Читать книгу Беспризорница Юна и морские рыбы. Книга 1. Начало - Эна Трамп - Страница 2

В некотором царстве, в некотором государстве был один город. Город как город, не самый большой, но и не самый маленький, не старый, но и не только что построенный – с асфальтовыми дорогами и фонарями, с машинами и двенадцатиэтажными домами, с полицейскими и школами. Все школы были похожи друг на друга, поэтому совершенно неважно, в какой из них училась беспризорница Юна.

Беспризорнице Юне лет было тринадцать или четырнадцать, и она была самая настоящая беспризорница. Это вовсе не означает, что у нее не было мамы и папы, вовсе нет: у нее была мама, и это была самая настоящая мама, которая умела вкусно готовить и ругала Юну за двойки и плохое поведение, да и папа у нее тоже где-то был. Несмотря на это, Юна была самой настоящей беспризорницей, так говорили все учителя, и директриса, и полицейские, которым Юна нет-нет, да и попадалась, и даже некоторые одноклассники: «Форменная беспризорница!» Думаешь, Юна обижалась на это или как-нибудь страдала – нет, нисколечки! Если кто и страдал, так это ее мама, которая, конечно, хотела, чтобы у нее была нормальная дочка, а не какая-то там беспризорница, ну, а саму Юну такое положение дел вполне устраивало, и она даже гордилась этим своим вторым именем. Да, но пора уже рассказать про Юну еще что-нибудь, кроме того, что она беспризорница. У Юны были хитрые зеленые глаза и большие уши, любимое ее слово было «зыканско!», она умела пронзительно свистеть в два пальца (как ни странно, этому ее научила ее мама – на свою голову), а также лазить по деревьям и драться. Она была похожа на мальчишку, да она и считала себя мальчишкой, и стриглась всегда коротко, а если кто-нибудь напоминал ей, что она же все-таки девочка, очень обижалась и лезла сразу драться. Все мальчишки из ее класса боялись Юну и уважали ее; Юна же относилась к ним свысока, полагая, что она главнее; так оно и было, потому что все безобразия в классе и школе начинались с нее; с девчонками же беспризорница Юна вообще никогда не имела дел, считая их плаксами, ябедами и дурами.

Любимое время года у беспризорницы Юны было, конечно же, лето, во-первых, потому, что летом нет этой дурацкой школы, во-вторых, вообще зыканско: можно влезть на парапет речки с гранитными берегами и на виду у прохожих плюхнуться в воду прямо в одежде, а когда соберется толпа, и все будут шуметь и звать полицию и скорую помощь, тихонько вынырнуть под мостом, незаметно выбраться на берег и уйти, насвистывая; можно еще пойти на базар, где торгуют фруктами, и напробоваться всякого до того, что язык заболит; а можно, например, не пойти ночевать домой, а, покружив по городу, найти старый полуразрушенный дом с забитыми окнами – мечта всех беспризорниц! – и обследовать его сверху донизу, пугая кошек и крыс, а потом улечься спать на каком-нибудь позабытом матрасе – лето же, тепло! Жаль только, что в этом городе осталось мало старых полуразрушенных домов, а, наверно, должны быть такие города, которые целиком состоят из этих домов – вот туда бы как-нибудь! И вот бы еще… вот бы еще за летом шло лето, а за летом – опять лето!.. Вот бы!

И, однако, за летом шла осень, как ей и полагается, сначала золотая, потом золота становилось все меньше, а дождей все больше, а школа каждое утро ждала на своем месте, как злая собака, от которой никому нет прохода. Но беспризорница Юна прекрасно знала, что проход есть, и частенько проходила мимо, посмеиваясь и показывая язык, – эта злая собака сидела на своей цепи и никак не могла ее достать, ха. Зато потом, вечером, приходилось честно таращить глаза, доказывая маме, что вовсе нет, вовсе я сегодня и не уходила с уроков (и держать на всякий случай фигу в кармане), и в конце концов, обидевшись на такое недоверие, запереться в своей комнате и сидеть там, и извести многие коробки спичек, учась зажигать их об стену, и все время поглядывать в окно, на голые ветки, качаемые ветром, а дальше – черная дорога, застывшая в фонарях.

Чирк, чирк! Одна из трех спичек зажигалась обязательно, и, подержав ее за головку, пока она не догорит до самого конца и не погаснет, Юна бросала ее и засовывала палец в рот, и грызла ноготь, и смотрела в окно. Перед домом Юны стоял еще один дом, и из-за этого дома выходила дорога – черная дорога, и свет фонарей, отражающийся в асфальте, подрагивал под дождем. Беспризорница Юна вставала на стол и высовывала голову в форточку, под дождь. Выбежав из-за дома, дорога сворачивала легко, плавно и круто, и сияли над ней фонари, как елочная гирлянда… БАМС!

Это глаза беспризорницы Юны врезались в дальний дом, за который уносилась дорога, за который так же легко она сворачивала, а что там, что там? Дорога исчезала за дальним домом так же легко, как и появлялась из-за ближнего, оставив с носом беспризорницу Юну.

Да ну тебя, фыркала Юна, осторожно высовывая голову из окна и оказываясь опять дома, где за дверью ее комнаты ходила и ворчала мама, а на столе лежал коробок спичек, наполовину спаленных.

Что ж, разве не знала она, куда эта дорога ведет? Знала, и ходила… днем: мимо школы (не той, в которой училась Юна, но точно такой же), а дальше – прачечная, а еще дальше – новый район с большими домами, там дорога входила в широкий проспект, по которому ездили троллейбусы, – ну не дура ли ты, беспризорница Юна? Так думала Юна, глядя на редкую машину, которая проезжала по дороге и исчезала за углом дальнего дома, а в час над дорогой вдруг гасли все фонари – спокойной ночи!

Нет.

Было около двенадцати ночи, или, как говорят в телефоне, «двадцать три часа сорок девять минут», и было тихо, потому что мама уже улеглась спать. Беспризорница Юна сидела на столе, рассматривала свои обгрызенные ногти и тихонько напевала песенку, которую она придумала прошлой весной.

Это была такая песенка:

Спев песенку, беспризорница Юна немного помолчала, и потом сказала:

– Нет.

Хорошо разговаривать самому с собой – всегда понятно, что имел в виду. Нет ни собак, ни птиц, некого выпускать, да и до весны еще столько, что можно состариться, – вот о чем думала беспризорница Юна, вот что она сказала сама себе, произнеся всего одно слово. Но не только это. Да, не только это сказала себе Юна, а что же еще?

Она соскочила со стола.

В прихожей было слышно, как храпит мама – она уже точно спала. Юна открыла шкаф, и шкаф скрипнул. Юна замерла, но потом решительно вытащила из-под груды обуви свои старые и любимые кеды, и стала поспешно надевать их, – мама могла проснуться, открыть дверь в коридор и спросить Юну: «Ты куда?» Что могла бы ответить ей Юна, если она боялась ответить на этот вопрос даже самой себе? Только – «Никуда», и снять кеды, и войти в свою комнату, и лечь спать.

Дверь все-таки щелкнула, и Юна, как ошпаренная, сбежала по лестнице и, оказавшись на улице, еще немного пробежала, но никто и не думал за ней гнаться, никого не было вокруг, все уже легли спать, и только она одна. Темно и тихо было на улице, дождя не было, но асфальт был мокрым, и воздух, который Юна, остановившись, глубоко вдохнула несколько раз, пахнул дождем. Юна постояла с минуту, всматриваясь и вслушиваясь, и потом пошла: легко и бесшумно, собранно и напряженно, руки согнуты в локтях, кеды неслышно прикасаются к асфальту. Что-то дрожало у нее внутри, как будто струна, или, может, парус. Она обогнула дом и остановилась. Дорога лежала прямо перед ней. Эта дорога, с этими фонарями – так близко.

Вдруг послышались голоса. В ту же секунду Юна оказалась в кустах. Она следила сквозь ветки. Какие-то запоздалые дяденьки шли к себе домой, громко разговаривая. Она не заметили Юну, а Юна следила за ними, пока они не зашли за дома. Вот и всё, теперь было можно, но Юна медлила. Та беспризорница Юна, которую знали все, в том числе и она, никогда бы не стала так поступать – прятаться по кустам от каких-то там дяденек.

– Зыканско, – пробормотала Юна удивленно. – Кажется, я уже не я. Но тогда меня не должно быть – а я – вот. А тогда – кто я?

Но никто ей не ответил – никого же не было вокруг, и Юна бесшумно выбралась из кустов и подошла прямо к дороге, поминутно оглядываясь. Остановившись перед ней, Юна задрала голову и посмотрела на фонари вверху, затем посмотрела на асфальт и решительно шагнула, и, не задумываясь больше и не останавливаясь, пошла вперед, нет, не пошла, а побежала, и опять нет! Это был не шаг и не бег – а как же тогда?..

А вот так!!! Дорога мчалась под ноги, фонари мелькали над головой, ветер дул в лицо, – было так легко и свободно, как будто дорога летела сама, а она была вовсе ни при чем, как будто раз плюнуть было – побежать по этой дороге, почему только она не сделала этого раньше? Отпустить свои ноги, четыре мягкие лапы, отпустить их мелькать по послушному асфальту, хвост по ветру, и теперь понятно, кто ты такая: ты кошка! Черная кошка, бегущая по дороге, – не вздумайте перейти ей путь! И нет никакой прачечной, никакого проспекта с троллейбусами, а разве она не знала этого всегда? – только дорога, только фонари и только вперед, – это ли не счастье?..

И вот она бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, и мимолетом отметила, что фонарей уже нет, но разве дело в фонарях, дорога ведь продолжается; и она бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, но вот кончился асфальт, и это было очень странно, как будто волна набежала на берег, да так и осталась лежать, но все-таки дорога продолжалась, дорога была теперь песчаной, и она бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, бежала, —

А впереди вставал черный-черный лес. И дорога, превратившаяся в узенькую тропинку, ныряла прямо в него.

– Тормози, – скомандовала Юна своим ногам, глядя вперед, на неуклонно приближающуюся стену леса. Но не так-то просто тормозить, если так долго, не знаю сколько, бежала и бежала, вперед и вперед.

– Стой! – крикнула она себе уже испуганно. – Это же совсем не та доро…

В следующую секунду лес поглотил ее.