Читать книгу Рассказывая сказки - Энн Кливз - Страница 7

Майкл выскользнул из церкви и остановился, чтобы перевести дыхание. Его трясло. Дождь заливал открытую паперть. Жалил лицо и бил по серой ткани костюма, и капли расползались по нему, как вино расползалось по волокнам белого стихаря Роберта Уинтера. Майкл с трудом влез в водонепроницаемый плащ, который все это время держал, перекинув через руку, и, хотя было не похоже, что гроза утихает, пошел к дороге. Служба скоро закончится. Старые кошелки пойдут пить кофе и будут пялиться на него. Он не мог этого вынести.

Во рту и на губах все еще оставался сладкий вкус церковного вина, и ему внезапно ужасно захотелось выпить чего-нибудь нормального, чтобы его смыть. Он постоял перед «Якорем». Он не заходил туда много лет, но сейчас соблазн был велик. Но потом он подумал, что там будет полно людей, собравшихся на воскресный обед, а он не хотел видеть никого из знакомых. Едва ли получится быть вежливым. Ярость, захлестнувшая его при виде Уинтера, подошедшего к нему с чашей, все еще звенела в нем. Он не гордился сценой, которую устроил в церкви, но если бы он в него не плюнул, то ударил бы. И ему все еще хотелось кого-нибудь ударить.

Идея прийти на службу с самого начала была дурацкой. Теперь он это понимал. Чего бы он ни ожидал от этого ритуала, он был бы разочарован. Пег ходила в церковь, не он. Он всегда считал это глупостью. Взрослые мужчины наряжаются в платья. Да и чего он вообще ждал? Что из-под крыши спустится голос Джини и произнесет: «Все в порядке, пап. Я тебя прощаю»?

Он жил в одном из одноэтажных домиков прямо за церковью с того самого времени, как переехал из Пойнта после смерти Пег. Репортеры, торчавшие там, когда он вышел, все еще стояли на углу, выкрикивая свои дурацкие вопросы и размахивая микрофонами. Он не обратил на них внимания и открыл дверь ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь. Не хотел, чтобы они заглядывали в дом. Как и всегда, заходя сюда, он подумал, как здесь тесно. Как темно. В том числе из-за этого ему не нравилось часто выходить на улицу – каждый раз, возвращаясь, он ощущал, как будто запирает себя в тюремной камере.

Он не думал, что Джини будет так плохо в тюрьме. Конечно, никому бы там не понравилось, но ему казалось, что она не станет паниковать, находясь под замком. Ей никогда не нравилось бывать на улице. Она приходила в ужас на море, даже когда был полный штиль, а на ней был надет жилет. Она предпочитала оставаться дома со своей музыкой, а этого в тюрьме у нее было. Они принесли ей кассетный проигрыватель и кучу записей. Музыка – вот все, что ей было нужно. Так считали они с Пег, когда дочь была подростком. Она закрылась от них, отгородилась. Они вырастили ее, и им казалось, что это несправедливо. Она словно выкинула их из жизни, когда перестала в них нуждаться. А потом она повесилась, и он задумался, был ли он прав насчет того, что в тюрьме ей будет не так уж плохо. Не ошибался ли он в этом и во всем остальном?

Он старался не думать о том, что он, возможно, был не прав. Если Джини ненавидела тюрьму так же, как он ненавидел это место, то жизнь там была для нее кошмаром. Он не мог смириться с этим, что бы она ни совершила, и искал, кого бы еще во всем обвинить, – хотя сам понимал, что это глупо. И остановился на Уинтере, этом благодетеле, игравшем в священника. Вот кто был легкой мишенью.

В буфете на кухне стояла литровая бутылка дешевого виски, которую доставили из супермаркета с остальными продуктами. Он наполнил стакан наполовину, выпил жадными глотками и облизнул губы. Ему все еще казалось, что он чувствует вкус церковного вина, и он налил себе еще один стакан и взял его с собой.

Он прошел в спальню и начал переодеваться. Сначала снял брюки и повесил их на спинку стула. Из карманов выпала мелочь, но он не стал поднимать. Он вспомнил спальню в Пойнте, окно у воды – так близко, что блики танцевали на потолке. Словно ты был на море, оставаясь на суше. И постоянный прибрежный шум – крики чаек и куликов, шорох гальки, звук бьющихся волн. Все это казалось ему чем-то само собой разумеющимся, пока он не переехал сюда. Здесь стояла удушающе плотная, страшная тишина. Комнаты были настолько маленькими, что, разведя руки, можно было коснуться стен с обеих сторон. Зря он оставил работу рулевым на лоцманском катере.

Вот что Майкл говорил себе, стоя в нижнем белье, пытаясь выровнять складку на брюках. Но, по правде говоря, выбора у него особо и не было. Если бы он не уволился тогда, его бы все равно выгнали, сославшись на выпивку. Как будто все лоцманы не любят выпить. Но так он хотя бы отчасти сохранил достоинство. Пег бы это оценила. Но он скучал по работе так же сильно, как скучал по Пег. Скучал по перепалкам с лоцманами и девушками в диспетчерской. По чувству удовлетворения, которое испытываешь, когда заводишь катер с подветренной стороны большого корабля, удерживаешь его рядом, пока лоцман спускается по трапу и спрыгивает на борт. Он никогда прежде не уходил без боя, и это до сих пор его терзало. От ухода он чувствовал себя таким же униженным, как и в тот день, когда Уинтер появился на пороге его домика, чтобы поговорить о Джини.

Прошло уже много времени, но Майкл по-прежнему отчетливо помнил эту встречу. Он много раз возвращался к ней в своих мыслях. Она была как сказки о чудовищах и великанах, к которым в мыслях возвращаются дети: они страшные, но хорошо знакомые, и в этом можно найти утешение. Мысли об этой встрече не давали ему думать о худшем. О Джини, висящей в камере на куске простыни. О том, что он заблуждался насчет своей единственной дочери.

Итак, Уинтер появился у него на пороге. Дело было в январе или феврале, почти год назад. Майкл открыл дверь только потому, что думал, что это парень из супермаркета принес его продукты. Обычно он не отвечал на звонки. Не было у него времени на всяких торговцев и попрошаек.

Но в дверях стоял этот человек. Уинтер. Майкл не узнал его. На нем было коричневое шерстяное пальто, типа таких, какие во время войны носили офицеры флота, только на Уинтере был надет капюшон – надвинут прямо на лоб, – из-за чего он скорее напомнил Майклу монаха.

– Мистер Лонг, – сказал он. – Можно мне зайти на минуту?

Майкл хотел было захлопнуть дверь у него перед носом, пробормотать что-нибудь о том, что ему неудобно, но мужчина подошел очень близко к Майклу, так что он почти почувствовал его дыхание, и сказал тихим голосом проповедника:

– Речь о Джини.

Этого он никак не ожидал и от удивления отступил назад. Уинтер воспринял это как приглашение войти.

– Может, сделать нам обоим чаю? – сказал он. Майкл был так смущен столь близким контактом при встрече, что ничего не смог ответить. Уинтер снова принял его молчание за согласие. Он вошел на кухню, как у себя дома, наполнил чайник доверху, даже не подумав о том, что так потратится больше электричества.

Они сели в маленькой гостиной. Она была заставлена остатками мебели, которую Майкл привез из дома в Пойнте, и они почти что уперлись коленями, сидя в больших креслах.

– Что вам до Джини? – резко спросил Майкл. Он помнил это как сейчас. Он наклонился к Уинтеру, надеясь вызвать в нем такую же панику, какую почувствовал только что сам. – Что вам до Джини?

– Я ее инспектор по условно-досрочному освобождению, – сказал Уинтер. – Мне нужно подготовить отчет.

– Она получила не условное. Она получила пожизненное. И отчетов написали достаточно.

Слишком много отчетов. Все допытывались. Все пытались найти кого-нибудь еще и обвинить в том, что сделала Джини. Им с Пег, конечно, никаких копий не давали. Из этого процесса они тоже были исключены. Но он догадывался, что их имена там фигурировали. Виноваты же всегда родители. В отчетах наверняка писали, что они никогда не понимали Джини, не давали ей то, что ей было нужно. Он догадывался обо всем этом по тому, что говорилось на суде.

– Это другое, – сказал Уинтер. Его голос был как у заносчивого учителя, когда он говорит с бестолковыми детьми. Терпеливый, но как будто это терпение стоило ему огромных усилий. Как будто он был настоящим ангелом, раз ему это удается. – У Джини скоро появится право на досрочное освобождение. Если ей позволят снова жить в обществе, я должен буду осуществлять за ней надзор.

– Они же не думают выпустить ее?

– А по-вашему, не следует этого делать?

– Просто кажется, что она пробыла за решеткой совсем недолго. А после того, что она сделала с той девчонкой…

– Знаете, она все еще утверждает, что невиновна… – Он замолчал, как будто ждал реакции Майкла. Майкл сидел, уставившись в маленькое окошко, затянутое паутиной так, что не было видно улицу. Он был не в состоянии принять мысль о том, что его дочь могут скоро выпустить. – Боюсь, то, что она настаивает на своей невиновности, не поможет ей получить разрешение на условно-досрочное освобождение. От заключенных ждут, чтобы они работали со своим преступным поведением и демонстрировали раскаяние в содеянном. Я пытался ее в этом убедить.

– Не думаю, что у нее получилось бы раскаяться.

– Я в этом деле недавно, мистер Лонг. – Уинтер наклонился вперед, и Майкл почувствовал его дыхание, запах мяты, маскирующий запах чего-то острого, съеденного накануне. Не выпивки, конечно. Уинтер просто не мог быть пьяницей. Слишком безжизненный. – Но я не нашел записей о ваших визитах к дочери.

– Пег навещала, пока со здоровьем не стало совсем плохо. – Слова вырвались сами, Майкл не успел заставить себя замолчать, хотя сам себе поклялся, что не скажет Уинтеру ни слова. Он подвозил жену в дни посещений, высаживал ее прямо у ворот тюрьмы, потому что каждый раз, как они приезжали, дул ветер и дождь бил в лицо. Потом он парковался на парковке для посетителей и сидел в машине перед газетой, раскрытой на руле, не читая ее, пока люди не начинали выходить из ворот. Он удивлялся тому, как обыденно все они выглядели, родители и мужья заключенных там женщин. С расстояния он не мог отличить Пег от других.

– А вы нет? – Уинтер по-прежнему говорил терпеливо, но взгляд был полон осуждения и неприязни.

– Как и Мэнтел, – сказал Майкл. – Он ее тоже ни разу не навестил.

– Это ведь не то же самое, мистер Лонг. Он считал, что она убила его единственную дочь.

Майкл отвернулся. Он признавал справедливость этих слов, но не мог стерпеть презрения, с которым тот их произнес.

– Но он говорил Джини, что любил ее, – сказал он тихо. Тщетная попытка сопротивления. Затем он произнес тверже: – У вас есть дочь, Уинтер?

– Это не имеет отношения к делу.

– Точно, у вас есть дочь. – Он прочитал это по какому-то выражению на лице Уинтера. – Представьте, что бы вы почувствовали, если бы ваша девчонка сотворила что-нибудь в этом роде. Задушила ребенка только потому, что он встал между ней и ее любовником. Вы смогли бы поддержать ее, а? Стали бы навещать ее там?

Уинтер молчал, и Майкл на мгновение восторжествовал. Затем инспектор продолжил тем же голосом праведника, от которого Майклу захотелось его ударить:

– Наверное, мне было бы отвратительно это преступление, мистер Лонг, но не девочка, совершившая его. – Он поставил чашку и быстро продолжил: – Теперь насчет досрочного.

– А что с ним?

– Комиссии по условно-досрочным освобождениям нужно будет знать, что ей есть куда вернуться. Что будет поддержка.

– Вы спрашиваете, можно ли ей переехать ко мне?

– Я знаю, что для вас это будет трудно, но это понадобится только на короткое время, пока она не найдет что-то более подходящее.

– Ты вообще слышал хоть слово из того, что я сказал, а? – Майкл понял, что кричит. – Она убила ту девчонку, и это убило мою жену. Как я могу жить с ней под одной крышей?

Только теперь, похоже, оказалось, что она не убивала Эбигейл Мэнтел. Сидя здесь в это дождливое воскресенье, вернувшись из церкви, держась лишь за остатки виски, он снова и снова возвращался в мыслях к этому факту и убегал от него. Это было слишком. Он не мог всего этого принять. Если Джини не была убийцей, то что же он за чудовище? Отвернулся от нее. На улице стемнело, но он так и не сдвинулся с места. Только когда на церковной башне снова включили скрипучую запись колокольного звона, хрипло призывавшую к вечерне, что означало, что под окнами пойдут люди, он наконец поднялся, зашторил занавески и включил свет.