Читать книгу Диана. The Crown - Эндрю Мортон - Страница 5

На самом деле, моим первым воспоминанием был запах внутри моей детской коляски. Запах пластика и капюшона. Я родилась дома, а не в больнице.

Самым сильным потрясением в те годы было решение мамы сбежать. Это наше общее яркое детское воспоминание, которое у нас осталось – у всех четверых. У каждого из нас есть своя точка зрения на то, что должно было случиться и что произошло в действительности. Люди выбирали чью-то сторону. Многие не разговаривали друг с другом. Для нас с братом это был очень неприятный и болезненный опыт.

В один из дней Чарльз[11] сказал мне, что он не понимал, как сильно повлиял на него развод родителей, до тех пор, пока сам не женился и не начал вести свою собственную жизнь. Сестры же взрослели не на наших глазах. С ними мы виделись в каникулы. Я не помню, чтобы это было чем-то особенным.

Я боготворила свою старшую сестру и занималась всей ее стиркой, когда она возвращалась из школы. Я собирала ее чемоданы, наполняла ванну, застилала ее постель – и тому подобное. Я делала все это и думала, что это замечательно. Вскоре я поняла, что это была не очень хорошая идея. Я всегда очень заботилась о своем брате. Две мои сестры были очень независимыми.

У нас постоянно менялись няни, потому что папа был очень привлекательным разведенным мужчиной и отличной приманкой для некоторых. Мы склонялись к мнению, что няни приходили скорее ради него, а не для того, чтобы присматривать за мной и моим братом. Если они нам не нравились, мы подкладывали булавки им на стул и выбрасывали всю одежду в окно. Мы всегда думали, что они представляют угрозу, потому что они пытались занять место мамы. Все они были очень молоды и достаточно хороши собой. Их выбирал мой отец. Было ужасно утомительно возвращаться из школы и обнаруживать дома новую няню.

Я всегда чувствовала себя непохожей на других, была отстраненной. Я знала, что мне предстоит уехать в другое место, но я тогда понятия не имела, куда именно. Когда мне было тринадцать, я сказала своему отцу: «Я знаю, что выйду замуж за кого-то, кто всегда в центре внимания общественности», – предполагая, что буду женой посла – не самого высшего ранга, но близкого к нему.

Наше детство было очень несчастливым. Родители постоянно были заняты выяснением отношений. Я все время видела нашу маму плачущей. Папа никогда не разговаривал с нами об этом. Мы никогда не могли задавать вопросы. Слишком часто менялись няни, во всем чувствовалась постоянная нестабильность. В целом мы были очень отстранены ото всех и несчастны.

Помню, в четырнадцать лет я считала, что я безнадежна, что у меня ничего не получается, потому что брат всегда сдавал школьные экзамены, а я постоянно была на грани отчисления. Я не могла понять, почему я, как мне казалось, доставляла всем неудобства, позже я отчасти воспринимала себя заменой сына, который умер еще до моего рождения. И родители просто сходили с ума, мечтая о сыне, наследнике; а тут на свет появляется третья дочь. Какая жалость, придется попробовать еще раз. Теперь я это понимаю. Я давно знала об этом и сейчас понимаю, что все нормально. Я принимаю это.

Я безумно любила животных, морских свинок и им подобных. У меня было огромное количество кроликов, морских свинок и хомяков. Хомяки размножаются быстрее многих других; а я никак их не разделяла. У каждого из них были имена, но я не могу вспомнить самого первого. У нас было нескончаемое количество животных. Но все они умирали. Помню, когда это произошло с золотой рыбкой, ее спустили в туалет. Кроликов всегда хоронили под деревом в коробках из-под обуви Clarks[12].

На моей постели было двадцать плюшевых игрушек, которые каждую ночь занимали все пространство в моей кровати, оставляя малюсенькое место для меня.

Я обожала каждую из них. На каждой из игрушек был мой бейджик из подготовительной школы – Д. Спенсер.

Такой была моя семья. Я ненавидела темноту, и в то же время она меня очаровывала, и пока мне не исполнилось десять, всегда за дверью должен был гореть свет. Я слышала, как плачет мой брат в своей постели в другом крыле дома, плакал он из-за мамы, он тоже был несчастен, как и мой отец в другом крыле дома, и это было так тяжело. Мне никогда не удавалось набраться смелости, чтобы выбраться из постели и подойти к брату. Я помню это и по сей день.

Я помню, как на моих глазах отец ударил мать по лицу. Я пряталась за дверью, а мама плакала. Помню, мама плакала навзрыд и каждую субботу, когда мы поднимались к ней или приезжали на выходные; в каждый субботний вечер она начинала плакать, и это было уже традицией. «В чем дело, мама?» – «О, я просто не хочу, чтобы вы завтра уезжали…» И это, знаете ли, было катастрофой для девятилетнего ребенка. Помню и самое мучительное решение, которое мне когда-либо приходилось принимать. Я была подружкой невесты у своей двоюродной сестры и должна была посетить репетицию свадьбы, но для этого нужно было быть элегантной и подобрать платье. Моя мама подарила мне зеленое платье, а папа – белое, и оба эти платья были такими изящными, что я до сих пор не могу вспомнить, какое из них я в итоге надела, но я помню, как тяжело переживала, потому что выбор платья по сути демонстрировал, словно я делаю выбор в пользу одного из родителей.

Помню и то, как мне предстоял серьезный разговор с судьей, который должен был приехать в Риддлсворт[13] и спросить, с кем из родителей я предпочла бы жить. Судья так и не появился, но тут внезапно в нашей жизни возник мой отчим[14]. Это произошло, когда я и мой брат Чарльз отправились в Лондон. Тогда я спросила у мамы: «Где же он? Где твой новый муж?», она ответила: «Он у билетной кассы». И там стоял очень красивый мужчина, которого впоследствии мы полюбили и приняли его, он же был очень мил к нам и страшно избаловал. И было очень приятно быть избалованной, потому что родители, живя по отдельности, не были к этому расположены. Питер же держался подальше от их проблем. Он был немного маниакальным или даже слегка маниакально-депрессивным. Он сам был для себя злейшим врагом. Так что, когда у него было плохое настроение, мы просто старались держаться подальше. Если он выходил из себя, то он действительно выходил из себя. Для нас это никогда не было проблемой.

По сути, мы с Чарльзом не могли дождаться момента, когда станем независимыми, чтобы расправить крылья и заняться своим делом. Мы стали совсем другими в школе, потому что наши родители были в разводе, в то время как родители других учеников – нет. Но спустя пять лет, к моменту окончания подготовительной школы, все изменилось: родители почти каждого ученика развелись.

Я всегда отличалась от остальных. Постоянно чувствовала внутри, что была другой. Не знаю почему. Я даже не могла кому-то сказать об этом, но эта мысль всегда была со мной.

Развод родителей помог мне наладить отношения со всеми, кто переживал из-за проблем в семье, не важно, был ли это синдром отчима, когда тот уделял излишнее внимание падчерице, или проблемы с матерью или что-либо еще, – я понимала это. Я была рядом и помогала справиться.

Я всегда хорошо ладила со всеми: не важно, был ли это садовник, местная полиция или кто-то еще – я всегда подходила поговорить. Мой отец часто повторял: «Относись к каждому как к личности, никогда не выпячивай свой статус».

Каждое Рождество и день рождения папа усаживал нас за стол, и нам давалось 24 часа, чтобы написать благодарственные письма в ответ на подарки. Теперь же, если я этого не сделаю, то впадаю в панику. Если я возвращаюсь с праздничного ужина или другого мероприятия, которое подразумевает благодарственное письмо, даже в полночь сажусь и пишу его, чтобы не ждать следующего утра, потому что иначе меня замучает совесть. Уильям перенял от меня эту привычку, и это здорово. Приятно, когда все стороны ценят друг друга.

На каникулы нас всегда отправляли в Сандрингем[15]. Раньше постоянно ходили смотреть фильм «Пиф-паф, ой-ой-ой»[16]. Как мы ненавидели этот фильм! Я терпеть не могла проводить там время. Атмосфера всегда была очень странной, стоило только приехать, и я постоянно пиналась и дралась с каждым, кто пытался заставить нас сходить на этот фильм. Папа был очень настойчив, потому что мое поведение было очень грубым. А я говорила, что не хочу смотреть «Пиф-паф, ой-ой-ой» третий год подряд. Каникулы всегда были очень мрачные, потому что длились они около четырех недель. Две недели – у мамы, две недели – у папы и душевная травма от переживаний и перемещений из одного дома в другой, где каждый родитель пытался восполнить все негативные эмоции материальными благами вместо чувств и объятий, которых мы оба жаждали, но ни один из нас не получал этого. Когда я говорю «ни один из нас», имею в виду меня и брата, с которым мы держались вместе, пока наши две старшие сестры учились в частной школе и их не бывало дома.

Дни рождения, разумеется, были настоящим праздником. Однажды отец даже заказал верблюда, который катал нас по лужайке. Он заполучил его из зоопарка Бристоля. Дни рождения были хорошим временем. Папа обожал вечеринки. Но по-прежнему не было ни руки на плече, ни объятий. Всегда было что-то другое.

Я всегда хотела получить на день рождения коляску или куклу. Всегда была одержима куклами и колясками. А еще собирала фарфоровые фигурки – всевозможные сказочные персонажи и крошечные кролики. Я имею в виду, все эти вещи были маленькими, и это казалось мне просто восхитительным.