Хорошо, хорошо, давай посмотрим, а то ты от меня не отстанешь, – устало отмахнулась женщина.

Все внутри Лени торжествовало. Она сделала глубокий вдох, выпрямила спину и закружилась по залу в танце, изящно изгибаясь и вибрируя всем телом. Чем дальше она танцевала, тем в большее изумление приходила классная дама. Конечно, Лени была одной из лучших в классе, но, Боже, как она двигалась! Не хуже самой Аниты Бербер! «Нет, у этой дерзкой девицы определенно есть талант!», – хмыкнула про себя фрау Гримм.

Когда Лени закончила, она с победной улыбкой подбежала к наставнице. У нее не было сомнений в том, что фрау Гримм ею довольна. Женщина стояла, скрестив руки, и по ее горделивому взгляду трудно было определить, что же она думает.

– Да, я должна сказать, что танцевала ты отменно, Хелена.

Лени облегченно выдохнула.

– Но это же сцена! Ты ведь никогда не танцевала на сцене! Волноваться нельзя ни на мгновение – публика сразу это почувствует! И потом – у тебя ведь нет костюмов!

– О, фрау Гримм, разрешите мне взять костюмы из вашей гардеробной! Там их целая комната! Обязательно найдется что-нибудь подходящее! А волноваться я не буду, если только совсем чуть-чуть! Я станцую лучше всех, вот увидите!

– Ну что же, попробуй. Даю тебе карт-бланш, – наставница резко повернулась на каблуках и удалилась. Звуки ее шагов гулко отскакивали от стен коридора.

Лени неподвижно стояла на своем месте и невидящим взглядом смотрела вслед уходящей наставнице. В ее голове пульсировала только одна мысль – она будет танцевать на сцене! Через несколько минут она вернулась из своих грез на землю и стала думать, как же сделать так, чтобы о выступлении не узнал отец. «Ах, все утрясется!» – отмахнулась она тут же от тяжелых мыслей и побежала домой, спеша обрадовать известием мать. В руках она держала охапку выбранных ею танцевальных костюмов – нужно было еще раз все примерить и подогнать точно по фигуре.

Наступил день концерта. Родители Лени в этот день отправились по случайному стечению обстоятельств к друзьям на игру в скат. Все устроилось так чудесно, что на выступлении должен был присутствовать только брат Гейнц. В зале уже собрались многочисленные родные и друзья учениц школы Гримм-Райтер. Лени немного трясло, но не от волнения, а от нетерпения – она стояла за кулисами, гордая и счастливая с чувством, что вот, наконец, сбывается ее мечта! Когда подали знак выходить на сцену, она с достоинством поплыла под музыку, словно делала это всегда. Номера были короткие, но девушка выложилась по полной. Кружась в танце, она ничего не видела вокруг и даже не слышала музыки, двигаясь по сцене по какому-то наитию. Только после того, как раздались оглушительные аплодисменты, она, опьяненная счастьем, немного протрезвела. Отовсюду неслось: «Бис! Бис! Браво!». Лени выдержала паузу и повторила последний номер. Теперь она точно знала, что весь мир будет у ее ног!

Скандал пришел оттуда, откуда его совсем не ждали – знакомый Альфреда Рифеншталя оказался на концерте в зале Блютнера среди публики. Естественно, как только он с ним встретился, то не преминул поздравить со столь талантливой дочерью. Реакция отца была предсказуемой и страшной – он тут же нанял адвоката по разводным делам. Как и всегда, мать, будучи ее сообщницей, тоже попала под раздачу. Лени не могла видеть ее страдания и унижения. Часами плача по ночам в своей комнате, она приняла решение отказаться от своей мечты о сцене. Лени считала, что не вправе делать несчастными маму и брата – ставить под удар жизнь всей семьи. Отец все это время хранил молчание, игнорируя ее присутствие – он часто так делал, когда-то что-то было не по его. Наконец, не выдержав гнетущей тишины, она заговорила с ним сама, умоляя забрать заявление о разводе и дав клятву, что никогда больше не выйдет на сцену.

– Поедешь в Тале, это в Гарце. Там пансион. Решение окончательное и обсуждению не подлежит.

Слова Альфреда Рифеншталя оглушили Лени. Она с ужасом представила, как будет страдать в этом живописном захолустье, вдали от всего и всех. Ее вдруг пронзила ужасная боль в правом боку, она не могла сделать вдох и разогнуться. Схватившись за ребра, Лени с трудом доползла до кушетки и легла. Новый приступ боли заставил ее прижать коленки к подбородку. Несколько минут она стонала, затем впала в забытье. Приступы продолжались несколько дней – желчными коликами Лени страдала уже несколько лет. Видя физические страдания дочери, еще более усугублявшиеся духовными страданиями из-за отказа от сцены, отец тоже страдал, но решил стоять на своем – нет, он не позволит собственной дочери стать одной из этих падших и развратных созданий! Когда Лени в страхе от перспективы быть запертой в пансионе дрожащим голосом со слезами на глазах сообщила отцу, что желает учиться живописи, он несколько смягчился. Уже на следующий день его стараниями Лени была записана на приемный экзамен в Государственную школу прикладного искусства на Принц-Альбрехтштрассе. Конечно, Лени совсем не о том мечтала. Глядя на толпу пришедших поступать вместе с ней, она без энтузиазма прошла в класс. Задание состояло из нескольких рисунков обнаженной натуры, портрета и рисунка на свободную тему. Имея еще со школы отличную оценку по рисованию, Лени без труда прошла испытание. Кроме нее, только один человек справился с экзаменом. Однако никакой радости от того, что ее приняли, девушка не испытывала. Она с тяжелым сердцем ежедневно ходила на уроки, даже не подозревая, какой еще более неприятный сюрприз готовит ей отец. Уже весной 16-летняя Лени оказалась в ненавистном ей пансионе, заботливо выбранном Альфредом Рифеншталем из вороха рекламных проспектов. В заведение «Ломанн» в Тале отец сдал ее директрисе со словами: «Прошу отнестись к моей дочери со всей строгостью. Видите ли, она приехала сюда, чтобы избавиться от глупых фантазий и стремлений стать актрисой. Думаю, здесь она забудет об этом, и Вы, фройляйн Ломанн, всеми силами будете способствовать этому». Лени была не единственной девушкой в Германии, мечтающей стать актрисой, и желанию которой препятствовали родные. Уже скоро Лени свела дружбу со своей соседкой по комнате Гелой Грюэль, дочерью сенатора, сосланной в пансион с той же целью – навсегда забыть о сцене. Впрочем, в заведении, как и в других ему подобных, достаточное время отводилось театру – девушки сами ставили пьесы и сами в них играли. Лени, конечно же, сразу стала звездой – ей все равно было в кого перевоплощаться: в горбунью ли в «Крысолове из Гаммельна», в Фауста в «Сошествии в ад доктора Фауста» или в главную героиню в «Прекрасной Галатее». Кроме того, каждое воскресенье воспитанницам разрешалось ходить в городской театр под открытым небом – там ставился в основном классический репертуар вроде Шиллеровских «Разбойников», «Минну» Лессинга или Гетевского «Фауста». Для Лени и Гелы эти походы были самым желанным, что удерживало их в пансионе. О сцене девушки не только не забыли, но, наоборот, каждое представление с еще большей силой распаляло в них желание стать актрисами. Лени взяла с собой в пансион балетки – она не собиралась терять форму из-за отцовской дури, поэтому ежедневно, с 5 утра до 8, занималась в своей комнате, стараясь, чтобы об этом никто не знал, кроме Гелы. Между тем, день окончания обучения приближался, и девушка вскоре должна была решить, что она будет делать дальше. Все, что она хотела в жизни – танцевать. Ее не прельщали научные исследования, хотя она проявляла живой интерес и к химии, и к астрономии, и к философии, однако смысл для нее был только в танце. Постепенно в ее голове созрел хитроумный план, и она отправила родителям письмо:

«Милые папа и мама! Надеюсь, вы пребываете в добром здравии. Важные обстоятельства вынудили меня написать это письмо. Нет, я здорова и весела, однако, помня обещание, данное тебе, папа, по поводу моей дальнейшей жизни, сообщаю, что приняла наконец-то решение. Прошу тебя отнестись к нему со всей серьезностью. Я знаю, что ты желал бы видеть меня своим доверенным лицом, посему говорю, что я, конечно же, согласна исполнить твою волю и готова стать твоим личным секретарем. Я обещаю, что буду с величайшим рвением исполнять свои обязанности. Однако у меня есть к тебе маленькая просьба, в которой, я, смею думать, ты мне не откажешь. Без танца моя жизнь видится мне горьким бессмысленным существованием, поэтому я молю тебя позволить мне посещать уроки танцев. Я клятвенно обещаю, что никогда больше не выйду на сцену и забуду совсем думать о ней. Уповаю на твою сердечность и доброту.

Горячо любящая вас дочь, Лени».

Теперь оставалось только ждать. Тянулись долгие дни ожидания, пока, наконец, директриса не передала Лени заветный конверт. Дрожащими руками девушка забрала письмо, заперлась в своей комнате и вскрыла его. Пробежав глазами первые строки, у нее перехватило от радости дыхание – отец дал согласие! Да!

Лени считала каждый час до выпуска из пансиона – она радостно просыпалась и так же радостно засыпала, мечтая снова вернуться в танцкласс. Вскоре обучение было закончено, и она с чемоданом стояла на перроне вокзала. Суматоха, толчея, протяжные гудки поездов, носильщики – Берлин оглушил своим ритмом Лени, проведшую целый год среди высокогорья и зеленых виноградников. На следующий день после возвращения она уже была на работе – на столе ее ждали увесистые тома кассы почтовых сборов. Девушка научилась стенографии, бухгалтерии и машинописи. Отец не мог нарадоваться на дочь – он не только позволил трижды в неделю посещать уроки танцев, но и разрешил участвовать в вечере танца в школе фрау Гримм-Райтер, в зале Блютнера, в том самом зале, с которого и начались неприятности Лени с отцом. В 1921 году имя 19-летней Лени Рифеншталь впервые было официально заявлено в программке выступления, которую она потом хранила у себя до самой смерти. У нее было четыре номера, причем в одном из них она выступала солисткой, исполняя «Вальс-минор». Помимо этого великодушного жеста, Альфред решил поощрить усердно работавшую дочь и записал ее в школу тенниса при Берлинском конькобежном клубе. Она проводила на кортах многие часы и вскоре стала делать первые успехи. В это же время произошла одна судьбоносная встреча, определившая многое в жизни девушки. Как-то перед тренировкой она сидела в дамском гардеробе, уже одетая в форму: легкое белоснежное платье из хлопка, доходившее до колен. На голове ее была повязана атласная блекло-синяя лента, цвет которой очень шел к ее пышным медным волосам. Неожиданно дверь отворилась, и в проеме показался широколицый симпатичный мужчина. Он надолго задержал взгляд на Лени, бесстыдно рассматривая ее ноги. Девушка слегка смутилась, но мужчина продолжал гипнотизировать своими большими и серыми, с поволокой, глазами. Затем дверь так же внезапно захлопнулась. Лени почувствовала огромное облегчение, хотя возникшее напряжение не исчезло и жгло ее изнутри, доселе неизвестным ей огнем.

Однажды на корте клуба во время заключительной игры лучших теннисистов Германии она узнала в одном из них – Отто Фроитцгейме, многократном чемпионе – того самого человека, приведшего ее в гардеробе в такое замешательство. Лени уже была наслышана о нем – в клубе часто говорили о его бесчисленных любовных похождениях, настолько же часто, насколько говорили о его великолепной игре. Девушка решила избегать общения с ним – шлейф славы распутного ловеласа пугал ее.

Лени продолжала заниматься теннисом. Летом семья выехала в Бад-Наухайм, куда отец обычно ездил один лечить сердце. В этот раз было решено посетить курорт всем вместе. В Бад-Наухайме не оказалось бального зала, зато был теннисный корт, так что единственным развлечением Лени стал теннис. Во время одной из игр она вдруг присела на землю от дикой боли, скрутившей тело, и упала навзничь. Приступ был настолько сильным, что девушка каталась по земле, бессвязно мыча, и вскоре потеряла сознание. Ее партнер по игре на некоторое время растерялся, а затем бросился со всех ног к административному зданию за помощью. Лени пришла в себя в больничной палате. Сознание было слегка затуманенным, но к ее удивлению жгучая боль в боку ушла. Она даже пощупала свои ребра, желая удостовериться в том, что боли больше нет. Ее рука скользнула по рубашке и нащупала бинты. Лени оторопела. На краю кровати сидела обеспокоенная мать с нервно зажатым в руке носовым платком.

– Мамочка, ну что ты?! Не плачь! Со мной же все в порядке! Ведь правда?! – спросила Лени.

– Да, дорогая! Прости, прости! Вот, смотри! – и она указала на прикроватный столик. Лени увидела горстку гладких, словно отполированных, желто-зеленых камней, похожих на самоцветы. Два из них были величиной с грецкий орех.

– Тебе удалили желчный пузырь, милая, – со слезами на глазах проговорила Берта.

– Мамочка, ну и здорово! Значит, он у меня больше никогда не заболит! – приободрила ее Лени. Тут ее взгляд упал на стул, стоящий неподалеку от входной двери. Она приподнялась с подушек, чтобы получше разглядеть сидящего на нем человека, и, узнав, обомлела – это был Вальтер Лубовски! Уж кого, кого, но только не его ожидала здесь и сейчас увидеть Лени! Вальтер, с которым Лени познакомилась на катке на Нюрнбергштрассе, был в нее чрезвычайно влюблен. Иначе, как объяснить, что он согласился участвовать в дерзкой шутке, стоившей ему отношений с отцом. Как-то раз Лени и ее подруга Алиса уговорили Вальтера придти на урок физкультуры в женском наряде. Юноша раздобыл светлый парик, платье, нацепил серьги и в таком виде отправился в школу. Новая учительница физкультуры подвоха не заподозрила, удивляясь лишь силе ученицы, которая лихо упражнялась на перекладине. Подружки еле сдерживали смех. После уроков они, взяв под руки Вальтера, отправились с ним в таком виде в кафе «Мирике», что на Ранкештрассе, рядом с церковью. Девушки заказали мороженое, однако случилась неприятность – когда Вальтер решил рассчитаться с официантом за заказ, то машинально полез в карман брюк, подняв при этом подол своего платья. Взору официанта предстали волосатые ноги юноши. Несколько секунд все молчали, а затем Вальтер и девушки бросились врассыпную, так и не заплатив. Официант растерянно смотрел вслед убегавшим, и даже не смог закричать, чтобы их остановили – настолько выходка молодежи поразила его. Позже Вальтер рассказал, что отец нашел в его спальне парик и платье и, решив, что он трансвестит, с позором прогнал непутевого отпрыска из родительского дома. Теперь Лубовски сидел в палате Лени, которая чувствовала некоторую вину перед ним за детскую шалость, за которую Вальтер заплатил весьма высокую цену. Влюбленный юноша приходил навещать идущую на поправку больную ежедневно и подолгу сидел, шепча ее имя. Девушку такая настойчивость, не подкрепленная никакими намеками или обязательствами с ее стороны, начинала понемногу раздражать. Она с нетерпением ждала выписки. Ее забрали домой через неделю. К удивлению Лени они поехали не на Йоркштрассе, а в Цойтен, где отец купил особняк с садом. Участок выходил на Цойтенское озеро, так что восторгу девушки не было предела – она так любила грести на лодке! И даже то обстоятельство, что до Берлина теперь приходилось добираться по два часа, никак не умаляло достоинств отцовского приобретения.

Между тем, тучи в семейном гнезде сгущались. Альфред Рифеншталь день ото дня становился все мрачнее и вскоре и вовсе перестал разговаривать с родными. Одним тихим вечером стала ясна причина его недовольства – отец закатил грандиозный скандал, крича на весь дом о том, что Лени его обманывает, что она работает его помощницей только для того, чтобы ввести его в заблуждение, что она не оставляет надежд выйти на сцену. Ах, как же он был страшен в гневе!

Он кричал и не мог остановиться, распаляя сам себя. В конце концов, он яростно изрек: «У меня больше нет дочери!». Уже в следующую секунду Лени, возбужденно слушавшая его ругань, сорвалась с места и бросилась в комнату. Ее попыталась удержать плачущая мать, но девушка вывернулась из ее объятий, мгновенно собрала вещи в чемодан и побежала на вокзал. На станции Лени с некоторым облегчением удостоверилась, что за ней нет погони, и поехала к бабушке в Берлин-Шарлоттенбург. Та приняла ее с пониманием. Лени лежала ночью в кровати с открытыми глазами и лихорадочно представляла, как она будет сама теперь зарабатывать, не будет зависеть от отца и все же докажет ему, что из нее получится великая танцовщица. Между тем, отец, увидев такую решимость дочери – она готова была уйти из дома, только чтобы быть на сцене, и даже не бросилась умолять о прощении – принял весьма разумное решение. Уже на следующий день Лени вернулась с посланным за ней слугой домой. Отец встретил ее с грозным видом, сказав:

– Твое упрямство, Лени, похоже, перешло тебе в наследство от меня. Учти, я только ради твоей несчастной матери соглашаюсь на эту авантюру.

У девушки сильнее застучало сердце, она нетерпеливо ловила каждое слово.

– У тебя нет никакого таланта и тебе никогда не быть звездой, но я позволю тебе учиться танцам, чтобы ты потом не говорила, что я испортил тебе жизнь. Ты будешь учиться у лучших педагогов, и … Посмотрим… Затем отец сдавленным голосом произнес:

– Надеюсь, мне не будет стыдно за твое имя на афишах.

С этими словами он велел Лени собираться, и уже через несколько минут отец и дочь ехали в электричке к Евгении Эдуардовой, знаменитой солистке из Мариинского театра, преподававшей тогда в Берлине.

Лени добилась своего – теперь она могла заниматься балетом с разрешения отца, не таясь. И хотя в 19 лет уже довольно поздно было начинать карьеру балерины – в классе Эдурдовой все девушки, как и положено, занимались с 6-7 лет – Лени бросила все силы и рвение на то, чтобы уже через несколько месяцев танцевать на пуантах, а уже через год стать одной из лучших учениц. Ранним утром она вставала и ехала вместе с отцом в Берлин, занималась в балетном классе, затем обедала у дяди, спала два часа и ехала в школу немецкой танцовщицы и педагога Ютты Кламт на уроки характерного танца, а вечером вместе с отцом возвращалась в Цойтен. Во время этих поездок Лени стал вдруг преследовать невесть откуда узнавший о ее переезде в Цойтен Вальтер Лубовски. Он садился в купе прямо напротив Лени – весь в черном и в солнцезащитных очках в придачу – и безмолвно смотрел на нее. Альфред Рифеншталь не был с ним знаком, но от его внимания не ускользнул странный юноша, садившийся всегда в купе, в котором он ехал вместе с дочерью. Лени назойливый поклонник начал надоедать. Напряжение, росшее с каждым днем, разрешилось однажды зимним холодным вечером. У Рифеншталей гостила подруга Лени Герта. Отец и дочь играли в бильярд, а Герта беседовала с матерью. В одиннадцатом часу родители, пожелав подругам спокойной ночи, поднялись к себе в спальню. Герта с Лени решили еще немного поболтать у камина, который так уютно потрескивал. За окном свистела дикая метель. Внезапно в дверь постучали. Девушки испуганно переглянулись. Стук повторился.

– Лени, давай откроем!

– Герта, я лучше позову отца. Бог знает, кто это может быть!

– Лени, открой, пожалуйста, это я, – донесся с той стороны жалобный голос.

Подруги тотчас же распахнули дверь и закрыли лицо руками от ворвавшегося в теплый дом леденящего ветра. Лени приоткрыла глаза и с ужасом увидела стоящего перед ней в снежном облаке Вальтера Лубовски. Он был весь синий от холода и с трудом мог говорить. Сколько же он простоял под дверью?! Девушки втащили юношу в дом.

– Что же делать?! Если отец узнает – он меня убьет!

– Лени, но ведь на улице такая стужа! Он же погибнет! Давай его спрячем! – придумала Герта.

– Ах, какой же дурак! – шепотом восклицала Лени. Вместе с Гертой они повели незадачливого поклонника в спальню, где раздели и укрыли одеялами.

– Подожди, я сейчас сделаю чай, – Герта вернулась со стаканом и медленно вливала горячий чай в рот Вальтера. Сам он не мог ни пить, ни говорить, только стонал и метался по кровати. Через некоторое время наступила тишина.

– Кажется, уснул, – прошептала Герта. – Что же дальше делать?

Девушки перешли в соседнюю комнату, чтобы ненароком не разбудить Вальтера. Тут из спальни снова послышались стоны.

– Ох, ну вот опять! Сейчас точно отец услышит!

– Ах, Лени, что это?! Кровь?! – в ужасе спросила Герта. По белоснежному одеялу, которым был укрыт Вальтер, быстро расползалось ярко красное пятно. Правая рука его безвольно висела и с нее тонким ручейком стекала кровь. На полу уже образовалась небольшая лужица. Вальтер вскрыл себе вены и потерял сознание.

– Идиот! – в ярости шептала Лени, перевязывая юноше руку разорванным полотенцем.

– Вот это чувства! – усмехалась Герта, прикладывая к груди и лицу Вальтера холодные компрессы.

– Герта, прекрати издеваться надо мной! – зашипела на нее Лени. – Я уже не знаю, как от него отвязаться!

Подруги, не смыкая глаз, до самого утра не отходили от кровати безумца, время от времени продолжавшего стонать. Утром они перетащили его в соседнюю комнату, спрятали под кушетку и вытерли все следы крови. Лени подождала, пока встанет отец и начнет собираться на работу. Ему она сказала, что они поедут в Берлин вместе с Гертой. Когда он уехал, она помчалась к матери с рассказом о ночном происшествии. Опаздывающая на уроки девушка попросила мать вызвать врача и отвезти Вальтера в больницу, а сама вызвалась сообщить об инциденте его братьям и сестрам. Вальтера увезли. Он поправился. Лени видела его потом лишь несколько раз, уже после войны.