Читать книгу Голландский дом - Энн Пэтчетт - Страница 6

ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ СПУСТЯ после того, как Мэйв покинула Элкинс-Парк, чтобы приступить к занятиям на первом курсе в Барнарде, ее вызвали обратно – на свадьбу. Отец и Андреа сочетались законным браком в гостиной под неусыпными взглядами Ванхубейков. Брайт разбрасывала пригоршни розовых лепестков на немыслимо дорогой испанский ковер ручной работы, а Норма, державшая в руках розовую бархатную подушечку с двумя обручальными кольцами, льнула к матери. Мы с Мэйв присоединились к гостям, которых было около тридцати. Именно в тот день мы узнали, что у Андреа есть мать, сестра, зять (продавец страховок) и несколько друзей, которые, пока подавали торт, глазели, запрокинув головы, на потолок в столовой. (Потолок был выкрашен в глубокий, насыщенный оттенок синего и покрыт замысловатыми узорами из золотых резных листьев, – ну то есть позолоченных. Завитки позолоченных листьев, окруженные венками из позолоченных листьев, заключенных в прямоугольники из позолоченных листьев. Такой потолок уместнее смотрелся бы в Версале, чем в доме на востоке Пенсильвании, – ребенком я вечно ощущал, как он гнетуще нависает надо мной. За ужином мы с Мэйв и отцом обычно старались не отрывать взгляда от тарелок.) На входе Сэнди и Джослин в одинаковых черных платьях с белыми воротничками и манжетами, которые Андреа купила специально по этому случаю, подавали шампанское. «Мы похожи на надзирательниц в женской тюрьме», – сказала Джослин, разминая запястья. Каждый раз, когда требовалось открыть шампанское, Мэйв уходила с бутылкой на кухню, – как она не без гордости нам объявила, это было первое, чему ее научили в колледже. Для Сэнди и Джослин бутылка с шампанским была чем-то вроде заряженного пистолета.

Это был сияющий осенний день: свет, казалось, исходит не только от солнца, но и от травы, и от листьев. Все окна в задней части дома обычно были тщательно завешены до самого пола, но по случаю торжества отец не поленился открыть их все до единого, чего при мне еще ни разу не случалось. Получилась дюжина дверей, выходящих через заднюю террасу к бассейну, в котором плавали водяные лилии. Оказывается, водяные лилии можно взять напрокат – кто бы мог подумать. Все только и делали, что восторгались домом, цветами, светом, даже дамой за роялем в обсерватории, но мы с Мэйв, Сэнди и Джослин знали, что все это дешевый театр.

Пожениться в приходе Непорочного Зачатия или попросить отца Брюэра обвенчать их на дому отец и Андреа не могли, потому что один был в разводе, а другая не была католичкой, отчего складывалось ощущение, что все это происходит невзаправду. Церемонию проводил судья, которого никто из нас не знал, – отец заплатил, чтобы тот пришел в дом и сделал свою работу, как если бы это был электрик. После торжества Андреа продолжала любоваться бокалом на свету, все повторяя, как чудесно совпадают оттенок шампанского и цвет ее платья. Впервые в жизни я смог разглядеть, как хороша собой она была, как счастлива, как молода. Отцу на момент его второй свадьбы было сорок девять, а его новой жене в платье цвета шампанского – тридцать один. И все же ни Мэйв, ни я не могли взять в толк, почему он женится на ней. Оглядываясь назад, вынужден признать, что нам попросту не хватало воображения.

* * *

– Как думаешь, прошлое вообще возможно увидеть таким, каким оно на самом деле было? – спросил я сестру. Просторным светлым днем в начале лета мы сидели в ее машине, припаркованной напротив Голландского дома. Липы полностью перегораживали нам вид, но, по крайней мере, нам были видны липы. В детстве они казались мне огромными, но и теперь они продолжали расти. Возможно, когда-нибудь они врастут в стену грез Андреа. Окна в машине были опущены, каждый из нас высунул наружу руку с сигаретой – Мэйв левую, я правую. Я окончил первый курс медицинской школы Колумбийского университета. Вроде бы как раз тем летом мы оба бросили курить, но в тот конкретный день пока лишь подумывали об этом.

– Я вижу прошлое таким, каким оно было, – сказала Мэйв. Она смотрела на деревья.

– Но мы наслаиваем настоящее на прошлое. Смотрим назад через призму нашего нынешнего опыта, то есть мы сами уже не те, кем когда-то были, мы стали другими, а значит, и прошлое в значительной степени изменилось.

Мэйв сделала затяжку и улыбнулась:

– Миленько. Вас этому в колледже учат?

– Курс «Введение в психиатрию».

– Может, станешь мозгоправом? Весьма прибыльное занятие.

– А ты когда-нибудь думала о том, чтобы посещать психотерапевта? – Был вроде 1971-й. Все были помешаны на психоанализе.

– Мне это не нужно, я не искажаю прошлое, но, если хочешь на ком-нибудь попрактиковаться, я к твоим услугам. Мое подсознание – твое подсознание.

– А почему ты не на работе?

Мэйв посмотрела на меня крайне озадаченно:

– Глупее ничего не мог спросить? Ты только что вернулся. Какая может быть работа?

– Сказала, что приболела?

– Просто сказала Оттерсону, что ты приезжаешь. Ему без разницы, на месте я или нет. Я все делаю в срок. – Она смахнула пепел в окно. Мэйв работала у Оттерсона бухгалтером с тех самых пор, как окончила колледж. Они занимались упаковкой и транспортировкой замороженных овощей. В Барнарде Мэйв получила медаль по математике. Средний балл у нее был выше, чем у парня, которому в том же году досталась медаль в Колумбийском: этот приятный факт Мэйв узнала от своей подруги, сестры того парня. Вооружившись своими знаниями и способностями, она не только с легкостью управлялась с платежными ведомостями и высчитывала налоги, но и улучшила логистику, обеспечив быструю доставку пакетов замороженной кукурузы в морозильные камеры бакалейщиков по всему северо-востоку.

– Ты всю жизнь собираешься там проторчать? Тебе нужно учиться дальше.

– Доктор, мы говорим о прошлом, не о будущем. Не теряйте нить.

Я стряхнул пепел. Мне и правда хотелось поговорить о прошлом – об Андреа, но тут из соседнего дома вышла миссис Буксбаум, чтобы проверить почтовый ящик, и заметила нас. Она подошла к моему открытому окну и наклонилась.

– Дэнни, ты вернулся, – сказала она. – Как там в Колумбийском?

– Так же, как было раньше, только сложнее. – Последний год бакалавриата я тоже провел там.

– Представляю, как сестра рада тебя видеть. – Она кивнула в сторону Мэйв.

– Здрасьте, миссис Буксбаум, – сказала Мэйв.

Миссис Буксбаум положила руку мне на плечо.

– Ты должен с кем-нибудь ее познакомить. У вас в клинике наверняка есть какой-нибудь симпатичный врач, у которого нет времени на поиски жены. Высокий симпатичный врач.

– Мой список требований несколько шире, – сказала Мэйв.

– Пойми меня правильно: я радуюсь каждый раз, когда ее вижу, но все же меня это беспокоит, – миссис Буксбаум обращалась исключительно ко мне. – Ну не дело это – вечно торчать здесь одной. Люди надумывать начнут всякое. То есть она, конечно, наша, своя, но ты же понимаешь.

– Я понимаю, – ответил я. – Меня это тоже беспокоит. Непременно с ней поговорю.

– А эта, через улицу, – миссис Буксбаум неопределенно мотнула головой в сторону лип. – Вот уж тоже. Проезжает мимо и даже не кивнет. Как будто вокруг вообще никого нет. Думаю, внутри у нее такая печаль…

– Или нет, – сказала Мэйв.

– Девочек иногда встречаю. Вы с ними видитесь? Манеры у них получше, чем у матери. Вот кого уж точно стоит пожалеть, я считаю.

Я покачал головой:

– Мы не общаемся.

Миссис Буксбаум крепко сжала мое запястье и помахала Мэйв.

– Заглядывайте к нам в любое время, – сказала она, уходя, и мы ее поблагодарили.

– Я определенно вижу прошлое без прикрас, и миссис Буксбаум – живое тому подтверждение, – сказала Мэйв, когда мы снова остались наедине.

* * *

После того как Андреа с девочками перебрались в Голландский дом, а Мэйв вернулась в колледж, мы сблизились с отцом. Забота обо мне всегда ложилась на плечи сестры, однако теперь, когда ее не было рядом, он внезапно начал проявлять интерес к моей учебе и баскетбольным матчам. Мысль о том, что место Мэйв в моей жизни может занять Андреа, никому и в голову не приходила. Главный вопрос заключался в том, был ли я в свои одиннадцать достаточно самостоятельным, чтобы подолгу оставаться без присмотра. Сэнди и Джослин, как обычно, продолжали следить за тем, чтобы я был сыт и, когда холодно, не выходил на улицу без шапки. Они обе были очень обеспокоены моим одиночеством. Например, если я делал уроки у себя в комнате, Сэнди могла постучаться в дверь. «Иди заниматься вниз», – говорила она и тут же скрывалась, не давая мне возможности ответить. Ну я и шел с учебником алгебры в руке. В кухне Джослин выключала свой маленький радиоприемник и выдвигала для меня стул.

– За едой думается лучше. – Она отрезала горбушку свежеиспеченного домашнего хлеба и мазала маслом. Я всегда был неравнодушен к горбушкам.

– Мэйв прислала открытку, – сказала как-то раз Сэнди и указала в сторону холодильника с примагниченной картинкой, изображающей Барнардскую библиотеку, занесенную снегом. Сам факт того, что она там висела, наглядно доказывал, что Андреа никогда не заходила на кухню. – Пишет, чтобы мы не забывали тебя кормить.

Джослин кивнула:

– Вообще после ее отъезда мы этого не планировали, но раз Мэйв говорит «надо» – значит, надо.

Мне она писала длинные письма, рассказывала о Нью-Йорке, о занятиях, о Лесли, соседке по комнате, которая, по условиям предоставления стипендии, вечерами работала в столовой, а после засыпала одетая, пытаясь позаниматься в кровати. В письмах Мэйв не было ни слова о том, что учеба дается ей нелегко или что она скучает по дому, хотя она всегда говорила, что скучает по мне. Теперь, когда ее не было рядом и она не помогала мне с домашним заданием, я задавался вопросом, а кто в свое время помогал ей? Флаффи? Это вряд ли. Расположившись за кухонным столом, я открыл книгу.

Сэнди заглянула через мое плечо.

– Дай-ка посмотреть. Когда-то я неплохо разбиралась в математике.

– Да ладно, я сам, – сказал я.

– Только и думаешь: вот бы пожить без сестры, – сказала Джослин, похлопывая меня по плечу – дружески, чтобы не смутить. – Но потом она уезжает, и вот ты уже скучаешь по ней.

Сэнди рассмеялась и шлепнула Джослин кухонным полотенцем.

Джослин была права лишь наполовину. Мне никогда не хотелось пожить без Мэйв.

– У тебя есть сестра? – спросил я.

Сэнди и Джослин рассмеялись и так же одновременно замолчали.

– Ты сейчас серьезно? – спросила Джослин.

– Серьезнее некуда, – сказал я, недоумевая, что бы все это значило, но за секунду до того, как они внесли ясность, я увидел сходство между ними, которое всегда было мне очевидно, хотя я этого и не осознавал.

Сэнди вздернула подбородок:

– Ну, привет. Дэнни, ты правда не знал, что мы сестры?

В тот момент я мог назвать абсолютно все, в чем они дополняли друг друга и в чем были совершенно не схожи, но это уже не имело значения. Я никогда всерьез не задумывался о том, кто их родня, кто ждет их после работы. Мне было известно лишь то, что они заботятся о нас. Помню, как-то раз Сэнди не было две недели, когда заболел ее муж, а потом еще несколько дней, когда он умер.

– Я не знал.

– Это все из-за того, что я гораздо симпатичнее, – сказала Джослин. Она пыталась рассмешить меня, чтобы разрядить неловкость, но я не мог сказать, была ли одна из них симпатичнее другой. Они были моложе отца и старше Андреа, однако ничего более определенного я сказать не мог. И знал, что лучше не спрашивать. Джослин была выше и стройнее, с неправдоподобно белыми волосами; Сэнди, с каштановыми волосами, всегда закрепленными сзади двумя заколками, была, пожалуй, приятнее на лицо. Розовощекая и красивобровая (так вообще можно сказать?). Короче, не знаю. Джослин была замужем, Сэнди овдовела. У обеих дети – я знал это, потому что Мэйв отдавала им всю одежду, из которой мы вырастали, а еще потому, что, когда кто-то из их детей всерьез заболевал, они не выходили на работу. Спрашивал ли я хотя бы одну из них, когда они возвращались, кто именно болен? Как чувствует себя? Нет, не спрашивал. Я очень привязался к ним обеим – и к Сэнди, и к Джослин. Теперь мне было ужасно стыдно перед ними.

Сэнди покачала головой. «Мальчишки», – сказала она, и этим единственным словом сняла с меня всякую ответственность.

При входе в общежитие, где жила Мэйв, стоял телефон. Номер я знал наизусть. Когда звонил ей, кого-нибудь из студенток отправляли на третий этаж, чтобы постучала в дверь, проверяя, на месте ли Мэйв; чаще всего Мэйв не было, потому что она любила заниматься в библиотеке. Вся операция по ее поиску, обнаружению, что ее нет на месте, и записи сообщения занимала минимум семь минут, что было примерно на четыре минуты дольше, чем мой отец считал приемлемым для междугороднего звонка. Поэтому, хотя мне безумно хотелось поговорить с сестрой и спросить, была ли она в курсе – и если была, почему не потрудилась рассказать мне, – я не позвонил. Я пошел в гостиную, постоял около ее портрета, тихо ругаясь про себя под ее благосклонным взглядом десятилетки. Я решил, что дождусь субботы и расспрошу обо всем отца. Сходство между Сэнди и Джослин становилось все более вопиющим – теперь я замечал его каждое утро, когда они стояли рядом в кухне, пока я в спешке собирался на школьный автобус; я видел это сходство, когда они махали мне, будто пара пловчих-синхронисток; и, конечно же, у них был один на двоих голос. До меня дошло, что я никогда не мог определить, кто из них зовет меня, если я наверху. Что со мной было не так, почему я всего этого не замечал?

– А какая вообще разница? – спросил отец, когда наконец-то наступила суббота и мы отправились на сбор арендной платы.

– Но ты знал.

– Разумеется, я знал. Я нанял их на работу – ну, мама, точнее, наняла. Этим она всегда занималась. Сперва была только Сэнди, но пару недель спустя она сказала, что ее сестре тоже нужна работа, так что у нас получился комплект. Ты всегда был с ними учтив. В чем проблема-то?

Проблема, хотелось мне ответить, была в том, что я, оказывается, жил в отрыве от реальности. Я понятия не имел, что происходит даже у меня дома. Мама наняла их обеих, потому что знала, что они сестры, и это говорит о том, что она была хорошим человеком. Я понятия не имел, что они сестры, и это говорит о том, что я придурок. Впрочем, я говорю о прошлом с позиций настоящего. В то время я и сам себе объяснить не мог, почему так расстроен. Неделями я старался избегать Сэнди и Джослин при любой возможности, но не особо в этом преуспел. В конце концов я убедил сам себя, будто всегда знал, кем они приходятся друг другу, просто, ну, позабыл.

Сэнди и Джослин всегда вели хозяйство совершенно автономно. Иногда мы могли высказать пожелание, мол, вот было бы здорово снова поесть той шикарной тушеной говядины с клецками или того чудесного яблочного пирога, но и это случалось редко. Они знали, что нам нравится, и прекрасно справлялись без наших просьб. У нас никогда не заканчивались яблоки или крекеры, в левом ящике стола в библиотеке всегда лежали почтовые марки, а в ванной висели чистые полотенца. Сэнди гладила не только нашу одежду, но и простыни, и наволочки. Когда Мэйв была дома, на дверце холодильника всегда подрагивали выстроенные рядком ампулы с инсулином. Сэнди и Джослин кипятили ее шприцы – одноразовых тогда еще не было. Мы никогда не просили их что-нибудь постирать или вымыть полы, потому что все это делалось до того, как мы успевали заметить.

С появлением Андреа все переменилось. Каждую неделю она составляла меню и высказывала Джослин свое мнение по поводу каждого блюда: суп недосолен; девочки едят слишком много картофельного пюре. Разве можно давать детям столько пюре? Почему Джослин подала треску, когда Андреа прямым текстом просила камбалу? А на другой рынок сложно было зайти? Андреа должна сама все делать? Каждый день ей удавалось придумать какое-нибудь новое поручение для Сэнди: протереть полки в кладовой, выстирать тюлевые занавески. Больше я не слышал, чтобы Сэнди и Джослин болтали о чем-нибудь в коридорах. Теперь по утрам не было художественного свиста Джослин, когда она входила в дом. Теперь им не разрешалось кричать что-нибудь снизу лестницы: им следовало подняться наверх и разыскать нас, как подобает цивилизованным людям. Так сказала Андреа. Сэнди и Джослин усвоили, что надо вести себя тише, быть учтивее и работать там, где нас нет. А может, просто я сам стал нелюдимым. После отъезда Мэйв я все больше времени проводил в своей комнате.

На втором этаже было шесть спален: отцовская, моя, комната Мэйв, светлая комната с двумя кроватями, где спали Брайт и Норма, гостевая спальня, куда мы даже не заглядывали, и еще одна комната, переделанная в хранилище инвентаря. Наверху лестницы также было что-то вроде площадки, где до появления Нормы и Брайт никто никогда не сидел. Им, похоже, понравилось сидеть наверху лестницы.

Однажды за ужином Андреа объявила свой план передислокации.

– Я перенесу вещи Нормы в ту комнату с широким подоконником, – сказала она.

Мы с отцом лишь молча смотрели на нее, а Сэнди, наполнявшая стаканы с водой, слегка отшатнулась от стола.

Андреа ничего не заметила.

– Из девочек Норма старшая. А эта комната – как раз для старшей сестры.

Норма приоткрыла рот. Было ясно, что для нее это тоже новость. Если она и проявляла интерес к комнате Мэйв, то лишь потому, что ей хотелось быть рядом с Мэйв.

– Но Мэйв вернется домой, – сказал отец. – Она всего лишь в Нью-Йорке.

– Когда она приедет погостить, сможет остановиться в чудесной комнатке на третьем этаже. Сэнди все организует – правда, Сэнди?

Однако Сэнди не ответила. Она прижимала к груди кувшин с водой, будто опасаясь его выронить.

– Не думаю, что нужно заниматься этим прямо сейчас, – сказал отец. – Уж спальных мест в доме хватает. Норма может спать в гостевой, если захочет.

– Гостевая комната – для гостей. Норма будет спать в комнате с подоконником. Это лучшая комната в доме, с прекрасным видом. Нелепо превращать ее в святилище того, кто в ней не живет. На самом деле я думала, не перебраться ли нам с тобой туда, но там все же шкаф маловат. А для Нормы он в самый раз. Тебя ведь устроит такой шкаф, да?

Норма заторможенно кивнула, одновременно ужасаясь матери и будучи не в силах противостоять мысли о подоконнике и тех потрясающих занавесках, которые могут укрыть тебя от остального мира.

– Я тоже хочу спать в комнате Мэйв, – сказала Брайт. Она не привыкла жить в таком большом доме и цеплялась за свою сестру так же, как я цеплялся за свою.

– У вас у каждой будет по комнате, и Норма будет пускать тебя к себе, – сказала ее мать. – Все прекрасно приспособятся. Как уже сказал ваш отец, этот дом достаточно велик, чтобы у каждой из вас была своя комната.

На этом вопрос был закрыт. Я так ни слова и не произнес. Смотрел на отца, который, по всей вероятности, теперь также приходился отцом Норме и Брайт, в надежде, что мы еще повоюем, но он предпочел сдаться. Андреа была очень красива. Он мог уступить ей сейчас или немного позже, но, так или иначе, она все равно добилась бы своего.

Все это произошло примерно в то время, когда я влюбился в одну из дочерей Ванхубейков – точнее, в ее портрет; я назвал ее Джулией. Узкоплечая, с соломенными волосами, стянутыми зеленой лентой. Ее портрет висел в спальне на третьем этаже – над вечно пустующей кроватью. За исключением Сэнди, которая по четвергам пылесосила и протирала все влажной тряпкой, никто, кроме меня, туда не заходил. Я верил, что мы с Джулией созданы друг для друга – просто не совпали во временах. Я до того себя извел осознанием этой несправедливости, что однажды совершил ошибку и позвонил сестре в Барнард, чтобы спросить, интересовалась ли она когда-нибудь девушкой с портрета в спальне на третьем этаже – глаза серые с зеленцой, – одной из дочерей Ванхубейков.

– Дочерей? – спросила Мэйв. Мне повезло, что я застал ее в общежитии. – У них не было дочерей. Думаю, это миссис Ванхубейк в детстве. Отнеси картину вниз и сравни с другим портретом. Уверена, на обоих – она.

Моя сестра была способна дразнить меня до тех пор, пока у меня кровь из ушей не пойдет, но так же часто она разговаривала со мной как с равным, давая честный ответ на любой вопрос. По ее голосу мне было понятно, что она не шутит, да и не особо ей это все интересно. Я взбежал по винтовой лестнице на третий этаж и забрался на вечно застланную кровать, чтобы снять со стены мою возлюбленную, обрамленную позолотой (рама была больше, чем ей бы хотелось, но не так величественна, как она того заслуживала). Моя Джулия – не миссис Ванхубейк. Но когда я отнес картину вниз, поставил ее на каминной полке, стало ясно, что Мэйв была права. На обоих портретах была изображена одна и та же женщина – в начале и конце жизни: старая миссис Ванхубейк, платье которой было по самый подбородок застегнуто на черные шелковые пуговицы, и юная Джулия, прекрасная, как утро. И даже если бы это не была одна женщина, подобное сходство делало очевидным то, как дочь однажды превращается в мать. Из-за угла вышла Джослин и увидела, что я стою перед двумя картинами. Она покачала головой: «Как летит время».

Сэнди и Джослин перенесли вещи Мэйв на третий этаж. По крайней мере, окна выходили в сад, как и в ее бывшей комнате. По крайней мере, вид был более-менее тот же самый или даже немного лучше: меньше ветвей, больше листвы. Однако окошки были слуховыми, и, конечно, никакого подоконника. Новая комната была меньше размером и расположена под скатом крыши, так что потолок был скошен. Мэйв при ее росте будет постоянно стукаться головой.

Удручающее предприятие по превращению комнаты Мэйв в комнату Нормы заняло больше времени, чем можно было предположить, потому что, как только вещи Мэйв вынесли, Андреа решила покрасить стены, а после покраски передумала и принялась таскать домой рулоны обоев. В течение пары недель все только и слышали что о ремонте, но лишь когда Мэйв приехала домой на День благодарения, я наконец понял, что никому из нас не хватило смелости рассказать моей сестре о ее изгнании. Определенно это должен был сделать отец, и с той же степенью определенности каждому из нас было ясно, что он никогда на это не решится. Мэйв была в холле, раскачивала меня в объятиях, целовала Сэнди и Джослин, целовала девочек, и внезапно все мы поняли, что вот сейчас она поднимется наверх и обнаружит груду кукол, наваленных на ее бывшей кровати. В этот момент именно Андреа, наш бессменный генерал, проявила присутствие духа.

– Мэйв, пока тебя не было, мы кое-что поменяли. Теперь твоя комната на третьем этаже. Там довольно уютно.

– На чердаке? – переспросила Мэйв.

– На третьем этаже, – повторила Андреа.

Отец поднял ее чемодан. Сказать ему было нечего, но, по крайней мере, он проводит ее наверх. Из-за колена, болевшего при подъеме по лестнице, он никогда не ходил на третий этаж. Мэйв еще не сняла свое красное пальто, на руках у нее были перчатки. Она рассмеялась.

– Прямо как в «Маленькой принцессе»! – сказала она. – Девочка теряет все деньги, ее отправляют жить на чердак и заставляют чистить камины. – Она повернулась к Норме: – Не очень-то обольщайся, мисс. Твой камин я чистить не стану.

– Это по-прежнему моя работа, – сказала Сэнди. Я уже несколько месяцев не слышал, чтобы она шутила; если, конечно, в этой ситуации шутки были уместны.

– Ну, пойдем, – сказала она отцу. – Если хотим обернуться до ужина, пора отправляться. А что это так чудесно пахнет? – Она посмотрела на Брайт. – Ты?

Брайт рассмеялась, а Норма выбежала в слезах, внезапно осознав, что вся эта история с комнатой могла значить для Мэйв. Мэйв смотрела ей вслед, и ее лицо выражало непонимание: кого теперь успокаивать – Норму, Сэнди, меня? Отец уже поднимался наверх с ее чемоданом. После секундного колебания она последовала за ним. Их не было очень долго, но никто не ходил на третий этаж, чтобы поторопить их, сказать, что ужин на столе, что мы ждем.