Читать книгу Упрямица - Эмми фон Роден - Страница 10

Прошел месяц с того дня, как Ильза поступила в пансион. За это короткое время, показавшееся ей вечностью, она пролила немало слез! Не раз девочка хотела попросить отца приехать за ней, но мысль осрамиться перед мачехой каждый раз мешала ей взяться за перо. Из дому приходили длинные ласковые письма от родителей, Ильза же ответила только пару раз открыткой, извиняясь, что не имеет времени написать подробнее.

Наконец, в четвертое воскресенье, после обеда, когда все пансионерки занимались корреспонденцией, Ильза решила тоже написать письмо папе. Правда, без большого желания: она не знала, о чем рассказывать, а изливать душу побаивалась, зная, что и фрау Анна будет читать это послание.

Ильза открыла свой новый бювар[27], выбрала розовый лист почтовой бумаги, обмакнула перо в чернила и стала рисовать на промокательной бумаге разные завитушки. Наконец она приступила к письму, но, написав несколько строк, бросила перо и отложила листок: ей не понравилось начало.

Ильза взяла второй лист, потом третий… И только с четвертым ей повезло. Она исписала его от начала до конца и взяла еще один. Ей приходили в голову все новые мысли, хотелось рассказать папе все подробности новой жизни.

Окончив письмо, девочка стала перечитывать написанное:

«Дорогой мой папочка!

Сегодня воскресенье. Погода у нас здесь в N. такая теплая, что в саду еще цветут розы (ах, кстати, папочка, что моя желтая роза, “Марешаль Нил”[28], знаешь, которую садовник пересадил весной в новый горшок, – цветет? Пожалуйста, не забудь мне ответить!), и птички так весело щебечут! А твоя бедная Ильза сидит в душной комнате и не может порезвиться на воздухе, как бывало дома – выбежишь, когда только вздумается! Не грустно ли это, папуля? Мне всегда в такие моменты вспоминается наш мопс – мы его запирали в комнате за то, что он грыз все подряд. И мне, как ему, хочется лапкой царапаться в дверь и жалобно визжать: “Выпустите меня, выпустите же скорее!”

Да, не особенно приятно сидеть вечно взаперти. Дома я могла делать, что хотела, убегала на двор, в конюшню или в поле, и везде за мной бежали Диана с Тирасом! Ах, как чудесно это было… Теперь, верно, Дианины щенки совсем большие? Как там поживает Боб? Ты только его никому не отдавай, папа, он самый хорошенький!

Ах, как бы мне хотелось теперь увидеть всех: и собак, и лошадей, и Йохана! Тут у нас все так строго, все делается по расписанию. Встаешь, завтракаешь, учишься, все в назначенные часы… И это ужасно! Я часто хочу спать по утрам, но должна вставать, едва пробьет шесть часов. Как хочется иногда пойти в сад, но приходится сидеть за этой отвратительной партой!

Ах, вообще, папочка, как я подумаю, какие у нас все девочки умницы и какая я глупая! Они все, решительно все, умнее меня! Если бы я осталась дома, то была бы счастливее, не знала бы, по крайней мере, как я глупа!

Ты бы посмотрел, как замечательно рисует Нелли! Недавно она нарисовала углем голову ньюфаундленда: чудо как хорошо он у нее вышел, ну как живой! И как прекрасно она играет на рояле, ей бы концерты давать!

Нелли меня всегда утешает: ничего, говорит, научишься, сначала все кажется трудно. Но ведь я уже месяц как серьезно занимаюсь науками, а толку мало! Я все больше и больше сознаю, как много еще мне нужно учиться.

Самый страшный для меня день – это среда, из-за урока рукоделия. Он проходит с трех до пяти в столовой. Окна у нас всегда открыты настежь, и я с тоской смотрю в сад. Просто не сидится иногда, так и хочется выбежать, залезть на липу и почувствовать всю прелесть полной свободы… А тут сиди смирно, шей либо вяжи! Теперь я учусь вязать чулки. Представляешь, милый мой папочка, какой ужасной работой должна заниматься твоя Ильза!

Фрейлейн Гюссов говорит, что женщина должна уметь все делать по дому. Она невероятно удивилась, когда услышала, что я не умею вязать чулки… А по-моему, это одно мучение, тем более что все носят покупные фабричные! Ты себе даже вообразить не можешь, что это за адская работа! Я никак не могу к ней привыкнуть.

Знаешь, у нас есть пансионерка – Мелани Шварц, красивая девочка, но она любит говорить “ужасно хорошо”, “ужасно плохо” – и это ужасно раздражает. Недавно она увидела мой чулок и сказала: “Ты ужасно вяжешь, Ильза!” Вот видишь, папа! Я ничего не умею!

Во время урока рукоделия мы должны говорить на французском или английском. По-французски я разговариваю неплохо, но по-английски! Все получается ужасно, так плохо, что мне стыдно открывать рот. Нелли такая добрая, всегда мне помогает. Вообще, мы с ней усердно занимаемся каждый день вдвоем с пяти до шести: когда другие девочки отдыхают после чая, она дает мне уроки английского.

Ты меня спрашиваешь, есть ли у меня подруги. Есть: Нелли и еще шесть девочек из моего класса, но Нелли я люблю больше всех.

В следующий раз я тебе обязательно всех опишу, а то сегодняшнему письму не будет конца и края. Только одно я тебе еще скажу: среди них есть одна – поэтесса-писательница. Интересно, правда?

Когда мы гуляем (ежедневно с двенадцати до половины второго, сразу после занятий, и с пяти до семи после обеда), я всегда иду с Нелли. Мы гуляем попарно, длинным строем и не должны оглядываться по сторонам или останавливаться. Это ужасно скучно! А мне иногда так и хочется взять да убежать далеко-далеко за горы… И не возвращаться в свою тюрьму!

По воскресеньям мы ходим в церковь, но здесь мне это совсем не нравится. Вокруг чужие люди, и молиться среди них как-то не хочется, а здешний пастор старый-престарый, говорит всегда так, что его и не поймешь.

То ли дело у нас в Моосдорфе! В церкви все знакомые, и так красиво играет орган. А когда начинают петь крестьянские мальчишки, мне кажется, что я не на земле, а в раю – так чисто и радостно становится на душе! А иногда, когда солнечные лучи падают через витражи, так что на полу появляются такие яркие красивые цветы, это так замечательно, так красиво, как нигде в мире!»

Прочитав эти строки, Ильза вынуждена была остановиться. От тоски по дому, по всему, что было ей дорого, она залилась горькими слезами. Только спустя несколько минут она успокоилась и, отерев слезы, продолжила читать свое письмо.

«Поклонись маме и поблагодари ее от меня за дневник. Скажи ей, что я ничего не записываю в него, потому что совсем нет времени!

А теперь прощай, дорогой мой папочка! Целую тебя крепко бессчетное число раз. Поцелуй от меня Боба и поклонись Йохану.

Твоя неописуемо любящая дочь

Ильза Маккет.

P. S. Папочка! Мне бы хотелось брать уроки рисования у учителя Нелли, профессора Шнайдера. Можно? Я завтра же начну!

P. S. Ах, чуть было не забыла! Папуля, миленький! Пришли мне ящик с домашним печеньем, вареньем и сливочными тянучками, а еще не забудь прислать копченой колбасы! Нам так всегда хочется есть, когда мы ложимся спать…

Р. S. Мама всегда ругает меня за плохой почерк, ты уж меня, папуля, прости и не говори ей ничего об этом.

Р. S. Фрейлейн Гюссов – просто прелесть, я ее обожаю!»

Родители Ильзы и пастор как раз пили чай на балконе, когда со станции прибыла почта с письмом от Ильзы.

Герр Маккет начал читать его вслух и так растрогался, что еле мог продолжать.

– Я поеду за несчастной девочкой и верну ее домой, – объявил он, дочитав письмо до конца. – Она там погибает от тоски, и я не знаю, зачем мы заключили своего единственного ребенка в этот пансион. Правда, Анна? Как вы полагаете, пастор, не съездить ли за ней?

Пастор взял письмо, прочел его еще раз от начала до конца – и остался очень доволен.

– Нет-нет, герр Маккет, – ответил он, – я совершенно противоположного мнения. По-моему, просто грешно думать об этом всерьез! Ведь Ильза сама уже начинает понимать, что ей нужно развиваться. Наша девочка уже сравнивает себя с подругами и видит, насколько они ее обогнали, сознает все пробелы в собственных познаниях и воспитании. Мы многого добились за это короткое время. Признаться, больше, чем я ожидал!

– Естественно, что она тоскует, Рихард, – сказала фрау Анна. – Подумай только, ведь она привыкла к неограниченной свободе и вдруг должна подчиняться школьной дисциплине! Ей с ее резвым характером слишком трудно сразу привыкнуть к строгому порядку, но она остепенится. С Божьей помощью из сорванца еще выйдет милая, благовоспитанная девушка!

Герр Маккет был недоволен, что его не хотят понять. Рассудительность фрау Анны не могла его убедить, он рассуждал лишь своим нежно любящим сердцем, которое сжималось от боли при мысли о тоскующей дочери.

Но зато все пожелания Ильзы были исполнены. Герр Маккет попросил фрау Анну испечь разных пирожных, приготовить варенья и заказать на кухне сливочных тянучек. Он проследил за тем, чтобы фрау Анна распорядилась насчет колбасы, и велел снять с гвоздя лучший окорок из коптильни.

– Ну, по крайней мере, пускай наестся вволю, – пояснил он жене, которая с улыбкой следила за его ревностными хлопотами. – Бедная девочка! Я прекрасно помню, какой у меня был аппетит в юные годы, когда я еще был гимназистом, а потом студентом. Когда желудок бунтует, нужно есть. Нельзя успокоить себя, просто сказав: «Подожду, пока не придет час обедать».

Фрау Анна была в глубине души совершенно иного мнения, находя правильным питаться в установленные часы. Но она молчала, надеясь, что Ильза со временем сама забудет привычку есть, когда придется.