Читать книгу Сеть. Как устроен и как работает Интернет - Эндрю Блам - Страница 5

Я хотел узнать, где начинается Интернет, но вопрос оказался сложнее, чем я мог себе представить. Письменная история Интернета (а ведь это изобретение, ежедневно влияющее на нашу жизнь и считающееся эпохальной преобразующей силой, воздействующей на все глобальное сообщество) на удивление скудна.

Все серьезные книги о нем изданы, похоже, до 1999 года, как будто к тому времени Интернет был законченным явлением и больше не менялся. Но дело не только в давности лет: у каждой такой книги – свои герои, вехи и истоки. История Интернета, равно как и сама Сеть, сразу стала распределенной. Как признался в 1999-м один из авторов этих книг, «Интернету недостает фигуры отца-основателя – такого, как Томас Эдисон или Сэмюел Морзе». Мне следовало бы догадаться, что все будет не слишком ясно, когда я вычитал в книге Джанет Аббейт «Изобретая Интернет» (ее считают основополагающим трудом на эту тему), что «история Интернета таит в себе немало сюрпризов и опровергает некоторые расхожие представления». Я чувствовал себя, как человек, который явился на вечеринку без приглашения и ходит кругами, спрашивая у других гостей, где тут хозяин, но этого никто не знает. А что, если никакого хозяина нет? Что, если этот вопрос вообще не имеет смысла? В истории Интернета явно есть что-то, напоминающее парадокс про курицу и яйцо: если Интернет – Сеть сетей, то для рождения Интернета необходимы хотя бы две сети. Так какая из них была первой и каким образом одна могла появиться раньше другой?

Надо ли говорить, что все эти размышления не добавляли мне уверенности? Я ведь отправлялся на поиски чего-то реального, конкретного, доказуемого, но прямо у дверей наткнулся на нечто бесконечно запутанное, вроде развесистой ветки комментариев к какому-нибудь посту. Вопрос следовало сузить, заострить как с точки зрения времени, так и пространства, поставить в фокус конкретный объект, «не идею вещи, но саму вещь» – как выразился по другому поводу поэт Уоллес Стивенс. Важно было не то, где начинается Интернет, а где находится его первое устройство. Что ж, по крайней мере, это мне было известно.

Осенью 1969 года в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (UCLA) была установлена машина под названием интерфейсный процессор сообщений (Interface Message Processor, IMP). Руководил проектом молодой профессор Леонард Клейнрок. Он до сих пор там работает, уже не такой молодой, но с вечной мальчишеской улыбкой на лице. Его сайт, похоже, просто создан для того, чтобы направлять к нему посетителей. «Давайте встретимся в моем кабинете, – пишет мне Клейнрок в ответ на мое письмо. – Место, где с самого начала стоял IMP, совсем рядом по коридору». Мы обо всем договорились. Но лишь когда я устроился в тесном кресле самолета, летящего в Лос-Анджелес, окруженный изнуренными банковскими консультантами в мятых рубашках и честолюбивыми старлетками в темных очках, до меня, наконец, дошло все значение этого путешествия: я в самом деле собираюсь «посетить Интернет», пролететь три тысячи миль, чтобы совершить паломничество к месту, которое наполовину существует в моем воображении. И что же я ожидаю там увидеть? Что я вообще ищу?

Наверное, все паломники в какой-то момент чувствуют то же самое. Мы оптимистичные существа. Для иудеев Храмовая гора – начало всего мира, самое близкое к Богу место на земле и важнейшее для молитвы. Для мусульман небольшое квадратное здание в Мекке под названием Кааба – главная святыня, настолько доминирующая в психической географии верующих, что они поворачиваются в ее сторону пять раз в день, где бы ни находились, пусть даже на борту летящего над океаном авиалайнера. Всякий культ, группа, команда, банда, общество, гильдия и так далее имеют собственное значимое место, освященное памятью и наполненное смыслами. У большинства из нас тоже есть свое особенное место – родной город, стадион, церковь, пляж или гора, – которое величественно возвышается в нашем сознании.

Эта значимость всегда в известной мере персонифицирована, даже если поделена между миллионами. Философы любят замечать, что «место» в той же степени расположено внутри нас, в какой и вовне. Можно нанести место на карту, указать его широту и долготу при помощи GPS, собрать на ботинки вполне реальную пыль с очень даже настоящей Земли. Однако это неизбежно будет лишь половина истории. Другая половина заключена в нас самих, в том, что мы знаем об этом месте и как воспринимаем его. Как выразился философ Эдвард Кейси, «как бы мы ни срывали культурные или лингвистические покровы, мы никогда не найдем во всей чистоте места, что скрыто под ними». Вместо него мы получим лишь «бесконечные меняющиеся характеристики отдельных мест».

Путешествуя, мы фиксируем значение того или иного места в своем сознании. Именно в глазах пилигрима место паломничества становится священным, а добравшись до него, он подтверждает не только ее святость святыни, но и собственную значимость. Наше физическое (physical) местонахождение помогает нам лучше осознать наш психический (psychic) ландшафт – нашу идентичность. Но справедливо ли все это в отношении меня и моего паломничества в поисках Интернета? Я жажду увидеть его важнейшие места, но действительно ли они являются таковыми? А если да, то достаточно ли Интернет близок к религии (как способу познания мира), чтобы посещение этих мест обрело смысл?

Вопрос встал передо мной во всей сложности на следующее утро в Лос-Анджелесе. Я проснулся на заре, испытывая ощутимый джетлаг (тело все еще жило по нью-йоркскому времени), в огромном отеле рядом с аэропортом. Сквозь зеркальный фасад открывался вид на взлетно-посадочную полосу. Я стоял и смотрел, как реактивные лайнеры один за другим приземляются на собственные тени. Почти ко всем предметам в номере были прикреплены маленькие, сложенные вдвое картонные этикетки, и торговые марки на них недвусмысленно намекали, что номер соответствует международным стандартам: кровать Suite Dreams®, ванные принадлежности Serenity Bath Collection™, обслуживание от Signature Service. Ничто здесь не было уникальным или местного производства, все привезли откуда-то издалека по указанию той или иной глобальной корпорации. Романист Уолтер Кирн называет «аэромиром» подобные безликие пространства аэропортов и их окрестности. Я попытался устроить себе небольшое постмодернистское развлечение, воображая, что я Райан Бинэм, герой романа «Мне бы в небо» (в одноименном фильме его играет Джордж Клуни). Бинэм только и чувствует себя как дома в этом однообразном, хотя и комфортабельном мире, пусть даже города, в которых он побывал, «уже не запоминаются так хорошо, как раньше».

Но я чувствовал себя опустошенным. Едва начав свое путешествие, я обнаружил, что карабкаюсь по практически отвесному склону в поисках хотя бы чего-то конкретного и вещественно «местного». Было тяжело наблюдать, как места, только что казавшиеся реальными, на глазах сливаются в неразличимое единство. Я приехал в Лос-Анджелес, чтобы вернуть Сеть в физический мир, но теперь уже сам мир как будто подчинился логике сетей.

Впрочем, как вскоре выяснилось, я зря переживал. Когда я приехал в университет, момент физического рождения Интернета стал виден ярко и отчетливо, как и место, где это произошло. В 1969 году, в субботу перед Днем труда[12], несколько аспирантов кафедры вычислительной техники, захватив бутылку шампанского, собрались во внутреннем дворе Болтер-холла, инженерного факультета UCLA. Стоя на том же самом месте, я живо представил себе эту сцену. Праздновали они доставку (самолетом из Бостона) впечатляющего и дорогого нового гаджета: модифицированной и усиленной военной версии мини-компьютера Honeywell DDP-516. Сейчас про него никто не сказал бы «мини», ведь эта машина весила почти полтонны и стоила 80 тысяч долларов – полмиллиона на сегодняшние деньги. Его построили в Кембридже, на массачусетской конструкторской фирме Bolt Beranek and Newman, заключившей с министерством обороны миллионный контракт на развертывание экспериментальной компьютерной сети под названием ARPANET. Среди многочисленных усовершенствований, внесенных компанией в эту машину, фигурировало и новое устройство: интерфейсный процессор сообщений. Тот, что прибыл в тот день на холм, на котором находится кампус UCLA, был самым первым и назывался IMP № 1.

Те аспиранты были примерно ровесниками моих родителей, родившихся в конце Второй мировой войны, бэби-бумерами в возрасте около 25 лет. Это было лето Вудстока, лето высадки на Луну. Даже ученые-компьютерщики носили длинные волосы и брюки-клеш. У кого-нибудь из них, наверное, был значки со словом RESIST[13] и вопросительным знаком – условным обозначением электрического сопротивления и заодно популярным у студентов-технарей антивоенным символом. Они знали, что финансирование проекта (200 тысяч долларов, включая зарплаты сотрудников и стипендии аспирантов) поступает от Министерства обороны. Но вместе с тем они знали, что они разрабатывают вовсе не оружие.

Проектом ARPANET руководило Управление перспективных исследований Министерства обороны США (ARPA), созданное как ответ на запуск первого советского спутника специально для поддержки научных разработок, которые выходили далеко за пределы существовавших на тот момент технологических возможностей. Проект ARPANET определенно относился к этой категории. Прежде почти не предпринималось попыток соединить компьютеры в масштабах континента, не говоря уже о создании сети из многих взаимосвязанных компьютеров. Не исключено, что где-то в Пентагоне какой-нибудь четырехзвездочный генерал действительно вынашивал мрачные идеи о том, что однажды ARPANET превратится в коммуникационную сеть, способную пережить атомную войну (это популярный сегодня миф о происхождении Интернета), но наши ученые думали совсем о другом. Их занимали технические сложности, связанные с новым проектом, бескрайние перспективы компьютерных коммуникаций, ну и, конечно, их жены и дети. Словом, мысли их были исключительно мирными.

Болтер-холл в те годы еще радовал глаз новизной и блеском – как, в общем, и сам Лос-Анджелес. Его построили в конце пятидесятых годов для быстро расширявшегося тогда инженерного факультета. Простые модернистские линии здания считались последним криком архитектурной моды и отлично соответствовали кипевшей за его стенами передовой работе. То же самое можно сказать о новом корпусе молекулярной биологии, который сейчас возвышается по соседству. За прошедшие полвека Болтер-холл немного обветшал: старые неопрятные козырьки над окнами, ржавые перила балкона, обращенного во внутренний двор с высоченными эвкалиптами. Аспиранты, собравшиеся здесь, чтобы встретить ценный груз, наверняка стояли в их тени, спасаясь от палящего калифорнийского солнца. Сотовых телефонов тогда еще, конечно, не изобрели, поэтому им приходилось гадать, когда фургон приедет к ним из аэропорта. Рядом ожидал погрузчик, готовый поднять тяжелое устройство и переместить его в здание. Интересно, они потягивали шампанское из пластиковых стаканчиков или из стеклянных бокалов? И, может быть, они фотографировали друг друга на один из тех недорогих импортных японских фотоаппаратов, которые как раз тогда только что появились в продаже? (Впрочем, если и так, то снимки наверняка давно потеряны.) Несомненно, что здесь ощущался сильный ажиотаж, даже если исторических последствий никто пока еще не представлял. Это было первое событие в истории Интернета.

Пока аспиранты веселились снаружи, их профессор сидел внутри, один в большом кабинете, который он недавно получил в новом помпезном здании, и работал с документами. Не самое приятное занятие для субботнего дня. Это я легко могу себе представить, потому что сорок пять лет спустя, когда я сюда приехал, Леонард Клейнрок сидел на том же самом месте, очень бодрый для своих 75 лет, в накрахмаленной розовой рубашке, черных широких брюках и с телефоном «блэкберри» на лакированном кожаном поясном ремне. Лицо его было загорелым, а голову покрывала объемистая шевелюра. На его столе стоял новенький ноутбук, в микрофон которого он сердито кричал:

– Все равно не работает!

На другом конце ему медленно и терпеливо отвечал бестелесный голос специалиста техподдержки.

– Нажмите здесь. Теперь нажмите там. Введите то-то.

Клейнрок взглянул на меня поверх очков и жестом предложил мне сесть. Он щелкнул мышкой, затем еще раз и еще раз.

– Попробуйте еще раз, – сказал голос.

Клейнрок поморщился, вглядываясь в экран.

– Здесь написано, что я не подключен к Интернету. Прямо так и написано!

И он так захохотал, что даже плечи затряслись.

Клейнрок – отец Интернета, точнее, один из отцов, ведь у успеха их всегда много. В 1961 году, будучи еще аспирантом Массачусетского технологического института, он опубликовал первую работу на тему «коммутации пакетов», то есть способа передачи данных небольшими порциями вместо непрерывного потока, что более эффективно. Эта идея уже некоторое время витала в воздухе. Профессор Национальной физической лаборатории в Великобритании Дональд Дэвис, о котором Клейнрок не знал, независимо от него развивал схожие принципы, равно как и Пол Бэран – инженер научно-исследовательской корпорации RAND в Лос-Анджелесе. Целью исследования Бэрана, начатого в 1960 году по заказу ВВС США, было создание коммуникационной сети, способной пережить ядерный удар. Дэвис же, работавший в университетской лаборатории, просто хотел усовершенствовать британскую систему связи.

К середине 1960 годов (к тому времени Клейнрок уже работал в UCLA и надеялся вскоре получить должность штатного профессора) идеи Дэвиса и Бэрана стали очень популярны в среде небольшого глобального сообщества ученых, занимавшихся вычислительной техникой, их обсуждали на конференциях и схематически рисовали на досках в университетских аудиториях. Однако пока эти идеи не находили практического применения. Никому тогда еще не удалось собрать воедино все кусочки мозаики и построить функционирующую Сеть. Главная трудность, с которой сталкивались эти сетевые первопроходцы (и определяющий принцип сегодняшнего Интернета), заключалась в том, что им предстояло разработать не просто компьютерную сеть, а сеть, состоящую из множества сетей. Они пытались наладить «диалог» не просто между двумя, тремя или даже тысячей компьютеров, но между несколькими тысячами компьютеров разных типов, объединенных в локальные сети самыми разными способами и разбросанных по очень большой территории. Эту проблему на метауровне так и назвали – проблемой межсетевого взаимодействия (internetworking).

Чтобы решить ее, потребовалось участие министерства обороны. В 1967 году молодой ученый по имени Ларри Робертс (сотрудник Клейнрока по Массачусетскому технологическому) был нанят ARPA специально для разработки экспериментальной общенациональной компьютерной Сети. К июлю того же года он отправил в 140 технологических компаний и научных организаций подробное письмо с предложение построить то, что он сначала называл «ARPA net».

Все началось с четырех университетов на западе страны: Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, Стэнфордского научно-исследовательского института, Университета штата Юта и Калифорнийского университета в Санта-Барбаре. Выбор именно этих учебных заведений был неслучайным. Идея о соединении университетских компьютеров многих пугала, ведь каждому вузу пришлось бы делиться с другими мощностями своей драгоценной, и без того слишком загруженной ЭВМ. Университеты Восточного побережья оказались более консервативны или, по крайней мере, менее восприимчивы к обещаниям финансирования от ARPA. В Калифорнии уже имелись и быстро развивались технологическая культура и крупные университеты, но зарождение ARPANET именно на Западе объяснялось также и культурной потребностью в новых идеях.

Под началом Клейнрока UCLA взял на себя обязанность по обеспечению работы Центра измерения параметров Сети (Network Measurement Center), отвечающего за оценку производительности нового творения. Это было вызвано не только личными, но и профессиональными причинами: Клейнрок был не просто признанным специалистом по теории сетей, но и давним другом Робертса. Задача компании Bolt Beranek and Newman состояла в том, чтобы создать Сеть, а Клейнрок должен был попытаться ее взломать, чтобы проверить ее устойчивость. Это также означало, что UCLA получит первый IMP и установит его между большим общим компьютером кафедры вычислительной техники (который назывался Sigma-7) и специально модифицированными телефонными линиями к другим университетам, которые компания AT&T уже подготовила для будущей Сети. Весь свой первый месяц в Калифорнии IMP № 1 провел в полном одиночестве, ожидая своего дебюта.

– Хотите на него посмотреть? – спрашивает Клейнрок, радостно вскакивая со стула. Он ведет меня по коридору к небольшой переговорной в нескольких метрах от своего кабинета. – Вот она, эта прекрасная машина! Поистине великолепная машина!

IMP выглядел (как и всякая знаменитая вещь) в точности как на фотографиях: бежевый стальной ящик размером с холодильник, с кнопками на передней панели – что-то вроде несгораемого шкафа, замаскированного под робота R2-D2 из «Звездных войн». Клейнрок открывает и закрывает дверцу, поворачивает несколько регуляторов:

– Усиленная версия компьютера Honeywell DDP-516 – на тот момент само совершенство!

Я говорю Клейнроку, что все чаще замечаю характерный запах Интернета – странную смесь запаха промышленных кондиционеров и озона, вырабатываемого проводниками. Мы оба наклоняемся, чтобы принюхаться. От IMP пахнет так же, как в подвале моего дедушки.

– Это плесень, – машет рукой Клейнрок. – Надо закрыть дверцу, и она… поджарится!

Нынешнее положение компьютера IMP кажется явно незавидным: его запихнули в угол маленькой переговорной комнаты с разномастными стульями и выцветшими плакатами на стенах. Рядом валяется пакет, из которого выглядывает стопка бумажных стаканчиков для кофе.

– Вы, наверное, думаете, почему он брошен здесь? – спрашивает Клейнрок. – Почему он не красуется на стенде под стеклом где-нибудь на территории кампуса? Все потому, что эту машину никогда не ценили. Ее вообще хотели выбросить. Мне пришлось ее спасать. Никто не хотел воздать ей должное. Я говорил: «Это важная вещь, нужно ее сохранить!» Но, как известно, нет пророка в своем отечестве.

Впрочем, ситуация меняется к лучшему. Один аспирант исторического факультета UCLA незадолго до нашей встречи с Клейнроком заинтересовался исторической ролью Болтер-холла и компьютера IMP и начал собирать архивные материалы. После нескольких лет обивания порогов и переговоров с администрацией Клейнроку удалось договориться о создании «Зала наследия Интернета и архива Клейнрока» (Kleinrock Internet Heritage Site and Archive), которые должны увековечить не только сам IMP, но и весь этот исторический момент.

– Просто замечательно, что та группа очень умных людей собралась в одно время и в одном месте, – замечает Клейнрок. – Такое случается иногда, и тогда наступает золотая эра науки.

И правда, команда, собравшаяся в его лаборатории той далекой осенью, составила, так сказать, «Зал славы» Интернета. В нее входили, например, Винтон Серф (ныне занимает пост вице-президента и «главного проповедника Интернета» в компании Google), написавший вместе со Стивом Крокером (еще одним студентом Клейнрока) важнейший операционный код Интернета, известный ныне как протокол TCP/IP, а также Джон Постел, который долгие годы возглавлял Администрацию по цифровым адресам в Интернете и считался гуру целого поколения сетевых инженеров.

Музей решили организовать в аудитории № 3420, где IMP работал с момента установки на День труда в 1969 году до его списания в 1982 году. Мы проходим дальше по коридору, чтобы осмотреть это помещение.

– IMP стоял вот здесь, – говорит Клейнрок, похлопывая по стене, окрашенной белой краской, – но комнату уже переделали. Потолок новый, пол тоже, у нас был фальшпол для кондиционеров.

Мы заглядываем за металлический шкаф для инструментов, надеясь увидеть ту самую телефонную розетку – первые несколько футов первой интернет-линии, но ее там нет. Как нет там ни мемориальной доски, ни исторической экспозиции, ни, разумеется, туристов. Пока нет. Клейнрок надеется восстановить эту комнату до ее оригинального состояния, какой она была в 1969 году. Мне представился этакий Грейсленд[14], застывший во времени, с легендарным компьютером IMP, старым дисковым телефоном, фотографиями патлатых молодых мужчин в очках с массивными оправами.

– Восстановить здесь стену и проделать вот тут дверной проем стоит 40 тысяч долларов, а у нас весь бюджет на музей и на архив – 50 тысяч, – жалуется Клейнрок. – Так что, видимо, мне придется пожертвовать немало из своих. Но ничего, это ведь ради благого дела.

Пока мы разговариваем, в аудитории проходит практическое занятие. Студенты с паяльниками в руках склонились над зелеными платами, положив перед собой свои сотовые телефоны, а лаборант выкрикивает инструкции. На нас никто даже не взглянул. Клейнрок – один из пионеров Всемирной паутины, но для сидящих здесь девятнадцатилетних ребят, которые вообще не представляют себе жизни без Сети (браузер Internet Explorer, между прочим, появился еще до того, как они научились читать), он что-то вроде мебели. В общем, это оказалось вовсе не святилище, а простая аудитория, гораздо менее интересная для туриста, чем, скажем, расположенный неподалеку дом Райана Сикреста[15]. Так что же я здесь забыл?

В эпоху Болтер-холла Интернет имел очень четкие границы, в отличие от нынешней его необъятной структуры. И Клейнрок, воплощавший в себе и носивший в своих воспоминаниях эту героическую эпоху, все еще физически находился там же. Конечно, я мог бы поговорить с ним по телефону или пообщаться в видеочате. Тем не менее я забросил свой невод в воды чувственного опыта, решив (кроме всего прочего) не довольствоваться фотографией аудитории № 3420, которую легко найти с помощью Google, и увидеть ее собственными глазами.

В тот день, приехав на встречу с Клейнроком чуть раньше времени, я сидел на ступенях Болтер-холла, ел чипсы и ковырялся в своем телефоне. Жена только что прислала мне видео, на котором наша дочка училась ползать. Это красочное зрелище заполнило маленький экран и мысленно вернуло меня в Нью-Йорк. Я приехал, чтобы увидеть первый узел Интернета, но меня отвлек один из его современных узлов – тот, что я всегда носил в кармане. Если Интернет – это текучий новый мир, непохожий на наш добрый старый физический мир, то Болтер-холл был как раз тем местом, где эти два мира соприкасались, этаким хорошо заметным швом, сшивающим миры. Вот только суть, которую я искал, оказалась разбавлена эволюцией порожденного ей же явления. Я держал в руках блестящий девайс, соединяющий меня со всем и вся; а где-то рядом стояла древняя, пахнущая плесенью машина в стальном корпусе. Чем они на самом деле отличались друг от друга? IMP – настоящая вещь, не реплика, не модель и не цифровое изображение. Поэтому я сюда и прилетел: чтобы услышать подробности от самого Клейнрока, увидеть своими глазами цвет стен аудитории, а заодно и показать нос идее моментальной воспроизводимости чего угодно. Конкретным физическим местом невозможно поделиться в блоге, его не отправить ссылкой, и должен признаться, что меня слегка пьянила эта ирония. В 1936 году Вальтер Беньямин в эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» писал о том, что объект искусства лишается своей ауры, связанного с ним уникального ощущения. А ведь я искал ауру той самой вещи, которая угрожала раз и навсегда уничтожить саму идею «ауры».

Я спросил Клейнрока, почему мы так редко упоминаем понятие «уникального ощущения» в контексте самого Интернета. Нас гораздо чаще занимает прямо противоположное – обеспечиваемая Сетью мгновенная воспроизводимость всего и вся, возможность делать любые вещи и явления «вирусными». В результате этого угасает не только аура вещей и явлений, но и наша потребность в ней, и в результате мы готовы смотреть концерт на экране смартфона.

– По этой же причине люди не знают, когда и где появился Интернет, каким было первое сообщение, – соглашается Клейнрок. – То, что им это безразлично, – интересный психологический и социологический момент. Это как с кислородом: никого не интересует, откуда он берется. Мне кажется, что современные студенты многое упускают, потому что не стремятся разобрать все на составные части. Вот эту штуку не разберешь, – стучит он по ноутбуку. – Где физический опыт? Увы, его больше нет. Они понятия не имеют, как работают вещи. Когда я в детстве собирал радиоприемники, то знал, с чем имею дело, знал, как они устроены и почему работают.

Таким образом, комната № 3420 представляет собой исключение, ведь уж в ней-то студентам-компьютерщикам приходится работать руками.

Я прошу Клейнрока рассказать мне о стоящих тут и там в его кабинете памятных вещах. Он вытаскивает из небольшой серой коробки, стоящей на картотечном шкафу, тот самый журнал, в котором был записан момент первого соединения компьютеров – IMP в Калифорнийском университете и IMP № 2 в Стэнфорде. Это было в среду вечером 29 октября 1969 года. На обложке блокнота желтовато-коричневого цвета красуется сделанная фломастером надпись «Журнал IMP». Его, конечно, можно увидеть на сайте Клейнрока.

– Это самый важный документ в Интернете, – говорит профессор. – Несколько человек сейчас собирают эти архивы, и на меня спускают всех собак всякий раз, когда я к ним прикасаюсь. Они-то и дали мне эту коробку.

Он открывает журнал и начинает читать записи:

Звонили из Стэнфорда, попробовали отладочный тест, но не получилось.

Дэн нажал какие-то кнопки.

– Здесь есть важная запись от 29 октября. Мне нельзя прикасаться к этим страницам. Но я не могу устоять! Вот она.

Рядом с тайм-кодом 22:30 синей шариковой ручкой написано:

Обменялись сообщениями между хостами со Стэнфордом.

Так выглядит единственное документальное свидетельство первой удачной передачи данных в системе ARPANET между удаленными друг от друга ЭВМ. Первый вздох Интернета. От волнения мне с трудом удается удерживать руки на коленях.

– Если кто-нибудь решит это украсть, то вот оно, здесь! – говорит Клейнрок. – Здесь же и копия моей диссертации.

И тут его охватывает ностальгия.

– В те дни никто из нас не имел ни малейшего представления, чего ожидать. У меня была мечта, и во многом ее удалось воплотить в жизнь. Но я не предвидел социальной стороны явления, например того, что моя мама в 99 лет будет пользоваться Интернетом. Это от меня ускользнуло. Я думал, что компьютеры будут говорить с компьютерами или люди с компьютерами. Но все оказалось иначе. Главным стало общение между людьми.

Я напоминаю ему, что мы закрыли IMP, чтобы «поджарить» плесень, и мы снова идем по коридору, чтобы засвидетельствовать свое почтение старой машине. Клейнрок открывает дверцу.

– Так-так, – говорит он. – Да. М-м-м. Понюхайте-ка.

Я нагибаюсь, словно к цветку.

– Чувствуете? Это запах радиодеталей и резины. Я помню его еще с детства, когда разбирал на части старые ламповые радиоприемники, паял и все время возился с канифолью.

А я вспоминаю практические занятия по электронике на третьем курсе. Мы собирали диоды, которые мигали по определенному алгоритму. Я каждый день имею дело с электронными устройствами, но такого запаха ни разу с тех пор не нюхал.

– Этого никак не зафиксировать, – замечает Клейнрок. – Хотя однажды и это станет возможно.

* * *

Отрочество Интернета затянулось. С момента рождения ARPANET в Калифорнийском университете в 1969 году и вплоть до середины девяностых Сеть сетей медленно расползалась от университетов и военных баз к компьютерным компаниям, юридическим фирмам и банкам. Все это было задолго до того, как она добралась до всех нас. За годы этой долгой юности не произошло больших сдвигов, о которых стоило бы рассказать. Четверть века Клейнрок и его коллеги работали, словно путешественники, устанавливающие флаг Интернета на разных далеких берегах, в уединенных колониях, связанных с другими лишь тонкой нитью или вообще не связанных. Словом, Интернета было – кот наплакал.

Ранние карты сети ARPANET, часто публиковавшиеся компанией Bolt Beranek and Newman, показывают, насколько редко была «размазана» эта сеть. Эти карты похожи на карты созвездий. В каждом издании на силуэт США накладывались черные кружочки (каждый обозначал один IMP), соединенные прямыми, как стрела, линиями. Схема ARPANET поначалу напоминала ковш Малой Медведицы, зачерпывающий кусок Калифорнии, с ручкой в Юте. К лету 1970 года сеть разрослась на восток, достигнув Массачусетского технологического института, Гарварда и офиса Bolt Beranek and Newman в Кембридже. Вашингтон добавился только к следующей осени. В сентябре 1973 года ARPANET стала международной благодаря спутниковой связи с Университетским колледжем в Лондоне. К концу десятилетия сеть прочно закрепилась в четырех регионах: Кремниевой долине, Лос-Анджелесе, Бостоне и Вашингтоне. Нью-Йорк практически не был представлен, за исключением небольшой «колонии» Нью-Йоркского университета. В центральной части США появилось лишь несколько отдельных узлов.

Поскольку ARPANET задумывалась в качестве аварийной системы связи на случай конца света, она избегала концентрации в городах и централизации. У нее не было никаких специальных «мест», вещественных ориентиров. С физической точки зрения имелось несколько IMP, вроде того, что стоял в кабинете Клейнрока, соединенных постоянной телефонной связью, предоставляемой на особых условиях компанией AT&T. Физически сеть «жила» в пустых аудиториях университетских факультетов вычислительной техники, в служебных помещениях на военных базах, в медных проводах и СВЧ-каналах развернутой к тому моменту телефонной системы. ARPANET нельзя даже было бы назвать «облаком». Она представляла собой ряд разрозненных аванпостов с узкими «дорогами» между ними, этакий современный вариант «Пони-экспресса»[16].

Без сомнения, все это время шли серьезные исследования, но мысль, что ARPANET можно использовать в качестве инструмента общения, воспринималась как экзотическая фантазия. В сентябре 1973 года на конференции в университете графства Сассекс в английском городе Брайтон собрались ученые со всего света, разрабатывавшие компьютерные сети на деньги своих правительств. Поскольку ARPANET была крупнейшей из них, с США наладили специальный демонстрационный канал связи. Сделать это оказалось непросто. Пришлось задействовать телефонную линию от одного из узлов ARPANET в штате Виргиния до спутниковой передающей антенны. Затем сигнал ретранслировался орбитальным спутником на наземную станцию в Гунхилли-Даунз в Корнуолле, а далее шел по телефонным проводам в Лондон и только после этого в Брайтон. Говорить о технологическом чуде не приходилось; современные инженеры назвали бы подобное громоздкое и неустойчивое трансатлантическое соединение «заплаткой».

Однако история запомнила эту конференцию по более прозаичным причинам. С Клейнроком случилась неприятность, ставшая впоследствии легендарной. Вернувшись с конференции домой в Лос-Анджелес, он обнаружил, что забыл свою электробритву в ванной студенческого общежития в Брайтоне. Подключившись к ARPANET со своего университетского компьютерного терминала, он ввел запрос WHERE ROBERTS, который должен был показать, в Сети ли его друг Ларри Робертс, который был трудоголиком и страдал бессонницей. Конечно же, Ларри был в Сети и совершенно не собирался спать в три часа ночи. При помощи простейшей чат-программы – «стук-перестук» (clickety-clack), как называет ее Клейнрок, – двое друзей договорились об отправке бритвы на родину. Общаться таким образом было, по словам историков Кэти Хефнер и Мэтью Лайона, «примерно то же самое, что прокатиться зайцем на авианосце».

В 1970-е годы ARPANET принадлежала государству и связывала инженеров ВПК либо с самими военными, либо с другими финансируемыми ARPA университетскими факультетами. Но в социологическом смысле ARPANET была не более чем маленьким городком. Ее адресный справочник представлял собой книжку в обложке канареечного цвета толщиной с осенний номер глянцевого журнала. В нем были перечислены около пяти тысяч имен тех, кого можно было найти в этой Сети, а также их почтовые адреса, буквенные коды их сетевых узлов, а также адреса электронной почты, только без расширений типа .com или .edu (их изобретут только через несколько лет). Клейнрок, разумеется, тоже есть в этом справочнике, причем с тем же рабочим адресом и телефоном, что и сегодня (хотя его почтовый индекс и электронный адрес изменились). Вместе с ним в справочнике присутствуют ученые-компьютерщики из Массачусетского технологического, из Университетского колледжа Лондона и университета Пенсильвании; командующий военным управлением НИОКР в области связи в Форт-Монмауте, штат Нью-Джерси; а также руководитель отдела программирования для стратегических исследований на военно-воздушной базе Оффут в Небраске, известной прежде всего тем, что на ней в свое время был построен самолет «Энола Гэй»[17]. Кроме того, на базе находился главный ядерный командный центр времен холодной войны, сюда же в целях безопасности был доставлен президент Буш сразу после терактов 11 сентября.

Вот что собой представляла ARPANET: случайное место встреч ученых и связанных с высокими технологиями военных, оказавшихся под общим зонтом компьютерной сети. Под передним клапаном суперобложки справочника – логическая карта ARPANET, на которой узлы, подписанные крошечным шрифтом, соединены жирными и тонкими прямыми линиями. Она похожа на сложную и запутанную схему производственного процесса. Все компьютеры сети ARPANET легко уместились на одной странице. Но эта компактность оказалась недолгой.

К началу 1980-х годов крупные компьютерные компании (например, IBM, XEROX и Digital Equipment Corporation), а также важные правительственные агентства (такие как NASA или Министерство энергетики) уже имели собственные компьютерные сети с собственными названиями. У физиков высоких энергий была сеть HEPnet. Специалисты по космической физике пользовались SPAN. Исследователи ядерного синтеза с магнитным удержанием плазмы подключались к MFEnet.

В это же время возникло несколько европейских сетей, в том числе EUnet и EARN (Европейская исследовательская академическая сеть). Росло также число региональных академических сетей, которые назывались так, словно все они были детьми каких-то мистера и миссис net: BARRnet, MIDnet, Westnet, NorthWestnet, SESQUInet.

Проблема заключалась в том, что все эти сети не были связаны между собой. Простираясь через страну, а иногда и через океан, они, по сути, работали как частные каналы, наложенные поверх общественной телефонной системы. Они частично перекрывали друг друга географически, иногда даже обслуживали один и тот же университетский кампус. И они могли совпадать физически, так как использовали одни и те же кабели междугородней телефонной связи. Однако в сетевом, логическом смысле они были обособленными, отделенными друг от друга, словно солнце и луна.

Все изменилось в канун нового 1983 года, когда после долгого периода планирования все компьютеры в системе ARPANET приняли электронные правила, до сих пор остающиеся краеугольными камнями в фундаменте Интернета. Если говорить техническим языком, то они переключили свой протокол связи («язык») с NCP (Network Control Protocol – «протокол управления сетью») на TCP/IP (Transmission Control Protocol/Internet Protocol – «протокол управления передачей / интернет-протокол»). В истории Интернета это был момент, когда ребенок сам стал отцом. Эта «перестройка», возглавленная инженерами компании Bolt Beranek and Newman, вынудила несколько десятков системных администраторов сидеть за своими столами в новогоднюю ночь, пытаясь успеть к сроку (это испытание даже увековечено в виде значков с надписью: I survived the TCP/IP transition[18]). Всякий узел, использовавший старый протокол, отсекался, пока не переходил на новый. Но как только несколькими месяцами позже пыль наконец улеглась, взору специалистов предстал компьютерный эквивалент единого международного языка. TCP/IP превратился из диалекта (пусть и основного) в официально признанный язык межсетевого общения.

Как отмечает историк Интернета Джанет Аббейт, этот переход знаменовал не просто административный сдвиг, но важную концептуальную трансформацию: «Теперь было уже недостаточно придумать, как соединить несколько компьютеров: инженерам отныне приходилось заботиться о взаимодействии сетей». ARPANET превратилась из обнесенного забором сада с официальным правительственным справочником его обитателей в одну из многочисленных сетей, соединенных в так называемую «между-сеть» (inter-net).

Стандартизация протокола TCP/IP в новом 1983 году навсегда закрепила распределенную структуру Интернета, по сей день гарантируя отсутствие центрального контроля над ним. Каждая сеть действует независимо или «автономно», потому что TCP/IP дает ей «словарь» для взаимодействия. По словам Тима Ву – писателя и профессора факультета права Колумбийского университета, в этом заключена принципиальная идеология Интернета, который имеет немало общих черт с другими децентрализованными системами, в частности с федеративным устройством США. Поскольку на первых порах Интернет использовал уже существовавшие телефонные провода, его основателям пришлось «изобрести протокол, учитывавший наличие многочисленных сетей, над которыми они почти не имели власти», пишет Ву. Это была «система допустимых различий, система, признававшая и принимавшая автономию членов Cети».

Хотя эта автономия явилась следствием инфраструктуры, которую получил Интернет, она сама вскоре стала важнейшей силой, влияющей на эту инфраструктуру. Уинстон Черчилль однажды сказал об архитектуре: «Мы создаем наши дома, а затем наши дома создают нас». То же самое справедливо и в отношении Интернета. С протоколом TCP/IP и новыми автономными сетями, которые теперь появлялись все чаще, Интернет начал быстро расширяться, но расширяться беспорядочно. Он обретал форму случайно, как город. Его свободная структура способствовала спонтанному органическому росту. География и форма Интернета не задавались в каком-нибудь проектном отделе компании AT&T, как в случае телефонной системы. Скорее, они определялись независимыми действиями первых нескольких сотен, а позже тысяч сетей.

Протокол TCP/IP дал нам Интернет, каким мы его знаем сегодня, и открыл замечательный период роста. В 1982 году в Интернете действовали лишь 15 сетей (или «автономных систем»), общавшихся между собой на TCP/IP. К 1986 году их было свыше 400. (В 2011-м – более 35 000.) Количество компьютеров в этих сетях увеличивалось еще быстрее. Осенью 1985 года насчитывалось 2000 машин с доступом к Интернету; к концу 1987 года их было уже 30 000, а к концу 1989 года – 159 000. (В 2011-м в мире было два миллиарда интернет-пользователей, а число устройств в их руках существенно превышало эту цифру.)

Интернет, который почти двадцать лет оставался городком ученых под названием ARPANET, превращался в настоящий мегаполис. Если прежде каждый роутер представлялся чем-то вроде тихой обители на вершине горы, то теперь в результате невероятного роста числа компьютеров роутеры громоздились друг над другом, образуя целые поселки. Некоторые из этих населенных пунктов даже как будто бы намекали на то, что в скором будущем обзаведутся небоскребами. Для меня это самый захватывающий момент ранней истории Сети – Интернет становился физическим местом.

К концу 1980-х годов горстка компаний начала прокладывать собственные междугородние информационные магистрали («бэкбоны») и аналог городских улиц (сети масштаба города). Но если вы сейчас вообразили себе десятки бульдозеров, прокладывающих кабели где-нибудь в полях Пенсильвании, то вынужден вас огорчить – бульдозеры пока не приехали, хотя ждать их оставалось недолго. В те годы сети дальней и местной связи все еще использовали телефонные линии в сочетании со специальным оборудованием. К началу 1990-х годов ручеек превратился в бурный поток, когда такие компании, как MCI, PSI, UUnet, MFS и Sprint, привлекли крупные инвестиции и принялись копать собственные траншеи и укладывать в них передовые оптоволоконные кабели (серийный выпуск которых начался как раз в 1980-х).

Сеть сетей аккумулировала собственную инфраструктуру. Она начала колонизировать ключевые места по всему свету, где и процветает до сих пор: Виргинию и Кремниевую долину, Калифорнию, деловой район Доклендс в Лондоне, Амстердам, Франкфурт и центральный район Отемачи в Токио. Интернет распространился настолько, что стал виден невооруженным глазом, превратился в реальный элемент ландшафта. То, что в первые двадцать лет существования Интернета можно было проигнорировать, все эти «промежуточные» пространства (подсобки телекоммуникационных компаний и пустые классные комнаты) теперь обрели видимый облик. К середине девяностых волна моды на прокладку оптоволоконных кабелей набрала высоту цунами, и скоро избыточное предложение широкополосного соединения стало одним из факторов «краха доткомов» – огромного и одного из самых печально известных пузырей в американской экономической истории. Однако именно эти вложения, перегрев рынка и последовавший за этим экономический обвал позволили создать Интернет, которым мы пользуемся сегодня.

В 1994 году я заканчивал школу и часами сидел за семейным «Макинтошем», занимая телефонную линию и лазая по форумам и чатам провайдера American Online. Зимой того же года отец принес домой 3,5-дюймовую дискету с новой программой Mosaic – первым интернет-браузером. Солнечным воскресным утром, сидя за обеденным столом, к которому был протянут длинный провод, и отодвинув в сторону мою домашнюю работу по физике, мы слушали скрипучие сигналы модема, извещавшие о соединении с удаленным компьютером. Моя мама неодобрительно поглядывала на нас поверх газеты. На экране вместо привычного скудного меню America Online мигал курсор в пустой адресной строке – начальной точке всех наших цифровых путешествий.

Но куда мы могли бы отправиться? В то время выбор был очень ограничен. Лишь немногие организации имели собственные сайты: университеты, некоторые компьютерные компании и Национальная метеорологическая служба. И откуда нам было знать, как их найти? Ни Google, ни Yahoo, ни MSN, ни даже Jeeves тогда еще не изобрели. В отличие от закрытой структуры AOL и, конечно, любого компьютера, которым мне приходилось пользоваться, Интернет казался безграничным, как сам мир. Это рождало у вас отчетливое ощущение путешествия. И его испытывал не только я. Сезон для Интернета выдался горячим. Netscape выпустила свой браузер в октябре, а Microsoft как раз активизировал рекламную кампанию своего Internet Explorer. Интернет обещал вот-вот, раз и навсегда, стать всеобщим достоянием. Крышу уже начало срывать.

Но все-таки какую именно крышу? Начавшийся бум грозил перенапрячь существовавшую инфраструктуру коммуникаций, возможно, даже разрушить ее. Так кому предстояло ее спасать? Как она должна расширяться? В каком направлении? Я читал всякие статьи на тему «бума доткомов», знал историю того, как Джим Кларк и Марк Андрессен основали Netsape, как Билл Гейтс сражался за то, чтобы сделать Internet Explorer неотъемлемой частью своей операционной системы Windows. Но что насчет самих сетей и мест их соединений? Кто еще остался в этом бизнесе, вечно одержимом новшествами, способный рассказать о тех временах?

В общем, я приехал в Калифорнию, а в результате узнал много интересного о Виргинии.

* * *

В тот характерный для зимнего Сан-Франциско промозглый серый день я познакомился с сетевым инженером по имени Стив Фельдман, которого встретил в кафе, расположенном в паре кварталов от его офиса, в самом центре крупного скопления интернет-компаний к югу от Маркет-стрит. Выглядел он как школьный учитель математики: штаны цвета хаки, прочные коричневые полуботинки и борода на пол-лица. Его пропуск висел у него на шее на шнурке с надписью NANOG (North American Network Operators Group – Группа сетевых операторов Северной Америки). Это замкнутая ассоциация инженеров, управляющих крупнейшими интернет-сетями. Фельдман возглавляет их организационный комитет. Сейчас он занимается в основном тем, что управляет сетью дата-центров компании CBS Interactive и следит за тем, чтобы (кроме всего прочего) свежие эпизоды сериалов Survivor и The Good Wife можно было нормально смотреть на экране компьютера. Сам он их, впрочем, не смотрит. Но когда-то в девяностых Фельдман руководил крупнейшим узлом Интернета – глобальным перекрестком, находившимся, как это ни странно, в гараже офисного здания в пригороде Вашингтона. Это был захватывающий, хотя и короткий период в эволюции Интернета, и к концу этого периода все вышло из-под контроля.

Мы уселись между двух парней, с головой погрузившихся в свои ноутбуки. Им наш разговор, наверное, показался бы странным, ведь это такая древняя история. В 1993 году Фельдман, только закончивший факультет информатики университета в Беркли, устроился работать в молодую ИТ-компанию под названием MFS Datanet, начавшую прокладывать оптоволоконные кабели через туннели старинной чикагской грузовой подземки, а также (уже в более поздние годы) проектировавшую частные сети, которые соединяли офисы корпораций, главным образом на основе уже имевшихся телефонных линий. Сама MFS не предоставляла доступ к Интернет, а лишь помогала компаниям наладить их внутренние сети и постепенно достигла в этом больших успехов и охватила своими сетями весь город, а этого как раз не хватало интернет-провайдерам. У них была проблема: в то время фактическим бэкбоном Интернета (известным как NSFNET) управлял Национальный научный фонд, но формально коммерческим компаниям запрещалось пользоваться им, согласно «политике допустимого использования», которая ограничивала трафик (по крайней мере, теоретически) научными или образовательными целями. Чтобы расти, коммерческим провайдерам требовалось съехать с правительственного «хайвея» и найти способ обмена трафиком по собственным частным «шоссе». Это значило, что им надо соединиться друг с другом физически. Но где именно?

На подъеме тогда были все интернет-компании, но данная конкретная затея осложнялась отсутствием у них недвижимости. Где они могли бы физически соединиться друг с другом? В самом деле, где найти дешевый объект недвижимости, но при этом с отличным электроснабжением, где инженеры могли бы просто протянуть кабель от роутера одной сети к роутеру другой?

Виргинские пригороды к западу от Вашингтона к тому времени уже привлекли немало интернет-провайдеров, в основном благодаря тому, что здесь же расположились многие военные подрядчики и высокотехнологичные компании. «Это был центр технологий», – объясняет мне Фельдман. Несколько интернет-провайдеров временно соединили свои сети в здании компании Sprint в северо-западной части Вашингтона, хотя это решение имело ряд недостатков. Sprint не нравилось, что ее конкуренты развернули деятельность в ее собственном здании (тем более что она не имела возможности взимать с них адекватную плату). Что касается самих интернет-провайдеров (компаний вроде UUNET, PSI и Netcom), то им это было накладно из-за высокой стоимости аренды участков местных линий связи до своих офисов или до точки присутствия[19].

MFS в качестве решения предложила превратить свои офисы в хаб[20]. У них уже имелось достаточно старых линий связи, которыми они могли бы опутать каждого интернет-провайдера, словно разноцветными лентами – танцующих вокруг майского дерева. Затем компания предоставила клиентам коммутатор (под названием Catalyst 1200), направляющий трафик между сетями. Получалось уже не второстепенное шоссе, а кольцевая дорога. Подключившись к этому хабу, каждая сеть получила бы немедленный и прямой доступ ко всем другим сетям-участницам без необходимости платить за «проезд по хайвею». Но чтобы этот план сработал, интернет-провайдерам требовалось действовать сообща, иначе получилась бы кольцевая дорога, проложенная в чистом поле, в стороне от всего. В результате в 1992 году группа провайдеров собралась на ланч в ресторане Tortilla Factory в городке Херндон, штат Виргиния, где и приняла соответствующее решение. За столом сидели Боб Коллет, управлявший сетью компании Sprint, Марти Шоффстолл – соучредитель PSI и Рик Адамс – основатель UUNET (который позже заработает сотни миллионов долларов на продаже ее акций). Каждая из этих сетей работала независимо, однако все они прекрасно понимали, что для уверенного развития им друг без друга не обойтись.

Интернет тогда все еще интересовал преимущественно «посвященных» – эксцентричное меньшинство населения, состоявшее в основном из тех, кто раньше пользовался Сетью в своем колледже и хотел продолжать. (В США число домохозяйств с доступом к Интернету вообще не измеряли до 1995 года.) Но тенденция роста прослеживалась ясно: ради блага Интернета (и вообще ради существования внеуниверситетского Интернета) им следовало действовать сообща. MFS назвала свой новый хаб Коммутатором столичного масштаба (Metropolitan Area Exchange, MAE) и добавила слово «восток», как бы намекая на планы строительства нескольких таких хабов по всей стране.

Успех не заставил себя ждать. «MAE-East стал так популярен, что технологии не поспевали за нашими потребностями», – говорит Фельдман. Когда появлялся новый интернет-провайдер, его клиенты в основном подключались по обычным телефонным линиям при помощи модема. Но затем провайдеру требовалось соединиться с остальной частью Интернета (как это сегодня делает Джон Ауэр в Милуоки). На протяжении какого-то времени альтернативы MAE-East не существовало. «Если вы соединялись с MAE-East, весь Интернет оказывался в вашем распоряжении, – объясняет Фельдман. – Фактически этот хаб представлял собой вход в интернет-бизнес». Через пару лет MAE-East уже служил перекрестком для почти половины всего интернет-трафика в мире. Сообщение, отправленное из Лондона в Париж, скорее всего, проходило через MAE-East. Физик из Токио, обращавшийся к веб-сайту в Стокгольме, сначала попадал в MAE-East – на пятый этаж здания по адресу: бульвар Бун, 8100, Тайсонс-Корнер, штат Виргиния.

Этот район вполне можно назвать зловещим. Угол улиц Лисбург-Пайк и Чейн-Бридж-роуд, пожалуй, и правда был перекрестком цифрового мира, но кроме того, он находился очень близко к одному из центров американской разведки, который окутал репутацию MAE-East плотной завесой таинственности и конспирологических подозрений.

Тайсонс-Корнер – одна из самых высоких точек округа Фэйрфакс, как минимум 500 метров над уровнем моря. В годы гражданской войны армия Севера решила воспользоваться открывавшимся отсюда обзором в сторону Вашингтона и Голубого Хребта и возвела здесь блокпост, древесину для строительства которого отобрали у окрестных фермеров. Примерно век спустя, на заре холодной войны, армия США построила на этом месте радиовышку, причем примерно для тех же целей – для обмена сообщениями между командным центром в федеральной столице и отдаленными военными базами. Вышка стоит здесь до сих пор; ее красно-белый каркас, возвышающийся над оживленными пригородными дорогами, окружен забором со строгими надписями «Фотографировать запрещено!». Радиолюбители КВ-диапазона добавили этому месту загадочности, назвав его «номерной радиостанцией». Это означает, что вышка передает в эфир лишь наборы чисел, которые зачитывает диктор или компьютер. Если верить комментаторам из числа профессиональных шпионов, то разведчики-нелегалы в далеких краях настраиваются на соответствующую частоту в определенное время и получают закодированные инструкции из штаб-квартиры. Как считает Марк Стаут – историк из Международного музея шпионажа, одноразовые ключи, применяемые в таких системах, невозможно взломать:

«С точки зрения криптоаналитики, у вас нет ни единого, ни малейшего шанса получить такой ключ одноразового использования. Это исключено».

Более того, если вы интересуетесь контрразведкой, то остальная часть Тайсонс-Корнер может оказаться для вас не менее занимательной. MAE-East здесь уже нет, или, точнее, остающееся здесь сетевое оборудование уже не играет роль важного центра Интернета, но сам район остался таким же, как и раньше. Здания, окруженные парковками, кажутся совершенно герметичными за своими плоскими стеклянными фасадами. Архитекторы как будто старались сделать их не только непроницаемыми, но и максимально безликими. На дверях практически нет табличек – так пожелали арендаторы, предпочитающие оставаться в тени. А там, где вам встретится табличка или вывеска, на ней наверняка будет название какого-нибудь военного подрядчика, такого как Lockheed Martin, Northrop Grumman или BAE. Многие из этих зданий имеют особые комнаты – пункты сбора и обработки секретной информации с особым режимом защиты, которые часто называют «яликами» (skiffs). Они разработаны в соответствии с особыми требованиями правительства к помещениям, где могут храниться секретные сведения.

Самые параноидальные из сетевых инженеров («парни в шапках из фольги», убежденные, что единственный способ не дать правительству прочесть ваши мысли – это носить шлем из алюминиевой фольги) считают расположение MAE-East доказательством злонамеренного контроля со стороны правительства. Зачем же еще, вопрошают они, было располагать этот хаб прямо у порога ЦРУ? Ну а если прослушку вело не ЦРУ, значит, этим занималось сверхсекретное Агенство национальной безопасности, систематически проверявшее все проходившие через MAE-East данные. Этой версии, в частности, придерживается Джеймс Бэмфорд в своем бестселлере 2008 года «Фабрика теней», посвященном АНБ. Даже сегодня, если сделать в Google запрос о MAE-East, то данные, которые вы обнаружите, будут удивительно отрывочными и по большей части будут относиться к настоящему времени, хотя дни расцвета хаба давно в прошлом; на спутниковых фотографиях он маркирован красным цветом, как и штаб-квартира ЦРУ. Время для него как будто остановилось. Словом, MAE-East остается международной загадкой.

Увы, все это несколько преувеличено. MAE-East обрел свое значение спонтанно, а дальше оно поддерживалось бюрократическими средствами. В 1991 году конгресс США принял «Закон о высокопроизводительных вычислениях и коммуникациях», более известный как «закон Гора», названный так в честь его инициатора, конгрессмена, а впоследствии сенатора Альберта Гора. Именно этот закон дал Гору основания заявлять, что он якобы «изобрел Интернет». Это не так уж нелепо, как может показаться. Конечно, само слово «изобрел» не очень удачно, но без импульса со стороны правительства Интернет мог бы и не выбраться из своего научного гетто. Положения законопроекта включали положение, ставшее известным благодаря популярному термину «информационный суперхайвей». Но вместо того чтобы начать «копать землю» для его «прокладки», правительство решило стимулировать частные компании, чтобы они делали эту работу. Правительство стало финансировать строительство «выездов на главную дорогу» – точек входа в Сеть (или пунктов доступа к Сети, NAP). Эти точки, как они это называли, должны были стать «коммутатором, к которому целый ряд сетей смогут подключаться через роутеры для обмена трафиком и взаимодействия». Финансировать ее предполагалось из федерального бюджета, но управление доверялось частной компании. Иначе говоря, точка доступа должна была стать сетью, соединяющей другие сети, по образу и подобию MAE-East.

Фельдман отреагировал на правительственный тендер, предложив идею замечательной новой точки обмена трафиком, однако Национальный научный фонд, контролировавший этот процесс, заявил, что предпочел бы передать средства MFS для поддержания работы MAE-East. В итоге были заключены контракты на четыре точки входа, управляемые четырьмя крупнейшими игроками телекоммуникационной отрасли: Sprint NAP в Пеннсокене (Нью-Джерси) по другую сторону реки Делавэр от Филадельфии, Ameritech NAP в Чикаго, Pacific Bell NAP в Сан-Франциско и MAE-East. Но, как любит говорить Фельдман, контрактов на самом деле было три с половиной, «потому что мы-то уже существовали». (Кроме того, MFS вскоре открыла MAE-West на 55-й Южной Маркет-стрит в Сан-Хосе, Калифорния, чтобы конкурировать с Pacific Bell NAP.)

Выбор населенных пунктов не был случайным. Национальный научный фонд понимал, что для успешной работы сетевые хабы должны обслуживать определенные региональные рынки, равномерно распределенные по всей стране. Расстояние имело не последнее значение. Первоначально в условиях конкурса в качестве «приоритетных мест расположения» указывались Калифорния, Чикаго и Нью-Йорк. Решение построить Sprint NAP в бункере в Пеннсокене (что в 90 милях от Нью-Йорка) было обусловлено наличием там соединений с трансатлантическими подводными кабелями, выходящими из океана на побережье Нью-Джерси. Это было «окно» в Европу.

Открытие точек входа в Сеть также знаменовало большой идеологический сдвиг, повлекший важные последствия для физической инфраструктуры. Интернет явно оторвался от своих корней и теперь стал полностью зависимым от нескольких центров. Как отмечает теоретик урбанизма Энтони Таунсенд, «реорганизация топологии Интернета, осуществленная в 1995 году, стала кульминацией продолжительной тенденции отхода от идеалов распределенной сети… задуманной в 1960-е годы». С увеличением числа сетей их автономность лучше всего обеспечивалась централизованными точками пересечения.

Но для Фельдмана его точка пересечения стала одной большой головной болью. К 1996 году MAE-East уже еле вмещала множество разгоряченных мигающих устройств и начала выходить из-под контроля, хотя пока еще и приносила прибыль. Оригинальная концепция предполагала, что каждая сеть установит у себя собственный роутер и будет связываться с MAE-East по их информационным каналам. Машина с выразительным названием FiberMux Magnum должна была служить чем-то вроде одной из жестяных банок детского веревочного телефона, переводя поступающие сигналы на язык, понятный роутеру MAE-East. Но, как можно догадаться, FiberMux Magnum’ы занимали немало места, и помещение на пятом этаже здания на бульваре Бун, где располагался хаб MAE-East, быстро заполнилось.