Читать книгу Дочь лодочника - Энди Дэвидсон - Страница 4

Кук сидел на корточках на лодочном пандусе, шевеля пальцами в неторопливой техасской воде. Ниже по течению, сразу за местом, где река впадала в Арканзас, по мосту-эстакаде пронесся поезд, разорвав последние ошметки ночи. Кук почти мог разглядеть граффити на вагонах. Шум поезда напомнил ему старую песню – что-то о ребенке в чемодане, которого сбросила с поезда женщина, которая его растила. За свои сорок девять прожитых лет Кук ни разу не ездил на поезде, а женщина, растившая его, давно умерла. Он почесал бороду. Снова погрузил пальцы в воду, наслаждаясь ее ощущением. Река же была безразлична к его присутствию. Миру ничего от него не было нужно, чтобы вращаться.

Он посмотрел на часы: 5:12.

Спустя лишь несколько минут после поезда он услышал лодку дочки Крабтри ниже по течению.

Он поднялся с пандуса и вышел на побитый, весь в складках бетон, туда, где был припаркован его «Шовелхед»[5]. Отсюда на поляну вела старая гравийная дорожка, которая давно не использовалась и заросла гречкой. На клочке земли, где трава была утоптана, остались давно превратившиеся в золу останки костра. Лес за поляной еще темнел, светила только голубая ртутная лампа на опушке. Кук взял две бутылки пива из седельной сумки и открыл обе открывалкой, висевшей у него на цепочке с ключами. Спустившись по пандусу, увидел, как девушка огибала поворот на своем «Алюмакрафте»[6]. Эстакада тянулась в темноте за ее спиной. Кук поднял руку, а девушка указала на старую плоскую баржу, привязанную у берега, чуть выше пандуса. Он подошел туда по достававшей до голени траве, смочив носки ботинок росой.

Баржа стояла там сколько Кук себя помнил и гнила, но никак не тонула. На палубе валялись ее части, будто судно находилось в ремонте, когда его бросили: ржавый внутренний двигатель, прокладки, водяной насос и соленоид – все в негодном состоянии.

Девушка привязала «Алюмакрафт» за правую утку.

Кук ждал, держа оба пива в одной руке за спиной, будто букет цветов.

Она наклонилась, чтобы взять свой термобокс «Иглу» и уже собиралась перейти на борт баржи, когда заметила, что он держит руку за спиной. Она напряглась. Он показал пиво, помахал бутылками. Она многозначительно посмотрела на него и, поставив «Иглу» на палубу баржи, взошла на борт.

Они сидели, скрестив ноги, напротив рубки с выбитыми окнами и изрисованными стенами, и пили, прислушиваясь к медленному течению Проспера и далекому гулу плотины Уитмена в четырех милях вверх по реке. За плотиной располагалось озеро, а за озером – еще сотня миль зеленовато-бурой воды, что бежала на юг с северо-восточного Техаса, точно по шраму на земле, возникшему эоны лет назад, когда окаменелости были рыбами, а вся страна – юрское море, в котором плавали огромные бегемоты. Теперь же среди кленов, дубов и буков пели птицы, день оживал.

Кук косился на девушку в слабом свете. На ее острый и вытянутый, как и все остальное, профиль, россыпь веснушек на носу и щеках, несколько шрамов от прыщей, похожие на царапины поперек подбородка. На крепкую уверенную челюсть. На темные волосы, зачесанные назад, аккуратные, но немытые. На тусклые серо-зеленые глаза. Она вырезала что-то из себя, чтобы выжить на реке, как вырезают крюки, глубоко впившиеся в плоть. В чем у нее не было недостатка, так это в выдержке и отваге. В том, что требовалось, чтобы разделать зверя, разрубить кость, содрать шкуру и зачерпнуть внутренности голыми руками, а потом смахнуть пот, оставив кровавую полосу. Во всем этом у нее не было недостатка.

Она видела, что ее ждет, это точно.

Конец.

Наверное, он уже настал.

Она заметила, что Кук на нее пялится. Поерзала на месте, затем прикончила пиво тремя долгими глотками и швырнула бутылку через плечо в разбитое окно рубки. Бутылка задела краешек стекла, громко и резко звякнув. Она поднялась, стряхнув пыль с задней части джинсов, успешно проигнорировала Кука. Вернулась в свою лодку, проверила уровень топлива. Взяла металлическую канистру и наклонила над баком двигателя.

Он осушил свою бутылку, бросил ее в траву у берега и решительно спустился с баржи, прошел по пандусу, вернулся к «Шовелхеду», откуда взял спальный мешок с завернутыми в него деньгами. К тому времени, как он вернулся, она опять сидела на палубе баржи, положив руки на поясницу, потягиваясь и глядя на отдаленный силуэт железнодорожной эстакады. Кук присел на колено рядом с ее термобоксом. Развязал мешок и расстелил его на палубе. Бросил ей наличку, лежавшую в свернутом бумажном пакете, спрятанном в середине мешка, будто мякоть ореха. Она беззвучно пошевелила губами, считая банкноты. Кук сорвал скотч с крышки «Иглу», достал оттуда наркоту и выложил все рядком на мешок: восемь пинтовых консервных банок, забитых доверху и запечатанных. Затем обернул их в яркую шаль, а ту закатал в мешок.

Когда он закончил, девушка бросила бумажный пакет в «Иглу», закрыла его и хотела было взять в руки.

– Погоди, – сказал Кук и, вытянув руку, аккуратно взял ее за запястье.

Она отпрянула и пристально посмотрела на него.

Он знал, она искала какую-нибудь зацепку, которую упускала последние семь лет, с первой ходки. Любую истину, которая могла ей навредить или заманить в ловушку. И стоить чего-то, чего она не желала отдавать. Он выставил ладони, как бы извиняясь.

Она же просто стояла и смотрела на него. Подозрительная, как кошка.

– У меня есть для тебя еще кое-что, – сказал он.

Ему хотелось добавить: «Все вело к этому, с самой первой ночи, когда тебе было четырнадцать и ты приехала на этой здоровой лодке сама».

Он потянулся к пояснице и вынул из-за ремня пистолет.

Она застыла.

Он перевернул его и предложил ей на ладони, будто подношение.

– «Смит-энд-Вессон», с коротким стволом, – сказал он. – Хорош в ближнем бою, если до этого дойдет.

Она смотрела на него, лицо ее было невозмутимо, как камень.

– Бери, – сказал он. – Научись пользоваться. И бери с собой в следующий раз. Не показывай никому, но бери, слышишь?

– Зачем? – спросила она, не пытаясь взять оружие.

Он положил револьвер на палубу между ними и перевязал оба конца своего мешка кожаным шнурком.

– Затем, – ответил он тихо. – Может, однажды человек скажет сделать что-то конкретное для пастора, а я откажусь, скажу, что таким не занимаюсь. Я вожу наркоту, и все. А человек возит невинных… – Он сглотнул ком в горле. Покачал головой. – Тебя просто подсаживают на подобное. Если бы я знал, о чем меня попросят, я бы, может, никогда и…

Он осекся, уставившись на реку, спокойную и неумолимую.

– Заставляет задуматься, – сказал он, скорее себе, чем ей. – Чего ты вообще хочешь? Где это кончается?

Мускул на ее челюсти дрогнул. Она отвела взгляд.

Кук встал и взвалил мешок на плечо. Пистолет он оставил на ржавой палубе баржи.

– Они попросят тебя сделать еще ходку, – сказал он. – Потом, может, еще и еще, не знаю. Это последнее, о чем тебе стоит переживать, сечешь?

Небо над ними уже почти рассвело.

Ее ответ прозвучал едва слышно, но Кук его уловил. Он всегда ее слышал, как бы тихо она ни говорила, а это входило у нее в привычку – говорить очень тихо.

– Крабтри не стреляют, – сказала она. Затем взяла «Иглу» и спрыгнула с баржи на свою лодку, оставив пистолет на палубе.

Поэтому он сам забрал его, а потом сделал то, чего не делал ни разу за все время, что знал ее. Он позвал ее по имени, и лишь его звучания хватило, чтобы заставить ее обернуться, пусть лишь на миг, но этот миг был из тех, что останется между ними навсегда, до тех пор, пока хоть один из них жив. Утренняя мгла свертывалась над рекой, точно древесная стружка.

– Миранда, – позвал он и, когда она повернулась, бросил ей пистолет.

Она его поймала – рефлекторно, обеими руками.

Он думал о том, что еще сказать. Ему хотелось объяснить, что это означало – знать ее; сказать, как он, сам неведая почему, тревожился каждый раз, когда не видел ее по несколько месяцев. Что она привносила в его жизнь загадку, магию. Но подобные речи никогда не давались Куку легко, поэтому он лишь сказал:

– Передай коротышке, чтоб был осторожен. Мы с ним были друзьями. Думаю, он поймет.

По ее лицу пробежала тень – то ли сомнения, то ли страха. Но затем исчезла, так же быстро, как появилась, и тогда девушка небрежно бросила пистолет на днище лодки. Потом развернула «Алюмакрафт» и направилась вниз по течению, не удостоив его и взглядом, не попрощавшись, даже не махнув рукой. Будто, увеличив поскорее расстояние между ними, она могла стереть эту новую таинственную линию, которая только что проявилась. Границу, которую нужно было пересечь, но она, напротив, отступала от нее.

«Хоть пистолет взяла, – подумал Кук. – Уже что-то».

Он снова поднялся на пандус и встал наверху, прислушиваясь, как затихает шум двигателя.

Едва он завел свой «Шовелхед» и тот зарычал, плюясь, как Кука захлестнула волна такой глубокой утраты, что он обмяк на сиденье. Он в последний раз посмотрел на мутную реку, где единственная загадка в его жизни только что исчезла, возможно, даже не ведая о той пустоте, которую оставила в его сердце.

Он вывел мотоцикл из леса и покатил по прямой гравийной дороге, какое-то время тянувшейся параллельно железнодорожным путям, пока слева в янтарном утреннем свете простиралось поле сорго.

«Может, куплю себе большой серебристый «Эйрстрим»[7] и фургон и уеду на запад. Далеко на запад…»

Впереди, там, где гравий сменялся асфальтом, поперек дороги стоял белый «Бронко»[8] и рядом с ним – двое мужчин в футболках и джинсах. Один – невысокий, бледный, лысый – смотрел на Кука в бинокль. Другой – огромный и неуклюжий – держал винтовку с прицелом. Кук сбросил скорость, как раз чтобы успеть осознать, что видит, а потом уловил дымок из ствола. Выстрела он не слышал, но почувствовал удар в грудь, будто металлический кулак отбросил его назад, разлучив с мотоциклом, с грезами, с этим миром. Он рухнул спиной на гравий, а мотоцикл заскользил в высокой траве.

Лежа на земле, ощущая вкус крови, поднимающейся в горле, он не чувствовал своего тела. Только слышал треск гравия под колесами и как хлопают дверцы.

– Товар не очень, – сказал голос. – Там одно стекло.

Он увидел, как золотое небо заслонила громадная темная фигура. В руке у нее было лезвие – длинное, кривое, опасное. Коса.

– Там, откуда его взяли, есть еще, – произнес великан и занес лезвие.

Кук закрыл глаза.