Читать книгу Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри - Страница 5

Глава 3

Оглавление

Шарлотта Питт отдыхала в гостиной, возле теплого очага, положив ноги на скамейку для шитья и держа в руках увлекательный роман, когда услышала, как открылась и закрылась входная дверь. С некоторой нерешительностью она отложила книгу, хотя и была рада возвращению мужа. Просто в этот момент она пребывала на середине драматического объяснения двоих любовников.

Джемайма сбежала вниз по лестнице в ночной рубашке с криком:

– Папа! Папа!

Хозяйка с улыбкой направилась к двери. Дэниел, сохраняя достоинство, неторопливо, но и с такой же улыбкой спускался по лестнице следом за сестрой.

– Ты сегодня рано, – заметила Шарлотта, подставляя мужу щеку для поцелуя, после чего Томас обратил свое внимание к детям. Джемайма с волнением рассказывала отцу о том, что узнала в школе о королеве Елизавете и испанской Армаде. Дэниел в то же самое время пытался потолковать о паровой машине и об удивительном поезде, который хотел бы увидеть, а еще лучше – прокатиться на нем. Он даже узнал стоимость билетов, и на лице его светилась надежда.

Прошел почти час до того, как Томас остался наедине с женой и сумел рассказать ей чрезвычайную новость о событиях в Брансвик-гарденс.

– Ты действительно считаешь, что преподобный Парментер мог настолько выйти из себя, чтобы столкнуть ее с лестницы? – удивилась молодая женщина. – Это можно доказать?

– Не знаю. – Ее супруг потянулся, поставив ступни на каминную решетку. Это была его любимая поза. Шлепанцы полицейского подгорали каждую зиму, и супруга каждый раз покупала ему новые.

– А не могла она просто упасть? – спросила Шарлотта. – Такое подчас случается…

– В таком случае, поскользнувшись, они не кричат «нет-нет!» и не называют чье-то имя, – заметил суперинтендант. – Кроме того, там просто не обо что споткнуться. Простая лестница из крашеного черного дерева, на которой нет ни ковра, ни планок.

– Можно споткнуться о собственную юбку, если порвался подол… – проговорила миссис Питт задумчивым тоном. – Ты это проверил?

– Проверил. Ее одежда в полном порядке.

– И даже о собственные ноги, – продолжила женщина. – С туфлями ничего не случилось? Ничего не порвалось и не вылезло, никаких развязавшихся шнурков и оторванных каблуков? Мне случалось спотыкаться о собственные ноги.

– Никаких развязавшихся шнурков и оторванных каблуков, – произнес Томас с легкой улыбкой. – Только темное пятно, оставленное, по словам Телмана, чем-то пролитым в зимнем саду, a это значит, что Мэлори Парментер солгал о том, что не видел ее утром.

– Но быть может, он вышел оттуда на несколько мгновений по какой-либо причине, – предположила Шарлотта. – А она как раз вошла туда, но не встретилась с ним.

– Нет, он не выходил, иначе наступил бы в ту же жижу, что и она, – проговорил Питт. – Но этого не случилось. Телман проверил и это.

– А что это может означать? – спросила его жена.

– Возможно, ничего, кроме того, что от страха он придумал глупую ложь. Он не знал, что она кричала.

– А не могло ли случиться так, что она выкрикнула «нет-нет!» кому-то другому и позвала преподобного на помощь? – торопливо выдвинула Шарлотта новое предположение. – То есть сперва было «нет-нет!», а потом призыв на помощь?

Томас чуть приподнялся, насторожившись:

– Может быть… такое вполне вероятно. Во всяком случае, я буду учитывать подобную возможность. Парментер признает, что часто ссорился с ней, однако клянется в том, что не выходил из кабинета.

– Но зачем Мэлори убивать ее? По той же самой причине?

– Нет… он чрезвычайно предан своему призванию, во всяком случае, производит такое впечатление, и сомнений не испытывает. – Полицейский посмотрел в очаг, в котором уже гасли угольки; через несколько минут туда придется подложить новую порцию топлива. – Судя по тому немногому, что мне уже удалось понять, Парментер весьма пошатнулся в своей вере, a интеллектуальное превосходство Юнити Беллвуд раздражало его. Мэлори же не испытывает подобного внутреннего конфликта.

– Ну а кто еще находился в доме?

Поджав губы, суперинтендант посмотрел на жену с не понятным для нее выражением в глазах… ясных, серых и чистых.

– Так кто же там был? – повторила она, ощущая холодок нехорошего предчувствия.

– Одна из дочерей Парментера, не слишком симпатизировавшая Юнити, насколько я знаю… и некий священник.

Дочь Шарлотта оставила без внимания. Она достаточно хорошо знала своего мужа, чтобы сразу понять: он имеет в виду священника.

– Ну же! – потребовала она.

Питт колебался, словно бы не зная, говорить ей правду или нет. Наконец, затаив дыхание, он неторопливо выдохнул:

– Этот священник – Доминик Кордэ…

На какое-то мгновение вернувшись в прошлое, его жена подумала, что слышит скверную шутку, но ей тут же стало ясно, что муж говорит серьезно. Между бровей его залегла морщинка, появлявшаяся там только тогда, когда его смущало нечто непонятное.

– Доминик! Наш Доминик? – переспросила она.

– Я никогда не воспринимал его как «нашего», но ты, на мой взгляд, имеешь право на такие слова, – согласился Томас. – Он принял сан… ты представляешь себе такое?

– Это Доминик-то?..

Подобный поступок казался молодой женщине невероятным. Нахлынувшее волной воспоминание оказалось настолько острым, что едва ли не физически унесло ее на десять лет назад в прошлое, в родительский дом на Кейтер-стрит, к волнениям матери из-за того, что она, Шарлотта, неправильно себя вела и не поощряла ухаживания приличных молодых людей. А сама она не могла даже представить себе, что можно полюбить кого-нибудь, кроме Доминика. Конечно, она старалась не обидеть сестру, но одновременно и страстно ревновала его к ней. А потом Сару убили, и весь мир перевернулся вверх дном. Доминик обнаружил слабость. Всего за неделю из золотого божка он превратился в глиняного идола. Разочарование получилось воистину горьким, притом что к нему примешивались горе и страх.

В конце концов Шарлотта научилась любить Питта – не как мечту или идеал, но как реального мужчину, вполне человечного, подчас несносного, заблуждающегося, требовательного, однако отважного и честного в той степени, в которой этим качеством никогда не обладал муж Сары. В отношении Доминика она научилась испытывать дружбу, коренившуюся в терпимости и некоей доброте. Но чтобы этот человек посвятил свою жизнь религии! Подобный поступок не укладывался в рамки ее воображения.

– Так, значит, Доминик стал священником и оказался в доме преподобного Парментера? – переспросила миссис Питт погромче, не скрывая недоверия в голосе.

– Именно, – ответил Томас, внимательно вглядываясь в ее лицо. – И Доминик так же, как и Парментер, мог убить Юнити Беллвуд.

– Он не мог этого сделать! – мгновенно ответила его супруга.

В глазах суперинтенданта промелькнула тень.

– Вполне возможно, – согласился он. – Однако кто-то это все-таки сделал.

Шарлотта помолчала, стараясь придумать другое объяснение… нечто, способное придать ясность тому немногому, что было ей известно… нечто такое, что не покажется глупым оправданием. Однако у нее не было никаких идей. Склонившись вперед, Питт подложил в огонь угля. Наконец, спустя двадцать минут, в течение которых тишину нарушали лишь тиканье часов, шорох углей в камине да порывистый ветер, барабанивший каплями в оконное стекло, хозяйка дома заговорила уже о другом. Еще одна ее сестра Эмили совершала большое путешествие по Европе и слала из Италии письма, полные анекдотов и описаний того, что она видела. И Шарлотта пересказала мужу последнее написанное в Неаполе письмо, содержавшее яркие описания залива, Везувия и путешествия ее сестры в Геркуланум.


На следующее утро, в одиннадцать часов, после того как осторожные расспросы уверили ее в том, что Томас будет занят медицинским обследованием и отчетом у Корнуоллиса, Шарлотта высадилась из экипажа в Брансвик-гарденс и потянула за цепочку колокольчика у двери дома номер семнадцать. Она не могла не заметить задернутые шторы и вывешенный в знак уважения к покойной креп на двери, а также того, что хозяева даже распорядились усыпать соломой мостовую, чтобы приглушить стук конских копыт – все формальности были соблюдены, пусть Юнити и не была членом их семьи.

Увидев хмурого дворецкого, гостья улыбнулась.

– Доброе утро, мэм. Чем могу служить? – осведомился тот.

– Доброе утро. – Достав визитную карточку, миссис Питт подала ее дворецкому. – Мне очень неловко беспокоить вас в столь неудачное время, однако, насколько мне известно, у вас пребывает мистер Доминик Кордэ? Он мой зять. Я несколько лет не видела его, однако хотела бы поздравить с недавним принятием сана.

Она не стала упоминать смерть Юнити. Сообщение о ней не обязательно должно было уже появиться в газетах, но даже если это и произошло, прислуга в такой ситуации могла неодобрительно отнестись к даме, читающей подобные сообщения. Изобразить неведение было правильнее: это сулило лучшие перспективы.

– Конечно, мэм. Если вам будет угодно войти, я посмотрю, дома ли мистер Кордэ. – Дворецкий провел женщину через вестибюль и удивительного вида холл, который стоило бы рассмотреть повнимательнее, и оставил ее в лишь немного менее экзотичной утренней гостиной. Приняв ее политую дождем шляпу и плащ, он отбыл, вероятно для того, чтобы выяснить у священника, есть ли у него свояченица, a если есть, то хочет ли он ее видеть.

Меньше чем через десять минут дверь отворилась, и, повернувшись, миссис Питт увидела в ней Доминика, немного постаревшего, определенно обзаведшегося легкой сединой и сделавшегося более симпатичным, чем ей помнилось. Зрелость была ему к лицу: пережитые испытания избавили этого мужчину от прежней неопытности. Былая заносчивость уступила место чему-то более умудренному. И тем не менее высокий белый священнический воротничок на его шее казался абсурдным.

Горло молодой женщины вдруг перехватило.

– Шарлотта! – Он шагнул вперед с горестной улыбкой. – Надо думать, Томас рассказал тебе о случившейся здесь трагедии?

– Но я пришла для того, чтобы поздравить тебя с новым призванием и посвящением в сан, – произнесла миссис Питт с чуточку чопорной вежливостью и невеликой долей истины.

Улыбка ее зятя сделалась шире, и в ней появилось веселье:

– Ты никогда не умела лгать.

– Да, ты прав, – немедленно согласилась его родственница. – Во всяком случае… убедительно лгать.

– Ты была ужасной правдолюбкой… – Священник оглядел ее с головы до ног. – Вижу, что можно не спрашивать тебя о том, как ты живешь: по тебе видно, что хорошо. А как поживают Эмили… и твоя мать?

– Спасибо, все пребывают в великолепном здравии. Мама снова вышла замуж. – Момент совершенно не подходил для того, чтобы сказать, что вышла она за мужчину на семнадцать лет младше себя, актера и к тому же еврея, так что обо всем этом женщина решила не упоминать.

– Рад слышать, великолепная перспектива, – улыбнулся Кордэ, очевидно представляя себе мужчину старше Кэролайн, вероятно вдовца, солидного и респектабельного – по сути дела, полную противоположность Джошуа Филдингу.

Решимость оставила Шарлотту, и она покраснела:

– Он – актер. Намного младше мамы и чрезвычайно привлекательный.

Изумление на лице зятя удовлетворило ее.

– Что-что? – удивился он.

– Это Джошуа Филдинг, – приступила его собеседница к подробностям, с удовольствием наблюдая за его лицом. – В настоящее время он является одним из наиболее ярких актеров на лондонской сцене.

Доминик расслабился, плечи его поникли, а на губах появилась знакомая улыбка:

– На какое-то мгновение я поверил тебе…

– Придется поверить, – проговорила миссис Питт. – Так как это совершенная правда, хотя я и умолчала о том, что бабушка так и не простила ее, потому что он еврей, и сказала, что не намеревается жить с ними под одной крышей. Она подняла такой шум со своим отказом, что когда мама его проигнорировала, ей пришлось выехать из дома. Теперь она живет с Эмили и Джеком, чем очень недовольна, так как ей практически не на что жаловаться, разве что на то, что не с кем поговорить. A Эмили и Джек сейчас находятся на отдыхе в Италии.

– С Джеком? – переспросил Кордэ, с любопытством и долей удивления посмотрев на свояченицу.

– После смерти Джорджа Эмили тоже снова вышла замуж. Джек Рэдли теперь член парламента, – пояснила она. – Он не был им, когда они женились…

– Неужели мы в последний раз встречались настолько давно? – Удивление заставило священника возвысить голос, однако на лице его читалось удовольствие и даже радость от встречи с Шарлоттой. – Судя по твоим словам, могли пройти десятилетия. A у тебя все по-прежнему?

– O, конечно. А вот у тебя – нет… – Молодая женщина многозначительно посмотрела на белый воротничок.

Доминик с долей застенчивости прикоснулся к нему:

– Да, ты права. Со мною с тех пор произошло много всего…

Он не стал пояснять свои слова, и на минуту воцарилось внезапное неуютное молчание. Но тут отворилась дверь, и в гостиную вошла потрясающая женщина. Очень большие широко посаженные глаза дополняли необычные черты ее лица, соединяющие в себе юмор и силу. Она была стройна, невелика ростом и чрезвычайно элегантна. На ней было темное платье, очень простое, словно бы предназначавшееся для того, чтобы продемонстрировать скорбь, однако лиф его был скроен так великолепно, что наводил на любые другие мысли, кроме скорби. Не производя впечатление траура, платье подчеркивало чистоту кожи и изящество фигуры его обладательницы.

Доминик повернулся, услышав ее шаги:

– Миссис Парментер, разрешите представить вам мою свояченицу, миссис Питт. Шарлотта, это миссис Парментер.

– Здравствуйте, миссис Питт, – вежливо проговорила Вита, торопливо окидывая взглядом темно-коричневую юбку гостьи и пытаясь при этом оценить не ее доход или социальное положение, как сделала бы другая женщина, а ее кожу, глаза и губы, прелестные плечи и грудь. От улыбки ее веяло холодком.

– Здравствуйте, миссис Парментер, – ответила с улыбкой Шарлотта, как будто бы ничего не замечая. – Я зашла, чтобы поздравить Доминика с принятием сана. Это великолепная новость. Мои мать и сестра также будут рады за него.

– Наверно, вы не общались с ним достаточно долгое время, – заметила хозяйка дома, не то чтобы с осуждением, но едва заметно изогнув свои совершенные брови.

– Боюсь, что так. И я восхищена возможностью новой встречи, хотя и приношу свои соболезнования по поводу события, сделавшего ее возможной. Мне чрезвычайно жаль.

– Я поражена тем, что вы о нем уже знаете, – удивилась Вита; тень улыбки легла на ее пухлые губы. – Должно быть, вы читаете номера самых ранних газет.

Шарлотта изобразила удивление:

– Так, значит, известие уже попало в газеты? Я этого не знала. Впрочем, я не читала газет.

То, что она не занимается подобными делами, следовало отсюда по умолчанию.

Миссис Парментер на мгновение оказалась выведенной из равновесия:

– Тогда как вы узнали о нашей трагедии? Едва ли она уже успела стать предметом обсуждения в обществе!

– Суперинтендант Питт рассказал мне о ней, по-семейному. Он – мой муж.

– Ох! – На какое-то мгновение гостье показалось, что Вита собирается рассмеяться. В голосе ее прозвучала истеричная нотка. – Ох… понимаю. Теперь все понятно.

Она не стала пояснять, что именно хотела этим сказать, однако в глазах ее промелькнуло загадочное выражение… Промелькнуло и исчезло.

– Очень мило, что вы зашли к нам, – произнесла она невозмутимым тоном. – Надо думать, вам нужно много узнать друг о друге с момента последней встречи. По естественным причинам мы сейчас не принимаем, однако, если вы согласитесь отобедать вместе с нами, мы будем вам признательны.

Доминик бросил на нее полный благодарности взгляд, и хозяйка улыбнулась ему в ответ.

– Благодарю вас, – согласилась Шарлотта, прежде чем та смогла передумать.

Вита кивнула ей, а потом повернулась к Кордэ:

– Надеюсь, вы не забудете сегодня днем принести для всех нас траурную ленту? – Она легко прикоснулась кончиками пальцев к его руке.

– Ну, конечно же, не забуду, – поспешно произнес он, посмотрев ей в глаза.

– Спасибо, – проговорила миссис Парментер. – А пока прошу извинить меня.

После того как она вышла, Доминик пригласил миссис Питт сесть и занял место напротив нее.

– Бедная Вита, – проговорил он, ощущая, что лицо его отражает сразу и симпатию, и полное теплоты восхищение. – Это такой удар для нее! Однако думаю, что ты и сама это понимаешь. – Он кусал губу, и глаза его были полны сожаления. – Мы с тобою уже пережили такой же ужас и страх, который только крепнет день ото дня. Вся сложность заключается в том, что сделать это мог только кто-то из находившихся в доме людей и, похоже, что убийцей мог стать сам преподобный Парментер. Полагаю, Томас рассказал это тебе?

– Самую малость, – призналась молодая женщина.

Ей хотелось дать зятю какое-то утешение, однако оба они понимали, что это невозможно. Она также хотела бы предостеречь его, однако подобную ситуацию они уже переживали со всеми ее очевидными опасностями: всегда можно сказать или сделать что-нибудь необдуманное, малой ложью прикрыть глупые или подлые проступки, которые предпочтительно укрыть от чужого глаза. A таковые всегда найдутся. И с менее очевидными: желанием быть честным и выложить то, что считаешь истиной, и только когда станет слишком поздно, обнаружить, что тебе была известна лишь половина правды, причем вторая половина полностью меняет сделанные тобой выводы. Слишком легко судить, слишком трудно заставить себя забыть. Человек видит больше, чем ему хочется, когда речь заходит о слабостях и болевых точках других людей.

Шарлотта чуть склонилась вперед и порывисто проговорила:

– Доминик, будь очень осторожен. Не надо…

Она тут же умолкла, улыбаясь себе, а потом заговорила более осторожно:

– Я хотела сказать – не надо торопиться, но это бессмысленно. Потом я хотела сказать – не пытайся самостоятельно найти убийцу и не пытайся никого спасать. Но лучше не буду говорить тебе ничего. Просто делай то, что считаешь правильным.

Кордэ ответил ей улыбкой, впервые расслабившись после новой встречи.

Ланч получился мучительно напряженным. Блюда были великолепны. Перемена сменяла перемену; суп сменила превосходно приготовленная рыба, а за нею последовало мясо с овощами, но никто не воздавал им должное. Рэмси Парментер решил отобедать вместе с семьей и гостьей. Председательствуя за столом, он неловкими словами благословил трапезу. Шарлотта не могла отделаться от ощущения, что он обращается к собранию городских советников, а не к любящему Богу, знающему его самого бесконечно лучше, чем знал сам он себя.

Произнеся «аминь», все приступили к еде.

– А не надо ли нам, помимо лент, облачиться в темные вуали? – спросила Кларисса, не донеся до рта ложку супа. – Конечно же, Доминику не составит труда принести их от галантерейщика, правда?

Она посмотрела на Кордэ.

– Безусловно, – немедленно согласился тот.

– Ради меня можно не беспокоиться, – мрачным тоном проговорила Трифена. – Я не стану выходить туда, где придется надевать шляпку.

– Шляпка потребуется тебе в саду, если пойдет дождь, – указала ей сестра. – A зная весеннюю английскую погоду, в дожде следует сомневаться не меньше, чем в перспективе собственной смерти или уплаты налогов.

– Ты жива и у тебя нет денег, поэтому ты не платишь налогов! – отрезала миссис Уикхэм.

– Именно, – согласилась Кларисса. – Но под дождь я попадаю регулярно.

Она снова посмотрела на Доминика и добавила:

– Вам известно, что именно необходимо в подобной ситуации?

– Нет, – ответил священник. – Но я подумал, что если мне удастся уговорить миссис Питт пойти со мной, она мне все покажет.

– Прошу вас не утруждать себя подобным образом. – Вита посмотрела на Шарлотту с улыбкой. – Мы не собираемся каким-нибудь образом эксплуатировать вас.

Гостья улыбнулась в ответ:

– Мне будет приятно помочь. Кроме того, меня очень радует возможность переговорить с Домиником, услышать о новостях в его жизни…

– До галантерейщика идти недолго, – сухим тоном проговорила Трифена, наклоняясь над своим супом; свет пролился на ее светлые волосы, превращая их в ореол. – Самое большее полчаса.

– Доминик должен заняться приготовлениями к похоронам Юнити, – пояснила ее мать. – В наших обстоятельствах это выглядит более уместно.

На лице ее появилось усталое выражение, однако больше она ничего добавлять не стала.

– К похоронам! – Трифена резким движением подняла голову. – Как я понимаю, вы имеете в виду церковный обряд, помпезный и напыщенный… Все в трауре изображают горе, которого вовсе не чувствуют. Для этого вам нужны черные ленты и вуали. Все вы – ханжи! Если при жизни вы не ценили ее по достоинству, какой смысл рассаживаться скорбными рядами в церкви, словно вороны на заборе, как будто вы скорбите по ней?!

– Довольно, Трифена! – строгим голосом проговорила Вита. – Твои чувства нам уже известны, и нам незачем слышать их еще раз, тем более за столом.

Миссис Уикхэм перевела взгляд с матери на Рэмси, сидевшего во главе стола.

– Неужели ты думаешь, что твой Бог верит тебе? – потребовала она ответа резким и ломким голосом. – Он должен быть глупцом, чтобы поверить твоим позам. Но я им не верю! Как и всякий, кто тебя знает.

Затем она повернулась лицом к Мэлори:

– Ну почему все вы обращаетесь с Богом как с идиотом? На своем корявом языке вы все извиняетесь, извиняетесь перед Ним, как будто Он не понял вас с первого раза. Вы разговариваете с ним как со старой леди, тугой на ухо и наполовину выжившей из ума.

Кларисса прикусила губу, прикрыла рот салфеткой и принялась кашлять, как будто что-то застряло у нее в горле.

– Трифена, либо придержи язык, либо оставь нас! – резко объявила миссис Парментер. Она даже не посмотрела в сторону мужа, очевидно оставив надежду на то, что он вступится за себя или за свою веру.

– Как делаешь и ты сама, – с вызовом произнесла Кларисса, отняв от губ салфетку.

– Я вообще не говорю с Богом! – развернувшись, разъяренная молодая женщина с гневом посмотрела на сестру. – Это смешно. С тем же успехом можно говорить с кэролловской Алисой или Чеширским Котом.

– Тебе в качестве собеседника больше подойдет Мартовский Заяц или Безумный Шляпник, – предположила ее старшая сестра. – Они в достаточной мере безумны, чтобы слушать то, что ты постоянно твердишь о социальных расходах, свободной любви, артистической свободе и всеобщей вседозволенности поступать как хочется, в надежде на то, что кто-то другой подберет осколки.

– Кларисса! – все тем же резким тоном произнесла Вита, напрягшись всем телом и глядя на дочь сердитым взглядом. – Ты не помогаешь мне! И если ты не можешь сказать что-либо соответствующее ситуации, то лучше, прошу тебя, не говори ничего.

– Кларисса никогда не говорит того, что соответствует ситуации, – проговорила Трифена с горькой и полной боли насмешкой.

Шарлотта понимала, что делает эта женщина. По какой-то причине смерть Юнити Беллвуд ранила ее болезненнее, чем она могла перенести, и гнев ее был направлен на всех, кто не разделял ее одиночества и утраты, или на тех, чьего страха она не замечала. Миссис Питт посмотрела на Рэмси Парментера, восседавшего во главе стола и номинально руководящего трапезой, но на деле не производившего никаких действий.

После этого, повернувшись к Вите, она заметила тень старой усталости, легшей на ее черты, и подумала, что этой женщине, наверное, столько раз приходилось принимать решения и отмечать границы пристойного поведения, рассчитывая, что это сделает ее муж. Быть может, в этом угадывалось предельное одиночество… не смерть, не утрата, но одиночество, отсутствие жизненной опоры, когда оказывается, что ты связана со скорлупой прежних мечтаний, из которой ушло содержимое.

– Ну что ж, к счастью, Церковь восполнит все наши недостатки и произнесет необходимые слова. – Мэлори передал свою суповую тарелку убиравшей их служанке. – В меру собственных возможностей.

– Достаточно широких, – впервые вступил в разговор Доминик. – Но все остальное – от Господа.

Младший Парментер резко повернулся к нему:

– Который даровал нам таинства исповеди и отпущения грехов спасения нашего ради, a также соборование, дабы мы были способны принять Его милосердие и обрести в итоге спасение, невзирая на все наши слабости и грехи.

Его длинные и тонкие пальцы лежали на белом полотне скатерти, с трудом сохраняя покой.

– Это совершенно аморально! – с отвращением произнесла Трифена. – По твоим словам, все заканчивается магией. Надо всего лишь произнести правильные слова, и заклинание уничтожит вину. Вот это реально и подлинно скверно! – Она по очереди оглядела всех присутствующих: – Как можете вы верить во все это? Это чудовищно! В наш век разума и науки! Даже Ренессанс был более просвещенным временем…

– А инквизиция? – вставила Кларисса, подняв темные брови. – Там сжигали всех, чья вера отличалась от принятой.

– Не всех, – педантично поправил Рэмси. – Только тех, кто был крещеным христианином и уклонился в ересь.

– Да какая разница? – возвысила голос его младшая дочь. – Ты хочешь сказать, что это правильно?

– Я только исправляю неточное утверждение, – ответил пожилой священник. – Мы можем сделать лишь то, что считаем самым лучшим, согласно собственному воспитанию и пониманию, оставив все прочее. Мы похороним Юнити и соблюдем все формальности англиканской церкви. Господь поймет, что мы сделали для нее то, что считали правильным, и дарует ей Свое милосердие и прощение.

– Прощение! – Переполненный эмоциями голос Трифены возвысился еще на октаву и сделался пронзительным. – Это не Юнити нуждается в прощении, а тот, кто убил ее! Как можете вы сидеть здесь и толковать о каком-то прощении, словно бы она в чем-то виновата?! Это чудовищно!

Она резким движением отодвинула стул, едва не повалив его, и вскочила:

– Я не могу больше оставаться здесь и слушать все эти излияния из сумасшедшего дома!

С этими словами миссис Уикхэм вылетела из столовой, не оглянувшись, оставив дверь раскачиваться на петлях и только случайно не сбив с ног слугу, вносившего новую перемену блюд.

– Мне очень жаль, – пробормотала Вита, с извинением посмотрев на Шарлотту. – Боюсь, что моя дочь действительно чрезвычайно расстроена. Она дружила с Юнити. Надеюсь, вы простите ее.

– Ну, конечно. – Миссис Питт не могла ответить иначе. Ей самой пришлось пережить достаточное количество семейных сцен. Она внутренне покраснела, вспоминая те из них, что были обязаны своим происхождением ей самой, причем не многие были связаны с ее увлечением Домиником. – Мне случалось переживать утраты, и я знаю, какое потрясение они могут вызвать.

Хозяйка дома просияла поверхностной, неглубокой улыбкой:

– Благодарю вас. Это очень любезно с вашей сто роны.

Мисс Парментер с любопытством посмотрела на гостью, но промолчала. Остальная часть трапезы завершилась под вежливые реплики Доминика и Виты, к которым присоединялась и Шарлотта, чтобы сохранять какое-то подобие благопристойности. Рэмси со всем соглашался и раз или два спросил мнение миссис Питт по какому-то поводу. Мэлори не пытался вступить в разговор, a Кларисса хранила скромное и нехарактерное для себя молчание.


После обеда Шарлотта сопроводила пригласившего ее Доминика в магазин. Они ехали во второсортном экипаже. Верх его был опущен, но погода оставалась сухой и ветреной, так что, прикрыв колени полстью, она чувствовала себя вполне уютно. Дав указания кучеру, Кордэ сел возле нее.

– Очень мило, что ты посетила нас, – печальным тоном проговорил он, после того как они отъехали. – Жаль только, что мы снова встретились в подобных обстоятельствах. Обед получился ужасным. Нервы у всех настолько напряжены, что сдают от малейшего прикосновения.

– Понимаю, – негромко проговорила его спутница. – И помню…

– Ну, конечно же, ты помнишь. – Ее зять торопливо улыбнулся. – Прости.

– Как много произошло после нашей последней встречи…

– Ну, ты не слишком изменилась. – С этими словами священник повернулся вполоборота и внимательно посмотрел на молодую женщину. – Волосы совсем как прежде. – В глазах его проскользнуло восхищение, и нахлынувший на Шарлотту порыв удовольствия смутил, хотя она и не пожелала скрывать это.

– Спасибо, – поблагодарила она, улыбнувшись против собственной воли. – Прошло достаточное количество лет, и мне кажется, что я сделалась чуточку умнее. У меня двое детей…

– Двое? – удивился ее собеседник. – Я помню Джемайму…

– У меня есть еще и сын, на два года младше ее. Его зовут Дэниел. Ему уже шесть с половиной лет. – Миссис Питт просто не могла изгнать из своего голоса нотки гордости и нежности. – Но ты переменился – стал совсем другим… Что произошло? Как случилось, что ты встретился с Рэмси Парментером?

В глазах Кордэ гуляли веселые огоньки, однако к ним примешивалась и досада.

– Занялась расследованием? – поинтересовался он.

– Нет, – покачала головой его свояченица, однако этот ответ был не совсем правдив.

Тяга к расследованиям сделалась у Шарлотты привычкой, однако в данный момент она думала исключительно о Доминике и о том, какое воздействие эта трагедия окажет на него. А еще она не могла прогнать из памяти лицо Рэмси Парментера, сидевшего во главе стола, словно утопая в смятении.

– Нет, – снова проговорила она. – Ты очень изменился, и, должно быть, с тобой происходило нечто необычайное. Кроме того, я вижу, что ты очень тревожишься за Парментера, не столько потому, что эта трагедия может отразиться на всей семье, но из-за его собственного состояния. Ты не веришь в то, что он мог преднамеренно столкнуть ее с лестницы, так ведь. – Это было утверждением, а не вопросом.

Священник ответил ей после долгой паузы, но и тогда заговорил медленно, хмурясь и глядя не на нее, а прямо перед собой – в неразборчивое пятно, в которое превращалась впереди улица и экипажи на ней.

– Этот поступок полностью не соответствует тому человеку, которого я знаю, – проговорил он. – Я познакомился с Рэмси во время глубочайшего кризиса во всей моей жизни. Каждый день тогда казался мне серой пустыней, в которой за горизонтом нет ничего, кроме той же самой бесцельной борьбы. – Нервным движением мужчина прикусил нижнюю губу, словно память о том времени до сих пор волновала его… Память о той полнейшей неспособности даже надеяться. Эта бездна вселяла страх просто самим своим существованием. Отражение того мрака до сих пор угадывалось в его глазах.

Миссис Питт хотелось спросить о причине такого отчаяния, однако расспросы могли бы показаться навязчивыми, a права знать такие личные вещи о своем зяте она не имела. Не могло ли это время как-то быть связанным со смертью Сары? Хотя, скорее всего, такое уныние овладело Домиником несколькими годами позже. Шарлотте хотелось прикоснуться к нему, однако такой жест должен был показаться слишком личным. Время близкого знакомства осталось для них обоих в прошлом, и за одно мгновение этот пробел не загладишь.

– Я презирал себя самого, – продолжил он, не глядя на собеседницу и говоря так, чтобы слышала его только она, но не сидевший впереди кучер.

– За собственное отчаяние? – негромко проговорила миссис Питт. – Оно не стоит того. Это не грех. Нет, мне известно, что религиозное учение считает его грехом, но иногда справиться с унынием невозможно. С жалостью к себе – пожалуй, да, но не с подлинным отчаянием.

– Нет, – возразил Кордэ с сухим смешком. – Я не презирал себя за собственное несчастье, но я был несчастен оттого, что презирал себя. И у меня была причина для этого.

Его лежавшие на коленях руки сжались. Шарлотта заметила, как блеснула кожа его натянувшихся на костяшках перчаток.

– Я не намерен рассказывать тебе о том, насколько ничтожным сделался, потому что не хочу, чтобы ты плохо думала обо мне даже в прошедшем времени, – добавил Доминик. – Я опустился до подлинного эгоизма, не думал ни о ком другом, жил мгновением и своими сиюминутными потребностями. – Он чуть качнул головой. – Такая жизнь не подобает существу, способному думать. Она недостойна человека; это пустая трата времени, отрицание разума, духа, души, если тебе угодно. Она убивает пренебрежением ко всему, что стоит ценить или любить. В ней нет доброты, нет отваги, нет чести, милосердия и достоинства.

Бросив на Шарлотту еще один взгляд, священник опять отвернулся.

– Я презирал себя за то, что не достиг почти ничего из того, на что был способен. Я транжирил все свои возможности. Нельзя справедливо осудить того, у кого, по сути дела, нет шансов, но того, кто располагает ими, однако не использует их по трусости, лени или лживости…

Его родственнице немедленно пришли на ум оправдания, однако по лицу Кордэ нетрудно было понять, что он увидит в них не сочувствие, а неспособность понять его, так что Шарлотта промолчала. Они уже ехали по улице, по обеим сторонам которой располагались лавки, и до галантерейщика было совсем недалеко.

– Так, значит, Рэмси Парментер помог тебе? – уточнила миссис Питт.

Ее зять вновь расправил плечи, и легкая улыбка, знак приятного воспоминания, появилась на его губах.

– Да. Ему хватило милосердия и веры, чтобы увидеть во мне больше, чем видел я сам. – Доминик издал нервный смешок. – Хватило терпения и настойчивости разобраться с моими ошибками и жалостью к себе любимому, с моими бесконечными сомнениями и страхами, и постепенно довести меня до точки, где я поверил в себя с той же силой, как и он. Не могу сказать тебе, сколько часов, дней и недель на это ушло, однако он не сдался.

– Надеюсь, ты не принял сан лишь ради того, чтобы обрадовать его? – спросила молодая женщина и тут же пожалела об этом. Фраза эта отдавала оскорблением, чего она не намеревалась делать. – Прости…

Ее спутник в очередной раз повернулся к ней, теперь уже с широкой улыбкой на устах. Годы, бесспорно, пошли на пользу его внешности. Лицо его очевидным образом утратило долю прежней красоты, однако морщины сделали его более утонченным и даже изысканным. Теперь в Доминике не оставалось никакой слабости, ничего незаконченного. Лицо его обрело более сильную привлекательность, потому что стало наделено смыслом.

– Ты ни капельки не переменилась. – Он покачал головой. – Все та же прежняя Шарлотта, говорящая то, что ей взбредет на ум, сразу, как только эта мысль ее осенила…

– Я изменилась! – Миссис Питт немедленно перешла в оборону. – Теперь я делаю это не столь часто. На самом деле я научилась быть и тактичной, и изобретательной – если это нужно. A еще я могу ничего не говорить и очень хорошо слушать.

– И ты научилась не выкладывать своего мнения, когда возмущена глупостью, несправедливостью или ханжеством? – спросил Кордэ, приподняв бровь. – Или не рассмеяться в неподходящий момент? Пожалуйста, не говори так! Я не хочу, чтобы знакомый мне мир настолько переменился только оттого, что я принял духовный сан. Кое-что должно всегда оставаться неизменным.

– Ты смеешься надо мной, a мы уже приехали к галантерейщику, – бодро проговорила его свояченица, ощущая внутри кроху тепла. – Хочешь, чтобы я сходила и купила ленту и вуали?

– Буду весьма обязан тебе. – Достав из кармана несколько шиллингов, Доминик протянул их Шарлотте: – Спасибо.

Она вернулась минут через пятнадцать. Лакей помог ей подняться в экипаж, после чего Шарлотта передала Доминику пакет вместе со сдачей. Экипаж тронулся с места.

– Нет, – ответил священник на заданный ею раньше вопрос. – Я принял сан не в угоду Рэмси. Этот жест был бы недостоин и его, и меня самого и, безусловно, бесполезен прихожанам, которым я однажды буду служить.

– Я знаю это, – с сокрушением проговорила миссис Питт. – Жаль, что я задала такой вопрос. Я испугалась за тебя, потому что такой поступок было бы слишком легко совершить. Все мы видим в благодарности огромную обязанность и хотим отплатить по достоинству тому, кто нас облагодетельствовал. Это естественно… И потом, что может быть приятнее человеку, чем стремление уподобиться ему? Кому из нас не случалось в своей жизни совершать правильные поступки по ошибочной причине?

– O да! – согласился Кордэ. – Как и совершать ошибочные поступки, следуя, казалось бы, правильным причинам. Но на самом деле я принял сан, потому что верю учению Церкви и хочу посвятить этому делу всю жизнь. Не из благодарности кому бы то ни было, не как избавление от прошлого или неудач, но по любви. Я верю и в цель, и в назначение религии.

Голос его не дрогнул на этих словах: в нем не было нерешительности.

– Хорошо, – проговорила Шарлотта спокойным тоном. – Можешь ничего не говорить мне; я и так рада, что ты сделал это. Просто счастлива за тебя…

– Ты и должна была радоваться, если я тебе хотя бы чуточку небезразличен… – отозвался священник и, осекшись, залился румянцем: – Ну, я… я не это хотел сказать…

Его спутница расхохоталась, хотя зарделись и ее собственные щеки:

– Знаю, что не хотел! И конечно же, ты мне небезразличен. Я давно привыкла считать тебя другом, а не только зятем. И мне воистину приятно, что ты обрел себя.

Кордэ вздохнул:

– Не радуйся так. Похоже, я вообще ничем не способен помочь бедняге Рэмси. Каков толк в моей вере, если я не могу помочь близкому мне человеку, давшему мне столь многое? – Он снова нахмурился. – Почему я настолько пуст сейчас, когда нужно предложить ему кое-что из того, чем он наделил меня? Почему я не способен найти нужные слова? Он-то их для меня отыскал!

– Быть может, нужных в таком положении слов попросту не существует, – ответила миссис Питт, старясь сказать то, что хотела, и при этом не огорчить его… и не лишить достойных восхищения силы и сострадания.

Экипаж остановился на перекрестке, пропуская открытое ландо, занятое несколькими модно одетыми юными леди, хихикавшими и старавшимися не смотреть на Доминика. Старания их претерпевали полный провал. Одна из этих девушек даже просто повернулась на своем месте, провожая его глазами… Кордэ как будто бы совершенно не замечал вызванного его персоной смятения. Когда Шарлотта видела его в последний раз, ему не хватило бы сил сохранить такое спокойствие.

– Тогда может найтись нужное время и нужный жест! – с пылом возразил он. – Должно существовать нечто такое, что я смогу сделать! Он никогда не отчаивался, не разочаровывался во мне, хотя, думаю, это было совсем непросто. Я был упрям, полон возражений, зол на себя и на него – за то, что он хотел моего успеха и верил в него. Это было такое трудное дело… И я сопротивлялся Рэмси, потому что он заставлял меня сделать это, заставлял поверить в то, что нужно стараться.

– Но ты хотел, чтобы тебе помогли? – спросила Шарлотта.

Доминик повернулся к ней:

– Ты хочешь сказать, что Рэмси не нуждается в помощи?

– Не знаю. А ты?

Глаза его расширились и потемнели.

– Ты хочешь спросить, верю ли я в то, что он убил Юнити?

Это было правдой.

– А ты в это веришь? – настаивала женщина. – Зачем это ему? Неужели она и в самом деле представляла такую опасность для его душевного мира? Неужели один сомневающийся способен пошатнуть истинную веру? – Шарлотта вглядывалась в лицо собеседника. – Или дело не в этом? Или Юнити была красавицей, пусть и не в обыкновенном понимании красоты?

– Она была… – Тень промелькнула в глазах Кордэ. Нечто в нем закрылось, пресекая откровенность предшествовавшего мгновения, и миссис Питт мгновенно ощутила это. – Она была переполнена… жизненной силой, самой жизнью… – Он пытался подобрать нужные слова. – Трудно представить ее мертвой.

Сказав это, Доминик удивился самому себе.

– Наверное, я и сам еще не признал ее мертвой, – добавил он задумчиво. – Чтобы поверить в ее смерть, мне потребуется какое-то время… видимо, не одна неделя. Какой-то частью себя я до сих пор верю в то, что завтра она вернется домой, выскажет свое мнение по поводу приключившейся с ней истории и поведает нам, что она означает и что нам надлежит делать.

Он мельком улыбнулся, но в этой улыбке его веселье мешалось с горечью:

– У нее имелось собственное мнение по всякому поводу.

– И она всегда произносила свои мнения вслух? – уточнила миссис Питт.

– O да!

Шарлотта внимательно смотрела на зятя, стараясь прочитать выражение по профилю его лица, обращенного к пологу и перильцам спереди экипажа. Она так и не поняла, нравилась Доминику Юнити Беллвуд или нет. Спокойное выражение на его лице и едва ли не облегчение от того, что она ушла, что ее смерть избавила его от какой-то тяжести, вдруг сменились скорбью, уместной при недавнем соприкосновении с внезапной смертью. Рот мужчины изогнулся в насмешке над самим собой, однако в словах его не было объяснения.

– Ты тоже работал с ней? – спросила его свояченица, подразумевая, что Кордэ симпатизировал Юнити, но опасался обнаружить это впрямую. У нее не было права интересоваться его симпатиями. Слишком уж тонкой была ниточка их дружбы, скорее обладавшая длиной времени, чем толщиной понимания или доверия. Их соединяли общие переживания, перенесенное совместно горе… и тот давний ужас. Если посмотреть на эту тянущуюся из прошлого дружбу, она казалась Шарлотте неизменной, однако тогда, в ту пору, они были очень разными, чужими друг другу, ощущавшими только собственное одиночество.

– Нет, – ответил Доминик, по-прежнему глядя вперед, словно ему было важно знать, куда они едут. – Она занималась исследованиями лично с Рэмси. Я не имел к их работе никакого отношения. Должно быть, скоро меня назначат служить в какую-нибудь церковь… Как и Мэлори, я нахожусь здесь временно.

Миссис Питт показалось, что, прячась за всеми подроб ностями, он не рассказал ей кое-что куда более важное.

– Однако ты же встречался с ней за столом и по вечерам, в свободное от работы время, – заметила Шарлотта. – Ты должен был как-то познакомиться с ней и понять отношение к ней Парментера…

Не желая того, она уже требовала от своего старого друга откровенности.

– Да, конечно, – согласился он, прикрывая ее ноги соскользнувшей с них полстью. – В той мере, в которой можно познакомиться с человеком, которого… мнений и верований которого не разделяешь. Это все такая пустая трата времени. Которую приходится делать осмысленной ради других людей. Теперь я вижу в этом свое дело… придавать смысл боли и смятению, поступкам людей, мерзким за пределами всякого объяснения. Тебе тепло?

– Да, спасибо тебе, – улыбнулась Шарлотта, хотя личный комфорт в данный момент абсолютно ничего для нее не значил. Она не замечала холода.

– Для этого нужна большая доля отваги, – искренне проговорила молодая женщина. Впервые с того дня более четырнадцати лет назад, когда Доминик явился на Кейтер-стрит в качестве потенциального жениха Сары, она ощутила восхищение им – его мужской сутью, а не красотой лица. На этот раз в восхищении этом не было миража, не было никакого погружения в собственные мечты или планы на этого мужчину. Шарлотта поняла, что улыбается. – Если я смогу помочь тебе, пожалуйста, разреши мне сделать это.

Доминик повернулся к ней лицом и, повинуясь дружескому порыву, прикоснулся к ее рукам:

– Ну, конечно. Только хотелось бы знать, как. Я пока всего лишь начинаю разбираться в этом деле.

Экипаж остановился. Они оказались возле похоронного бюро. Теперь следовало уладить формальности, обговорить места и время, выбрать то и другое… Спустившись на землю, священник протянул своей спутнице руку.


Айседора Андерхилл смотрела на своего мужа Реджинальда, расхаживавшего взад и вперед по полу гостиной, время от времени проводя пальцами по редеющим волосам. Она привыкла видеть его поглощенным тревогами того или иного рода. Супруг был несколько старше ее и занимал пост епископа диоцеза[9], в котором проживало очень много влиятельных людей. В этой епархии вечно случался какой-нибудь кризис, требовавший внимания епископа. На него и на его жену было возложено много обязанностей, но когда у нее появлялось свободное время, Айседора научилась занимать себя другими делами, как общественными, так и личными. Огромное удовольствие приносило ей чтение – в особенности о том, как люди, мужчины и женщины, живут в других землях или жили в прежние времена. Весной и летом она проводила много часов в саду, занимаясь физической работой в большей степени, чем считал приличным ее муж. Однако миссис Андерхилл вступила в тонкий сговор с садовником, которому было предписано записывать на свой счет бо́льшую часть ее трудов, в том случае если епископ при случае обратит на них внимание и изречет какой-либо комментарий. Это, впрочем, случалось нечасто. Сам Реджинальд не был способен отличить шток-розу от камелии и не имел никакого представления о том, какого ухода требует окружающая его красота.

– Вот что, ничего худшего я просто представить себе не могу! – резким тоном проговорил он теперь. – Едва ли ты понимаешь всю серьезность этого события, Айседора.

Остановившись на месте, епископ посмотрел на жену, хмуря брови, и возле его рта залегли гневные морщинки.

– На мой взгляд, событие это очень печально, – проговорила та, продевая в вышивальную иглу темно-розовую шелковую мареновую пряжу. – Всегда печально, когда умирают молодые. Смею сказать, нам будет не хватать ее ученых способностей. Я слышала, что они были блестящими.


Конец ознакомительного фрагмента. Купить книгу

9

Диоцез – церковно-административная территориальная единица в некоторых церквях.

Реквием в Брансвик-гарденс

Подняться наверх