Читать книгу Тихий старый дом. Записки караванщика - Энтони Саймски - Страница 2

Тягучую тишину тёплого вечернего воздуха нарушал лишь мерный скрип стальных деталей и усталое сопение упряжки мулов. Плотные, резиновые гусеницы грузовой повозки повторяли свой бесконечный бег, оставляя в горячей пыли отпечаток глубокого протектора.

Мы были в пути вторую неделю, и большая часть маршрута осталась позади. Не смотря на то, что караван шёл по одному из самых безопасных маршрутов, Илья Столяров – наш стрелок, стоял у старого ДШК, затянутого брезентовым пыльником. Вечно суровое лицо этого молодого парня сейчас было совершенно спокойным и отрешенным. Сложив свои могучие руки на пулемёте, он опустил на них голову и смотрел на большой, желтый диск солнца, медленно опускающийся к линии горизонта.

По обеим сторонам от нас бежали полосы выгоревшего кустарника. Видимо, ещё до Великой Катастрофы, здесь проходила полноценная асфальтовая дорога. А эти переродившиеся, причудливо изогнутые колючки тогда были самыми настоящими лесопосадками, которые сейчас лично я встречал лишь на севере.

Бескрайнее синее небо над головой было перечеркнуто ржавыми балками каркаса телеги, грубо, но надежно сваренного из металлических труб. Я уже очень долго смотрел сквозь них на прекрасное полотно небосвода. Казалось, что мысли останавливают свой суматошный бег, приходя в абсолютную гармонию с окружающей пустотой вечерней степи.

Можно было добавить немного фантазии и представить себя несчастной жертвой, оказавшейся в брюхе неведомого монстра. Монстра с прозрачной кожей, и ржавыми рёбрами, которые поблескивали металлом лишь в том месте, где об них терлись грубые веревки, растягивающие тент.

Я сидел в кузове головной упряжки. Косые лучи садящегося солнца пробивались сквозь щели между неотесанными досками, вспыхивая желтыми бликами на стальных деталях генератора, стоящего рядом со мной. Около него были закреплены сложенные солнечные батареи, ящики с инструментами и десяток аккумуляторов. Ближе к возвышающейся в центре турели Столярова находились большие пластиковые бутыли с питьевой водой, бережно проложенные грубым войлоком и стянутые кожаными ремнями. Прямо за моей спиной расположились тюки с разобранными юртами, посудой и полевой кухней.

Я немного приподнялся и, перегнувшись через край борта, посмотрел вниз. Последняя из пяти ступенек деревянной, криво сколоченной лестницы, казалось буквально парит над пыльной поверхностью дороги.

Просвет между верхним ярусом, на котором я сейчас находился, и нижним был затянут тентом. Впрочем, тентом это можно было назвать с трудом. Скорее большим лоскутным одеялом, сшитым из обрывков брезента.

Тягучий вечерний степной воздух был заполнен стрекотом тысяч насекомых, прячущихся в мелкой выгоревшей траве. Казалось он был на столько прогрет солнцем, что стал сравним с жидкостью, которая с каждым вдохом заполняла легкие, а потом вытекала тоненькими струйками через нос, обжигая грудь.

Я ещё не бывал в этих краях. Обычно я ходил в караванах Виктора Москвина – замечательного купца, который превосходно сочетал в себе деловую хватку и превосходное чувство юмора. Но в этот раз случилась беда и Виктор поймал пулю во время дерзкого бандитского нападения прямо на подъезде к Оренбургской заставе. Всё обошлось относительно благополучно, и он остался жив, но ранение было достаточно серьезным, так что купец был вынужден остаться в тамошней здравнице на пару месяцев.

В силу того, что мои обязательства по договору были выполнены, я решил не терять времени даром и нанялся на этот караван, рассчитывая вернуться в Оренбург как раз к выздоровлению Москвина, что бы заключить договор на обратный путь. Не смотря на то, что через заставу проходило множество торговых путей, поселение было небольшим. Домов триста, может четыреста.

Сам же Оренбург находился в десятках километрах западнее заставы. И несколько вечеров я, поднявшись на высокую стену периметра, наблюдал за тем как ярко-красное степное солнце садится за очертания разрушающихся домов. Их обугленные, черные контуры, напоминали мне уродливые зубы, торчащие из не менее уродливой челюсти какого-то неведомого существа.

Местные зазывалы несколько раз усердно пытались завлечь меня в рейдовый отряд на зачистку руин и сбора полезных материалов, но я каждый раз отказывался. Ведь в каждом деле были свои хитрости и тонкости. Для зачистки руин городов надо было обладать одними навыками, оружием и экипировкой, а для охраны караванов совершенно другими…

Я потянулся. Превосходные сандалии, качественно выполненные из толстой кожи с закрытым носком и пяткой, уперлись в рюкзак с моими личными вещами. Сменная одежда, бритвенные принадлежности, несколько ремней, набор инструментов для мелкого ремонта, нож из хорошей стали, кожаные чуни, пропитанные клейковиной, чтоб не пропускать воду. Три десятка патронов для дробовика, спички и прочие мелочи были компактно уложены в этот плотный нейлоновый рюкзак, усиленный вставками из грубо выделанной кожи.

Это было то немногое, что принадлежало лично мне, а не Анарбеку Уджаеву – купцу, ведущему этот караван. Я всегда старался выбирать нанимателя учитывая не только финансовую выгоду, но и возможность узнать что-то новое. За всю неделю, что я провел на заставе, Анарбек был третьим купцом, который был вынужден искать замену своих людей. По дороге одного из его охранников подкосило сильнейшее пищевое отравление. В силу этого он был вынужден оставить караван и отлёживаться в здравнице.

Долгие переговоры были Анарбеку не свойственны. Он задал пару общих вопросов и не более того. Так же спросил про то, насколько я хорошо обращаюсь со своим дробовиком. Потом сощурив свои и без того узкие, азиатские глаза, довольно кивнул, предложив за работу двадцать монет и двух разовое питание за его счет. Я согласился, потому что на заставе было откровенно скучно и ничего более выдающегося вряд ли стоило ожидать.

Может, когда мне стукнет пятьдесят, если я, конечно, доживу до этого момента, мою голову станут занимать мечты о том, чтобы вернуться в свой родной дом и проводить дни напролет за рутинной работой. Но сейчас такой вариант меня абсолютно не устраивал. Вокруг меня был огромный и удивительный мир, в котором было столько всего интересного. Именно так я оказался в караване, забирающимся дальше вглубь огромной территории, которая когда то именовалась Западным Казахстаном.

Один из мулов нашей упряжки недовольно зафырчал и задрал толстую башку со спиленными рогами. Тут же последовал окрик погонщика из кабины старого грузовика, закрепленной в голове телеги.

Эти могучие, переродившиеся после Катастрофы животные прекрасно выучили распорядок своего трудового дня. И, словно чуя скорую остановку на ночлег, всё чаще и чаще поднимали головы, издавая усталые хрипы.

Меня всегда поражала их выносливость. Мулы могли тянуть нашу двадцати четырех метровую, двухъярусную телегу на протяжении десятка часов, не сбавляя и не увеличивая скорости. Их задние могучие копыта, толщиной с человеческий торс, размеренно шагали по пыльной дороге, оставляя отпечаток огромной подковы. Переродившиеся хвосты быков напоминали хвосты ящериц, только с длинным гибким отростком в пару метров, на конце которого была плотная лепешка свалявшегося меха. С его помощью мул убивал особо надоедливых насекомых, ползающих по своей шкуре. Зато передние копыта мула были в несколько раз меньше, и животное пользовалось ими только для того, чтобы поддерживать вес тела, когда щипало траву перед вечерним сном.

Иногда я задумывался над тем, как же сильно всё изменилось. Ведь раньше всё было не таким. Но каким? Я всегда видел мулов именно такими, и для меня это были вполне обычные животные, ничем не выделяющиеся. Разве что всё равно поражающие своей выносливостью.

Родители мне показывали старые книжки с картинками, сохранившиеся ещё со времен Большого Мира, не тронутого Великой Катастрофой. Там были нарисованы коровы, африканские буйволы, бизоны. Странные животные, стоящие на четырех копытах вместо двух. Для меня это было очень непривычным.

А вот упряжка мулов, тянущая нашу повозку через пыльную степь, вполне привычная и обычная.

Я, конечно, и раньше видел мулов, но тут они были какими-то особенно огромными. И, как мне казалось, особо неспешными. Словно вся эта однообразная картина плоской, иссушенной солнцем степи и тёплый тягучий воздух замедляли в них все процессы, и они никуда не торопились.

Я ещё раз потянулся и поправил дробовик. Компактное оружие с затертыми до блеска деревянными деталями и старой маркировкой «ИЖ МР 133» не раз спасало мне жизнь. Впрочем, компактным его сделал ещё мой дед, спилив приклад и часть ствола почти под самое цевье. Таким образом, получился очень удобный дробовик, который был прост в обращении. Особенно в зданиях или замкнутых пространствах.

Для прицельной стрельбы на дальние дистанции он, конечно, не годился. Но для этого на караванах всегда стояло несколько пулеметов, и нанималась пара отличных стрелков с нарезными карабинами и винтовками. Моя же работа заключалась совершенно в другом. А на данный отрезок времени в том, что бы просто созерцать окружающий меня мир.

Но по условиям договора оружие должно было быть со мной всегда, даже если в нем нет явной необходимости. Впрочем, даже без договора, дробовик и так стал неотъемлемой частью меня самого. Всегда висящий вдоль тела на старом дедовом нейлоновом трехточечном ремне и готовый к использованию в любую секунду. Ничего не поделаешь, таким стал мир после Великой Катастрофы. Людей осталось мало, они стали добрее друг к другу, учтивее, внимательнее… Только при этом всегда держали палец поближе к спусковому крючку.

Местность вокруг отлично просматривалась, так что вряд ли кто-нибудь смог бы подойти к нам незамеченным. Единственное время, когда действительно стоило усилить бдительность – это ночное дежурство на импровизированном периметре. Когда повозки составлялись в круг прямо посреди степи, защищая уставших за день животных и людей от возможной пыльной бури или другой природной опасности. Главное в такой момент – не проморгать какого-нибудь ночного хищника, привлеченного запахом еды, светом фонарей и человеческими голосами.

Насколько я понял, больше всего стоило опасаться перерожденного корсака – степной лисы. Уж слишком страшные вещи про него рассказывали местные старожилы. Что ж, в каждом крае был свой легендарный зверь. Я как-то больше привык опасаться медведей. Но история учила нас, что надо относиться без страха, но с уважением к любому существу, которое встречаешь на своем пути.

Так что в целом работа действительно была не пыльной и вполне стоила своих двадцать монет.

Но был и небольшой минус. Это окружающие умиротворение слишком успокаивало нервы. А если охраняешь караван, то всегда должен быть не чеку. Именно поэтому я невольно схватился за оружие и сильно перегнулся через край дощатого борта, когда раздался окрик Столярова:

– Человек! Впереди человек!

Услышав резкие окрики, мулы недовольно зафырчали. Я сощурил глаза и приложил руку ко лбу, закрываясь от теплых лучей вечернего солнца. Надо сказать, что глаз у Столярова был очень зорким. Мне пришлось потратить пару минут на напряженное вглядывание в пыльное полотно дороги, прежде чем заметил небольшую тёмную точку.

– Сколько их там? – высунулся из ржавой кабины грузовика погонщик, поправляя перекинутый через плечо патронташ.

– Один, – буркнул Илья. Его лицо вновь обрело сосредоточено-хмурое выражение.

Я нагнулся к рюкзаку и тоже достал из него ременной патронташ с двумя десятками патронов двенадцатого калибра. Столяров спокойно развернул ствол ДШК по направлению движения, но пыльник снимать не стал.

– Что за человек хоть? – спросил я, набрасывая патронташ на плечо и поднимаясь со своего места.

– Не знаю, – ответил здоровяк. – Не видно пока. Но это точно человек.

– Один?

– Угу.

Я встряхнулся. Лучи вечернего солнца действовали слишком уж успокаивающе, что способствовало явному снижению бдительности. И хоть я и не думал, что впереди нас ждут какие-либо неприятности, род моей деятельности обязывал быть готовым ко всему.

Время тянулось неимоверно медленно, словно взятое под контроль неспешным степным вечером. Тёмная точка человека медленно приближалась, увеличиваясь в размерах. Со временем стало отчетливо видно, что это одинокий путник. Похоже, он тоже давно заметил караван, и остановился, дожидаясь его приближения. На нём была широкополая шляпа и длинный, почти до земли, выгоревший плащ. Рядом с путником на земле стоял потрёпанный рюкзак, а в руках была крепкая палка, которую он, видимо, использовал как трость.

Мулы замедлили свой шаг и телега стала понемногу останавливаться. Я посмотрел назад и увидел, как снижает скорость весь караван из десяти повозок. Судя по открывающейся дверце кабины, на следующей за нами двухъярусной телеге, сам Уджаев решил посмотреть на путника.

Я поправил патронташ и проворно спустился на землю, как только оси колес перестали поскрипывать.

Именно за это я и любил свою работу. Потому что всегда можно было встретить интересных людей и повидать много чего любопытного.

Уджаев был своеобразным купцом. И хоть в целом он делал всё то же, что и любой другой, в его исполнении это выглядело как-то по-особенному. Так, например, Москвин никогда бы не остановил караван, встретив одинокого путника. Скорее прикрикнул бы с высоты повозки, чтоб тот посторонился и не делал резких движений. Анарбек же наоборот, всегда рад был остановиться и поговорить с каждым встречным. Я списал это на то, что места здесь достаточно пустынные и подобные встречи – большая редкость. К тому же, меня самого разбирало любопытство увидеть человека, который смог так далеко забраться в степь на своих двоих.

Для верности и по привычке, я держал руку на дробовике. И хоть оружие и висело вдоль тела, что могло вызвать иллюзию того, что я не готов его использовать, это было далеко не так. За долгие годы я неплохо приноровился стрелять из него навскидку, почти от бедра. Главное было оказаться на эффективной дистанции до цели.

Впрочем, что-то мне подсказывало, что необходимости стрелять не возникнет. В десятке метров от головной телеги стоял старик. Не такой немощный дряблый старик, который уже ничего не соображает и не может выйти на улицу без посторонней помощи, а очень крепкий и достаточно высокий старичок.

Густые седые волосы выглядывали из-под его широкополой шляпы и падали на засаленный воротник плаща. Сам же плащ был расстегнут, и под ним торчала поношенная легкая рубашка, заправленная в камуфляжные брюки. На широком ремне был закреплен нож и пара нейлоновых подсумков. На ногах старика были удобные сандалии.

Если честно, я всегда подозрительно относился к людям в длинных плащах, особенно если встречал их на пути каравана. Ведь под подобной одеждой можно было спрятать всё что угодно. При должной сноровке даже гранатомёт. А во всём этом облачении путник напоминал какого-то ковбоя из старого кино. Для полного сходства ему не хватало разве что пары револьверов и лихого скакуна.

На всякий случай я положил палец на скобу дробовика и приветливо поднял левую руку. Старик спокойно кивнул. Его узкие, прищуренные глаза внимательно меня изучили. Я двинулся к нему, обходя его по небольшой дуге, чтобы просмотреть участок земли за его спиной.

Ко мне присоединился ещё один охранник-казах с укороченным Калашниковым в руках, обходя путника с другой стороны.

Всякое бывало. Не исключено, что, не смотря на отлично просматривающуюся местность, где-нибудь рядом лежит целый отряд бандитов, прикрытых брезентом и присыпанных землей и обрывками травы.

– Ас-саляму алейкум, почтенный, – с очень своеобразным акцентом, произнес подходящий к нам Уджаев.

– Добрый вечер, – кивнул старик. Голос его звучал спокойно.

Я бросил быстрый взгляд на купца. Приветливая улыбка украшала его широкое, азиатское лицо. Но, не смотря на это, он не спешил приближаться к незнакомцу, засунув большие пальцы под ремень брюк, поправляя его под складками нависающего живота.

За его спиной из открытых дверей ржавой кабины телеги выглядывали наш погонщик и ещё один охранник, держащий в руках старый добрый «АК-74». Рядом с каждой повозкой каравана так же спустилось по одному охраннику, и они осторожно двинулись к редким, скрюченным стволам изменённых деревьев. За одной из турелей блеснул отчетливый зайчик оптического прицела.

Следом за Анарбеком следовал его логист Азамат Бикашев. Это был высокий, немного худощавый мужчина средних лет, который всегда был чем-то недоволен. Светлая рубаха, украшенная национальным узором, была выпущена поверх камуфляжных брюк песочной расцветки.

На бедре был пристегнут пистолет, а подмышкой зажата грубая коричневая папка, полностью набитая бумагами. Ещё Азамат всегда носил небольшую тюбетейку, всё с тем же национальным узором, что и на рубахе. Тюбетейка была порядком потасканной, с толстым, засаленным кантиком. Причем носил он её на затылке, и у меня иногда складывалось впечатление, что у него туда вбит гвоздик. Потому что другого объяснения тому, почему тюбетейка не сваливается с его головы, я не находил.

Тем временем Уджаев остановился в паре метров от старика, и, смотря куда-то вдаль мимо его плеча, сказал:

– Не сочти за неуважение, но есть ли при тебе оружие или что-то, что может нам угрожать?

– Нет, – хмыкнул старик.

– Тогда, чтобы мне быть спокойным, мы осмотрим твои вещи. Знаешь же, что так надо?

Старик молча кивнул и развел руки в сторону, не сходя со своего места.

Анарбек сделал еле заметный жест головой второму охраннику, и тот, закинув автомат за спину, быстро прохлопал обе штанины старика.

Облачка пыли поднимались от одежды в том месте, где её касался охранник. Парень пробежался по рукавам и штанинам, отогнул и заглянул за обе половинки плаща, потом опустившись на колено, заглянул в рюкзак.

Всё это время старик, вернув руки в их исходное положение, спокойно следил за всем происходящим.

– Ничего необычного, только нож, – кивнул охранник, отходя от одинокого путника.

– Долго идёшь уже?

– Очень долго, – улыбнулся старик, поудобней опираясь на свою трость.

– Далеко так забрался, зачем?

– Иду повидаться со старым другом.

Улыбка старика стала совсем еле заметной, словно спряталась в уголках его тонких, заветренных губ.

– Друг ждёт, что придешь? – Анарбек перевел на него взгляд.

– Я очень на это надеюсь, – кивнул путник.

– Долго тебе ещё идти? До ближайшего поселения дней пять пути, – хмыкнул купец с такой интонацией, что было непонятно, вопрос это или утверждение.

– Мне туда не надо, мне дальше, в степи.

– Дальше в степях нет ничего, только руины, – недовольно буркнул Азамат.

Судя по выражению его лица, старик ему явно не нравился.

А лично мне стало очень любопытно узнать о нём как можно больше.

Уж больно интересные у старика были глаза. Не смотря на спутанные седые брови и глубокие морщины, испещряющие всё его лицо, в глазах ещё не угас тот самый блеск сильного человека. Я редко встречал такой взгляд, поэтому сейчас, в глубине души, надеялся, что Уджаев проявит человеческие качества и возьмет этого одинокого путника с собой.

Но вмешиваться в разговор я не мог. Контракт не позволял высказывать своё мнение, если только оно не касалось моих прямых обязанностей. Да и местные обычаи тоже не приветствовали подобное поведение.

– Вода. Наверное, вода нужна. Пить хочешь? – спросил Уджаев, перестав поправлять ремень.

– Да, что верно, то верно. Мои фляги почти пусты, – кивнул старик, и сглотнул пересохшим горлом.

– Азамат, воды налей ему. И еды дай тоже, – распорядился купец.

– У нас всё точно посчитано, – недовольно буркнул логист. – Лишней воды нет.

– Я знаю что есть, а что нет, – повернулся к нему Уджаев и потряс ладонью в воздухе, призывая его как можно быстрее выполнять данное распоряжение. – От пары фляг не обеднеем же, что ты мне говоришь.

– Ну, может, и не обеднеем, – продолжил настаивать на своем Азамат. – Но если будем каждого встречного поить, самим не хватит.

– Слушай, делай что говорю, – улыбнулся Уджаев. – Ты молодой ещё. Видишь человек почтенного возраста, сам так далеко зашёл, видимо дело серьезное у него. Уважай других. Наши предки уже утратили уважение друг к другу и всё обернулось Великой Катастрофой. Вся земля погибла. Правильно же говорю?

С последними словами он посмотрел на старика.

– Абсолютно верно, – кивнул тот.

– Вот и хорошо же, давай фляги, – кивнул Анарбек.

Азамат, явно подавив сильное раздражение, сделал шаг к старику. Насколько я заметил за всё время нашего пути, логисту очень не нравилось когда его называли «молодым», а особенно публично подчеркивали какие-то его ошибки в общении. Но что поделать, в силу своего постоянного, необъяснимого раздражения он и правда часто говорил и делал лишнее.

Зато как логист был просто великолепен, тут не поспоришь. Всё было посчитано и перепроверено на несколько раз. Расход ресурсов строго нормировался. Даже животные получали отдых с таким расчетом, чтобы не допустить переутомления. И Азамат лично следил за этим, хотя мог вполне довериться опыту погонщиков.

– Давай. Фляги давай, – сухо сказал он.

– Спасибо тебе большое, славный купец. Здоровья тебе и мир твоему дому, – ответил старик и откинул одну половинку плаща.

Я невольно напрягся, уж больно хорошее и заученное было у старика движение. На какую-то тысячную долю секунды мне показалось, что сейчас закатное солнце блеснет на затертой детали пистолета и жди беды.

Словно заметив мою реакцию, старик замедлил руку и убрал плащ уже значительно медленнее. На поясном ремне висела всего лишь пластиковая зеленая фляга.

– Великую Катастрофу застал, видел же? – спросил Уджаев, посмотрев на то, как Азамат почти выдернул протянутую флягу из рук путника.

– Да, – кивнул старик, склоняясь над рюкзаком и доставая из него пустой бурдюк из шкурки какого-то местного степного зверька. – Но я был совсем маленьким, практически ничего не помню.

– Плохо, – протянул купец.

– Чего плохого-то? – недовольно спросил Бикашев, столь же резко забирая бурдюк и направляясь назад к каравану.

– А то, что скоро не останется людей, которые бы её помнили. Да уже же не осталось почти. Опять забудем всё, чему научились. Опять молодежь те же ошибки сделает. Опять Земля отомстит…

– Да не будет этого, – фыркнул логист, удаляясь.

– Наши предки тоже так думали, – хмыкнул Анарбек, устремив задумчивый взгляд на садящееся солнце.

– Это неизбежно, – протянул старик, поправляя клапан рюкзака и выпрямляясь. – Мы всегда совершали, и будем совершать одни и те же ошибки. И никогда их не поймем со слов других, пока не почувствуем их сами… Это наша, человеческая, судьба…

Караванщик перевел на него задумчивый взгляд, после чего его пухлые губы тронула улыбка.

– Меня зовут Анарбек Уджаев, – сказал он, подходя ближе к путнику и протягивая руку.

– Игорь Коновальцев, – ответил старик пожимая её.

– Есть просьба у тебя? – спросил Уджаев.

Я невольно переступил с ноги на ногу. Давно я не слышал предложения «просьбы». Ещё лет десять назад, когда я только начал заниматься этим делом, караванщики охотно задавали этот вопрос людям, явно нуждающимся в помощи. Но в последнее время подобное происходило всё реже. Во всяком случае, лично я давно такого не слышал.

Губы старика тронула еле заметная улыбка.

– Я так понял, вы идёте на запад?

– На запад, – протянул Уджаев, выжидающе посмотрев на Игоря.

– Мне как раз в те края, возьмите попутчиком, на день, может два. Проблем не будет, гарантирую.

Анарбек сощурил свои и без того узкие глаза.

– Там на сотни квадратных километров лишь мертвые поселки же. И старое русло Урала, зачем тебе туда?

– Я же говорю, повидать друга…

– Хороший друг значит, раз ты готов так рисковать.

Старик Игорь поправил шляпу и кивнул.

– С одним ножом идёшь? – недоверчиво спросил Уджаев.

– Если не дать страху поселится в своем сердце, то и ножа достаточно, – ответил Коновальцев.

– Хорошо сказал, – кивнул купец. – Будь гостем моего каравана, пойдём, пойдём.

И Анарбек приглашающее развёл руками, указывая на свою повозку.

– Мир не без добрых людей, – улыбнулся путник и, подняв с земли рюкзак, последовал за ним.

– Вот держи, – буркнул уже вернувшийся Азамат, протягивая старику флягу и бурдюк, на котором поблескивали капельки воды.

– Держать? Зачем держать? – улыбнулся купец. – Он с нами поедет. Давай, неси назад.

Логист недоуменно замер на месте.

Я так и не мог понять, почему его постоянно всё раздражает. Даже сейчас было видно, как сильно он стиснул зубы, подавляя злобу.

Но лично я был рад такому решению Уджаева. Старик был явно не так прост, как казался, и что-то мне подсказывало, что от него можно было узнать много интересного…

…Лагерь готовился ко сну. Солнце уже давно спряталось за горизонтом. Дневная жара уступила место приятной ночной свежести. Лёгкий степной ветерок иногда касался лица слабым порывом, принося множество пряных запахов степных трав.

Повозки были составлены в круг. Между возвышающимися на пару метров турелями, на каждой из них, был протянут толстый электрический кабель. Горел десяток дежурных фонарей, запитанных от аккумуляторов. Несколько человек уже заступили в караул, изредка о чём-то перекрикиваясь с верхнего яруса телег.

В центре лагеря, прямо напротив юрты Уджаева, горел большой костёр, на котором совсем недавно был приготовлен бешбармак. Ещё несколько костров поменьше тихо потрескивали по всему лагерю.

Люди разбились на кучи. Кто-то вполголоса обсуждал события дня, кто-то давно спал, завернувшись в кошму. В импровизированном загоне, созданном из заранее заготовленных секций, тихо сопели мулы. Особо голодные из них до сих пор жевали сено, подающееся из кормовой телеги через специальные прорези в борту.

А над головой было огромное, кажущееся бескрайним, звездное небо. Каждую ночь пути я не уставал им любоваться. Может мне так повезло, а может, это было особенностью этих мест, но ни какое облачко или тучка никогда не заслоняли небосвод. Множество звёзд было словно выплеснуто на чёрное полотно, куда ни глянь. Словно кто-то растянул огромный кусок этой искрящейся материи от одного края горизонта до другого.

В своих родных краях мне никогда не удавалось наблюдать такое большое количество звёзд. Если долго смотреть на ночное небо, то начинало казаться, что достаточно вытянуть руку и можно будет потрогать этот искрящийся бархат… А возможно тебя попросту затянет в эту переливающуюся мужеством холодных бликов черноту…

Воздух был заполнен стрёкотом ночных насекомых и приглушенными голосами караванщиков. Я поправил дробовик, лежащий на коленях, и поставил свою плошку на сухую траву рядом с кошмой.

Очередной порыв ветерка заставил трепетать огонек нашего костра, горящего в небольшом углублении, вырытом в земле. Я дотянулся до кучки дров и подкинул в огонь пару небольших обломков стволов переродившегося кустарника.

– Тебе на смену когда? – спросил Столяров, допивая через край шурпу из своей плошки.

– Через три часа, – ответил я отправляя в рот кусочек вяленой говядины из своих личных запасов.

Не смотря на то, что Уджаев предоставлял, как и было оговорено контрактом, двух разовое питание, я всё равно предпочитал иметь свой небольшой запас. Во-первых, всегда можно было перекусить в течение дня, а во-вторых, бешбармак был очень жирным. И я достаточно давно занимался охраной караванов, чтобы понимать, что приучать себя к новому пищевому рациону, всегда стоит постепенно, что бы избежать вех возможных печальных последствий.

Баранину из своей порции я съел уже давно, изрядно разбавив её ржаным хлебом, а вот тесто и жирную шурпу смог осилить только до половины. Конечно, мне давно следовало лечь спать, но у меня никак не выходил из головы это загадочный старик Игорь.

Весь остаток пути до вечерней остановки он провел в телеге Уджаева. Пока мы занимались постановкой каравана на ночлег, его не было видно. И уже когда солнце опустилось за горизонт я, проходя мимо юрты Анарбека, чтобы пополнить собственную флягу, заметил, что старика пригласили за достархан, как почётного гостя.

И вот через пару часов Игорь Коновальцев пришёл к нашему костру. Усевшись на толстый кусок кошмы и, положив рядом свою палку-посох, он поднял ворот своего плаща. Потом посильнее надвинул шляпу на глаза, и, подперев спину рюкзаком, долго смотрел на колышущиеся языки пламени.

От предложенной мной говядины, он вежливо отказался, сославшись на то, что я молодой и мне силы нужнее. Илья никак не прореагировал на его появление, лишь поинтересовался, почему старик не остался на ночлег в юрте Анарбека. На что Игорь отшутился, что там слишком душно, а он больше привык к свежему воздуху.

Впрочем, лично я был уверен, что ему просто надоело наблюдать вечно раздраженное лицо логиста, который обычно в это время делал каждодневный отчёт о состоянии каравана и расходе ресурсов.

Понимая, что я всё равно не усну, пока не поговорю с этим одиноким путником, я поправил накинутую на плечи камуфляжную куртку и начал разговор.

– Выходит, вы Великую Катастрофу застали?

Обращение «Вы» прозвучало как-то неловко и сильно разрушило гармонию окружающей степной ночи. Но ничего не поделаешь, мы уже один раз утратили уважение к себе подобным и произошли непоправимые изменения…

От звука моего голоса старик вынырнул из своих мыслей, и, слегка приподняв шляпу, ответил:

– Да.

Теперь его голос звучал не таким усталым и хриплым. Утолив жажду и чувство голода, путник буквально физически окреп. Когда он сидел или шёл по лагерю, определить его возраст было достаточно проблематично. Разве что годы всё равно брали своё, и их уже было невозможно скрыть, когда он садился или вставал, опираясь на свою палку.

– Расскажите, как это было?

Старик Игорь хмыкнул и посмотрел на меня.

– Тебе твои родители или бабушки с дедушками не рассказывали?

– Мои родители ещё не родились, когда это произошло, а бабушки и дедушки погибли, когда я был слишком мал, – ответил я, откусывая кусочек говядины. – Немного знаю, конечно, с чужих слов, картины художников видел. Но всё равно интересно же от живого очевидца услышать.

– Ну, это да, живой рассказ всегда интереснее, – согласно кивнул старик.

– Это смотря кто рассказывает, – заключил Столяров, который вообще обычно молчал. Из этого я сделал вывод, что ему тоже интересно услышать, что расскажет Коновальцев.

– Я был совсем мальчиком. Семь лет мне было, – начал Игорь немного поёрзав на своей кошме. – Если честно, мало что с этого возраста помню, чтобы вот так чётко в деталях. А это… Стоит глаза закрыть и также ясно вижу, как вот вас сейчас. Будто выжгло в мозгу эту картину…

Это было вечером. Большой город, много домов. Солнце отражается в стеклах таким мягким жёлтым светом. Мы с пацанами в войнушку играем, между гаражей бегаем… Смеёмся, спорим, кто кого «убил»… И тут, как сейчас помню, я около песочницы останавливаюсь, и смотрю – тени исчезают… Солнце гаснет, словно кто-то свет в комнате медленно убавляет. Мы с пацанами замерли, все на небо смотрим, а оно как какой-то рябью серой покрывается.

Жизнь замерла в одну минуту. Машины останавливаться начали, люди в окна повысовывались, а мы стоим, смотрим на небо и не понимаем, что это. За минуту стемнело, будто ночь настала. Даже фонари, которые были со светочувствительными датчиками, сработали и загорелись.

Люди кругом стоят, кто смеется, кто нервничает, а кто недоуменно говорит «Затмение что ли?». А потом такой грохот раздался! И самая настоящая трещина по всему небу, как молния! Как сейчас её вижу, ярко-оранжевая, будто весь мир кто-то разломить на две половинки пытался!

А грохот такой сильный был, что стекла начали лопаться. Я за уши схватился и на землю упал. Все кругом кричат, бегут, запинаются друг о друга, машины сталкиваются. А эта трещина, ну действительно как молния самая настоящая, только больше в тысячи раз, от одной стороны горизонта до другой, мечется по всему небу! То так проскользнет то так. И вспышки таки яркие… Грохот, земля затряслась, а потом как ударная волна откуда-то сверху начала опускаться. Темные такие облака… Не знаю, что это было. То ли пыль, то ли частицы какие-то космические, не знаю. Но самые настоящие облака… Опускаются прямо сверху на город. Куда голову не поверни – везде в просвет крыш видно как они стремительно приближаются.

Ох и страшно же мне стало… Я закричал, заплакал… На ноги вскочил и домой побежал, к маме… Будто она помочь могла…

Старик Игорь тяжело вздохнул и почесал пальцами морщинистую щеку.

– Дети же жизни ещё не знают… – задумчиво продолжил он. – Вот мы только что играли в войнушку, доказывали, кто кого «убил», всё было веселой игрой и неправдой. И вот уже я, забыв про друзей, про всё на свете, скорее бегу к маме… Потому что мама остановит любое зло, мама защитит…

Успел я только в подъезд заскочить, как эти облака черные на землю опустились, словно пыльная буря, только страшнее раз в сто… Такой рев стоял на улице, что собственного крика неслышно было. Ветер со свистом в подъезд врывался. Дверь железную с петель сорвало… И повсюду эти частицы черные… Сквозь них ещё, поначалу, вспышки от трещины этой пробивались, а потом наступила мгла. Самая настоящая, как в безлунную облачную ночь бывает… Когда руку вытянешь, а руки не видно…

Я запнулся о ступеньки, упал. Не вижу ничего, но реву… и вверх по ступенькам ползу. Вокруг гул этот, рёв, и страх. Такой страх, что аж кишки выворачивает. Вот тогда я видимо его на всю жизнь и натерпелся… Никогда больше ничего так сильно не боялся…

Коновальцев замолчал. Все его слова буквально оживали в моей голове. И хоть я никогда не видел городов до Великой Катастрофы, но под воздействием его рассказа, у меня начало складываться представление, как это всё могло быть. На какое-то мгновение, мне даже самому показалось, что это вовсе не семилетней Игорь бежит домой к маме, а я сам спасаюсь от чего-то страшного и непостижимого.

– А что потом? – осторожно нарушил я воцарившуюся тишину.

– А потом… – Игорь хмыкнул. – Потом я сознание потерял. А когда очнулся, мир стал уже таким, как сейчас…

– А что с людьми стало? – спросил Столяров, подкидывая в огонь ещё пару веточек.

– Погибли все. Кругом, куда не посмотри. Лежали как черные манекены жирной сажей натертые. Поблескивали. У меня дома никого живого не было. Я даже кота почерневшего в углу под столом потом нашёл, куда он, видимо, со страха забиться успел. Со всех наших девятиэтажек человек пять уцелело. Неизвестно почему.

– Я слышал, что так Земля от зла очистилась, – заметил я, чтобы поддержать интерес старика Игоря продолжать рассказ. – Что погибли только те, кто того заслуживал.

Коновальцев откинулся на рюкзак и добродушно засмеялся, обнажая ряд вполне ещё крепких зубов. Я тоже улыбнулся и выжидающе на него посмотрел.

– Глупости это всё, – отмахнулся он. – Вот чем мои друзья, мальчишки по пять-восемь лет, успели смерти заслужить? А родители мои? Всё это ерунда. Просто потом уцелевшим надо было найти хоть какой-то смысл в всём произошедшем… Вот такой и придумали. А те, кто мог хоть немного это объяснить, ну, учёные разные, попросту этот день не пережили.

Да и к тому же, если бы все «плохие» люди, «достойные» смерти тогда погибли, разве бы мир не стал лучше? А ты, я смотрю, вот со своим ружьем уже сроднился. А это явный показатель того, что жить стало спокойнее…

И с этими словами Игорь хитро подмигнул мне.

– То есть, вы думаете, что всё это зря было? – хмыкнул я.

– Знаешь, я так долго над этим думал, что порядком надоело. Чего думать о том, что ты не в силах понять? Да и потом жить дальше надо было, делами заниматься, на ноги вставать.

– А как же вы выжили, если совсем один остались? – спросил Столяров, задумчиво глядя на языки пламени, видимо, тоже пытаясь представить, как всё это происходило.

– У отца друг был, казах. Насип Сарсеныч. Добрый дядька такой, охотник. Он как раз у родни в гостях был, когда всё случилось. У него тоже все погибли, две дочки маленьких, родные, все в общем. Он меня и подобрал. Просто ходил по всем адресам знакомым, хоть кого-нибудь живым застать хотел.

Так обрадовался, когда меня увидел. Обнял, плакал, бормотал там что-то… Потом мы быстро пешком из города выбирались, на дорогах ведь не протолкнуться было, всё в черных телах, и машинах обугленных. За городом уже нашли одну, чудом уцелевшую, и дальше уже на ней.

– А что, машин много уцелело? – спросил я.

– Это я плохо помню. Помню что они все, которые на дороге были, чёрные стояли, и почти в каждой люди сидели. Мёртвые разумеется. Но некоторые да, работали каким-то чудом… А небо ещё месяц оранжевым цветом светилось.

– Почему в городе не остались? – спросил я после очередной долгой паузы, не давая Коновальцеву прекратить рассказывать.

– Хороший вопрос, – хмыкнул старик. – В городах ведь после всего этого только хуже стало. Вот ты говоришь, все кто смерти заслужил – погибли. Да нет уж. Столько негодяев осталось, что дальше не куда. Вот представь, что было людей, скажем, вот столько…

И с этими словами Коновальцев максимально широко развел руки, а затем свел их вместе, оставив лишь небольшое круглое пространство между огрубевшими ладонями.

– А стало вот столько. Не плохих, не хороших. Не умных, не дураков… А всех. Вот как было человечество, так и осталось, только в меньшем объеме. Может в тысячу, может в сотню тысяч раз… Со всеми нашими человеческими пороками, страхом, жадностью, алчностью, злостью, трусостью… Ну и с человеческими качествами конечно, щедростью, состраданием, храбростью, честностью.

В городах уцелевшие в кучки сбились. Кто поумнее был, тот что-то полезное делать начал, восстанавливаться, жизнь налаживать. А кого природа умом обделила в скотство скатился. Мародерствовать начали, грабить. Человек ведь такая тварь, только волю дай, всё его звериное нутро наружу полезет, и ахнуть не успеешь, как хуже любого животного станет.

– Ну, это далеко не каждый, – скептически заметил я.

– Конечно, не каждый, – добродушно улыбнулся старик Игорь, с такой интонацией, словно просил не относиться серьезно к его словам.

– Так выходит, вас друг отца дальше воспитывал? – заключил Столяров задумчиво почесав подбородок.

– Именно так, – кивнул Коновальцев, надвигая на глаза шляпу и откидываясь на рюкзак.

Судя по его виду, старик не собирался больше ничего рассказывать. Но мне было интересно узнать что-нибудь ещё из его жизни. Уж больно хорошо он говорил. Да и любопытство моё никак не хотело успокаиваться.

– Может, всё-таки расскажете, зачем вы забрались так далеко в степи? – спросил я. – Мне кажется, это неспроста.

– Да с чего ты взял? – раздалось из-под полы шляпы.

– Ну, даже не знаю. Обычно старики около своих домов сидят и только на жизнь жалуются, – заметил я, пожав плечами. – И всё рассказывают про времена, когда что-то было лучше, чем сейчас. Их куда-то идти никакими уговорами не заманишь. А от вас я пока не одной жалобы не услышал, хотя дорога далась явно нелегко. И что-то мне подсказывает, что и не услышу… Такое обычно бывает, когда у человека есть цель. Причем, какая-то только ему одному понятная и ясная. Которую, может со стороны и не понять… Но, тем не менее, для него очень важная…

Шляпа Коновальцева приподнялась, и язычки костра отразились в глазах старика.

– Ну что ж, – хмыкнул Игорь вновь выпрямляясь и пододвигаясь поближе к костру, – если у вас, ребята, найдется пиалушка-другая крепкого чая, то, пожалуй, я могу рассказать одну историю. Думаю, она может оказаться интересной…

– Если чай нужен, так я сейчас принесу, – кивнул Столяров, поднимаясь со своей кошмы. – Только без меня не начинайте, я тоже послушаю.

– Конечно, конечно… – улыбнулся старик, поправляя полы плаща и поудобней подпирая спину рюкзаком.

Илья встал, и, подняв с земли зеленые пиалы, украшенные золотистым казахстанским орнаментом, двинулся в сторону большого костра, рядом с которым стояла полевая кухня.

Степной ветерок коснулся нас слабым порывом и в ноздри вновь ударил пряный аромат степных трав, отходящих от дневной жары. Я доел свой кусочек вяленой говядины и составил в одну кучу все пустые плошки, чтобы вид грязной посуды не мешал спокойно воспринимать окружающую нас степную ночь и интересный рассказ Коновальцева. А в том, что рассказ будет интересным, я не сомневался. Словно поняв мои мысли, старик Игорь хмыкнул и сказал:

– Подбрось дровишек, если тебя не затруднит. История будет долгой. И, кто знает, может, даже почерпнешь из неё что-нибудь полезное для себя.

Я спокойно выполнил просьбу старика, и поудобней устроился рядом с огнем, поправив куртку и оружие. В скором времени появился Столяров, держа в руках закопченный трёхлитровый чайник, из носика которого валил густой пар.

– На кухне уже спят почти все, – пояснил здоровяк, садясь на свое место и наливая в пиалы душистый чай. – Так что я полный забрал, чтоб по десять раз не ходить.

– Ну и правильно, – улыбнулся Коновальцев, принимая протянутую ему пиалу. – Ух, какой крепкий, спасибо большое.

– Спасибо, – тоже кивнул я, принимая пиалу.

Старик Игорь сделал большой глоток, и, подняв шляпу повыше на морщинистый лоб, что бы было видно его лицо, начал свой рассказ…

…Светило палящее полуденное солнце, от которого, казалось, нигде нет спасения. Мой старый армейский УАЗ-ик, с проржавевшим кузовом и почти облезшей краской, двигался по извилистой дороге. Впрочем, дорогой это можно было назвать с трудом. Скорее по огромной промоине, среди отвесных стен высотой метров пять, пробитых потоками воды в белой глине. Это был самый настоящий каньон, и я чувствовал себя ковбоем времен дикого запада. Только вот конь был стальным, и, к тому же, голодным.

Вода и ветер за десяток лет увеличили трещину в пласте белой глины до чудовищных размеров. Палящие лучи полуденного солнца буквально отражались от белесых стен и слепили глаза.

Если бы не узкие солнцезащитные очки, я давно бы перестал различать грязные, прокатанные полосы дороги. Конечно, мне совсем не хотелось забираться в этот узкий каньон, который был идеальным местом для западни, но другого пути попросту не было. С одной стороны от него было глубокое пересохшее русло реки Урал, а с другой грубая каменистая «гармошка» – так местные назвали выход пластов горных пород после Великой Катастрофы.

Острые как бритва каменные осколки перечеркнули степь на десятки километров, словно кто-то неведомый пытался собрать в этом месте земную поверхность, словно кожу на голове.

Конечно, можно было спуститься в старое русло, но судя по высоким обрывистым берегам, которые я мог наблюдать в бинокль, до того как въехал в этот каньон, УАЗ-ик вряд ли бы из него выбрался. Во всяком случае, на том пространстве, которое я смог обозреть.

Последний раз, когда я бывал в этих местах, мне было всего двенадцать лет. Тогда Насип был ещё жив. Помню, мы ездили на заставу караванщиков неподалеку от руин Уральска, что бы выменять все заготовленные за зиму шкуры на патроны и аккумуляторы, а так же узнать последние новости и отдать в ремонт нашу радиостанцию, благодаря которой мы держали связь с остальными фермами и хозяйствами.

С тех пор прошло уже восемнадцать лет. Многое изменилось. Насипа мы похоронили два года назад, на кладбище рядом с посёлком. Людей собралось много, человек пятьдесят. Некоторые проделали путь в сто – триста километров, чтобы попрощаться с ним. Самые частые слова, которые я слышал в этот день, были слова благодарности, за всё добро, которое он сделал окружающим.

Кому помог суровую зиму пережить, кому не дал умереть от голода. Кому помог дом выстроить. Некоторые фермеры благодарили его за почти десятилетнюю службу в отряде самообороны, за время которой разбойничьи набеги почти сошли на нет.

Хороший был человек. Многому меня научил. Но, не смотря на всё, он так и умер один. Не то, что бы меня рядом не было. Просто он так и не смог забыть свою жену и дочерей. Долго хранил их фотографии на стене, пока они основательно не выцвели почти до красновато-серого изображения.

Иногда вечерами, особенно зимой, он подолгу сидел напротив них за столом, позволяя себе употребить полбутылки самогона. В такие моменты с ним было бесполезно пытаться разговаривать. Скупые слезинки наворачивались в уголках его стареющих глаз, а на любой вопрос он просто отрицательно или утвердительно качал головой. В скором времени я понял, что в такие моменты его лучше не трогать и просто сидел рядом, слушая рацию или чистя оружие.

Мне было тяжело понять, что он чувствует. Мои воспоминания о семье и родителях с годами становились всё тусклее. Конечно, я их не забыл, просто со временем боль и скорбь ушли, оставив лишь место воспоминаниям, что просто были такие люди. И что я их любил, но их больше нет.

Даже мысли о былом мире, стали просто какой-то тусклой, серой информацией, сохранившейся в моей голове. Периодически эта информация подтверждалась тем, что мы смотрели старые фильмы, ремонтировали машины, держали в руках множество вещей, вывезенных и руин городов. Но само по себе это уже давно ничего не значило.

Например, я помнил, что у нас дома стоял компьютер. Что я играл на нем в разные игры, а отец с мамой постоянно сидели «В контакте» и смеялись, просматривая забавные видеоролики… Сейчас этих компьютеров было сколько угодно на любом базаре. Кто хоть что-то в них понимал, с легкостью находили нужные для своих целей «железяки». А меня куда больше волновали запчасти для насосов, горюче-смазочные материалы и трубы, потому что с водой в этих местах была достаточно серьезная проблема.

Первое время Насип заботился обо мне так, словно я был его родным сыном. И я сильно к нему привязался. Хотя «папой», впрочем, так называть и не стал. Время шло, у меня появлялись свои интересы. Сарсеныч прекрасно понимал, что мы больше не можем жить под одной крышей. И тогда он перебрался в новый дом. Благо их почерневших остовов в нашем посёлке было очень много.

А я привык к нашему дому. Мне он нравился. Как всегда говорил Насип: «…Каким бы не был человек, если у него нет привязанности к родной земле, к месту, где он вырос, или к месту, где ему просто хорошо, без всякой причины, это очень ущербный человек. Ведь как дерево не может расти без корней, так же и человек не может создать ничего хорошего, если не знает кто он и откуда. Не имеет почвы под ногами… Если ничего не греет его душу, и если ему некуда возвращаться…»

Не смотря на то, что мой настоящий дом остался за несколько сотен километров в почерневших руинах крупного мегаполиса, я действительно привязался к новому месту. С трудом припоминая свою старую квартиру, я помогал Сарсенычу с ремонтом дома. Мы укрепили фундамент, отчистили от черной сажи стёкла. Перестелили полы. За одно жаркое лето полностью перебрали крышу, сделав на ней прекрасный чердак, где можно было вялить мясо и хранить необходимые мелочи, которым не хватало места в сарае. Потом ещё за пару лет утеплили и укрепили стены кирпичом, превратив дом в самую настоящую крепость, способную противостоять любой непогоде.

Чем больше мы возились с домом, тем больше я к нему привязывался. Шесть комнат, просторная светлая кухня. Две дровяных печи. Всё становилось родным и знакомым. Бывало, возвращаешься после долгого путешествия, и проходишься по нему. Вдыхаешь родной знакомый запах, находишь вещи лежащими на своих местах. Или жарким летом, вернувшись из насосной, укрываешься в самой дальней комнате и чувствуешь всю приятную прохладу, которую источают побеленные раствором глины и красителя, зеленоватые стены.

А лютой зимой наоборот, именно в ней топится вторая печь. Потрескивают поленья. Если выключить свет, то можно подолгу наблюдать за тем, какие причудливые, красно-оранжевые тени отбрасываются на потолок сквозь маленькую щель в приоткрытой дверце.

Когда Насип переехал, мы всем посёлком помогали с реставрацией нового дома. Правда, людей становилось всё меньше и меньше с каждым годом. Посёлок и раньше не был большим, всего двадцать семей, а к моменту, когда старик Сарсеныч умер, осталось всего семь. Многие перебирались поближе к Уральским и Оренбургским заставам, находя работу на разрастающихся караванных путях. К тому же, извечная проблема с водой сгоняла многих фермеров с насиженного места, не смотря на все мои старания поддерживать в рабочем состоянии систему скважин и насосов, которую пробивал сам Насип со своей бригадой ещё задолго до Великой Катастрофы.

Если честно, я тоже любил путешествовать.

Мир стал пустынней. На многие сотни километров вокруг было практически невозможно встретить живого человека. Переродившиеся животные стали охотно обживать новые территории. Небольшие деревеньки, вернее их остатки, попросту исчезали с поверхности, с годами всё больше разрушаясь ветрами, водой и морозами. Заметались землей, которую тоннами переносили пыльные бури, и покрывались зарослями кустарников.

Тем интереснее и удивительнее было встретить новых людей, забраться как можно дальше, что бы посмотреть, а как удалось наладить жизнь тут, или там. Подсмотреть что-то новенькое, перенять опыт. К тому же, исчезли все условности и преграды между странами и нациями. Исчезли границы, можно было беспрепятственно объехать хоть весь мир, если знать через какие заставы и поселения двигаться. Всё это было очень удивительно. Но, не смотря на всё чаще повторяющиеся и более увеличивающиеся по времени путешествия, я всегда любил возвращаться домой.

Какая-то незримая привязанность всегда тянула меня обратно. Хотя бы раз в полгода – год я должен был вернуться назад. Позже, с годами, я начал понимать, что значили для меня эти моменты. Куда бы я не забрался, какие бы удивительные приключения не пережил, без пути назад, как и говорил Сарсеныч, я был не совсем полноценный человек. Этот дом, в небольшом, чудом поддерживающим в себе жизнь, поселении стал для меня некоей незримой опорой, которую я всегда должен был чувствовать под ногами, чтобы не забывать, кто я. Не забывать, что было в жизни. Не забывать, что значит добро и простое человеческое счастье – быть у себя дома…

Наконец-то дорога перестала петлять среди отвесных стен промытого в глине каньона, и белесой лентой устремилась на подъем очередного холма, минуя небольшую развилку.

Не смотря на открытый кузов УАЗ-ика, полуденное солнце было беспощадно. Не спасала даже моя широкополая ковбойская шляпа. Я уже несколько раз успел пожалеть о том, что не стал пережидать полуденный зной где-нибудь в тени. Но, как меня всегда учил Сарсеныч, любое решение существует в нескольких вариантах только на тот момент, когда ты его обдумываешь. Когда же ты начал действовать, то это есть единственный возможный вариант. Так что не надо впустую сожалеть о том, что могло бы быть или как следовало поступить. Как поступил – так и правильно.

К тому же, я не мог припомнить ни одного подходящего места для остановки за несколько часов пути. Если только не натянуть тент и не подремать часок другой прямо в машине, откинув дверцы, и позволив сухому ветру обдувать лицо. Но такой вариант меня тоже не очень устраивал.

При выезде из «каньона» стоял небольшой указатель. К толстому, растрескавшемуся на солнце, столбу было прибито несколько толстых досок, в которых были вырезаны указатели на ближайшие пункты. Расстояния до каждого из них было больше пары сотен километров, кроме одного. К тому же рядом с ним был вырезан столь необходимый мне сейчас указатель заправочной станции.

Что ж, УАЗ-ик хотел кушать, и мой выбор был очевиден. Я быстро направил машину в нужную сторону и нажал на газ. Спустя пару часов пути по пыльной, выжженной солнцем степи я увидел на горизонте белесые крыши домов достаточно крупного поселения, расположившегося у подножия приличных размеров горы, образованной выходом всё той же «гармошки». Это было как раз вовремя, потому что я давно залил в бензобак последнюю канистру.

Подъезжая к поселению, я сбавил скорость, что бы как следует всё рассмотреть. К тому же, небольшая скорость в населенном пункте всегда считалась признаком хороших манер.

Полуденный зной давал о себе знать. Мне практически никто не попался, не считая пары шестипалых перерожденных собак, с длинными, зубастыми пастями, щелкающими вслед колесам машины.

На небольшом холме, в полукилометре от последней вереницы ухоженных домиков, стояло несколько ветряков. Через каждые пять – десять дворов виднелась пробитая скважина с водонапорной колонкой. Судя по тёмным пятнам жидкой грязи вокруг них, с водой в этих местах проблем не было. Я невольно позавидовал этому факту и продолжил осматриваться.

Получилось так, что один край поселения выходил в степь, а другой почти упирался в торчащие из земли каменные валуны. Участок же между ними и последними дворами был засажен аккуратными рядами картошки.

Дорога, по которой я двигался, как и положено, оказалась центральной. Одноэтажные домики с хозяйственными дворами, сменились двухэтажными строениями. Причём вторые этажи были возведены явно уже после Великой Катастрофы. Об этом свидетельствовали мощные сваи, поддерживающие несущие перекрытия постройки между этажами. Где-то они были из толстых стволов деревьев, обработанных противокоррозионными растворами, а где-то бетонными, явно вывезенными из городских руин.

Если честно, я практически не помнил это поселение. Либо мы с Насипом никогда через него не проезжали, либо оно очень сильно изменилось. Судя по вывескам над каждым двухэтажным домом, люди здесь жили достаточно комфортно. Во всяком случае, у них имелась прачечная, постоялый двор и даже развлекательное заведение. Пару раз мне попались указатели на автомастерскую и на заправочную станцию, которая должна была оказаться как раз где-то по пути моего следования.

Бегущие за УАЗ-иком собаки вскоре отстали, видимо проводив его как раз до границы своих владений. Мне попались несколько пожилых людей, сидящих в тени небольших переодевшихся деревьев, рядом со своими домами.

Судя по всему поселение было интернациональным. Что ж, это было вполне логично. Близость караванного пути давала о себе знать. На оконных ставнях многих домов, выкрашенных голубой краской, красовался золотой казахский орнамент. Горячий степной ветер периодически приносил концентрированный аромат навоза, а так же приглушенное мычание и блеяние большого количество скота.

Ярко выраженная дорога в скором времени превратилась в достаточно большое белое раскатанное пятно, на краю которого стояло широкое одноэтажное здание из силикатного кирпича. Судя по копоти, въевшийся в раствор между кирпичами, его отчищали уже после Великой Катастрофы. А вот стекла, похоже, остались родными. Я давно таких не видел. Огромные окна, шириной и высотой по два метра были заложены цветной, разнобойной мозаикой синих и зеленых стеклянных квадратиков.

Судя по множеству следов протектора, перед ним достаточно часто останавливались машины. И повозки, запряженные скотом. Во всяком случае, об этом свидетельствовало огромное количество животных лепешек, высыхающих под палящими лучами солнца.

Я хотел проехать мимо, потому что очередной указатель заправочной станции указывал за пределы поселения, но вывеска с надписью на пяти языках: «Глубокий погреб, ледник. Холодная вода». Скорректировали мои планы. Я направил машину к строению и остановился в нескольких метрах от двухстворчатой деревянной двери.

Нарваться на ледник было настоящим везением. Я сбавил скорость и направил машину к одноэтажному строению, решив, что я всё-таки прилично сбился с маршрута. Теперь стало очевидно, что этих мест я не знаю, потому что ледник я бы запомнил. Не смотря на верный вектор движения, я сильно ушёл в сторону.

Но, как говорил Сарсеныч, нет худо без добра. Ледники были большой редкостью после Великой Катастрофы. Во время, когда небо пыталось разорваться на множество кусков и чёрная сажа покрыла всё вокруг, земля тоже начала меняться. Внутри неё образовались большие полости, с какими-то непонятными аномалиями… В них всегда намерзал лёд. Красивый, чистейший, лёд. И сколько бы его оттуда не выгребали, он всегда намерзал снова. А талая вода из этого льда обладала настоящими целебными свойствами. Раны, промытые ею, переставали гноиться и затягивались в несколько раз быстрее. Если её пить, то заметно улучшалось общее состояние организма, увеличивалась выносливость, прибавлялись силы. Ну и жажду утоляла просто идеально. Жаль только, что столь полезная жидкость очень быстро утрачивала все свои свойства за пару дней, и пока что никто не смог разгадать секрет её длительного хранения.

Я уже представил с каким удовольствием я смочу в прохладной талой воде обрывок ткани и приложу к расцарапанной ноге… Во время одной из остановок в дикой степи, я случайно наступил на обрезок деревянного бруса, прикрытого пожухлой травой. К тому же, он ещё лежал на краю небольшого углубления в земле. Деревяшка не справилась с весом моего тела, и как-то хитро вывернулась, сильно ударив по голени. Вдобавок ко всему ещё задрала камуфляжные брюки, содрала кожу и наградила добрым десятком мелких заноз. Случилось это пару дней назад. Занозы я давно удалил, но ушиб и коросты периодически напоминали о себе неприятным зудом.

Несколько мальчишек, играющих на большой куче речного песка, с любопытством уставились на меня. Похоже, полуденное солнце нисколько их не смущало. Они увлеченно скакали по песку, выискивая особо крупные, отшлифованные водой камешки, и складывали их в старый блестящий чайник, с отломанной ручкой.

Что ж, дети оставались детьми во все времена.

– Дяденька, а вы откуда?! – достаточно по-хозяйски и вызывающе бросил мне самый старший из них, который, видимо был за главного в этой компании. На вид ему было лет восемь, остальные же были моложе его на год, может два.

– Издалека, – улыбнулся я выбираясь из машины и хлопая дверцей.

– А что у вас на голове? – с нескрываемым любопытством протянул самый маленький, задумчиво потирая зарастающие коросты множества ссадин на голых коленях.

– Это ковбойская шляпа, – поспешно вставил всё тот же старший парень, с очень умным видом, чем вызвал уважительное покачивание голов своих товарищей.

– Верно, шляпа, – кивнул я, заглядывая в импровизированный кузов УАЗ-ика, сделанный мной вместо пассажирских сидений.

– У нас такие шляпы не носят же… – то ли с вопросительной, то ли с утвердительной интонацией протянул ещё один мальчишка, пересыпая из ладони в ладонь горсть камешков.

– Вот что, молодежь… – протянул я, доставая из дорожной сумки красный пластиковый грузовичок. – Это вам, камешки возить к чайник у.

В глазах компании мелькнули заинтересованные огоньки. Самый маленький, с ссадинами на коленях, даже спустился с кучи и сделал несколько шагов в мою сторону.

– Э, Бауржан, стой тебе говорю, – остановил его старший, и, поспешно обогнав малыша, подошел ко мне, взявшись за кабину протянутой игрушки.

– Не так быстро, – улыбнулся я. – Приглядите за моими вещами?

В глазах мальчишки промелькнули озорные огоньки. Он с любопытством осмотрел мои сумки, прикрытые пыльным брезентом. Я проследил его взгляд и отрицательно помотал головой.

– Я бы на вашем месте об этом не думал, – протянул я. – У меня там полно ловушек, оттяпает пальцы в два счёта.

Стоящие позади мальчишки при этих словах нервно переглянулись и выжидающе уставились на своего лидера, который всё ещё держался одной рукой за кабинку грузовичка.

– Ты врёшь, – очень рассудительно и по-взрослому заключил он, пристально посмотрев мне в глаза.

– Может быть, – кивнул я, и продолжил, вкрадчиво понизив голос. – А может, и нет. Мне кажется, эта машинка всё-таки лучше, чем риск остаться без пальцев.

– Машинка лучше… – не удержался Бауржан, который всё это время смотрел на неё как завороженный.

Старший парень резко шикнул на него и продолжил пристально смотреть мне в глаза. Спустя несколько секунд раздумий, он согласно кивнул, и сказал:

– Мы присмотрим за твоими вещами, дяденька, можешь не волноваться.

– Спасибо большое, – улыбнулся я и выпустил грузовичок из рук.

Маленький Бауржан радостно хлопнул в ладоши и подскочил к своему лидеру. Тот снисходительно кивнул и протянул ему машинку.

Я ещё раз улыбнулся, и направился к входной двери. Я уже собрался потянуть на себя ручку, когда мое внимание привлек солнечный блик. Я немного отстранился от двери и посмотрел в его сторону.

Прямо за домом начинался глухой забор из побуревшего от ржавчины листового железа, прикрученного кровельными саморезами к сварной конструкции из стального уголка. В щель между створками больших ворот я смог отчетливо разобрать очертания борта БМП-2.

Я невольно хмыкнул и уважительно кивнул. Машинка была достойная. И судя по тому, что я видел пыльник на орудии и приборах обозрения, явно на ходу. Во всяком случае, солнце весело искрилось на затертых до блеска краях траков. А если бы бронемашина просто стояла без дела, они бы покрылись ржавчиной в первую очередь. Да и к тому же, какой смысл был бы тащить в поселение неработающий армейский БМП?

«Может, стоит хозяина про неё порасспросить?.. – подумал я, открывая дверь – Железяка стоящая, это вам не американский «Брэдли»…»

Я открыл скрипучую дверь, и толкнул от себя ещё одну, оказавшуюся почти вплотную за ней. Пронзительно зазвенели стальные трубочки китайского колокольчика, закрепленные над головой.

В помещении царила приятная прохлада. Свет полуденного солнца проникал внутрь сквозь широкие цветастые окна, освещая несколько рядов устойчивых полок заставленных всякой всячиной. Я снял очки и зацепил их одной душкой за карман рубашки.

– …Убери их отсюда, сколько раз тебе повторять! – долетел до меня раздраженный мужской голос. – Эта ерунда не нужна никому, за каким чертом ты их вообще малюешь? Чем бы добрым занялась…

Судя по характерному акценту, голос явно принадлежал казаху. Я поднял шляпу повыше на лоб, и шагнул вглубь помещения.

Прежде, чем осмотреть всё, что есть в наличии в этой лавке, я хотел получить стакан прохладной воды. Я обогнул ряды полок и подошел к длинному прилавку, бегущему вдоль всех стен.

На меня посмотрел крупный полный мужчина, резко вытирающий руки куском не особо чистой тряпки. Его узкие, глубоко посаженные глазки смерили меня с ног до головы, видимо вычисляя, могу ли я представлять потенциальную ценность как покупатель.

На нём была одета засаленная голубая рубашка, с крупными пятнами пота подмышками. Было видно, что избыточный вес и полуденная жара переносятся им с большим трудом. На широком лице, изрытым выболевшими оспинами, выступали крупные капли пота. Из всего этого я сделал вывод, что он только что зашел с улицы. Ведь в помещении было достаточно прохладно, и особой причины так потеть я не видел.

Если честно, мне он сразу не понравился. Я достаточно пожил, что бы начать доверять собственному чутью. А оно редко меня обманывало. Весь вид мужчины говорил о том, что он ставит себя выше других людей. В частности меня. Я часто встречал такой взгляд. И очень многие люди, которым он принадлежал, добром не кончили. Во всяком случае, встретив подобного человека в торговой лавке, я всегда называл его про себя «барыгой». Не торговцем, а именно барыгой.

Мне нравилось это слово. Я «унаследовал» его от покойного Насипа. Он всегда называл так людей, озабоченных только собственной выгодой и относящихся к окружающим людям всего лишь как к средству достижения собственных целей. Людей, которым было не занимать старого доброго человеческого жлобства.

С другой стороны, мне стало интересно, откуда такая типичная надменность в глазах простого хозяина товарной лавки? Обычно барыги ворочали куда большим имуществом, чем просто несколько полок, заставленных полезной мелочевкой. Что ж, это было любопытно, но не столько чтобы задержаться в помещении дольше, чем я планировал.

– Добрый день, – улыбнулся я, приветливо подняв руку.

Барыга-владелец, а не было никакого сомнения, что именно он хозяин этого помещения, кивнул в ответ.

– Какое симпатичное местечко. – Сказал я, подходя поближе к нему и планомерно осматривая ряды полок на вдоль стены за его спиной.

Первое, что мне бросилось в глаза – это огромный стеллаж с различными видами огнестрельного оружия, закрытый сварными блоками из мелкой стальной сетки. Тут было почти всё от пистолетов до автоматов.

– Ствол хочешь купить? – не особо церемонясь, спросил хозяин, откладывая в сторону тряпку.

– Нет. Я увидел надпись про ледник. Мне бы водичкой флягу заполнить. Она простая, или травяные настои добавляете, для аромата?

– Простая, – буркнул мужчина и, повернувшись к полумраку дверного проема за своей спиной, громко добавил. – Айгуль, я сколько ждать буду, банки сами себя не расставят, давай быстрей!..

Следом последовал поток сухой казахской брани. Я не очень хорошо знал язык, но ругательства прекрасно понимал.

– …Если бы не твоя мать, давно бы тебя… – и барыга замолчал, посмотрев в мою сторону. – Надоела уже, никакой пользы от неё, только ерунда эта…

И мужчина указал на несколько картин, стоящих в дальнем углу помещения, которые я даже и не заметил.

– Сейчас, Камиль Испаич, я всё сделаю, одну минутку… – долетел ему в ответ женский голос.

Иногда в жизни бывает так, что какая-то одна секунда, одно мгновение, одна последовательность событий может в корне всё изменить. Испортить или улучшить… Подарить интересное приключение, воспоминания о котором навсегда останутся в памяти или втянуть в неприятности, о которых будет лучше никогда не вспоминать.

«Похоже, сегодня именно такой день…» – подумал я, глядя как в помещение вошла Айгуль.

Молодая стройная девушка лет двадцати пяти. Она несла в руках большой деревянный ящик, с верхом заставленный стеклянными банками с маринованными овощами и мясом. Солнечный свет, преломляющийся сквозь цветные квадратные стекляшки, отражался матовым свечением на тугом хвосте её густых черных волос и прекрасной смуглой коже.

Айгуль бросила на меня лишь секундный взгляд только для того, чтобы убедиться в том, что я не мешаю ей пронести эту гору банок. Но и этого было достаточно, что бы её образ буквально въелся в сетчатку.

Бывают такие девушки, которые приковывают к себе мужское внимание всем своим видом, движениями, пластикой тела. Они, может, даже и не хотят делать этого умышленно, но это получается как-то само, помимо их воли. Словно они только для этого природой и созданы.

Как правило, от встреч с подобными женщинами ничего доброго ждать не стоит. Когда я начал подрастать, меня об этом неоднократно предупреждал старик Сарсеныч. И за последний десяток лет я сам несколько раз убедился в этом на собственном опыте.

Что ж, Айгуль была именно такой. Но это не значит, что она была не привлекательна. Судя по чертам лица – полукровка. Резковатые азиатские черты лица удивительно гармонировали с карими глазами, пухлыми губками и округлым подбородком. Несколько линий, проведенных подводочным карандашом, делали взгляд загадочным и притягательным. Прекрасная фигура, стройные ноги… Подтянутый круглый зад, буквально приковывающий к себе взгляд подобно магниту…

Что ж, если перед твоими глазами предстает столь прекрасная и вызывающая дикое желание девушка, зачем отказывать себе в удовольствии, хотя бы пофантазировать о возможных перспективах, даже если знаешь, что это всё равно ни к чему хорошему не приведет. В жизни и так слишком много трудностей и проблем, которые встречаются почти на каждом шагу, куда не сунься. Так зачем отказываться от её небольших радостей, на которые она столь скупа?

К тому же, девушка рисовала картины… Я должен был на них взглянуть.

Зная, что надо проявлять уважение и соблюдать традиции, да и просто лишний раз ни на что не нарваться, я не стал откровенно на неё пялиться. Впрочем, сделать это было достаточно сложно, потому что всё мое естество буквально орало о том, что хочет созерцать эту красотку как можно дольше.

Я отошёл в сторону, уступая девушке дорогу и почесал затылок, сдвинув шляпу таким образом, что бы барыга Камиль Испаич не мог видеть, куда на самом деле направлен мой взгляд.

Айгуль, тем временем, подошла к нужной ей полке и принялась переставлять банки одной рукой, уперев весь ящик в стеллаж. Я вернул шляпу на место и посмотрел на барыгу. Тот откровенно пялился на задницу девушки и не надо было обладать какими-то сверхъестественными способностями, что бы понять ход его мыслей. Это было более чем очевидно. К тому же Айгуль сама способствовала подобным настроениям. Я не думал, что потертые шорты, столь выгодно подчеркивающие всё, что надо, были одеты случайно.

– Воды сколько тебе? – протянул барыга, даже не глядя в мою сторону.