Читать книгу Монфорте. Любовь моя - Энтони Капелла - Страница 2

Белая атласная сорочка на бретельках – одна из самых обычных моделей. Когда я беру ее с полки – осторожно, придерживая за края подола обеими руками, словно что-то очень ценное, – материал кажется мягким, как воск, и нежным, как лепестки роз. Я воображаю капли дождя, дрожащие на поверхности ткани, ведь она не пропускает влагу. Этакие крошечные серебряные бусинки. Если скомкать ткань в руках, она скоро вновь расправится, медленно распустится в ладони, как цветок. А если зарыться в нее носом, она будет пахнуть свежестью и слегка – бумагой.

Но ни о том, чтобы утонуть в аромате, ни о том, чтобы скомкать ткань, конечно, и думать невозможно, ведь, совершая все эти действия, я чувствую на себе пристальный взгляд Франчески. Я позволяю себе эти шалости, лишь когда остаюсь здесь одна: я брожу от одной вещи у другой, словно зачарованная, провожу по ним рукой, ощущая разнообразие текстур: муслин и тюль, воздушные, как сахарная вата, толстая синель, прохладный шелк…

– Хорошо, – говорит Франческа, кивая.

Я сворачиваю сорочку, прокладываю листом папиросной бумаги, сворачиваю еще раз. Бумага чуть просвечивает, она похожа на матовое стекло, на мягкий серый кашемир. Все это необходимо, чтобы сорочка не помялась.

Затем я опускаю аккуратно сложенную сорочку на стопку ярко-бирюзовой плотной гофрированной бумаги; я беру шесть квадратных отрезов и запечатываю между собой наклейкой из переплетенных букв М и G – логотип магазина, который, как мне поведал Стефано, изготавливают на заказ в Милане. Если наклейку отделить, бумага не порвется.

Переворачивая упаковку, я проделываю то же самое четыре раза. И только когда сверток, утолщенный гофрированной бумагой, набирает ощутимый вес, напоминая завернутую мясником нарезку prosciutto, я осторожно кладу его в картонную коробку цвета слоновой кости. Закрываю крышкой, и она с мягким выдохом выпускает воздух, похожий на чуть слышный шепот. Я отрезаю длинную ленту, обвязываю коробку и делаю бант, а затем закручиваю кончики лезвиями ножниц. Наконец, я достаю из-под прилавка белый пакет и встряхиваю его – он расправляется с характерным хрустом. Уложив коробку в пакет, я с вежливой улыбкой протягиваю его Франческе.

– Prego, – произношу я официально.

– Хорошо, Натали, – отвечает она. – Может быть, многовато гофры, но в целом очень хорошо.

Она вынимает из пакета коробку и несколькими быстрыми движениями разворачивает ее, убирает бирюзовую гофру и добирается до сорочки. Она берет ее в руки, окидывает ее критическим взглядом, затем одобрительно кивает и, ловко свернув, возвращает товар на полку.

Я очень собой довольна. Мне всего лишь удалось свернуть атласную сорочку к вящему удовольствию начальницы, но мне хочется прыгать и кричать от радости.

Конечно же, ничего такого я не делаю. Мы поддерживаем в магазине атмосферу благопристойной таинственности.

Упаковка товара – это первое, чему я научилась, начав работать в Gavuzzo & Morelli. Выполнение этого, довольно нехитрого задания – впрочем, как и многих других – осложнялось тем, что Франческа была перфекционисткой и требовала, чтобы всё было доведено до автоматизма. «Упаковка является не менее важной частью подарка, чем само белье, – говорила она, заставляя меня проделывать все манипуляции снова и снова, бракуя каждый недочет, не соответствующий ее высоким стандартам. – От того, как подать вещь клиенту, будет зависеть то, как он ее воспримет». Может и так, но мне кажется, весь этот изощренный, доведенный до совершенства процесс упаковки отражал в целом отношение Франчески к тому, что она продавала. Это не просто белье, говорила она, это предметы из мира красоты, которым не занимать самодостаточности; изысканные, как настоящее бальное платье, продуманные, как изделия haute couture. Согласна, этот тщательно исполняемый ритуал заворачивания и разворачивания подарка подспудно выражал ее идею женственности: церемониальность, элегантность, постепенное разоблачение, в эротическом смысле этого слова, где каждый последующий слой лишь тоньше и искуснее предыдущего. Чем же были все эти предметы нижнего белья, если не своего рода покровом, внешним слоем, способным преобразить то, что скрывалось под ним? Для чего служила гофрированная бумага и подарочные коробки, как не для того, чтобы скрывать дамское белье, которое продавала Франческа, быть оберткой для покровов, прикрывавших плоть?

Но не этим была занята моя голова в то время. Эти мысли пришли ко мне позже – много позже, когда, думая о том лете, я смогла отбросить все поздние наслоения вокруг тех поразительных событий и увидеть их без прикрас и иллюзий.

* * *

Мне было семнадцать, когда Франческа и Стефано появились в Монфорте – приехали они, надо сказать, довольно неожиданно; было ощущение, что ничего не было – и вдруг через день они уже открывают здесь свой бизнес.

Обосновались они в давно пустовавшей энотеке Бруно Кавелли, небольшой, размером с чулан, винной лавочке. Над ней располагалась небольшая квартирка, такая маленькая, что никому на протяжении многих лет и в голову не приходило ее сдавать.

Честно говоря, меня не сильно заинтересовала новость о том, что в нашем городке открылся магазин нижнего белья. Модели, выставленные той осенью в малюсенькой витрине, были совсем не похожи на то, что нравилось мне; даже отдаленно. Обычно я покупала белье в универмагах Альбы или Турина; оно было кремового или телесного цвета, я предпочитала неяркие, пастельные оттенки. Франческа же предлагала роскошные, изысканные, даже немного вычурные модели; замысловатые комплекты, украшенные бантиками и вышивкой. Некоторые из них были декорированы цветами из кружева или мелким жемчугом. Они словно появились из другого мира, не имевшего ко мне никакого отношения.

Одеяния – уже много лет спустя я понимаю, что вновь теряюсь и употребляю слова, которые использовала Франческа. Я не помню, чтобы она произносила “дамское белье”, и уж тем более “нижнее белье”. Она также избегала слов, описывающих разные фасоны: бюстье, корсет, пеньюар и так далее. А если говорить о бюстгальтерах-бра, моделях с получашечками, бюстгальтерах со смелым вырезом, вариантах без косточек, «балкончике», – то их она использовала с чисто утилитарной целью, чтобы просто отличить одну модель от другой.

Каждый предмет всегда были одеянием, иногда моделью. Франческа проходила обучение, как мне позже рассказывал Стефано, в престижной школе мод в Париже – и именно так ее приучили выражаться о подобных вещах.

Почему же эти двое выбрали Монфорте? Это стало настоящей загадкой.

Магазинов в нашем городке было немного, меньше дюжины, и это включая цветочную лавку и лавки зеленщика и мясника, в которых торговали прямо на крошечной piazza. Если же вам требовалась стиральная машина или телефон, стоило сообщить об этом Филиппо Стауру, электрику, и он привозил все необходимое в своем фургоне. Если же кто-то хотел купить автомобиль, ему предстоял путь в один из дилерских салонов по направлению к Альбе; а за десертами и выпечкой надо было ехать в известную кондитерскую в Бароло. В голове не укладывалось, как городок, который не имел своей собственной pasticciere, мог позволить себе магазин нижнего белья, пусть даже самый крошечный.

«Да они прогорят к Рождеству», – уверяло большинство.

Бабушка Роза, державшая аптеку, в которой работала моя мама, была одной из тех, кто громче всех выражал свой скептицизм. «Надеюсь, Бруно хотя бы получил деньги за аренду помещения вперед, – сказала она, недовольно хмыкнув. – Не похоже, что эти двое задержатся в наших краях, если дело у них не заладится».

– Что вы имеете в виду? – спросила я.

– Ну как же, они приехали сюда явно не по собственному желанию, – ответила бабушка Роза уклончиво. – Возможно, разорились. А может, и пережили что похуже. Я даже не уверена в том, что они женаты.

А вот это походило на правду. Когда в тот день по дороге домой я проезжала на велосипеде мимо крошечного магазина, я увидела, что рядом с дверным звонком появилась карточка, гласившая Francesca Gavuzzo & Stefano Morelli. Ничего необычного в этом не было – ведь, как правило, женщины в Италии не берут фамилию мужа, хотя в городках, подобных нашему, было бы естественнее подписать к фамилии слово «синьора», чтобы было понятно, что женщина замужем. Но что действительно вызвало мое любопытство, так это то, что первой значилась ее фамилия.

Я слезла с велосипеда, намереваясь прочесть карточку. И в тот момент, когда я ее разглядывала, я поняла, что за мной кто-то наблюдает. Элегантная женщина по ту сторону стекла, одетая в довольно строгий кардиган красного цвета, спокойно смотрела прямо на меня.

Позади нее появился мужчина. Они были приблизительно одного возраста, (думаю, обоим около тридцати), – но что-то в том, как он двигался, его учтивые, почти по-женски плавные движения, убеждают меня, что именно она в этой паре главная.

Мне стало неловко от того, что меня поймали с поличным, и я вежливо кивнула обоим. Женщина кивнула в ответ. Мужчина, настроенный более решительно, в знак приветствия поднял руку.

* * *

– Гавуццо – это она, – сообщила я маме и бабушке Розе, когда аптека открылась после обеда.

– Такие фамилия, кажется, характерны для Пьемонта, не так ли? Возможно, она родом из наших краев.

– Возможно, – подхватила бабушка Роза. – Или, может, она хочет, чтобы мы так думали.

– Но зачем ей это нужно?

– Уж если человеку захотелось взять псевдоним, лучше выбрать какое-то распространенное имя, тебе не кажется? Чтобы мы думали, что она местная, не имея никакой возможности проверить, так ли это на самом деле. Она, определенно, не состоит в родстве ни с Элеонорой Гавуццо, ни с какими иными известными мне представителями этого рода.

– Да, но для чего ей все-таки скрывать свое настоящее имя?

Бабушка Роза театрально передернула плечами. Мы с мамой обменялись взглядами. О любви бабушки Розы к сплетням ходили легенды, а если судачить было не о чем, она обходилась малым, создавая из имевшихся у нее крупиц нечто удобоваримое, подобно изобретательной хозяйке, каковой и являлась. Поэтому в тот момент мы не придали большого значения ее теории.

– К Рождеству их и след простынет, вот увидите, – повторила она.

* * *

Но они остались. Вернувшись в Монфорте после первого семестра в университете, я обнаружила магазинчик Gavuzzo & Morelli на прежнем месте. Более того, мне даже показалось, что дела у них идут в гору. Узкие полки, на которых когда-то стояли бутылки с вином, а теперь были разложены бюстгальтеры, комбинации и трусики, подсвечивали вполне современные – для того времени так уж точно – миниатюрные галогеновые лампочки. Яркий свет отражался от перламутра и стекляруса, украшавших наиболее изысканные модели, из-за чего они искрились, точно снег на солнце. Витрина теперь тоже вызывала больше доверия: сладострастные бюстье, утопающие в кружевах муслиновые пеньюары и прелестнейшие бюстгальтеры, расшитые цветами, были подвешены к потолку на нитях – благодаря этому создавалось ощущение, будто они парят в воздухе на разной высоте.

Все вместе вызывало ассоциации с экстравагантными украшениями на рождественской елке или сонмом невидимых ангелов в шелковых покровах.

В тот момент, однако, магазин интересовал меня даже меньше, чем перед отъездом. Мое мировоззрение сильно изменилось. Дело в том, что в начале семидесятых студенты итальянских колледжей не могли решить, брать ли моду с американских детей-цветов или с немецких анархистов, поэтому представляли собой нечто среднее между этими крайностями. И я не была исключением. Оказавшись на первом курсе, я выкурила свой первый косяк и поучаствовала в своей первой сидячей забастовке. У меня случались отношения с парнями, которых можно было считать почти – но не до конца – моими любовниками. Я не спала ни с одним из них, так как на тот момент была не в состоянии примирить мучительную идею о сексуальной свободе с практической стороной отношений.

Иными словами, я страшно боялась, что в тот самый момент, когда я уступлю желаниям кавалера, он потеряет ко мне всякий интерес, – очень даже вероятный исход событий, о котором, однако, не было ни слова в книгах радикальных феминисток, которые я всюду демонстративно таскала с собой. Я была уверена, что это всего лишь вопрос времени. Я тогда вступила в Коммунистическое общество и протестовала против войны во Вьетнаме, танцуя вокруг горящего американского флага. Я побывала на концерте The Grateful Dead и на чтениях, устроенных поэтом-битником в Венеции. Свои новые настроения я выражала тем, что носила куртку цвета хаки, на лацканах которой красовались нашивки с листьями марихуаны и «пацифик», а на голове – черную фетровую шляпу, залихватски обмотанную шейным платком одного из моих приятелей. В душе я считала себя кем-то средним между Эдит Пиаф, Бобом Диланом и Ульрикой Майнхоф, лидером Фракции Красной Армии[1].

Всякий раз, проходя мимо магазина нижнего белья по дороге в центр или из центра Монфорте, я видела снующих туда-сюда покупателей. Как правило, это были мужчины, покупающие подарки для своих жен или подружек. Некоторые проскальзывали в магазин, стараясь быть незамеченными; другие заходили, уверенно насвистывая, словно желая подчеркнуть, что для них такие покупки дело привычное. Я также заметила, что, выходя из магазина, они выглядели довольными, радостными и слегка возбужденными, будто купили подарок скорее самому себе; что, в некотором роде, было правдой.

Лично я с трудом могла себе представить, что состою в отношениях с мужчиной, который дарит мне белье; мои университетские друзья сочли бы такой поступок неприемлемым, буржуазным. Надо сказать, что среди покупателей были и женщины, и они вызывали у меня даже большее любопытство. Они выходили из магазина с выражением необычайного довольства на лице, как если бы шли с сеанса массажа или с любовного свидания. Я видела, что, если мужчины шли, непринужденно размахивая модными белыми пакетами с логотипом Gavuzzo & Morelli, то женщины, как правило, вешали их на локоть, чтобы держать поближе к себе, и пакеты мягко били их по бедру во время ходьбы.

Кое-что привлекло мое внимание в оформлении витрины. Владельцы магазина не только меняли ее вид приблизительно раз в неделю, – казалось, каждая такая экспозиция была посвящена какой-то своей теме. Например, у нас в городе жила девушка по имени Антониа Фабби. Я ее немного знала: в скором времени она собиралась замуж за молодого винодела Беппе Фучиллу.

Все – я имею в виду бабушку Розу и компанию – говорили, что ей страшно повезло заполучить в женихи такого парня и что ей бы лучше держать ухо в остро, ведь помимо того, что Беппе Фучилла был очень привлекателен, он происходил из богатой семьи, состояние которой превышало состояние семьи невесты, а это во все времена служило поводом для досужих разговоров и домыслов.

И вот однажды, вскоре после Рождества, в витрине магазина Gavuzzo & Morelli появились белые подвязки, выложенные на облаке белого муслина. В центре всей экспозиции лежали красные кружевные дамские панталоны.

Это была явная провокация. И дело не только в том, как эти панталоны были разложены – весьма буднично, будто их сбросили и забыли убрать, – все дело было в кусочках фиолетовой, бирюзовой и белой папиросной бумаги, разбросанных по всей витрине и напоминавших конфетти. Несмотря на отсутствие явных намеков, композиция совершенно однозначно указывала на первую брачную ночь, да так откровенно, как будто сопровождалась соответствующей подписью.

Декорация оставалась в витрине три дня. Город затаил дыхание в ожидании – а может, это волновало только меня одну: я заметила, что стала чаще проходить мимо магазина, желая посмотреть, не появилось ли чего-нибудь новенького. И вот на четвертый день я увидела, как Антониа выходит из магазина с двумя коричневыми пакетами Gavuzzo & Morelli в руках. Увидев меня, она улыбнулась – улыбкой едва заметной, но вместе с тем, без сомнения, победоносной, – и удалилась.

После того случая я стала обращать на витрину пристальное внимание. Однажды я увидела внушительных размеров бюстье персикового цвета, вокруг которого были разложены серебряные вилки. Эта композиция была явно рассчитана на пухленькую сеньору, державшую ресторан в верхней части города и частенько потчевавшую мужчин граппой от заведения; многие с ней флиртовали, но до настоящего ухаживания дело не доходило. Красный шелковый бюстгальтер с глубоким вырезом и красные, в тон, панталоны, обсыпанные стружкой, как будто их оставили на верстаке, явно предназначались для жены плотника. Всем и каждому в нашем городе было известно, что он проходу не давал девушкам с тех самых пор, как его жена подарила жизнь их первенцу. Кремовая шифоновая ночная сорочка была явно выставлена для весьма зрелой покупательницы, скажем, для синьоры Пассарелло, овдовевшей в прошлом году под Пасху, но, очевидно, еще не слишком старой, чтобы судьба могла подарить ей шанс… И конечно, было интересно узнать, что за женщина выходит из магазина в данный момент, с дерзкой улыбкой на губах и с белым пакетом в руках. Я поразилась, как Франческа и Стефано, будучи приезжими, сумели так быстро и так хорошо разобраться в том, кто есть кто в нашем городке.

* * *

Вскоре после Рождества оформление витрины снова поменялось. На этот раз оно было выдержано в театральной теме: стопка старых книг – древних академических фолиантов с книжного развала, с замятыми, желтеющими страницами; иссиня-фиолетовый гранат, надломленный так, что было видно его алое нутро с семенами-«алмазами», напоминавшими какой-то психоделический узор. Тут и там были разбросаны значки с надписями, а поверху книг лежали три пары дамских панталон и три бюстгальтера в тон.

Они сильно отличались от того, что предлагал магазин прежде. Хлопковые вещицы в мелкий горошек и в цветочек отличались безыскусной простотой. Выглядели они мило, совсем по-девичьи. Я даже представила на минутку, что и сама могла бы их носить. И вдруг меня пронзила шокирующая мысль: ведь эта экспозиция для меня и предназначена.

В бешенстве я ринулась прочь. Да им какое дело?! Зачем выставлять мои панталоны на всеобщее обозрение? Естественно, это были не мои панталоны, так как я их себе не покупала, и даже не собиралась этого делать, особенно в создавшейся ситуации, но они могли бы быть моими, и поэтому я страшно злилась на владельцев магазина, на этих Gavuzzo и Morelli, которых я даже не знала лично.

На следующий день мой путь снова лежал мимо магазина. К тому времени я уже успокоилась, решив, что накануне у меня просто разыгралось воображение, и это было чистой воды совпадение, что на витрине выложили белье в моем стиле именно тогда, когда я задумалась о приобретении чего-то новенького.

Я снова бросила взгляд на витрину… И тут же засомневалась, права ли я была в своем гневе. Ведь ничего страшного, если я просто узнаю, сколько стоит такая модель. Я уже было взялась за ручку двери – но вдруг увидела, что внутри посетитель, мужчина средних лет. Он держал кружевные трусики-стринги прямо перед глазами и, казалось, внимательно изучал, пропуская их, будто веревочку, сквозь пальцы, словно играя с кошкой. Франческа стояла рядом и терпеливо ждала, пока он сделает выбор. Тут она подняла глаза и увидела меня, мнущуюся снаружи, и как мне показалось, едва заметно мне кивнула; а может, даже улыбнулась.

Я быстро отвернулась.

На следующий день мне случилось проходить мимо в середине дня. На улицах никого не было видно – в те времена все обычно возвращались обедать домой, и сиеста длилась до трех, а то и до четырех часов. Но магазинчик был открыт. На этот раз я не стала медлить, открыла дверь и решительно вошла.

Франческа сидела возле прилавка и читала газету. Она подняла на меня глаза и улыбнулась.

– Buongiornoу – произнесла она без удивления.

– Buongiorno, – эхом отозвалась я.

Я огляделась. Снаружи казалось, что магазин просто утопает в кружеве и атласе, но, оказавшись внутри, я поняла, что ассортимент не так уж богат. Здесь не было ни крючков, ни вешалок с моделями, которые можно было бы бесконечно крутить в руках и рассматривать, – только четыре-пять винных полок в виде пчелиных сот, на каждой из которых располагалось по два-три комплекта белья. Все они были аккуратно сложены и красиво подсвечены миниатюрными яркими лампами. Мне даже пришла в голову неловкая мысль, что, если я не попрошу показать мне модели в витрине, то исчерпаю ассортимент магазина за пять минут.

Казалось, Франческа поняла природу моей нерешительности. Momento, – сказала она, исчезнув в подсобном помещении. А через мгновенье вернулась с тремя кипенно-белыми коробками в руках. Положив их на прилавок, она открыла верхнюю и приподняла так, чтобы мне было видно то, что лежало внутри: красивые хлопковые панталоны и подходящий по цвету бюстгальтер – такие же, как в витрине.

Франческа воззрилась на меня в ожидании реакции.

– Они очень красивые, – произнесла я, раз уж от меня ждали комментария. – Это мой размер? Я ношу 95С.

– Понимаю, почему вы так решили, – ответила Франческа. – Но на самом деле ваш размер 90В. – Она указала мне на небольшую нишу в магазине. Она была отгорожена шторкой и могла быть использована как примерочная. – Если хотите, можете взглянуть, – с этими словами она вернулась к своей газете, словно совершенно не интересуясь моими действиями.

Я пошла и примерила один из бюстгальтеров. В кабинке висело красивое позолоченное резное зеркало, стоявшее на полу и закрывавшее собой полностью одну из стен в этом крошечном пространстве. Магазин был настолько мал, что я могла уловить шелест переворачиваемых Франческой страниц.

Как я и ожидала, бюстгальтер оказался не того размера. «Слишком маленький», – крикнула я.

Шторка тут же отодвинулась – Франческа окинула меня критическим взглядом:

– Нет, не маленький. Просто вы привыкли носить размер, который вам велик. – Она потянула за лямочку, чтобы посмотреть, сколько еще оставалось места. – Видите, какая образуется округлость?

Глядя на себя в зеркало, я и правда увидела, что, хотя бюстгальтер и доставлял мне с непривычки некоторый дискомфорт, будучи затянутой сильнее, моя грудь выглядела полнее, и эта полнота придавала моему силуэту большую соблазнительность.

– Носите с ним обтягивающий пуловер, – порекомендовала Франческа. – И забудьте о тех мешковатых свитерах, в которых обычно красуетесь, парни вам проходу давать не будут. – Она многозначительно подняла идеально выщипанную бровь. – Если вы конечно готовы к тому, чтобы они не давали вам проходу.

Не зная, что на это ответить, я пожала плечами.

– Шесть тысяч лир, – сказала Франческа решительно, хотя я даже не спрашивала о цене. – Это за бюст. А панталоны – четыре тысячи.

Десять тысяч лир! Да я никогда в жизни столько не тратила на одежду, не говоря уже о белье, которое никто, кроме меня, никогда и не увидит.

Франческа вздохнула.

– Посмотрите сами, – сказала она, поворачивая меня за плечи к зеркалу. Какое-то время мы обе смотрели на мое отражение. Вы красавица, – добавила она. – Хотя думаю, вы и сами это знаете.

Никто и никогда не говорил мне, что я красива, – точнее, ни одна женщина; а что говорили мужчины, было не в счет. Я покачала головой.

– Извините, – сказала я с тоской в голосе. – Но это слишком дорого.

– Значит, вам придется вернуться, когда сможете себе позволить эту вещь, – ответила она и склонилась над своей газетой. Не могу сказать точно, обиделась она или просто потеряла к происходящему интерес, поняв, что я не собираюсь тратить деньги. Я опустила шторку и расстегнула бюстгальтер. Освободившись от всех этих стягивающих застежек, я почувствовала себя гораздо комфортнее. И мне сразу стало очевидно, что обретенный силуэт исчез, что я упустила мимолетное обещание, подаренное мне моим новым внешним видом, снова утратив женственность форм. А еще я поняла, что каким-то загадочным образом я провалила тест: отказавшись покупать белье по грабительской цене, предложенной Франческой, я ее разочаровала.

Когда я убирала белье на место, она заметила тоном, не терпящим возражений:

– Возможно, вы думаете: какая досада, что девушки вообще должны носить бюстгальтеры! Но если уж их носить, то выглядеть надо на все сто.

На замечания такого рода просто невозможно придумать достойный ответ.

* * *

Когда я в следующий раз проходила мимо магазина, оформление витрины снова изменилось. Антикварные книги исчезли, и теперь на их месте лежали старинные часы, а центральное место занимала изысканная черная шелковая баска, почти готическая в своей экстравагантности. Мне подумалось, что эта композиция предназначалась даме намного старше меня, если только не являла собой ироничный постскриптум к моему неудачному визиту в Gavuzzo &Morelli.