Читать книгу Баллада о мошенниках - Энрико Реммерт - Страница 4

– Знаешь, Мило, я сейчас читаю книгу про одного типа по имени Ян Потоцкий, он жил в восемнадцатом веке… или в девятнадцатом… не знаю, в общем, когда-то очень давно… – Ну и что?

– Да ты послушай.

Тянешься через стойку, собираясь взять соломинку, и едва не слетаешь с барного табурета.

Барменша рассеянно смотрит на тебя, а Мило шутит:

– Слушаю. Разумеется, пока ты в состоянии сохранять равновесие.

Пропускаешь его слова мимо ушей.

– Так вот, этот самый Потоцкий… По-моему, он был поляк…

– Как это – «по-твоему»?! Не уверен, когда он жил, – в восемнадцатом веке или в девятнадцатом, не уверен, поляк ли он… В чем ты вообще уверен…

Помешиваешь соломинкой в бокале с пивом.

– Ну да, да… Но суть не в этом… Меня поразила одна вещь.

– Что же?

– Слушай внимательно: однажды этот самый Ян Потоцкий – неизвестно, что ему взбрело в голову, – взял да отломал ручку от крышки серебряной салатницы. Ручка была в виде шара. Слышишь? Массивный такой серебряный шар. Отломал.

Останавливаешься и некоторое время смотришь на Мило, пока он наконец не теряет терпение.

– Ну и дальше что?

– И принялся полировать его, так, иногда, время от времени.

Мило с недоумением смотрит на тебя, потом достает сигарету из твоей пачки, лежащей на стойке:

– Что за идиотская история?

Улыбаешься:

– Вовсе не идиотская, а просто невероятная. Слушай дальше. Спустя три года непрестанного шлифования шар сделался совсем маленьким: величиной с пулю. И тогда этот Потоцкий взял свой пистолет – в те времена пистолеты заряжались через дуло, – засыпал в него порох, вложил шар и выстрелил себе в голову.

– И покончил с собой?

– Ну конечно покончил! – восклицаешь ты. – Разве так уж невероятно?

Мило морщится.

– Да представь только, – продолжаешь ты, – целых три года он шлифует его… Три года… Кто знает, как он это делал на самом деле? Может, в плохие дни трудился изо всех сил, а в хорошие вообще не прикасался к этому шару… Не говоря уже о самом поступке, почти артистическом: ведь, по сути, он выстрелил себе в голову своей собственной скульптурой.

– Ну не знаю, я не нахожу тут ничего особенного, – ворчит Мило.

– А потом, – сразу же прерываешь его, – есть еще одна поразительная деталь: сама по себе идея – спланировать самоубийство за такой длительный срок… В том смысле, что в один прекрасный день он принимает решение сделать это, а стреляет только через три года. Короче, мне кажется…

В баре прибавляется народу.

Мило пожимает плечами, рассеянно оглядывается вокруг и, помолчав немного, замечает:

– Знаешь, Витторио, плевать мне на твоего Потоцкого. Сейчас меня интересует только одно – мои собственные дела.

О боже, ведь опять начнет все с начала, думаешь ты.

Он читает твои мысли:

– Господи, Витторио, тебе не понять. А ведь это так важно. Я вот думаю порой: если мою жизнь представить в виде одного дня, то пробуждение, ничего не скажешь, было прекрасным, отличный завтрак – почти все, что только можно пожелать, словом, утро в целом прошло очень даже славно. Зато теперь – примерно в обеденное время, мне ведь двадцать семь лет, не так ли? – у меня, наверное, должен быть уютный дом и в нем накрытый стол. Ты спросишь: что у меня есть? А я отвечу: ровным счетом ничего. Ничегошеньки.

О господи, думаешь ты, сейчас опять начнет рассказывать про то, где и кем он только ни трудился, как плохо ему всюду платили, к тому же черным налом, и разве это возможно, чтобы какой-то второразрядный футболист получал за две недели столько же, сколько он за целый год, о господи, это невыносимо…

Ставишь бокал и притворяешься, будто слушаешь с интересом.

Мило продолжает:

– Я сменил тысячу мест… и всюду платили гроши, к тому же черным налом… И выжимали все соки. А теперь, ну, мыслимо ли, чтобы какой-то никудышный второразрядный футболист, у которого в голове пусто, как в бочке, – стоит послушать хоть одно интервью, – получал бы за пару недель столько же, сколько я за целый год?

Он замолкает, делает большой глоток пива и продолжает:

– Так-то вот! Это же невозможно. Поэтому надо что-то делать. И раз уж я не умею вести мяч, то вынужден делать что-то незаконное… вернее сказать, незаконное с точки зрения закона, но вполне нормальное с точки зрения моей морали.

Оглядываешь посетителей.

Кажется, будто находишься в баре из «Звездных войн»: не хватает только уродцев с синими лицами и носами-хоботами, хотя нет, если присмотреться внимательнее, они тоже тут.

Тебе хотелось бы поговорить с Мило о другом, например, вернуться к мысли о Большой А. или о своих последних переживаниях, связанных с Кристиной, да только она ведь его девушка, какой же тут может быть разговор?

– Господи, Витторио, да ты и не слушаешь меня вовсе… – Безутешный, Мило ставит бокал и добавляет: – Ладно, схожу-ка я в туалет.

Рядом с тобой на высоких табуретах у стойки бара сидят две девушки, судя по одежде, какие-нибудь гадалки, они разговаривают, отпивая частыми глотками мартини.

Замечаешь сидящих за соседним столиком: он – вялый, она – задумчивая, болтают с точно такой же парой.

Вернее, говорят только мужчины, а женщины рассматривают свои ногти и вертят кольца на руках.

Вокруг немало молодых итальянцев, похожих на беженцев, и несколько настоящих беженцев, похожих на итальянских пижонов.

Справа от тебя сейчас, наверное, появится Анджолетто и скажет примерно следующее: «Опять прохлаждаешься, ну-ка шевелись, вали домой, да побыстрее, завтра утром разбужу чуть свет и отправляйся искать себе приличную работу», но ощущаешь только присутствие трех своих волшебно-одухотворенных сущностей, как всегда, немногословных и чрезвычайно убедительных: оставайся там, где ты есть, потому что жизнь – вот она тут.

Какой-то парень, видимо, чем-то весьма озабоченный, подходит к гадалкам, и те бросают ему:

– Привет, Доставало!

Улыбаешься, услышав такое прозвище, и с любопытством разглядываешь парня, однако он отвечает таким взглядом, что тотчас поворачиваешься к барменше и заказываешь еще пива.

Мило возвращается на свое место рядом с тобой и сразу же продолжает:

– Вот что я никак не возьму в толк: как же все-таки получилось, что к двадцати семи годам я ничего не сумел добиться? Ни постоянной работы не имею, ни карьеры не сделал, ни ежемесячной зарплаты не получаю… Ничего… Я просто-напросто неудачник, промышляющий разными махинациями…

Это уж слишком.

Немедленно тычешь в него указательным пальцем и с театральным пафосом произносишь:

– «Просто неудачник, промышляющий разными махинациями!» Шекспир, «Король Лир», действие четвертое, сцена первая. – И хохочешь.

Это ваша давняя любимая шутка – когда надо подчеркнуть, что та или иная фраза слишком банальна либо чересчур сильна, вы тут же, нередко в один голос, повторяете ее именно так – словно цитату из «Короля Лира».

Однако на этот раз не вышло.

Мило тоскливо смотрит на тебя и продолжает:

– А виной всему, Витторио, знаешь, что…

Но тут какой-то парень прерывает его, кладя руку на плечо.

Вы оборачиваетесь.

Парнишке лет шестнадцать, не больше.

– Мне сказали, вы сможете помочь, – негромко говорит он.

Мило внимательно оглядывает его, быстро обшаривает взглядом бар и шепчет:

– Что надо, приятель?

Тот медлит, с недоверием глядя на нас, и произносит:

– «Звездная пыль»[3].

Мило берет бокал и пьет нарочито медленно.

Парень начинает нервно потирать себе шею.

– Нет. Мне жаль, приятель, – «звездной пыли» нет, – говорит Мило, ставя наконец бокал.

– Однако сегодня вечером тебе повезло, – тут же добавляешь ты, – у нас есть «лимб коблаца».

Похоже, это не произвело на него особого впечатления.

Он молча смотрит на вас.

– МДМА[4], – едва ли не по слогам, как бы втолковывая, произносит Мило. – Чистый.

Тогда парень решает поинтересоваться:

– Сколько?

Мило смотрит на тебя и отвечает:

– Пятьдесят тысяч.

Парень оборачивается к тебе, словно недоумевая, при чем же здесь ты, и снова обращается к Мило:

– Это почему же? Другие продают по тридцать…

– Приятель, – с готовностью отвечает Мило, – у других это ведь всякие странные таблетки, и никогда не знаешь, что в них за чертовщина, а у нас, – и он похлопывает по карману джинсовой куртки, – маленькие капсулы с этим самым волшебным порошочком, чистый МДМА. Поэтому, если не хочешь болеть и блевать, положись на меня, уж я-то наверняка сумею впрыснуть твои мозги прямо в рай. А нет, так иди к другому, будешь потом за свои тридцать тысяч обливаться холодным потом и дрожать от страха, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Парень молчит.

Некоторое время внимательно смотрит на Мило, потом так же внимательно на тебя и снова на Мило.

– Ладно, – соглашается, – давай пару.

Короткое пожатие рук – обмен деньгами и капсулами.

– Да, вот еще что, приятель… – говорит Мило, принимая озабоченный вид. – Имей в виду, запивать нужно только водой, и никакого алкоголя, ни даже кока-колы, только водой… Очень советую. И вообще думай, когда что-нибудь глотаешь. Кругом столько народу продает смертельно опасные вещи.

Парень пожимает плечами, бросает: «Увидимся» – и исчезает. Явно довольный.

Мило улыбается тебе и заказывает еще бокал пива.

– «Лимб коблаца». И как только ты придумал такое? – удивляется он, качая головой.

– Запросто, – миролюбиво объясняешь ты, – теперь это уже проблема маркетинга и общения, и нам тоже следует приноравливаться. Когда-то эти ребята просто хотели экстези, а теперь стали разборчивыми, теперь им нужны названия: «звездная пыль», «рыба», «супермен», «НЛО»… Короче, эти маленькие капсулы, что лежат у нас в карманах, стоят дороже, если называются как-то по-особенному. Вот и придумываем хитрые названия для нашего товара. Продаем такие, какие хотят они, вот и все. Представляю сейчас этого парнишку: как же он доволен, когда, раскрыв кулак, показывает капсулы приятелю и говорит: «Смотри, а у меня две штуки “лимба коблаца”», и тот восклицает: «Ну ты даешь, блин, ни фига себе…»

Мило хохочет и поднимает бокал:

– Тогда выпьем за «лимб коблаца»! Кстати, а что это такое?

– Ну… Комикс какой-то или что-то вроде… Кто-нибудь, может, и помнит его… – отвечаешь, поднимая бокал.

Барменша хороша, как нежный росток.

Ты не в силах оторвать взгляд от ее точеной, изящной, необычайно белой шеи, потом скользишь взглядом по потолку, усыпанному морскими звездами из красного пластика.

Мило говорит, что у барменши чудесная шея, красивая и такая белая…

Где-то в этом мире кто-то выкладывает пять тысяч долларов за стеклянную фигурку какого-нибудь животного.

Где-то в этом мире кто-то заботливо помогает вымыться старику, который уже не может сделать это сам.

Где-то в этом мире есть даже кто-то, кто читает то, что ты пишешь.

Разве не поразительно, как искриста и чудесна жизнь, что тикает секунда за секундой?

Проталкиваешься сквозь толпу к мужскому туалету и, с радостью обнаружив, что там никого нет, открываешь кран, подставляешь лицо под струю.

Стоишь так довольно долго, пока не чувствуешь, что намокла рубашка, снимаешь ее и включаешь электросушилку. И только тут, мельком взглянув на себя в зеркало, замечаешь на плече возле ключицы странное красное пятнышко – размером с зернышко кориандра.

Не придаешь этому никакого значения, одеваешься и возвращаешься в бар.

Едва влезаешь на свой табурет, как Мило снова заказывает пиво и продолжает свои рассуждения.

Минут пятнадцать молча слушаешь его, посматривая вокруг и поигрывая соломинкой.

И в то же время старательно доводишь себя до той безошибочно выверенной стадии опьянения, когда тебя начинают переполнять радость и восторг от миллиардогранной красоты мира.

Мило, уже весьма подвыпивший, закуривает и продолжает:

– По сути дела, в нашем положении виновато наше общество, согласен?

– Нет, не думаю, – возражаешь ты.

Мило окидывает тебя таким взглядом, словно ты оскорбил его, и настаивает:

– А я все равно считаю, что виновато общество!

Смотришь на часы: двадцать минут первого.

И ощущаешь непреодолимое желание поставить наконец точку:

– Хватит, Мило, прошу тебя. Мне надоели все эти разговоры об ответственности общества. Я уже столько наслушался их… И все от одних и тех же типов – от не очень молодых людей, в кармане у которых всегда найдется культовая книжка – скорее всего, какого-нибудь исландца-негра[5], – от тех, как правило, кто ходит на концерты чудовищной музыки, имеет пятнадцать тысяч CD, обедает в модных ресторанах, живет в роскошном доме… Короче, от тех, блин, кто ни черта не делает целыми днями, но в любую минуту готов объяснить нам, что убивает нас именно общество. Хочешь знать правду? Так вот: у этого общества дерьмовые цели, поэтому подобных типов не становится меньше, наоборот, они процветают как никогда.

Мило смеется.

– Но это же элементарно, – разводишь руками, – виноваты отдельные люди… – и умолкаешь, чтобы глотнуть пива.

Теперь вы оба полупьяные. И совершенно не представляете, что будет дальше.

– Ну, давай, давай, – подзадоривает тебя Мило.

– Пример, – продолжаешь ты, – просто так, для начала – это наши родители, которые заставили нас изучать кучу глупостей, а не осваивать какое-нибудь полезное дело… типа, ну, я не знаю… Молекулярную биологию, к примеру, или искусство диджея… Мало того, они позволили нам поступить на совершенно бесполезный факультет, вместо того чтобы приобрести важную и доходную специальность, это могла быть, к примеру, отоларингология или программирование, либо торговля оружием. И что же, если следовать твоей логике, выходит, в том, что у нас в карманах всегда пусто, виновато общество?

– Нет, – смеется Мило, поднимая бокал, словно собираясь чокнуться, – виноваты наши родители, это очевидно!

И ты чокаешься с ним – разве не поразительно, как искриста и чудесна жизнь, что тикает секунда за секундой? – пьешь и сразу же добавляешь:

– Вот тебе другой пример. В университете я только и делал, что постоянно отлынивал от занятий. И то немногое, что я умею, незаконно. Так что же, в этом виновато общество? Нет, разумеется! Виноваты друзья вроде тебя, которые толкнули меня на плохую дорожку…

– Точно! За это надо выпить! – радостно восклицает Мило, вновь поднимая бокал, пьет и весело добавляет: – Меня такое объяснение устраивает, Витторио, давай дальше!

– Еще пример, – улыбаешься ты. – Я прошел шесть или семь собеседований, когда устраивался на работу, и всякий раз мне заявляли, что «мое образование не соответствует той работе, какую я должен выполнять». Так кто же виноват?

Мило поднимает бокал, глаза блестят, смеется:

– Кто же?

– Разве общество? Ни в коей мере. Виноваты эти придурки из отдела кадров, которые считают, что изучение Овидия несовместимо с профессиональными обязанностями телефониста…

– Верно, – опять смеется Мило, – выпьем!

– А вот тебе другой пример. Разве общество виновато, что я больше не интересуюсь политикой?

– Виновато? – хохочет Мило, он раскраснелся и вспотел.

– Да нет. Виноваты те же политики, которые каждый вечер упрямо появляются на телеэкранах. Так вот, хватит: этим рожам я не доверил бы даже ключи от своей уборной.

И Мило тотчас поднимает бокал:

– Шекспир, «Король Лир», действие четвертое, сцена первая. – Вы оба хохочете и пьянеете все больше.

Тут краем глаза замечаешь, что барменша оперлась на стойку и слушает ваш разговор – он ее явно забавляет.

Тогда продолжаешь, обращаясь теперь и к ней:

– И так везде, Мило, подумай сам. Почему сейчас у церкви кризис? Из-за изменений, какие происходят в обществе, объясняют нам. Но что творится на самом деле? Или, может, в этом все же виноваты высокие прелаты из банков Ватикана? И вся эта шушера, что отирается возле церковников? Так-то. Суть вот в чем: ни у кого не хватает мужества обвинить каких-то отдельных, конкретных людей, потому что есть такое красивое и удобное понятие, как «общество», которое служит… верить в это… так дальше продолжаться не может… в любом случае штука в том, что… короче, еще одно пиво, пожалуйста.

Барменша холодно смотрит на тебя.

– Может, хватит на сегодня? – говорит она и удаляется в другой конец стойки.

Притворяешься, будто ничего не произошло, машинально поворачиваешься к входной двери, и в этот момент в ней появляются четыре бутылки хереса, а за ними – четверо парней, жертвы какого-то горе-парикмахера. Парни останавливаются и что-то обсуждают, наконец, один из них, настороженно поглядывая вокруг, направляется прямо к вам и спрашивает:

– Ребята, не знаете, где тут можно найти немного… ну… немного таблеток. – И с надеждой смотрит на вас.

Мило вмиг трезвеет, бросает взгляд на его друзей – те тоже смотрят на вас, – потом слезает с табурета и отвечает, направляясь к выходу:

– Пошли со мной.

Остаешься за стойкой.

Ты полупьян, в помещении накурено так, что хоть топор вешай, музыка гремит, от нестерпимой жары одежда просто липнет к твоему телу, и те два дебила рядом, которые что-то заказывают, не перестают толкать тебя в твою неповторимую спину.

Короче, чувствуешь себя замечательно.

Вдруг одна морская звезда из красного пластика падает с потолка, подпрыгивает на стойке и опускается возле тебя.

Ловишь ее, с удивлением вертишь в руках, барменша, заметив это, подходит ближе.

Некоторое время смотришь ей в глаза, потом на звезду и, улыбаясь, протягиваешь ей со словами:

– Ладно, назначаю тебя помощником шерифа.

Она берет звезду и одаряет тебя такой улыбкой, что ты мгновенно влюбляешься в нее.

Вот она, эта женщина, которую ищешь всю жизнь, женщина, на которой готов жениться, от которой хочешь иметь детей, с которой проживешь до глубокой старости: на минутку представляешь вас девяностолетними в креслах-качалках у камина.

А между тем барменша кладет звезду на стойку, но потом забирает и быстрым движением отправляет в мусорную корзину за своей спиной.

Возвращается Мило.

– Ну как? – интересуешься ты.

– Превосходно. Десять «лимбов коблаца» ушли сходу, все, что у меня было.

– О-о-чень хорошо. Выходит, дело летит на всех парусах. Предлагаю еще один тост – фирма-производитель, то есть я, и торговая сеть, то есть ты, должны отметить это событие!

Мило качает головой:

– Ничего не скажешь, вечер провели не без пользы… А теперь пошли отсюда, вроде уже и спать пора.

– Как хочешь, – говоришь ты и поднимаешься.

На улице кипит ночная жизнь.

Молодежь толпится возле питейных заведений, заходит туда, выходит, и двери превращаются в своего рода фильтры, то усиливающие, то приглушающие музыку, грохочущую в помещении.

Несмотря на прохладу, немало людей стоит на улице, они разговаривают, курят, потягивают из банок.

Вы пробираетесь сквозь этот водоворот и спешите на площадь Витторио Венето.

Где-то в мире умирает в одиночестве старушка, в то время как ее соседи по площадке пускают слезу, смотря телесериал.

Более миллиона итальянцев погибло во Второй мировой войне.

В Мавритании рабство было упразднено в тысяча девятьсот восьмидесятом году.

На планете Уран ночь длится сорок два года.

Порывы холодного ветра хлещут тебя по лицу, на мгновение отрезвляя.

– Берегись белых медведей! – шутит Мило, остановившись, чтобы получше закутаться шарфом.

Вы быстро минуете пару кварталов и наконец подходите к большому синему фургону, выделяющемуся на парковке среди моря машин.

Мило достает ключи и уже готов открыть тебе дверцу, как вдруг кто-то, появившийся словно ниоткуда, набрасывается на вас.

Чувствуешь, как, схватив за плечи, тебя швыряют к фургону, и едва успеваешь выставить вперед руки, чтобы избежать удара о железный кузов, после чего от твоей физиономии определенно ничего не осталось бы.

– Полиция, – в один голос произносят двое у тебя за спиной.