Читать книгу Союз «Волшебные штаны» - Энн Брашерс - Страница 7

Оглавление

Разве можно заставить себя полюбить кого-то?

Разве можно заставить себя быть любимой?

Лина Калигарис

Первое, что бросилось ей в глаза, – входная дверь. Она была выкрашена сияющей желтой краской – цвета яичного желтка в идеально поджаренной глазунье. Весь остальной фасад был ярчайшего из всех возможных оттенков голубого. Кто только придумал такую голубизну? Лина запрокинула голову к безоблачному полуденному небу. Ой.

Если бы кто-то выкрасил дом в такие цвета в Бетеcде, все решили бы, что он наркоман. Соседи заявили бы на него в полицию. Пришли бы ночью с баллончиками краски и перекрасили бы дом в бежевый. А здесь на фоне беленых стен повсюду сверкали пятна цвета.

– Лина, иди уже! – простонала Эффи и пнула ее чемодан.

– Добьё пожаловать, девочки, добьё пожаловать домой! – Бабушка захлопала в ладоши.

Дедушка сунул ключ в замок и распахнул дверь цвета солнца.

Сдвиг часовых поясов, солнце и пара незнакомых стариков – от всего этого у Лины возникло ощущение, будто она под кайфом и ее глючит – гипотетически, само собой. На самом деле ее никогда не глючило, если не считать того раза, когда она отравилась креветками в «Пекинском саду».

Лина от усталости слегка отупела, зато Эффи с недосыпа стала попросту вредной. Лина всегда предоставляла младшей сестре светскую болтовню, но Эффи от вредности отказалась даже щебетать. Поэтому поездка из крошечного аэропорта на острове до дома прошла почти в полном молчании.

Бабушка постоянно поворачивалась к ним с переднего сиденья старенького «фиата» и говорила:

– Как же вы выросли, девочки! Ах, Лина, до чего же ты стала красавица!

Лина всерьез мечтала, чтобы бабушка перестала это повторять, поскольку это ее раздражало – и к тому же как это воспримет Эффи, когда у нее и без того вредное настроение?

Бабушка хорошо говорила по-английски – сказывались долгие годы владения рестораном, обслуживавшим туристов, однако в случае Бапи это, похоже, не помогло. Лина знала, что бабушка – хозяйка ресторана и его обожаемое всеми «лицо» и что ее всепоглощающая любовь покоряет всех и каждого. Бапи по большей части держался в тени – сначала работал поваром, потом вел бизнес.

Лине было стыдно, что она не знает греческого. Родители рассказывали, что первым ее языком в детстве был греческий, но в школе она быстро его забыла. Научить греческому Эффи родители даже не пытались. Там ведь даже алфавит другой, в конце концов. Теперь Лина жалела, что не говорит на нем, – как жалела, что больше не растет и что у нее нет голоса, как у Сары Маклахлан. Хотела бы, чтобы так было, но не думала, что это когда-нибудь получится.

– У вас чудесная дверь, бабушка, – выдавила Лина, когда ступила за порог.

Внутри дома по сравнению с улицей оказалось так темно, что Лина едва не потеряла равновесие. Сначала она не видела ничего, кроме мелькавших перед глазами пятен от солнца.

– Пьиехали! – воскликнула бабушка и снова захлопала в ладоши.

Бапи семенил следом, взвалив на оба плеча сумки девочек и неоново-зеленый меховой рюкзак Эффи. Это было одновременно мило и грустно.

Бабушка обхватила Лину рукой за плечи и притиснула к себе. Лине было приятно, но только на поверхности, а внутри – неловко. Она не понимала, как ответить на этот жест.

Понемногу внутренность дома проступила из темноты. Дом был больше, чем думала Лина, с узорным кафельным полом и красивыми ковриками.

– За мной, девочки, – распорядилась бабушка. – Покажу вам ваши комнаты, а потом мы сядем и выпьем чего-нибудь, договойились?

Лина и Эффи поплелись за ней наверх, словно зомби. Лестничная площадка была маленькая, но оттуда расходились двери в две спальни, ванную и коридорчик, в глубине которого Лина разглядела еще две двери.

Бабушка открыла первую.

– Эта – для нашей красавицы Лины, – гордо объявила она.

Простая комнатка не показалась Лине особенно уютной, пока бабушка не распахнула тяжелые деревянные окна.

– Ох! – выдохнула Лина.

Бабушка показала за окно.

– Кальдера, – объявила она. – По-вашему котловина.

– Ох, – снова выдохнула Лина с неподдельным восторгом.

Бабушки Лина еще немного побаивалась, но в Кальдеру влюбилась сразу. Вода в ней была темной копией неба, и ветер тревожил ее ровно настолько, чтобы по поверхности бежала мерцающая, переливчатая рябь. Остров обнимал водный простор узким полумесяцем. А в середине Кальдеры виднелся еще один крошечный островок.

– Ия – самая красивая дейевня во всей Греции, – объявила бабушка, и Лина поняла, что это просто не может быть неправдой.

Она смотрела вниз, на беленые домики, очень похожие на их собственный, которые лепились к скалам, уступами сбегавшим к воде. Раньше Лина не понимала, какие здесь крутые утесы и как странно было селиться в таком месте. Ведь Санторин – это все-таки вулкан. Из семейных преданий она знала, что здесь произошло самое страшное извержение за всю историю и много раз случались и землетрясения, и цунами. Середина острова буквально ушла под воду, и только и осталось, что этот неровный полумесяц из вулканических утесов и черного, окрашенного пеплом песка. Кальдера была безмятежно-прекрасной, но старожилы-санторинцы любили напоминать, что в любой момент она может забурлить и начать изрыгать пар.

Лина выросла в плоском и просторном зеленом пригороде, где самыми страшными стихийными бедствиями были комары и пробки на кольцевой дороге, но она никогда не забывала, что ее корни здесь. А теперь, когда она выглянула в окно и посмотрела на воду, в ней пробудились какие-то глубинные первобытные воспоминания – и она почувствовала себя дома.


– Меня зовут Дункан Хоу, я заместитель начальника отдела. – Дункан указал толстым веснушчатым пальцем на пластиковый бейджик. – Теперь, когда вы прошли инструктаж, я рад приветствовать вас как новых специалистов по продажам в универмаге «Уоллмен».

Он так пыжился, словно выступал перед целой толпой в сто человек, а не перед двумя изнывавшими со скуки девчонками, жевавшими резинку. Тибби представила себе, что у нее из уголка губ тянется ниточка слюны через весь коридор, выстланный обшарпанными квадратиками линолеума.

Дункан заглянул в блокнот.

– А теперь, э-э… Тиб…

– Тибби, – поправила Тибби.

– Твоя задача – расставить товар в отделе личной гигиены, проход номер два.

– Я же вроде специалист по продажам, – заметила Тибби.

– Брианна, – продолжил Дункан, не слушая Тибби, – приступай на кассе номер четыре.

Тибби кисло скривилась. Ну конечно, Брианна просто создана для того, чтобы на пустой кассе пузыри жвачки надувать, у нее невероятно пышные волосы и гигантская грудь, под напором которой трещат даже вытачки халата.

– Надевайте гарнитуру с наушниками и за работу, – важно скомандовал Дункан.

Тибби постаралась подавить смех, поэтому получилось что-то среднее между фырканьем и кашлем. Она зажала рот ладонью. Дункан, похоже, ничего не заметил.

Но был во всем этом и плюс: Тибби нашла себе героя. Наутро после клятвы на Штанах она решила, что снимет документальный фильм про свое незадавшееся лето – хронику заурядностей, попурри посредственностей. Дункан только что получил роль.

Она рывком натянула гарнитуру и заторопилась по проходу номер два, пока не уволили. С одной стороны, она бы обрадовалась, если бы ее выставили взашей, но с другой – денег-то заработать нужно, иначе не видать ей никакой машины. Ей уже довелось узнать, как ограничены карьерные возможности для девушки с пирсингом в носу, которая не умеет печатать и не рвется «работать с людьми».

Тибби вернулась на склад, где женщина с невероятно длинными ногтями указала ей на гигантскую картонную коробку.

– Расставь это там, где дезодоранты и антиперспиранты, – скучающим тоном велела она.

Тибби не могла отвести взгляда от ее ногтей. Они были кривые, словно десять серпов. И вполне могли соперничать с ногтями того индийца из «Книги рекордов Гиннеса». Тибби всегда думала, что так выглядят ногти у покойников после нескольких лет в могиле. Интересно, они ей не мешают таскать коробки? А как с такими ногтями звонить по телефону? А нажимать на кнопки кассового аппарата? А мыть голову? Можно ли уволить человека за то, что у него слишком длинные ногти? Дают ли за них инвалидность? Тибби покосилась на собственные обгрызенные ногти.

– Как-то по-особенному? – уточнила Тибби.

– Они для рекламного стенда, – ответила женщина, словно каждый дурак знал, как расставляют товар на рекламных стендах. – В коробке есть инструкция.

Тибби потащила коробку в сторону прохода номер два, размышляя, как показать ногти этой женщины в своем фильме.

– У тебя гарнитура сейчас свалится, – предупредила женщина.

Открыв коробку, Тибби с ужасом обнаружила там не меньше двухсот дезодорантов и детали какого-то хитроумного картонного сооружения. При виде кучи стрелочек и схем в инструкции у Тибби отвисла челюсть. Да чтобы это собрать, нужно быть дипломированным инженером!

При помощи мотка скотча, который Тибби взяла в проходе номер девять, и жвачки изо рта ей наконец удалось построить пирамиду из роликовых дезодорантов, на верхушке которой торчала картонная голова сфинкса. Какое отношение дезодоранты имеют к Древнему Египту? Поди знай!

– Тибби! – К ней с важным видом спешил Дункан.

Тибби подняла голову от величественного строения из дезодорантов.

– Я уже четыре раза вызывал тебя! Ты нужна нам на кассе номер три!

Оказалось, что Тибби забыла включить свою сваливающуюся гарнитуру. Она так веселилась в глубине души во время инструктажа, что прослушала, когда Дункан объяснял, как это делается.

Просидев час на кассе номер три, Тибби продала ровно две мизинчиковые батарейки прыщавому тринадцатилетнему мальчишке, и на этом ее смена закончилась.

Она сняла халат, отключила гарнитуру и зашагала к выходу, где ее встретил оглушительный писк сигнализации. Дункан преградил ей путь с потрясающей для такого жиртреста скоростью.

– Прошу прощения, Тибби, пройдем-ка обратно.

У него прямо на лбу было написано: «Напрасно мы приняли на работу девчонку с пирсингом в носу!»

Он попросил показать, что у нее в карманах. Карманов у Тибби не было.

– А халат? – уперся Дункан.

– А, точно.

Тибби достала из-под мышки скомканный халат. Вытащила из кармана свой кошелек и… начатый моток скотча.

– А, вот оно что, – сказала Тибби. – Теперь ясно. Понимаете, я клеила…

На лице Дункана появилось выражение «Сыт я этими вашими оправданиями по самое горло».

– Послушай, Тибби. У нас в «Уоллмене» принята политика второго шанса, поэтому на первый раз мы тебя простим. Но я тебя предупреждаю, что вынужден лишить тебя бонуса для лучшего сотрудника, а именно – пятнадцатипроцентной скидки на все товары «Уоллмена» для наших работников по программе «“Уоллмен” – это мы».

После этого Дункан не забыл отметить, что стоимость скотча будет вычтена из заработной платы за первый день. Потом он ненадолго исчез и вернулся с прозрачным пластиковым пакетом с ручками.

– Будь любезна, в дальнейшем складывай личные вещи сюда, – велел он.

Дорогая Кармен!

Наверное, когда у тебя есть близкие родственники, которых ты никогда не видел, их невольно идеализируешь. Ну, как приемные дети всегда воображают, будто их родной отец – профессор, а мать – фотомодель.

Думаю, примерно так получилось у меня с бабушкой и дедушкой. Родители всегда говорили, что я красивая, как бабушка. Поэтому я представляла себе бабушку этакой Синди Кроуфорд. Бабушка совсем не Синди Кроуфорд. Она старенькая. У нее плохая завивка и старушечий велюровый спортивный костюмчик, а из розовых сандалий торчат жуткие грубые ногти. Обычная старушка, понимаешь?

А про Бапи, легендарного бизнесмена из рода Калигарисов, я всегда думала, что в нем не меньше ста девяноста. А вот и нет. Он крошечный. Наверное, ростом с меня. И носит толстые коричневые байковые штаны, хотя тут жара миллион градусов, и белую футболку-поло на молнии. И кремовые пластиковые шлепанцы. От него отдает плесенью, и он весь в старческих веснушках. Он очень застенчивый.

Я чувствую, что обязана была сразу их полюбить. Но как это делается? Нельзя же заставить себя полюбить кого-то, правда?

Я стараюсь беречь Штаны. И скучаю по тебе. Я знаю, ты не станешь судить меня строго за то, что я такая противная, потому что ты всегда обо мне лучшего мнения, чем я заслуживаю.

Я очень тебя люблю.

Лина

Союз «Волшебные штаны»

Подняться наверх