Читать книгу Тишина в Хановер-клоуз - Энн Перри - Страница 6

Питт и не догадывался, что Шарлотта посетила Хановер-клоуз. Он знал и разделял ее тревогу за Эмили и полагал, что жена использует свои способности к логическому мышлению и дедукции для того, чтобы выяснить чувства Эмили к Джеку Рэдли и оценить его достоинства, если Эмили он действительно нравится. А если Рэдли окажется недостойным сестры, то Шарлотте предстоит непростая работа: разубедить Эмили или отвадить самого Рэдли. Питт подозревал, что потребуется все искусство Шарлотты, чтобы положить конец этим отношениям, не причинив Эмили лишних страданий. Поэтому он больше не упоминал при Шарлотте об ограблении и о смерти Роберта Йорка, а также не рассказывал ей о результатах своего расследования.

Балларат не называл точную причину повторного открытия дела. Неясно, то ли начальство надеялось спустя столько времени найти убийцу Роберта Йорка, то ли целью расследования было узнать истинный мотив преступления. Возможно, они хотели удостовериться, что это было обычное ограбление, закончившееся незапланированным убийством, раз и навсегда положить конец слухам о государственной измене. Или они действительно подозревали, что в этом как-то замешана Вероника Йорк, ставшая невольным катализатором преступления на почве страсти, замаскированного под ограбление? А может, они знают правду и просто хотят еще раз убедиться, что она надежно спрятана? Если полиция окажется бессильна, значит, можно успокоиться и считать, что никто никогда не докопается до этой правды?

Последняя версия Питту была особенно неприятна, и он, возможно, подвел начальство, выдвигая ее, однако инспектор был полон решимости проверить все варианты, пока не подготовит Балларату ответ, который невозможно опровергнуть или поставить под сомнение.

Начал он с украденных вещей и того странного факта, что ни одна из них не появилась в обычных для таких дел местах, несмотря на усиленные поиски полиции, не прекращавшиеся целый год. В регулярно проводимых допросах известных скупщиков краденого, ростовщиков и неразборчивых коллекционеров предметов искусства всегда упоминались украденные из дома Йорка предметы.

Но Питт проработал в городской полиции почти двадцать лет и знал людей, о которых Балларат даже не слышал, – скрытных, опасных людей, которые поддерживали с ним отношения из-за оказываемых поблажек, прошлых и будущих. Именно к ним он и отправился, пока Шарлотта организовывала свои визиты в гостиные Хановер-клоуз.

Питт покинул Боу-стрит и быстро пошел на восток, к Темзе, нырнув в обширный район трущоб, тянувшихся по берегу реки. Он проходил мимо перенаселенных покосившихся домов, темневших под низким небом и пропитанных затхлой сыростью, поднимающейся от медленной серовато-черной воды. Здесь не было роскошных экипажей с фонарями и лакеями, только простые фургоны, нагруженные товарами с пристани, и тележки с вялыми овощами, разложенными для продажи. Шагая по неровному булыжнику, Питт слышал, как гремел кастрюлями жестянщик и печальным пронзительным голосом кричал старьевщик: «Старые вещи! Старые вещи!» Звук копыт его лошади словно тонул в вязкой полутьме.

Питт шел быстро, сгорбившись и опустив голову. На нем были старые сапоги со стоптанными каблуками и грязная, порванная на спине куртка – эту одежду он держал для подобных визитов. Тонкий воротник был поднят до самых ушей, но струйка воды все равно стекала по шее на спину, словно ледяной палец, от которого по телу пробегала дрожь. Никто не обращал на него внимания, разве что уличный торговец иногда скользил по нему взглядом, надеясь продать свой товар. Однако Питт не был похож на человека, у которого водятся деньги. Отвернувшись, он углубился в переулки и проходы между жавшимися друг к другу домами, вспоминая о тепле дома.

Наконец Томас нашел нужную дверь с почерневшим от старости деревом и стертыми от бесчисленных прикосновений металлическими шляпками гвоздей. Он дважды постучал, сделал паузу и повторил стук.

Через пару секунд дверь приоткрылась дюймов на шесть – металлическая цепочка, звякнув, остановила ее движение. Было уже позднее утро, но дневной свет практически не проникал в эти узкие улочки; выступающие верхние этажи почти соприкасались, с карнизов все время лилась вода, отбивая неумолчный, неровный ритм. Пискнула пробегавшая мимо крыса. Кто-то выругался, споткнувшись о кучу мусора. Издалека снова донесся крик: «Старые вещи!», а от реки послышался гудок парохода. Питт почувствовал, как от запаха гнили к горлу подступает тошнота.

– Мистер Пинхорн, – тихо сказал он. – Я по делу.

После недолгой паузы в полутьме показалось пламя свечи. Но Томас все равно ничего не видел, только очертания большого носа и двух темных глазниц. Однако он знал, что Пинхорн открывает дверь сам, опасаясь, что помощники перехватят клиента и лишат его нескольких пенсов.

– Это вы, – недовольно пробормотал Пинхорн, узнав Питта. – Что нужно? У меня для вас ничего нет!

– Информация, мистер Пинхорн. И предупреждение.

Хозяин издал носом хлюпающий звук, потом сплюнул в темноту. Плевок выражал неописуемое презрение.

– Одно дело – ограбление, а другое – убийство, – с расстановкой произнес Питт, нисколько не обескураженный. Он знал Пинхорна больше десяти лет и другого приема не ожидал. – А еще бывает государственная измена, что гораздо хуже.

Ответом ему было молчание, но Томас понимал, что не стоит торопить события. Пинхорн уже сорок лет промышлял скупкой краденого и хорошо знал все риски своей профессии – в противном случае он не был бы до сих пор жив, пленник бедности, невежества и жадности. Он сидел бы в одной из королевских тюрем, таких как Колдбат-Филдс, где изнурительный труд и телесные наказания быстро истощили бы даже его мощное, жилистое тело.

Загремела отстегнутая цепочка, и дверь беззвучно распахнулась на смазанных маслом петлях.

– Входите, мистер Питт.

Пинхорн закрыл за ним дверь и повел по коридору, заваленному старой мебелью и пропитанному запахом плесени. Свернув за угол, они оказались в теплой – на удивление – комнате. Огонь в открытом очаге отбрасывал мерцающий свет на покрытые пятнами стены. Тяжелый красный ковер, явно трофей какого-то ограбления, лежал у огня между двумя плюшевыми креслами. Это было единственное свободное место в комнате. Все остальное пространство было заставлено едва различимыми в полутьме предметами: резными стульями, картинами, шкатулками, часами, кувшинами, вазами и стопками тарелок. В опасно наклонившемся зеркале красным глазом подмигивал огонь.

– Что вам нужно, мистер Питт? – снова спросил Пинхорн и с прищуром посмотрел на инспектора.

Это был крупный мужчина с бочкообразной грудью и круглой головой; его седые волосы были пострижены, как у арестанта, хотя он ни разу не сидел в тюрьме и даже не попадал в полицейский участок. В молодости Пинхорн считался неплохим кулачным бойцом и по-прежнему мог избить человека до полусмерти, если разозлится – время от времени с ним случались приступы ярости.

– Тебе не попадалась пара миниатюр? – спросил Питт. – Семнадцатый век, портреты мужчины и женщины? Или хрустальное пресс-папье с гравировкой в виде свитков и цветов, а также первое издание «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта?

Пинхорн явно удивился.

– И всё? Вы тащились сюда, чтобы спросить меня об этом? Из-за такой мелочи?

– Мне они не нужны. Я хочу лишь знать, не слышал ли ты о них. Вероятно, года три назад.

Брови Пинхорна удивленно взлетели вверх.

– Три года назад! Рехнулись вы, что ли? Думаете, я помню, что было три года назад?

– Ты помнишь все, что когда-либо покупали и продавали, – спокойно ответил Питт. – На этом держится твое ремесло. Ты лучший скупщик краденого на этом берегу реки, и ты знаешь цену каждой вещи, вплоть до фартинга. Такую редкость, как первое издание Свифта, ты бы запомнил.

– Ко мне ничего не попадало.

– А к кому? Мне не нужны эти вещи, мне лишь нужно знать.

Пинхорн прищурил свои маленькие черные глазки и недоверчиво сморщил нос. Несколько секунд он пристально смотрел на Питта.

– Вы же не станете меня обманывать, мистер Питт, правда? Это будет неразумно, потому что тогда я больше не смогу вам помогать. – Он слегка наклонил голову. – Может, даже не смогу вас защитить во время ваших маленьких путешествий во всякие опасные места, как, например, теперь.

– Не трать зря время, Пинхорн, – с улыбкой ответил Питт. – Тебе тоже нет смысла мне лгать. Ты слышал о Свифте?

– Кажется, вы что-то сказали об убийстве и государственной измене? Это серьезные слова, мистер Питт.

– Они пахнут виселицей, Пинхорн, – с нажимом произнес Питт. – Убийство – точно, а возможно, и предательство. Ты слышал, чтобы кто-то говорил о Свифте? Неважно, кто. Ты знаешь почти все, что происходит на этом берегу реки.

– Нет, не слышал. – Лицо Пинхорна сохраняло выражение мучительной сосредоточенности. – Если кто-то и продавал такую вещь, это было или не в Смоке, или тайно – кому-то, кто уже знал и охотился за ней. И все равно непонятно, зачем ее красть; стоит она гроши. Говорите, первое издание, без всякой надписи или чего еще?

– Нет, просто первое издание.

– Ничем не могу помочь.

Питт ему верил. Он был не настолько наивен и не считал, что прошлые услуги имеют какое-то значение – Пинхорн хотел заручиться его поддержкой на будущее. Скупщик краденого был слишком влиятельным, опасался конкурентов и не знал такого понятия, как верность. Если он что-то знал, то обязательно рассказал бы инспектору, рассчитывая извлечь из этого выгоду.

– Если услышу, я вам сообщу, – прибавил Пинхорн. – Вы мне должны, мистер Питт.

– Да, Пинхорн, – сухо ответил инспектор. – Но немного. – Он повернулся и пошел к массивной деревянной двери и мокрому переулку за ней.

Питт знал и других торговцев краденым. Среди них были владельцы ломбардов, самые бедные из ростовщиков, которые ссужали несколько пенсов людям, дошедшим до полного отчаяния и готовым расстаться с кастрюлями, сковородками или орудиями своего ремесла, чтобы купить еды. Томас ненавидел такие места, в них на него накатывала острая жалость, похожая на удар ногой в живот. Но сделать он ничего не мог и поэтому предпочитал гнев сочувствию. Ему хотелось обрушиться с обвинениями на богачей, на Парламент, на всех, кто живет в достатке или просто не знает об этих десятках тысяч людей, которые связаны с жизнью тонкой, готовой в любую минуту порваться нитью и не могут позволить себе мораль, разве что в ее самых примитивных формах.

В этот раз Питт был избавлен от необходимости посещать их – как и воровские «классы», где старики учили детей красть, получая от этого свою долю. Не нужны ему сегодня и те, кто зарабатывает на жизнь перешиванием старого тряпья: собирает поношенную одежду, половики и выброшенную обувь, распарывает их и шьет новые вещи для бедняков, которые не могут себе позволить лучшего. Даже самые ветхие ковры распускали на нитки, из которых вязали одежду – хоть что-нибудь, чтобы прикрыть тех, кто иначе остался бы голым.

Предметы из дома Йорка взял человек, обладавший не только хорошим вкусом, но и относительно грамотный. Значит, сбыть их он мог примерно такому же, как он. Некоторые предметы роскоши не годятся для владельцев ломбардов – на них ничего не заработаешь.

Питт шел обратно, поднимаясь от реки по паутине переулков к Мейфэр и Хановер-клоуз. Обычно каждый вор работает в своем районе. Проследить украденные вещи не получается, и поэтому лучше начать с местных воришек. Если это один из них, то слухи об ограблении должны были достичь тех, кто промышлял этим ремеслом. Если это дело рук чужака, кто-нибудь все равно знает. Полиция расследовала дело, и это не секрет. Но у преступного мира свои источники информации.

Добравшись до Мейфэр, Питт потратил еще полчаса, чтобы найти нужного человека – маленького, тощего, кривоногого мужчину неопределенного возраста по имени Уильям Винселл, известного также как Горностай. Он сидел в самом темном углу таверны, пользовавшейся особенно дурной репутацией, и уныло смотрел на полпинты эля в грязной кружке.

Питт опустился на свободное место рядом с ним. Горностай с яростью посмотрел на него.

– Чё ты тут забыл, чертов лягаш? Или ты думышь, что мне будут доверять, ежли увидят в компании с таким, как ты? – Он посмотрел на жалкую одежду Питта. – Думышь, обрядилси в енто тряпье и никто тебя не узнает? От тибе все равно несет лягашом, твои чистые руки никогда не знали работы, а сапоги, – он даже не потрудился взглянуть на ноги Питта, – выглядят как чертовы баржи! Хочешь мине загубить?

– Я уже ухожу, – тихо сказал Питт. – Собираюсь пообедать в «Собаке и утке», примерно в миле отсюда. Может, составишь мне компанию, скажем, через полчасика? Я закажу стейк и горячий пудинг с почками; миссис Боулз их отлично готовит. И еще сладкий пудинг с изюмом и кремом. Возможно, пару стаканов сидра из Западных графств.

Горностай с усилием сглотнул.

– Вы жестокий человек, миста Питт. Мабудь, вы хотите, шобы старого пройдоху вздернули? – Ребром ладони он провел по шее под ухом, словно изображая петлю.

– Возможно, в конечном счете, – согласился Питт. – Но в данный момент – только информацию об ограблении. «Собака и утка», через полчаса. Приходи туда, Горностай, иначе мне придется найти тебя в другом месте, не таком приятном – и не таком приватном. – Он встал, опустил голову и, не оглядываясь, протиснулся между посетителями и вышел на улицу.

Тридцать пять минут спустя, когда Томас с кружкой сидра, яркого и прозрачного, как бабье лето, сидел в более приличном зале таверны «Собака и утка», появился Горностай; он подошел неуверенной походкой, провел пальцами по грязному воротнику, словно оттягивал его от шеи, и скользнул на лавку напротив инспектора. Потом несколько раз оглянулся, чтобы удостовериться, что знакомых лиц нет, только скучные и добропорядочные клерки и мелкие торговцы.

– Стейк и пудинг с почками? – Вопрос Питта был явно лишним.

– Сперва скажите, чё вам от мине нужно? – с подозрением спросил Горностай, однако ноздри его уже раздувались, втягивая аппетитные ароматы свежей, вкусной еды. Такое впечатление, что он насыщался одним запахом. – За кем охотитесь?

– За тем, кто три года назад ограбил дом в Хановер-клоуз, – ответил Питт и кивком головы подозвал хозяйку заведения.

Горностай резко повернулся, и его лицо исказилось от ярости.

– Кому енто ты там сигналишь? – прошипел он. – Хто эт?

– Хозяйка. – Питт вопросительно вскинул брови. – Есть будешь?

Горностай успокоился; серая кожа на его щеках слегка порозовела.

– Ограбление, три года назад, в Хановер-клоуз, – повторил Питт.

Горностай ухмыльнулся.

– Три года назад? А не поздненько опомнились? Дело-то прошлое… Чё взяли?

Томас подробно описал украденные предметы.

Губы Горностая скривились.

– Вам не нужен ентот слам! Вам нужен тот, кто кокнул чудака, который застал его!

– Не отказался бы, – признал Питт. – Но в первую очередь мне нужно доказать невиновность одного человека.

– Ну и дела! – усмехнулся Горностай. – Дружок, чё ли-ча?

– Есть хочешь? – улыбнулся Питт.

Появилась хозяйка с двумя дымящимися тарелками: высокие горки мяса, подлива, тонкие шкварки и зеленые овощи с краю. Подошла девушка с кувшином сидра, сладкого, как спелые яблоки. Глаза Горностая заблестели.

– Убийство вредит делу, – очень тихо сказал Питт. – Ограбление начинает дурно пахнуть.

– Провалиться мине на ентом месте! – Маленький человечек облизнул губы и улыбнулся. – Вы правы – лишнее енто дело и грубое. – Он с вожделением смотрел, как перед ним ставят тарелку, вдыхая соблазнительный аромат, а потом, цыкая зубом, стал наблюдать, как кружка до краев наполняется сидром.

– Что ты об этом знаешь, Горностай? – спросил Питт, прежде чем приступить к еде.

Светло-серые глаза Горностая широко раскрылись. Вероятно, когда-то они были красивыми – единственная привлекательная черта на маленьком сморщенном личике. Он набил рот едой и медленно жевал, перекатывая пищу языком.

– Ничё, – наконец произнес он. – То есь совсем, ежли вы кумекаете, о чем я. Обычно слухи доходють, если и не сразу, то через месяц или два. Или ежли он залег на дно, потому как малость облажался, то, мабудь, через год. Но ентот как сквозь землю провалилси…

– Если бы он залег на дно, ты бы знал? – не отступал Питт. «Залечь на дно» – это значит скрываться от полиции в каком-то укромном месте, но Горностай настаивал, что этот вор просто исчез.

Горностай снова набил рот и говорил, с трудом ворочая языком.

– А то! – презрительно фыркнул он. – Я знаю все харчевни, берлоги, хазы, малины и шалманы на несколько миль вокруг.

Питт понимал его. Речь шла о дешевых тавернах, убежищах, дешевых меблированных комнатах, притонах и пивных.

– И вот чё я вам скажу, – продолжал Горностай, с наслаждением прихлебывая сидр. – Он был новичком. Как мне грили, у него не было ни «вороны», ни «ужа», и только дурак может ломицца с улицы, как он сделал в ентом Хановер-клоуз. Все знают, черт возьми, что «бобби» проходит там каждые двадцать минут!

«Уж» – это худой или недоразвитый ребенок, который может протиснуться между прутьями решетки на окне и открыть дверь изнутри настоящему вору. «Вороной» называли человека, часто женщину, стоящего на стреме и предупреждавшего о приближении полиции или незнакомых людей. Констебль Лоутер уже сообщил, что вор не был профессионалом, но Питту было любопытно, что Горностай тоже об этом знает.

– Значит, непрофессионал, – сказал он. – А с тех пор он еще что-нибудь натворил?

Горностай покачал головой, не открывая набитого рта. Потом проглотил еду.

– Грю же вам – ищщез. С тех пор ни слуха ни духа. Он не из наших, миста Питт. Я не слышал, шобы енти вещи появлялись у барыг, да и в залог их никто не сдавал, как быват, кады парня вздернут – тут они появились бы, как пить дать. Тут уж пахнет не отсидкой в Колдбат с майским жуком и кошкой. За мокруху тебя ждет Ньюгейт и прыжок с утреца с веревочным воротником. Долгий такой прыжок, когда тока дьявол тебя поймат.

«Майский жук» – это красочный термин для похожего на водяное колесо топчака, который используется в тюрьмах для наказания заключенных, вынуждая жертву непрерывно двигаться. «Кошкой» называли наказание плетьми.

Горностай выпрямился и похлопал себя по животу.

– Славно набил брюхо, миста Питт, – сказал он, глядя на пустую тарелку. – Я бы помог вам, если б знал. Одно могу сказать: ищите парня, который думал, чё украсть – это просто, и решил попробовать, а вышло, что нет. – Он наклонился над тарелкой сладкого пудинга с фруктами и погрузил в него ложку, но затем выпрямился, словно ему в голову пришла неожиданная мысль. – А мабудь, у хозяйки дома был хахаль и он избавился от муженька, а грабеж тут ни при чем. Вы думали об ентом, миста Питт? Все, чё я знаю, – это не наши.

– Да, Горностай, я об этом думал, – ответил Питт и подвинул к нему крем.

Тот ухмыльнулся, обнажив острые, редкие зубы, и зачерпнул побольше крема.

– Для лягаша вы не так уж тупы! – со смесью уважения и презрения воскликнул он.

Питт верил Горностаю, но считал своим долгом до наступления Рождественского сочельника проверить еще несколько своих контактов. И не обнаружил ничего, кроме полного неведения и абсолютного отсутствия страха, что само по себе было важным свидетельством. Он прошагал не одну милю по грязным переулкам, прятавшимся за фасадами красивых улиц; он расспрашивал сутенеров, скупщиков краденого, разбойников, содержателей публичных домов, но никто не мог ничего рассказать ему о воре, который проник в Хановер-клоуз, а потом попытался продать украденные вещи или избавиться от них, или скрывался от обвинений в убийстве. Преступный мир, коварный и жестокий, не имел отношения к этому преступлению.

Был ясный, холодный вечер; стемнело уже в половине пятого, после быстрого заката, окрасившего небо в бледно-зеленый цвет. Газовые фонари горели желтым цветом, а по булыжникам, покрытым тонкой коркой льда, грохотали экипажи. Люди приветствовали друг друга, возницы чертыхались, уличные торговцы громко расхваливали свой товар: горячие каштаны, спички, шнурки, сушеная лаванда, свежие пироги, металлические дудочки, оловянные солдатики… То тут, то там стайки детей пели рождественские гимны; их тонкие голоса звенели в морозном воздухе.

Питт почувствовал, как на него медленно нисходит умиротворение – чувство отчаяния притупилось, а обступившая его серость начала окрашиваться в разные тона. Окружающее веселье пробудило воспоминания и подняло настроение, уничтожив даже сострадание и вину, которые он ощущал, покидая трущобы и возвращаясь в свой уютный дом. Сегодня он сбросил эти чувства, как грязное пальто, оставив себе только благодарность.

– Эй! – крикнул Томас, распахнув парадную дверь своего дома.

Через секунду он услышал, как Джемайма спрыгнула со своего стульчика, а затем раздался топот туфелек по линолеуму – дочь выбежала встречать его в коридор.

– Папа! Папа, уже наступило Рождество? Наступило, я знаю!

Питт обнял ее и поднял высоко в воздух.

– Да, моя сладкая! Уже Рождественский сочельник, прямо сейчас!

Он поцеловал дочь и, держа ее на руках, прошел на кухню. Все лампы ярко горели. Шарлотта и Эмили сидели за столом, заканчивая украшение большого торта, а Грейси нашпиговывала гуся. Эмили приехала часом раньше, в сопровождении лакея, нагруженного цветной бумагой, коробочками и лентами. Притихшие и взволнованные дети – Эдвард, Дэниел и Джемайма – не отходили от него. Эдвард прыгал с одной ноги на другую; его белокурые волосы поднимались и опускались, словно золотистая крышка. Дэниел принялся танцевать и кружился, пока не упал.

Томас поставил Джемайму на пол, поцеловал Шарлотту, поздоровался с Эмили и кивнул Грейси. Потом снял башмаки и вытянул ноги к печке, чувствуя, как тепло поднимается от ступней к бедрам, и, довольный, смотрел, как Грейси ставит котелок на огонь, достает заварочный чайник и большую чашку.

После ужина он едва дождался, пока дети улягутся спать, чтобы принести надежно спрятанные подарки и красиво упаковать их. Вместе с Эмили и Шарлоттой Томас сидел за обшарпанным кухонным столом, который теперь был завален ножницами, яркой бумагой, лентами и бечевкой. Время от времени кто-нибудь исчезал в гостиной, прося остальных не входить, а потом возвращался с сияющими глазами и довольной улыбкой.

Легли они почти в полночь, и Питт слышал, что Шарлотта один раз вставала в полной темноте, когда тонкий голосок на площадке лестницы с надеждой спросил: «Уже утро, да?»

Проснувшись ровно в семь, он увидел, что Дэниел в ночной рубашке стоит в дверях их спальни, а Шарлотта, полностью одетая, сидит у окна.

– Кажется, идет снег, – тихо сказала она. – Еще темно, и видно плохо, но в воздухе что-то блестит. – Повернувшись, она увидела Дэниела. – Доброе утро, милый.

Шарлотта склонилась, чтобы поцеловать сына. Мальчик замер. Ему было почти пять, и он уже не желал, чтобы его целовали, особенно в присутствии других людей.

– Уже Рождество? – прошептал он в мягкие волосы, спадавшие на щеку матери.

– Да. Рождество! Вставай, Томас, Рождество пришло. – Шарлотта протянула руку Дэниелу. – Пойдем, посмотрим, что там у нас под елкой в гостиной, а потом будем одеваться.

Мальчик кивнул, глядя широко распахнутыми глазами в лицо матери.

– Тогда идем! – Она потащила его за собой, оставив дверь широко открытой и окликая Эдварда и Джемайму.

Питт выбрался из постели, натянул одежду, еще в большем беспорядке, чем обычно, плеснул в лицо водой из стоявшего на комоде кувшина и сбежал по лестнице вниз. Шарлотта, Эмили и дети стояли в гостиной и смотрели на елку и гору ярких свертков под ней. Все молчали.

– Сначала завтрак, потом церковь, потом посмотрим, что здесь, – сказал Питт, разрушая чары. Ему не хотелось, чтобы Эмили повернулась и увидела его лицо. Он подумал о Джордже.

Джемайма открыла было рот, собираясь запротестовать, но передумала.

– Где Грейси? – спросил Томас.

– Вчера вечером я отправила ее домой, – ответила Шарлотта. – Мы вдвоем прекрасно справимся сами.

– Может, ей было бы лучше с нами? – Питт подумал о разнице между домом Грейси и этим, с его теплом, счастьем и гусем в духовке.

– Может, – согласилась Шарлотта, направляясь на кухню. – Но ее матери – нет. Эмили дала ей цыпленка, – вполголоса прибавила она и торопливо продолжила: – Завтрак через полчаса. Все одеваться – быстро! – Она хлопнула в ладоши, и Эмили повела детей наверх.

Сама Шарлотта занялась завтраком – каша, яйца, тосты, мармелад, мед и чай. Питт поднялся на второй этаж, чтобы побриться.

На улице лежал тонкий слой снега, а между крышами виднелось по-зимнему голубое небо с белыми барашками облаков. Все вместе они дошли до церкви, в полумиле от дома. Везде звонили в колокола, и холодный воздух был наполнен торжественными звуками.

Служба была короткой; они сидели рядышком на узких скамьях, пока викарий рассказывал знакомую историю, а орган играл знакомые гимны. Все пели «Придите, верные» и «Храни вас Бог», пока звук не поглотил их, словно океан.

Назад они шли сквозь карусель снежных хлопьев, оставляя за собой цепочки следов. Затем, после небольшой суеты в кухне, все уселись за стол. На нем был жареный гусь с ароматной начинкой, печеная картошка с коричневой хрустящей корочкой, пастернак, хорошее французское вино и сливовый пудинг, политый бренди – его зажгли, к огромному удовольствию детей, – и покрытый кремом. Шарлотта с величайшей тщательностью разрезала пудинг, чтобы каждому достался серебряный трехпенсовик.

Наконец наступила пора подарков. Не скрывая волнения, все отправились в гостиную и стали смотреть, как дети срывают обертки, бросают бумагу на пол и замирают в немом восхищении. Дэниел получил паровоз и вагоны, которые смастерил Питт, и попрыгунчика, купленного Эмили. Эдварду от Питта досталась коробка кубиков самых разных цветов, форм и размеров, а от Эмили – набор оловянных солдатиков. Джемайме предназначалась кукла, для которой Шарлотта сшила три комплекта одежды, а от Эмили – калейдоскоп; если его встряхнуть и поднести к глазу, перед тобой предстает яркий, беспрерывно меняющийся волшебный мир.

От бабушки Кэролайн дети получили книги: «Алиса в Стране чудес» Льюиса Кэрролла для Джемаймы, «Дети вод» Чарльза Кингсли для Дэниела и «Остров сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона для Эдварда.

Шарлотте очень понравились и розовая алебастровая ваза, и гранатовая брошь, которую подарила сестра, а Эмили осталась довольна кружевным воротником от Томаса и Шарлотты. Питт не мог нарадоваться рубашкам, сшитым женой, и блестящим кожаным сапогам, прикрывавшим колено. Он от души поблагодарил Эмили не только за подарок, но и за проявленный такт – она постаралась, чтобы подарок был не слишком дорогим. Леди Эшворд прекрасно знала, что в должности констебля Питт получал столько же, сколько трубочист, а теперь, когда он стал инспектором, его месячное жалованье не превышало суммы, которую она тратила на одежду.

Сама Эмили была благодарна сестре и ее мужу за теплоту и участие, за чувство принадлежности к семье, и она самым деликатным образом дала им это понять. Когда суматоха, вызванная подарками и благодарностями, наконец улеглась, все расположились у камина, красно-желтое пламя которого гудело, вытягиваясь к дымоходу. Эмили и Шарлотта болтали, а Томас дремал, положив ноги на каминную решетку.

Вечером, когда уставшие дети отправились спать, крепко прижимая к себе подарки, Шарлотта, Питт и Эмили достали гигантскую составную картинку-загадку, посвященную коронации королевы Виктории. Только к полуночи Эмили с торжествующим возгласом наконец пристроила на место последний фрагмент.

Два дня спустя Питт шел на работу, навстречу холодному северному ветру, который превратил снежную кашу на тротуарах в скользкий лед и гонял по нему осколки сосулек, похожих на разбитое стекло. Оставив указания относительно других расследуемых дел, он покинул участок на Боу-стрит и направился в Хановер-клоуз. Ему очень хотелось увидеть семейство Йорк, и у него появилась одна идея…

Несколько удивленный кэбмен высадил его в тихом и роскошном Хановер-клоуз с его георгианскими фасадами и замысловатым узором из голых веток деревьев на фоне тяжелых белых туч. Он открыл рот, собираясь спросить, не ошибся ли Питт адресом, но при взгляде на лицо пассажира передумал. Взяв деньги, возница ударил вожжами по крупу лошади, от которого поднимался пар.

Питт подошел к парадной двери и внутренне приготовился к отповеди лакея, который скажет, что место полицейского – если ему вообще позволено приходить – у задней двери, вместе с торговцами. Он привык к подобному обращению, но все равно почувствовал, как напряглись плечи.

Дверь открылась почти сразу, и на пороге появился лакей, мужчина лет тридцати, на лице которого отражалось легкое удивление.

– Меня зовут Томас Питт, – инспектор решил пока не упоминать свою должность. – Вполне возможно, у меня есть информация, которая может быть интересна мистеру Йорку. Буду обязан, если вы спросите, могу ли я с ним увидеться.

Лакей не осмелился отвергнуть эту просьбу, не известив хозяина, на что и рассчитывал Питт.

– Подождите в маленькой столовой, я узнаю. – Лакей отступил назад и открыл дверь, приглашая войти. В руке он держал поднос, но у Питта не было визитной карточки, которую следовало положить на него. Видимо, стоит ее завести – просто имя, и ничего больше.

Столовая при кухне была просторной и удобной, хотя довольно строгой, с зеленой мебелью холодных тонов и литографиями на стенах. Два застекленных шкафа с книгами в кожаных переплетах и изящный глобус на столике у окна, на котором все страны Британской империи были отмечены красным цветом – просторы Канады, Австралии, Индии, большей части Африки вплоть до Египта, многочисленных островов в океане. Глобус охватывал латунный меридиан с гравировкой.

Лакей нерешительно топтался на месте.

– Могу я сообщить мистеру Йорку, с чем связан ваш визит? – наконец прямо спросил он.

– Со смертью мистера Роберта Йорка, – ответил Питт, почти не погрешив против истины.

Лакей не нашел что на это ответить, церемонно поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

Томас знал, что долго ждать не придется, и решил не тратить времени на осмотр комнаты в попытке получить представление о вкусах хозяев. Красивые книги часто покупали из-за их внешнего вида, а не содержания. Вместо этого он еще раз повторил заранее заготовленную речь, приготовившись лгать человеку, который вызывал у него искреннее сочувствие и вполне мог понравиться.

Достопочтенный Пирс Йорк появился через пять минут. Это был высокий мужчина, вероятно, худощавый в молодости. Ему было уже к семидесяти, но держался он прямо, разве что плечи слегка опущены; его худое лицо светилось тонким, язвительным юмором, проступавшим под нынешней патиной скорби и многолетней сдержанности.

– Мистер Питт? – с любопытством спросил он, закрывая за собой дверь и жестом приглашая сесть в одно из кресел. – Джон сказал, что у вас есть сведения, связанные со смертью моего сына. Это правда?

– Да, сэр. – Чувство стыда было сильнее, чем ожидал Томас, но отступать, не объяснив свою ложь, было уже поздно. Он сглотнул. – Вполне возможно, найдены некоторые из украденных вещей. Не могли бы вы дать мне более точное описание вазы и пресс-папье?

Взгляд Йорка выражал удивление. Но в нем присутствовала и мрачная тень утраты, и некий блеск, возможно, юмора или иронии, когда он посмотрел на начищенные до блеска и превосходно сидящие сапоги Питта.

– Вы из полиции?

Томас почувствовал, как пылают его щеки.

– Да, сэр.

Йорк сел; движение было изящным, хотя позвоночник у него гнулся с трудом.

– Что вы нашли?

Питт заранее подготовился к этому вопросу. Он сел напротив хозяина и, стараясь не смотреть ему в глаза, ответил:

– Недавно мы обнаружили много украденных вещей, и среди них несколько предметов из серебра и хрусталя.

– Понимаю. – Йорк слабо улыбнулся. – Но не понимаю, какое значение это имеет теперь. Ценность их невелика. Маленькая ваза – честно говоря, я плохо ее помню. На пресс-папье была гравировка в виде цветов или что-то в этом роде. Я на вашем месте не стал беспокоиться, мистер Питт. Уверен, у вас есть более важные дела.

Выбора у Томаса не было.

– Возможно, эти предметы помогут нам выйти на вора, то есть на того, кто убил вашего сына, – с расстановкой пояснил он.

Йорк улыбнулся, вежливо, но устало. Он уже справился с волнением.

– Через три года, мистер Питт? Совершенно очевидно, с тех пор эти предметы несколько раз переходили из рук в руки. – Это был не вопрос, а утверждение.

– Я так не думаю сэр. У нас есть контакты среди торговцев краденым.

– Полагаю, это необходимо? – Йорк вздохнул. – Мне действительно наплевать на вазу, и моей жене, уверен, тоже. Роберт был нашим единственным сыном, и не могли бы мы… – Он умолк на полуслове.

Так ли это необходимо? Приведет ли придуманная Томасом игра к информации об убийце Роберта Йорка? И прольет ли свет на возможную причастность вдовы? Или просто усилит страдания семьи, понесшей такую тяжелую утрату?

Но в этом преступлении было нечто странное. Оно не похоже на обычный взлом. Питт верил Пинхорну, Горностаю и всем остальным, которые утверждали, что преступный мир тут ни при чем. Возможно, кто-то из знакомых семьи решился на преступление, а когда Роберт Йорк узнал его, тот, боясь разоблачения, запаниковал и убил Роберта. Или убийство было первично, а ограбление вторично: Роберт Йорк застал жену с любовником, а преступник забрал вещи, чтобы скрыть реальные мотивы. А может, еще хуже – убийство спланировали заранее.

Разумеется, нельзя исключать и версию, которой опасалось Министерство иностранных дел: целью вора были документы, которые Роберт Йорк взял домой. Тогда это не только убийство, но и государственная измена.

– Да, боюсь, это необходимо, – твердо сказал Питт. – Мне очень жаль, но я уверен, что даже в своем горе миссис Йорк не захочет, чтобы убийца остался безнаказанным, когда есть шанс его поймать.

Йорк несколько секунд пристально рассматривал его, затем поднялся.

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, мистер Питт. – В его тоне не было презрения; хозяин дома говорил с полицейским, как джентльмен с джентльменом. Он потянул за шнурок звонка рядом с дверью, а когда появился лакей, отправил его за миссис Йорк.

Она пришла через несколько минут, и до ее появления они оба молчали. Питт встал и с интересом посмотрел на нее. Самообладание этой женщины произвело сильное впечатление на Лоутера в ночь смерти ее сына и на Моубрея днем позже. Чуть выше среднего роста, худощавая, слегка располневшая в талии, с закрытыми плечами и шеей, скрытой кружевом, но не таким, как носят старухи, а плотным французским кружевом, которое могла бы выбрать тетушка Веспасия. Даже с расстояния в несколько футов Питт уловил слабый аромат сладких духов, похожий на запах гардении. У миссис Йорк были приятные округлые черты лица, почти греческий нос и еще не потерявшие формы губы. Кожа безупречна. Волосы – тоже; они немного поблекли, но оставались яркими и густыми, слегка волнистыми. Она была красива – на свой манер. Миссис Йорк рассматривала Томаса с холодным удивлением.

– Мистер Питт из полиции, – объяснил Йорк. – Возможно, он нашел некоторые из украденных вещей. Ты можешь описать серебряную вазу? Боюсь, я бы ее не узнал, если бы увидел.

Глаза миссис Йорк широко раскрылись.

– Через три года вы сможете вернуть мне вазу? Я впечатлена, мистер Питт.

Упрек был явным, и поэтому ответ Томаса прозвучал резче, чем ему хотелось.

– Бывает, что справедливость медлит, мэм, а иногда даже страдают невинные. Мне очень жаль.

Она заставила себя улыбнуться, и Питт оценил ее самообладание.

– Примерно девять дюймов высотой, основание круглое, но сама ваза квадратная, с рифленым горлышком. Из цельного серебра, на пять или шесть цветов. Обычно я ставила в нее розы.

Описание было точным – никаких неопределенностей или неточностей. Питт внимательно посмотрел на миссис Йорк. Умна и прекрасно владеет собой, но лицо живое, подвижное. Легко представить, что в ее душе могут бушевать страсти. Он опустил взгляд на маленькие сильные руки: напряжены, но пальцы не сжаты в кулаки.

– Благодарю вас. А хрустальное пресс-папье?

– Круглое, с гравировкой в виде двух тюдоровских роз и чем-то еще, вроде ленты или свитка. Размером три или четыре дюйма и, естественно, тяжелое. – Лоб миссис Йорк прорезали морщины. – Вы нашли вора? – Ее голос слегка дрожал, а на виске под бледной кожей стала подергиваться жилка.

– Нет, мэм. – Теперь это была чистая правда. – Только вещи, через торговца краденым. Но они могут привести нас к вору.

Йорк стоял в нескольких футах от жены. На мгновение Томасу показалось, что он протянет к ней руки, пытаясь успокоить, или просто в знак поддержки, но либо хозяин дома передумал, либо Питт неверно истолковал его движение. Что кроется за ироничным, благородным лицом этой женщины, красивой и ухоженной? Может, они подозревают, что у их невестки был любовник? Или что их сына убили ради государственных секретов? Или что кто-то из знакомых или даже друзей семьи залез в долги и, отчаявшись, решился на ограбление, чтобы избежать позора и даже тюрьмы как следствия банкротства?

Он ничего не узнает, наблюдая за ними. Аристократы, с детства воспитывавшиеся в атмосфере холодности и послушания, умели владеть собой, обладали чувством собственного достоинства и были верны своему классу. Какое бы горе ни пряталось внутри, ни полицейский, ни сын егеря не должны заметить его проявлений – ни в голосе, ни в дрожании рук. Питту почти хотелось, чтобы их видела Шарлотта: она смогла бы растолковать ему их поведение.

Затягивать визит он больше не мог, а придумать правдоподобный предлог для разговора с вдовой тоже не получалось. Питт поблагодарил хозяев, и лакей вывел его из дома на серую заледенелую улицу.

Ему потребовалось три дня, чтобы найти вазу, подходящую под описание миссис Йорк – на полтора дюйма ниже и пятиугольную, а не квадратную, но очень похожую. С пресс-папье ничего не вышло; у скупщиков краденого не нашлось ничего даже отдаленно похожего, а если он принесет вещь, сильно отличающуюся от описания, его обман будет раскрыт.

Был канун Нового года, и шел сильный снег. Питт ехал по заснеженным улицам, и колеса экипажа вращались почти беззвучно; в начале четвертого лошади остановились у дома номер 2 в Хановер-клоуз. Питт заранее расспросил дежурного констебля и знал, что в этот час у него больше всего шансов застать молодую миссис Йорк, тогда как старая обычно уезжает с визитами.

На этот раз дверь открыла молодая симпатичная горничная в накрахмаленном кружевном фартуке и чепце на темных волосах. Она окинула Питта подозрительным взглядом, от торчащих из-под высокой шляпы спутанных волос и пальто хорошего покроя, но плохо почищенного и с карманами, доверху набитыми всякими предметами, которые, как он полагал, могли ему пригодиться, до подаренных Эмили щегольских сапог.

– Да, сэр?

Томас улыбнулся девушке.

– Я пришел повидаться с миссис Йорк. Мы договаривались, что я нанесу ей визит в один из ближайших дней.

Горничную убедила улыбка, а не слова, которым она не поверила.

– У миссис Йорк гости, но если вы пройдете в маленькую столовую, я доложу ей о вашем приходе.

– Спасибо. – Питт вошел и протянул девушке одну из визитных карточек, которыми обзавелся после прошлого визита. Возможно, визитная карточка у полицейского – это слишком дерзко, но Томасу нравилось. И он полагал, что когда-нибудь эти затраты окупятся. Шарлотте он ничего не сказал, опасаясь, что жена посчитает это глупостью.

В столовой при кухне ничего не изменилось; за каминной решеткой все так же ровно горел огонь. На этот раз после ухода горничной Питт специально открыл дверь и стал чуть в стороне, чтобы слышать разговор приближающихся людей, оставаясь невидимым. Вероятно, посетители не представляли интереса, но ему было любопытно. У дверей не стояли экипажи, а значит, гости собирались пробыть достаточно долго, чтобы стоило отправить их в конюшню на заднем дворе – то есть больше получаса обычного послеобеденного визита.

Расчет Томаса оправдался. Горничная сообщила о его визите молодой миссис Йорк, и через десять минут пришла именно она. Ее сопровождал белокурый мужчина лет сорока с некрасивым, но умным и приятным лицом. Оба были вежливы, но держались очень сдержанно.

Вероника Йорк действительно оказалась красивой женщиной, очень стройной, с изящными плечами и грудью; двигалась она с необыкновенной грацией. Ее лицо было более тонким и выразительным, чем у свекрови, и сразу же понравилось Питту. В нем было что-то необычное, запоминающееся, и у Томаса создалось впечатление, что за внешним спокойствием бушуют страсти, грозящие прорваться наружу.

– Мистер Питт? – с сомнением произнесла она. – Надеюсь, вы не возражаете, что меня сопровождает мистер Данвер? Простите, но я не помню, чтобы мы были знакомы.

Данвер обнял ее одной рукой, словно готовясь защитить от любых неприятностей. Но на его лице не было враждебности, только настороженность и понимание ранимости женщины.

– Прошу прощения, – сразу же извинился Питт. – Мы договаривались с миссис Пирс Йорк. Мне следовало выразиться яснее. Но вы тоже могли бы мне помочь, – если не возражаете. – Он извлек из кармана пальто серебряную вазу и протянул Веронике. – Вполне возможно, что именно эту вазу украли у вас три года назад. Я прошу вас осмотреть ее и подтвердить или опровергнуть это.

Лицо Вероники побледнело, глаза широко раскрылись, как будто в руках у Питта было что-то страшное и непостижимое.

Данвер крепче обнял ее, словно боялся, что она лишится чувств, и в ярости повернулся к Питту.

– Ради всего святого, у вас совсем нет жалости? Вы приходите сюда без предупреждения, с вазой, которая была украдена три года назад, в ту самую ночь, когда был убит муж миссис Йорк! – Он посмотрел на Веронику, и вид ее страданий лишь усилил гнев. – Я пожалуюсь вашему начальству на такую бестактность! Вы должны были, по крайней мере, обратиться к мистеру Йорку!

Томас жалел ее, как и многих других людей, которых встречал за свою долгую карьеру, виноватых и невиновных. Что касается Джулиана Данвера, то либо он превосходный актер, либо ему не приходило в голову, что истина может оказаться не такой, какой он ее себе представлял.

– Мне очень жаль, – искренне извинился Питт. – Во время моего предыдущего визита мистер Йорк сказал, что не узнает вазу. Именно миссис Йорк составила подробное описание. Если хотите, я расспрошу слуг – с вашего позволения.

Вероника пыталась справиться с собой.

– Ты несправедлив, Джулиан. – Она с трудом сглотнула и попыталась отдышаться. Лицо ее по-прежнему было смертельно бледным. – Мистер Питт лишь исполняет свой долг. Миссис Йорк расстроилась бы не меньше. – Она посмотрела в глаза Томасу, и он был поражен силой ее чувств. Эта женщина не просто светская красавица – она была бы неотразима в любой обстановке. – Боюсь, я не знаю, наша ли это ваза. – Вероника старалась унять дрожь в голосе. – Я ее почти не помню. Она стояла в библиотеке, где я бывала не так часто. Может, вы расспросите слуг и не будете беспокоить мою свекровь?

– Конечно. – Питт надеялся найти предлог, чтобы поговорить со слугами, и с радостью ухватился за предложение Вероники. – Если вы дадите распоряжение дворецкому или экономке, я пройду в комнаты прислуги. Возможно, я найду там горничную, которая в то время вытирала пыль в библиотеке.

– Хорошо, – согласилась Вероника, не в силах скрыть своего облегчения. – Превосходная идея.

– Я распоряжусь, – предложил Данвер. – Ты не хочешь пройти к себе в комнату, дорогая? Я извинюсь перед Харриет и папой.

Она быстро повернулась к нему.

– Пожалуйста, ничего им не говори.

– Разумеется, – заверил он ее. – Я просто скажу, что у тебя немного закружилась голова и ты пошла прилечь на полчаса, а затем вернешься к ним. Хочешь, я пошлю за твоей горничной или за свекровью?

– Нет! – на этот раз голос Вероники звучал решительно, а пальцы крепко сжали запястье Данвера. – Пожалуйста, не нужно! Со мной все будет в порядке. Не стоит никого беспокоить. Я пойду к себе, смочу виски одеколоном и вернусь в гостиную. Будь добр, объясни Реддичу насчет мистера Питта и вазы.

Данвер нехотя подчинился, хотя лицо его выражало сомнение.

– Всего доброго, мистер Питт, – вежливо попрощалась Вероника и отвернулась. Данвер открыл перед ней дверь, и она скрылась в коридоре.

На звонок Данвера явился озабоченный дворецкий, мужчина средних лет, словно сохранивший недоуменную невинность юноши. В нем странным образом смешивались достоинство и осознание важности своего положения. Объяснив ему задание Питта, Данвер удалился, и дворецкий повел Томаса по коридору, через обитую зеленым сукном дверь в гостиную экономки, в данный момент свободную.

– Я точно не знаю, какая в то время была прислуга на первом этаже, – с сомнением произнес дворецкий. – Большая часть слуг сменилась после смерти мистера Роберта. Я сам тут человек новый, экономка – тоже. Но прислуга из буфетной тогда точно работала. Она может помнить.

– Позовите ее, – согласился Питт.

Около двадцати минут он сидел в гостиной, размышляя о Веронике Йорк, пока не появилась симпатичная девушка лет двадцати пяти. На ней было синее форменное платье, маленький белый фартук и чепец. Совершенно очевидно, что это не прислуга из буфетной: изящная и аккуратная внешность, а руки не красные от постоянного соприкосновения с водой. Прошло много времени с тех пор, как она в последний раз мыла пол. Ее сопровождал дворецкий – предположительно для того, чтобы девушка не нарушала приличий в своих ответах.

– Меня зовут Далси, сэр, – сказала горничная, приседая. Полицейские не заслуживали полноценного реверанса, поскольку сами считались кем-то вроде слуг. – Я была тут помощницей горничной, когда убили мистера Роберта. Из слуг остались только мы с Мэри, прислугой из буфетной. Мистер Реддич сказал, что я могу вам помочь, да, сэр?

Жаль, что дворецкий не ушел, но Томас был к этому готов: на его месте так вел бы себя любой старший слуга.

– Будьте так любезны. – Инспектор снова достал серебряную вазу и протянул девушке. – Посмотрите на нее внимательно, Далси, и скажите, та ли это ваза, что стояла в библиотеке вплоть до гибели мистера Роберта Йорка.

– Ой! – Похоже, она испугалась. Очевидно, Реддич был краток и сообщил ей лишь то, что с ней хотят побеседовать из-за того, что она работала в доме три года назад. Взгляд широко раскрывшихся глаз девушки остановился на вазе в руке Питта. Дотронуться до вазы она не решалась.

– Ну, Далси? – спросил Томас. – Это та самая ваза? Должно быть, вы часто стирали с нее пыль.

– Очень похожа, сэр, но мне кажется, это не она. Помнится, у той было четыре стороны. Но я могу ошибаться.

Лучшего ответа горничная дать не могла. Он позволял Питту продолжить расспросы.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – Просто вспомните свои обязанности три года назад. Помните ту неделю?

– О, да. – Голос девушки звучал приглушенно.

– Расскажите мне. В доме было много гостей?

– О, да, – воспоминания заставили ее улыбнуться. – Тогда тут было много людей. – Улыбка девушки погасла. – Конечно, после смерти мистера Роберта все прекратилось, и люди приезжали только с соболезнованиями.

– Наверное, дамы наносили визиты после полудня? – предположил Питт.

– Да, почти каждый день, к миссис Пирс или к миссис Роберт. Обычно одна из них оставалась дома, а другая сама отправлялась с визитами.

– Званые ужины?

– Довольно редко. Чаще они ужинали не дома или ходили в театр.

– Но в доме бывали гости?

– Конечно!

– Мистер Данвер?

– Мистер Джулиан Данвер, его отец мистер Гаррард и мисс Харриет, – без раздумий ответила она. – И еще мистер и миссис Эшерсон. – Горничная назвала несколько имен, которые Питт записал в блокнот, не обращая внимания на осуждающий взгляд дворецкого.

– Теперь попробуйте вспомнить тот день, – продолжил Томас. – И расскажите о том, чем занимались, по порядку.

– Хорошо, сэр. – Девушка опустила взгляд на сцепленные пальцы и принялась медленно перечислять свои обязанности. – Я встала в половине шестого и спустилась вниз, чтобы почистить все каминные решетки и вынести золу. Мэри дала мне чашку чаю, а потом я проверила, что все камины чистые, поддоны и подставки для дров блестят, разложила дрова и зажгла огонь, чтобы к тому времени, как хозяева сойдут вниз, в доме было тепло. Потом убедилась, что лакей принес уголь и ведерки для угля полные – иногда за ним приходится следить. После завтрака я начала вытирать пыль и мыть пол…

– Вы убирали в библиотеке? – Питту пришлось задать этот вопрос, чтобы оправдать свое любопытство.

– Да, сэр… Сэр! Я вспомнила: ваза очень похожа на ту, что была у нас, но это не она!

– Ты уверена? – строго спросил дворецкий.

– Да, мистер Реддич. Это не наша ваза. Могу поклясться.

– Спасибо. – Томас не мог придумать, что еще спросить. По крайней мере, у него есть несколько имен, и он может начать поиски возможного преступника из числа непрофессионалов.

Реддич смягчился.

– Не откажетесь выпить чашку чаю на кухне, мистер Питт?

Инспектор, не раздумывая, согласился. Его мучила жажда, и чашка чаю была бы весьма кстати. Кроме того, это прекрасная возможность понаблюдать за другими слугами.

Через полчаса, после трех чашек чаю и двух кусочков торта с мадерой инспектор вернулся в главный коридор и открыл дверь в библиотеку. Это была красивая комната. Две стены занимали книжные полки, а третью – окно от пола до потолка со шторами из красно-рыжего бархата. У четвертой стены расположился мраморный камин, а по обе стороны от него – полукруглые столики, инкрустированные редкими породами дерева. В комнате также был массивный письменный стол из дуба и зеленой кожи, обращенный к окну, и три больших кожаных кресла.

Питт стоял посреди библиотеки и пытался представить, что тут происходило в ночь убийства Роберта Йорка. Услышав за спиной какой-то шорох, он оглянулся. В дверях стояла Далси. Увидев, что Питт ее заметил, горничная вошла в комнату. Лоб ее был наморщен, глаза сияли.

– Что-нибудь еще? – спросил Томас, уверенный, что не ошибся.

– Да, сэр. Вы спрашивали о гостях, людях, которые сюда приходили…

– Ну?

– Понимаете, на той неделе я в последний раз видела ее или ее вещи. – Горничная умолкла и прикусила губу, внезапно засомневавшись, не сочтут ли ее поведение бестактным.

– Кого видели, Далси? – Не нужно давить на нее или проявлять чрезмерный интерес, чтобы не испугать девушку. – Кого вы видели?

– Я не знаю, как ее зовут. Женщина, носившая пурпурные платья, всегда что-нибудь этого цвета. Она была не из гостей – по крайней мере, никогда не входила в парадную дверь вместе с другими людьми. И я не видела ее лица, только один раз, когда на него упал свет от газовой лампы на лестнице – всего одну секунду, а потом она исчезла. Но у нее всегда было что-нибудь пурпурного цвета: платье, перчатки, цветок или еще что. Я знаю вещи мисс Вероники, и среди них нет ничего такого же тона. Однажды я нашла перчатку в библиотеке, под одной из подушек. – Девушка указала на дальнее кресло. – А в другой раз – кусок ленты.

– Вы уверены, что это не старшая миссис Йорк?

– О, да, сэр. Я знала тогдашних горничных мадам, и мы обсуждали одежду хозяйки. Это редкий цвет, вот; я точно знаю, что они обе его не носят. Это была женщина в пурпурном, сэр, но клянусь, я не знаю, кто она такая. Знаю только, что она появлялась и исчезала, как тень, чтобы никто ее не видел, и с той недели я ее не видела, сэр. Мне жаль, что это не та ваза. Хорошо бы вы поймали того, кто это сделал. И дело не в серебре – мистер Пирс говорит, что деньги можно всегда получить по страховке, как тогда, когда миссис Лоретта потеряла жемчуга с сапфировой застежкой. – Девушка внезапно умолка и прикусила губу.

– Спасибо, Далси. – Питт посмотрен на ее встревоженное лицо. – Вы правильно сделали, что рассказали мне. Я ничего не буду говорить мистеру Реддичу без крайней необходимости. А теперь проводите меня к двери, и никто не заметит, что вы были здесь.

– Да, сэр. Спасибо, сэр. Я… – Она замялась, будто хотела что-то сказать, а потом передумала, присела в реверансе и повела Питта через большой холл к парадной двери.

Через мгновение он был уже в безмолвном тупике, и лед хрустел у него под ногами. Кто была та женщина в пурпурном, которая якобы не появлялась в доме после смерти Роберта Йорка, и почему больше никто не упоминал о ней? Возможно, она не имеет к убийству никакого отношения – подруга Вероники или же эксцентричная родственница. А может, именно это и хочет скрыть Министерство иностранных дел, надеясь, что Питт ничего не обнаружит, – шпион? Нужно еще раз поговорить с Далси, когда у него будет больше информации.