Читать книгу Утерянные победы - Эрих фон Манштейн - Страница 40

Оперативный план войны с Советским Союзом. Различие целей Гитлера и ОКХ и последствия этого. План операций группы армий «Север» и 4-й танковой группы. Приказ о комиссарах. Последние дни на немецкой земле. Война начинается. Удар на Дубиссу. Захват Двинска. Мы вынуждены ждать. Ленинград или Москва? Войска СС. Управление подвижными соединениями. Маленькие радости. Наступление к озеру Ильмень. Окружение у Сольцы. Луга. Обходными путями к 16-й армии. Мы наносим удар во фланг одной советской армии. Удар на Полы. Назначение командующим 11-й армией. Прощание с моим танковым корпусом.

В конце февраля 1941 года я сдал командование 38-м армейским корпусом у побережья Ла-Манша, чтобы получить вновь формируемый в Германии 56-й танковый корпус[79]. Тем самым исполнилось желание, которое я имел еще до начала западной кампании – командовать «подвижным» корпусом.

Само собой разумеется, что меня, командира корпуса, не спрашивали о том, нужно ли и как вести войну против Советского Союза. И только намного позже, насколько я припоминаю, в мае 1941 года, корпус получил план развертывания, который ограничивался только масштабами танковой группы[80], в которую входил корпус.

Поэтому в рамках этих «воспоминаний» я не могу говорить о ведении операций против Советского Союза в 1941 году в том плане, как я это мог сделать относительно наступления на Западе на основе моего тогдашнего влияния на окончательное оформление оперативного плана.[81]

Но, как теперь известно, и, видимо, общепризнанно, можно сделать два вывода.

Первый вывод: ошибка, в которую впал Гитлер, недооценивая прочность советской государственной системы, ресурсы Советского Союза и боеспособность Красной Армии. Поэтому он исходил из предположения, что ему удастся разгромить Советский Союз в военном отношении в течение одной кампании. Вообще если это и было возможно, то лишь в случае, если бы удалось одновременно подорвать советскую систему изнутри. Но политика, которую Гитлер вопреки стремлениям военных кругов проводил в оккупированных восточных областях при помощи своих рейхскомиссаров и СД, могла принести только противоположные результаты. В то время как Гитлер в своих стратегических планах исходил из того, что он ставит себе целью быстрый разгром Советского Союза, в политическом отношении он действовал в диаметрально противоположном направлении. В других войнах также часто возникали противоречия между военными и политическими целями. В данном случае и военное, и политическое руководство объединялось в руках Гитлера, но результатом было то, что его восточная политика резко противоречила требованиям его стратегии и лишила его, возможно, существовавшего шанса на быструю победу.

Второй вывод: то, что в сфере высшего военного командования, то есть между Гитлером и ОКХ, не удалось выработать единой стратегической концепции, что было необходимо как при разработке общего плана операций, так и в ходе проведения самой кампании 1941 года.

Стратегические цели Гитлера покоились преимущественно на политических и военно-экономических соображениях. Это был в первую очередь захват Ленинграда, который он рассматривал как колыбель большевизма и который должен был принести ему одновременно и связь с финнами, и господство над Прибалтикой. Далее следовало овладение источниками сырья на Украине и военными ресурсами Донбасса, а затем нефтяными промыслами Кавказа. Путем овладения этими районами он надеялся, по существу, парализовать Советский Союз в военном отношении.

В противовес этому ОКХ правильно полагало, что завоеванию и овладению этими, несомненно, важными в стратегическом отношении областями должно предшествовать уничтожение Красной Армии. Главным силам Красной Армии должно быть навязано решительное сражение путем нанесения удара на Москву (этот план не соответствовал полностью фактической группировке советских сил, как это выявилось позже). Москва представляет собой главный центр советской державы, потерей которого страна не стала бы рисковать, во-первых, потому, что Москва – в противоположность 1812 году – действительно была политическим центром России; во-вторых, потому, что потеря военно-промышленных районов вокруг Москвы и восточнее ее, по крайней мере, значительно ослабила бы советскую военную промышленность; в-третьих, что по стратегическим соображениям было наиболее важно, потому, что Москва является центральным узлом коммуникаций европейской части России. С потерей Москвы советская оборона практически раскололась бы на две части, и советское командование не было бы в состоянии организовать единые операции по всему фронту.

В стратегическом отношении разногласия между Гитлером и ОКХ сводились к следующему: Гитлер хотел добиться военного успеха на обоих флангах (для чего немецких сил ввиду соотношения сил и ширины оперативного района было недостаточно), ОКХ же стремилось достичь успеха в центре общего фронта.

В результате расхождения между этими принципиальными стратегическими концепциями немецкое командование в конечном счете потерпело поражение. Гитлер, правда, согласился с предложенным ОКХ распределением сил, согласно которому основная часть армии должна была действовать двумя группами армий севернее и только одной группой армий южнее Припятских болот. Но спор из-за этих двух оперативных целей длился всю кампанию. Результат же этого мог быть только один: Гитлер не добился своих и без того слишком далеко идущих целей и одновременно нарушил всю стратегическую концепцию ОКХ.

Указанная Гитлером в плане «Барбаросса» «общая цель» («необходимо уничтожить основную массу войск, расположенных в западной России, путем смелых операций, выдвигая далеко вперед танковые клинья; воспрепятствовать отходу боеспособных соединений в глубину русского пространства») была, в конце концов, не чем иным, как лишь оперативным или тактическим «рецептом». И только благодаря превосходному военному руководству германской армии были достигнуты чрезвычайно большие успехи, поставившие Советскую Армию на край пропасти. Но этот «рецепт» никогда не мог заменить оперативного плана, относительно разработки и выполнения которого Главное командование должно было быть единого мнения, оперативного плана, который ввиду соотношения сил и протяженности театра военных действий заранее должен был предусматривать возможность уничтожения Советской Армии в случае необходимости в результате двух кампаний.

Занимаемая мною должность командира корпуса, как я уже говорил, не позволяла мне знать планы и намерения Главного командования. Поэтому в то время я не предполагал, что существуют столь опасные разногласия относительно стратегических целей между Гитлером и ОКХ. Однако, находясь даже на моей должности, вскоре можно было ощутить результаты этих противоречий.

56-й танковый корпус должен был наносить удар в составе 4-й танковой группы (группа армий «Север») из Восточной Пруссии.

Группа армий «Север» (командующий – фельдмаршал фон Лееб) получила задачу, нанося удар из Восточной Пруссии, уничтожить расположенные в Прибалтике вражеские силы и затем начать наступление на Ленинград. Действовавшая в ее составе 4-й танковая группа (командующий – генерал-полковник Гепнер) получила задачу быстро выйти на рубеж Двины у Двинска и ниже его, чтобы захватить переправы через Двину для дальнейшего наступления в направлении Опочка. Справа от нее 16-я армия (командующий – генерал-полковник Буш) наносила удар через Ковно с тем, чтобы быстро следовать за 4-й танковой группой; слева от 4-й танковой группы наступала в общем направлении на Ригу 18-я армия (командующий – генерал фон Кюхлер).

16 июня я прибыл, побывав уже до этого один раз в Восточной Пруссии, в район развертывания 56-го танкового корпуса. Генерал-полковник Гепнер отдал следующий приказ о наступлении 4-й танковой группы:

56-й танковый корпус (8-я танковая, 3-я мотопехотная дивизия, 290-я пехотная дивизия) получил задачу начать наступление из лесов севернее Мемеля, восточнее Тильзита на восток и овладеть северо-восточнее Ковно большим шоссе, ведущим в Двинск. Слева от него 41-й танковый корпус генерала Рейнгардта (1-я и 6-я танковые, 36-я мотопехотная дивизия, 269-я пехотная дивизия) получил задачу наступать в направлении на переправы через Двину в Якобштадте (Екабпилс). Входившая в состав танковой группы дивизия СС «Мертвая голова» должна была следовать во втором эшелоне, а затем догнать корпус, продвигающийся быстрее других соединений.

В связи с необходимостью отсечения всех расположенных вдоль Двины вражеских войск и быстрого развития операций группы армий «Север» решающее значение имело овладение неразрушенными мостами через Двину, так как широкая река представляла собой сильное препятствие. При наступлении 4-й танковой группы оба танковых корпуса должны были стремиться как можно скорее достичь Двины. 56-й танковый корпус надеялся выиграть это соревнование. Он находился в более выгодном положении, потому что, насколько нам была известна группировка сил противника, он должен был в глубине встретить более слабые неприятельские силы, чем 41-й танковый корпус. По этой причине 41-й танковый корпус был усилен командованием танковой группы одной танковой дивизией. Мое предложение – вместо этого перенести направление главного удара на участок с более слабыми силами – было оставлено без внимания.

Прежде чем начать описание боевых действий 56-го танкового корпуса, которые, собственно, интересны только потому, что они стали в настоящем смысле этого слова танковым рейдом, я должен остановиться на одном обстоятельстве, которое проливает яркий свет на ту пропасть, которая существовала между мнением солдата и мнением политического руководства.

За несколько дней до начала наступления мы получили приказ ОКВ, который позже стал известен под названием «приказа о комиссарах». Суть его заключалась в том, что в нем предписывался немедленный расстрел всех попавших в плен политических комиссаров Красной Армии – носителей большевистской идеологии.

С точки зрения международного права политические комиссары вряд ли могли пользоваться привилегиями, распространяющимися на военнослужащих. Они, конечно, не были солдатами. Я вряд ли стал бы рассматривать как солдата, например, гаулейтера, приставленного ко мне в качестве политического надзирателя. Но равным образом нельзя было причислить этих комиссаров к не участвующим в бою, как, например, медицинский персонал, военных священников или корреспондентов. Напротив, не будучи солдатами, они были фанатическими борцами, а именно, борцами, деятельность которых по традиционным военным понятиям могла считаться лишь нелегальной. В их задачу входило не только осуществлять политический контроль над командирами, но и придать войне самый жестокий характер, который полностью противоречил прежнему пониманию ведения войны. Комиссары были как раз теми людьми, которые в первую очередь ввели те методы ведения войны и обращения с военнопленными, которые находились в явном противоречии с положениями Гаагской конвенции о ведении сухопутной войны.[82]

Но какого бы мнения мы ни придерживались относительно статуса комиссаров с точки зрения международного права, их расстрел после взятия в плен в бою противоречил всяким представлениям о солдатской морали. Такой приказ, как приказ о комиссарах, по своему существу противоречил ей. Выполнение этого приказа угрожало не только чести войск, но и их моральному духу. Поэтому я был вынужден доложить моему начальнику, что в моих войсках этот приказ не будет выполняться. Я действовал при этом с согласия командиров частей и в своем корпусе так и поступал. Впрочем, естественно, мои начальники были полностью согласны с моим мнением. Попытки отменить этот приказ привели к успеху только много позднее, когда стало ясно, что единственным результатом приказа о комиссарах было то, что комиссары самыми жестокими способами заставляли войска сражаться до последнего[83].

В период наших очень непродолжительных приготовлений штаб корпуса находился в Инстербурге. Сам я с моим адъютантом обер-лейтенантом Шпехтом расположился за городом, в построенной на опушке леса вилле главного врача инстербургской больницы доктора Видвальда. Супругами Видвальд мы были приняты с тем гостеприимством и сердечностью, которые вошли в Восточной Пруссии в пословицу. Стояли прекрасные дни, которые нам посчастливилось провести в этом чудесном доме с нашими любезными хозяевами.

Мне приятно вспомнить и старого лесника, в доме которого мы, спасаясь от дождя, подкреплялись после ночных учений одной из наших дивизий чашкой горячего кофе и настоящим прусским завтраком, в то время как наш хозяин рассказывал то о своих оленях и лосях, то о своей службе в армии.

Последние дни перед началом наступления мы провели в расположенном близко от границы поместье Ленкен, славившемся в Восточной Пруссии своим конным заводом. Его хозяин, фон Шпербер, был ротмистром запаса и в то время находился на фронте. Поместье Ленкен было расположено в чудесном лесу, и когда мы туда прибыли, то увидели выгон, на котором паслись чистокровные лошади. Это был уголок, полный красоты и гармонии. Его вид показался нам хорошим предзнаменованием. Как прекрасен был этот далекий уголок нашей родины, наше последнее пристанище на немецкой земле! Когда мы проезжали мимо типичного для Восточной Пруссии низкого и простого господского дома, мы увидели прелестную молодую девушку, которая усердно убирала веранду. Пестрый платок обрамлял красивое, свежее лицо. «О!.. – воскликнул один из моих спутников. – Если все здесь так мило!..» Он спросил молодую девушку о хозяйке дома. Его лицо приняло не очень умное выражение, когда ему с улыбкой приветливо ответили: «Это я. Добро пожаловать!» Общий веселый смех. Молодая хозяйка имения недавно родила сына, и я стал его крестным отцом. Так установилась связь, которая пережила годы войны и тяжелые послевоенные годы. Молодая фон Шпербер, когда ее муж был на войне, управляла поместьем и заводом; ей пришлось потом бежать от русских. С мужем и семью детьми это «молодое существо», в котором мы тогда так ошиблись, живет сейчас в Эльтвилле на Рейне. Когда в 1953 году я возвратился наконец из английского плена, она прислала мне бутылку лучшего вина, какое можно было только найти в этом известном районе, славящемся своими виноградниками. Кто знает рейнские вина, тот понимает, что это был за драгоценный напиток.

21 июня в 13:00 в штаб корпуса прибыл приказ о том, что наступление начинается на следующее утро в 03:00. Кости были брошены!

Небольшой район, который был отведен корпусу в лесу севернее Мемеля, позволил мне вначале использовать для наступления на пограничные позиции противника, по данным разведки, занятые его гарнизонами, только 8-ю танковую и 290-ю пехотную дивизии; 3-я мотопехотная дивизия находилась в резерве южнее Мемеля.

Сначала наши войска непосредственно на границе натолкнулись на слабое сопротивление, по-видимому, вражеского боевого охранения. Но вскоре они остановились перед укрепленным районом, который был преодолен только после того, как в полдень 8-я танковая дивизия прорвала вражеские позиции севернее Мемеля.

Уже в этот первый день нам пришлось познакомиться с теми методами, которыми велась война с советской стороны. Один из наших разведывательных дозоров, отрезанный врагом, был потом найден нашими войсками, он был вырезан и зверски искалечен.[84] Мой адъютант и я много ездили по районам, в которых еще могли находиться части противника, и мы решили не отдаваться живыми в руки этого противника. Позже часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются в плен, а после того, как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат.

Общее впечатление от противника было такое, что он во фронтовой полосе не был захвачен врасплох нашим наступлением, но советское командование не рассчитывало – или еще не рассчитывало – на него и поэтому не сумело быстро подтянуть вперед имевшиеся в его распоряжении крупные силы.

Много спорили о том, носило ли развертывание сил советских войск оборонительный или наступательный характер. По числу сосредоточенных в западных областях Советского Союза сил и на основе сосредоточения больших масс танков как в районе Белостока, так и в районе Лемберга можно было вполне предполагать – во всяком случае, Гитлер так мотивировал принятие им решения о наступлении, – что рано или поздно Советский Союз перейдет в наступление. С другой стороны, группировка советских сил на 22 июня не говорила в пользу намерения в ближайшее время начать наступление.

Группа армий Ворошилова, противостоявшая нашей группе армий «Север», имела на границе только 7 дивизий, хотя в ее составе имелись 29 стрелковых, 2 танковых дивизии и 6 механизированных бригад (по фон Типпельскирху), расположенные в тылу, у Шауляя, Ковно и Вильно, а частично даже в районе Псков – Опочка, то есть на «линии Сталина».[85] Обе другие советские группы армий (Тимошенко и Буденного)[86] также были глубоко эшелонированы, хотя в них части, действовавшие в пограничной полосе, были значительно сильнее.

Более всего будет соответствовать правде утверждение о том, что развертывание советских войск, начавшееся с развертывания крупных сил еще в период занятия восточной Польши, Бессарабии и Прибалтики, было «развертыванием на любой случай». 22 июня 1941 года советские войска были, бесспорно, так глубоко эшелонированы, что при таком их расположении они были готовы только для ведения обороны. Но в зависимости от развития политического и военного положения Германии картина могла быстро измениться. Красная Армия по составу своих групп армий численно, но не в качественном отношении превосходившая немецкие войска[87], могла быть в течение короткого времени сосредоточена так, что была бы способна начать наступление. Развертывание советских войск, которое до 22 июня и могло быть подготовкой к обороне, представляло собой скрытую угрозу. Как только Советскому Союзу представился бы политический или военный шанс, он превратился бы в непосредственную угрозу для Германии.

Конечно, летом 1941 года Сталин не стал бы еще воевать с Германией. Но если правительство Советского Союза, смотря по развитию обстановки, полагало перейти к политическому давлению на Германию или даже к угрозе военного вмешательства, то, безусловно, подготовка сил для обороны могла быть в короткое время превращена в подготовку к наступлению. Речь шла именно «о развертывании сил на любой случай».[88]

Но вернемся к 56-му танковому корпусу.

Если корпус хотел выполнить поставленную ему задачу овладеть неразрушенными мостами через Двину у Двинска, то после прорыва пограничных позиций необходимо было сделать следующее.

В первый день наступления корпус должен был продвинуться на 80 км в глубину, чтобы овладеть мостом через Дубиссу около Айроголы. Я знал рубеж Дубиссы еще с Первой мировой войны. Участок представлял собой глубокую речную долину с крутыми, недоступными для танков склонами. В Первую мировую войну наши железнодорожные войска в течение нескольких месяцев выстроили через эту реку образцовый деревянный мост. Если бы противнику удалось взорвать этот большой мост у Айроголы, то корпус был бы вынужден остановиться на этом рубеже. Враг выиграл бы время для организации обороны на крутом берегу на той стороне реки, которую было бы трудно прорвать. Было ясно, что в таком случае нечего было рассчитывать на внезапный захват мостов у Двинска. Переправа у Айроголы давала нам незаменимый трамплин для этого.

Какой бы напряженной ни была поставленная мною задача, 8-я танковая дивизия (командир – генерал Бранденбергер), в которой я в этот день больше всего был, выполнила ее. После прорыва пограничных позиций, преодолевая сопротивление врага глубоко в тылу, к вечеру 22 июня ее передовой отряд захватил переправу у Айроголы. 290-я дивизия следовала за ним быстрыми темпами, 3-я моторизованная дивизия в полдень прошла через Мемель и была введена в бой за переправу южнее Айроголы.

Первый шаг удался.

Вторая предпосылка успеха у Двинска заключалась в том, чтобы корпус наступал без остановок до Двинска, не обращая внимания на то, успевают ли за ним соседи. Только совершенно неожиданный для противника удар дал бы нам возможность захватить там мосты. Само собой понятно, что такое наступление было большим риском.

Корпусу, как мы и надеялись, во время прорыва удалось найти слабое место в обороне противника. Правда, он все время наталкивался на вражеские части, которые бросались против него в бой, но его дивизиям удавалось сравнительно быстро ломать вражеское сопротивление, хотя иногда и в упорных боях.

Если слева от нас 41-й танковый корпус встретил сначала сильную группировку противника, сосредоточенную в районе Шауляя, и поэтому сильно задержался, а справа от нас левый фланг 16-й армии боролся за Ковно, то 56-й танковый корпус уже 24 июня овладел в районе Вилкомиерз большой дорогой, ведущей на Двинск. Вклинившись на 170 км в глубину вражеской территории, корпус оставил далеко позади себя не только своих соседей, но и вражеские части, располагавшиеся в пограничной области. Только 130 км отделяли нас от желаемой цели – от мостов через Двину! Можем ли мы сохранить такой темп? Было очевидно, что противник бросит на нас свежие силы из резервов. Одновременно он каждое мгновение мог бы закрыть, хотя бы временно, образовавшуюся после нас брешь и отрезать нас от тылов. Нас не раз предупреждало об осторожности командование танковой группы. Но мы не были намерены из-за нашего промедления упустить изменчивое счастье.

Наша 290-я пехотная дивизия не могла, конечно, выдержать такого темпа. Но так как она следовала за корпусом, то это придавало нам некоторую уверенность, и она отвлекала на себя большие силы, которые могли напасть на нас с тыла. Но корпус наступал на заветную цель – Двинск обеими дивизиями, 8-й танковой, действовавшей на большом шоссе, и продвигавшейся медленнее по обходным путям южнее шоссе 3-й мотопехотной дивизией.

Обе дивизии в упорных боях частично разбили бросаемые в бой вражеские резервы; 70 вражеских танков (примерно половина всей численности наших танков) и много вражеских батарей остались на дорогах. На сбор пленных у нас оставалось мало времени и сил.

26 июня утром 8-я танковая дивизия подошла к Двинску.[89] В 8 часов утра, будучи в ее штабе, я получил донесение о том, что оба больших моста через Двину в наших руках. Бой шел за город, расположенный на том берегу. Большой мост, абсолютно не поврежденный, попал в наши руки. Посты, которые должны были поджечь огнепроводный шнур, были схвачены у подходов к мосту.[90] Железнодорожный мост был только легко поврежден небольшим взрывом, но остался пригоден для движения. На следующий день 3-й мотопехотной дивизии удалось неожиданно форсировать реку выше города. Наша цель была достигнута!

Перед началом наступления мне задавали вопрос, за сколько времени мы думаем достичь Двинска. Я отвечал, что если не удастся это сделать за 4 дня, то вряд ли нам удастся захватить мосты в неповрежденном состоянии. Теперь мы это сделали за 4 дня и 5 часов, считая с момента начала наступления; мы преодолели сопротивление противника, проделав 300 км по прямой в непрерывном рейде. Успех, вряд ли возможный, если бы все командиры и солдаты не были охвачены одной целью – Двинск, и если бы мы не были согласны пойти на большой риск ради достижения этой цели. Теперь мы испытывали чувство большого удовлетворения, проезжая через огромные мосты в город, большую часть которого противник, к сожалению, предал огню. Наш успех не был к тому же достигнут ценой больших жертв.

Конечно, положение корпуса, одиноко стоявшего на северном берегу Двины, никак нельзя было считать безопасным. 41-й танковый корпус и правый фланг 16-й армии находились в 100–150 км сзади. Между ними и нами находилось много советских корпусов, отступавших на Двину. Нам приходилось считаться не только с тем, что противник во что бы то ни стало постарается бросить на нас, на северный берег Двины, подходящие новые силы. Мы должны были также обеспечить прикрытие южного берега от отходящих туда вражеских частей. Опасность нашего положения стала ясной особенно тогда, когда отдел тыла штаба корпуса подвергся нападению с тыла недалеко от КП корпуса.

Но этот вопрос о нашем временном одиноком положении, в котором, конечно, мы не могли находиться очень долго, менее занимал наш штаб, чем вопрос о том, как будут развиваться события дальше. Будет ли ближайшей целью Ленинград или Москва? Командующий танковой группой, прибывший к нам 27 июня на «Шторхе», не мог ответить нам на этот вопрос. Можно было предполагать, что командующий должен знать дальнейшие оперативные цели, но это было не так. Вместо этого нам подлили воды в вино, отдав приказ удерживать переправы в районе плацдарма у Двинска, который мы должны были расширить. Мы вынуждены были ждать подхода 41-го танкового корпуса, который должен был переправиться у Якобштадта, а также частей левого фланга 16-й армии.

Конечно, это было «надежным» и по-школьному правильным решением. Мы же все-таки думали иначе. По нашему мнению, неожиданное появление корпуса далеко в глубине вражеского фронта вызовет сильную панику у противника. Противник, конечно, будет пытаться сделать все, чтобы вновь отбросить нас за реку и стянуть для этого все силы.

Рейд 56-го танкового корпуса в июне-июле 1941 года

Но чем быстрее мы продвигались бы, тем меньше он был бы в состоянии бросить на нас превосходящие силы, заранее спланировав эту операцию. Если бы мы продолжили, обеспечив охрану переправ через Двину, наступление в направлении на Псков, и танковая группа как можно быстрее выдвинула бы другой танковый корпус через Двину, то противник был бы вынужден, как это уже имело место, бросить на нас только то, что он имел под рукой. Он не смог бы провести заранее подготовленную операцию. Позаботиться о разбитых вражеских частях южнее Двины могли бы следовавшие за нами армии.

Естественно, риск возрастал по мере того, как отдельный танковый корпус или вся танковая группа одна продвигалась в глубину русского пространства. Но, с другой стороны, безопасность подвижного соединения, находящегося в тылу вражеского фронта, основывается главным образом на том, что оно все время остается в движении. Если оно остановится, то будет немедленно атаковано со всех сторон подходящими вражескими резервами.

Это мнение не поддерживалось Главным командованием, в чем, конечно, ему не сделаешь упрека. Конечно, если бы мы пытались дальнейшим продвижением удержать фортуну, это было бы азартной игрой. Она могла бы заманить нас в пропасть. Следовательно, цель – Ленинград – отодвигалась от нас в далекое будущее, а корпус должен был выжидать у Двинска. Как можно было предвидеть, противник подтянул свежие силы, и не только от Пскова, но и от Минска и Москвы. Вскоре на северном берегу Двины нам пришлось обороняться от атак противника, поддержанных одной танковой дивизией. На некоторых участках дело принимало серьезный оборот. В одной контратаке, которую предприняла 3-й мотодивизия с целью вернуть потерянную местность, 3 раненых офицера и 30 солдат, которые за день до этого попали в руки противника на перевязочном пункте, были найдены мертвыми.

В эти дни советская авиация прилагала все усилия, чтобы разрушить воздушными налетами попавшие в наши руки мосты. С удивительным упорством одна эскадрилья летела за другой на небольшой высоте с единственным результатом – их сбивали. Только за один день наши истребители и зенитная артиллерия сбили 64 советских самолета.[91]

Наконец 2 июля мы смогли вновь выступить после того, как в корпус прибыло третье механизированное соединение – дивизия СС «Мертвая голова», а слева от нас 41-й танковый корпус перешел Двину у Якобштадта.[92]

4-й танковая группа получила направление для дальнейшего наступления через Резекне – Остров на Псков. Итак, где-то вдалеке наконец-то выявилась наша цель – Ленинград!

Однако после внезапного рейда корпуса на Двинск прошло уже 6 дней. Противник имел время преодолеть тот шок, который он получил при появлении немецких войск на восточном берегу Двины.[93]

Такой рейд, какой сделал 56-й танковый корпус до Двинска, неизбежно вносит растерянность и панику в тылу врага, нарушает управление войсками противника и делает почти невозможным планомерное ведение операций. Эти преимущества 4-я танковая группа потеряла в результате своих действий на Двине, хотя для этого, может быть, и были веские причины. Удастся ли еще раз в такой же степени упредить противника, было, по крайней мере, сомнительно. Во всяком случае, ясно, что это было бы возможно лишь в том случае, если бы танковой группе удалось направить все силы на выполнение одной задачи. Как раз этого, как будет показано, не произошло, хотя противник и не имел достаточно сил, чтобы остановить продвижение танковой группы.

Сначала танковая группа выступила всеми силами с линии Двинск – Якобштадт в направлении на Псков, 56-й танковый корпус – по большой дороге Двинск – Резекне – Остров – Псков и восточнее этой дороги на левом фланге – 41-й танковый корпус. Сопротивление противника оказалось более сильным и планомерным, чем в первые дни войны. Несмотря на это, мы все время теснили его.

В этих боях мне запомнился один маленький эпизод, который был воспринят моими подчиненными не без примеси чувства злорадства. Кто командовал в таких боях танковым корпусом, тот знает, что – как ни удивительно было стремительное продвижение немецких войск вперед – для непрерывного преследования противника войска тем не менее всегда нуждаются в присутствии высших командиров в передовых подразделениях и подстегивании с их стороны. Так и я прибыл однажды в штаб одной боевой группы 8-й танковой дивизии, продвижение которой остановилось из-за неприятельского артиллерийского огня. Сначала я подумал, судя по характеру огня, что это был беспокоящий огонь противника по этой большой дороге, который не должен остановить наше продвижение. Едва только я успел высказать это мнение, как вражеская артиллерия обрушила на нас ураганный огонь, заставивший нас быстро укрыться в щелях. Мой верный водитель Нагель, который хотел быстро вывести машину из района обстрела, был ранен, но, к счастью, только легко. В то время как мы, сидя в наших щелях, пережидали обстрел, господа из этого штаба не могли скрыть своего злорадства по поводу того, что командир корпуса так хорошо проучен фактами. Потом мы все искренне посмеялись и затем отправились дальше.

Танковая группа приближалась к «линии Сталина» – советским пограничным укреплениям, которые тянулись, изменяясь по своему характеру, вдоль бывшей советской границы от южной оконечности Чудского озера западнее Пскова до бывшей небольшой русской пограничной крепости Себеж.

Командование танковой группы отвело для наступления 41-го танкового корпуса большую дорогу на Остров, а 56-й танковый корпус повернул резко на восток на Себеж – Опочка. Командование думало, что корпус после прорыва «линии Сталина» сможет обойти с востока сильную группировку вражеских танков, предполагаемую в районе Пскова: прекрасная мысль, если бы вражеская группировка действительно была там и можно было бы надеяться, что 56-й танковый корпус быстро проведет обходный маневр.

По нашему же мнению, первое предположение не соответствовало действительности, а второй замысел был неосуществим, так как корпус в указанном ему направлении должен был преодолеть широкую болотистую местность впереди «линии Сталина». Наши предложения – продолжать наступление обоими корпусами на Остров – остались безрезультатными. К сожалению, наши опасения насчет болотистой местности оправдались. Правда, 8-я танковая дивизия нашла гать, ведущую через болота. Но она была забита машинами советской мотодивизии, которые так и остались здесь. Потребовались дни, чтобы расчистить дорогу и восстановить разрушенные мосты. Когда наконец танковая дивизия смогла выйти из болот, она натолкнулась на сильное сопротивление, которое удалось сломить только после сравнительно упорных боев.

3-я мотодивизия в своей полосе нашла только узкую дорогу, по которой она со своими машинами не смогла пройти. Она должна была отойти назад и была введена в состав 41-го танкового корпуса, действовавшего в направлении на Остров.

Более сносные условия местности, но и сильную укрепленную линию встретила дивизия СС «Мертвая голова», наступавшая на Себеж. Но здесь сказалась слабость, неизбежно присущая войскам, командному составу которых не хватает основательной подготовки и опыта.

Что касается дисциплины и солдатской выдержки, то дивизия производила, несомненно, хорошее впечатление. Я даже имел случай отметить ее особенно хорошую дисциплину на марше – важнейшую предпосылку для четкого движения моторизованных соединений.

Положение группы армий «Север» на 26 июня 1941 года. 56-й танковый корпус захватил Двинск

Дивизия также всегда атаковала с большой смелостью и показала упорство в обороне. Позже не раз эта дивизия была в составе моих войск, и я полагаю, что она была лучшей из всех дивизий СС, которые мне приходилось иметь. Ее бывший командир был храбрым солдатом – однако он вскоре был ранен, а позже убит. Но все эти качества не могли возместить отсутствующей военной подготовки командного состава. Дивизия несла колоссальные потери, так как она и ее командиры должны были учиться в бою тому, чему полки сухопутной армии уже давно научились. Эти потери, а также недостаточный опыт, приводили в свою очередь к тому, что она упускала благоприятные возможности и неизбежно должна была вести новые бои. Ибо нет ничего труднее, как научиться пользоваться моментом, когда ослабление силы сопротивления противника дает наступающему наилучший шанс на решающий успех. В ходе боев я все время должен был оказывать помощь дивизии, но не мог предотвратить ее сильно возраставших потерь. После десяти дней боев три полка дивизии пришлось свести в два.

Как бы храбро ни сражались всегда дивизии войск СС, каких бы прекрасных успехов они ни достигали, все же не подлежит никакому сомнению, что создание этих особых военных формирований было непростительной ошибкой. Отличное пополнение, которое могло бы в армии занять должности унтер-офицеров, в войсках СС так быстро выбывало из строя, что с этим никак нельзя было примириться. Пролитая ими кровь ни в коей мере не окупалась достигнутыми успехами. Понятно, что нельзя в этом упрекать войска. Вину за эти ненужные потери несут те, кто формировал эти особые соединения из политических соображений вопреки возражениям всех авторитетных инстанций сухопутной армии. Ни в коем случае нельзя, однако, забывать, что солдаты войск СС на фронте были хорошими товарищами и показали себя храбрыми и стойкими бойцами. Несомненно, большая часть состава войск СС приветствовала бы выход их из подчинения Гиммлера и включение в состав сухопутной армии.

Прежде чем вернуться после этого отступления к боевым действиям 56-го танкового корпуса, скажу еще несколько слов, которые дадут наглядное представление читателю о том, как в последней войне организовывалось управление подвижными соединениями.

В битве у Сен-Прива и Гравлота в войне 1870–1871 годов мой дед, будучи командиром корпуса, находился со своим штабом под обстрелом на одной высотке, с которой он обозревал все поле и мог лично руководить боем корпуса. Он мог еще подъезжать к готовившимся к штурму войскам и, как сообщают, строго отчитал батарею, которая заняла огневые позиции недостаточно близко от расположения противника.

Все эти картины конечно, ушли безвозвратно в прошлое. В Первую мировую войну все более дальний огонь вражеской артиллерии заставлял высшие штабы удаляться глубже в тыл. Размеры полос исключали возможность непосредственного наблюдения и управления на поле боя. Решающее значение стала иметь хорошо функционирующая телефонная связь. Картина, нарисованная Шлиффеном, видевшим будущего полководца сидящим у телефона и отдающим за письменным столом приказы, воодушевляющие войска, стала действительностью.

Однако Вторая мировая война потребовала новых методов управления, особенно подвижными соединениями. Здесь так быстро меняется обстановка, так быстро меняются возможности для использования благоприятных моментов, что ввиду этого командир соединения не может находиться далеко в тылу на КП. Если сидеть на КП и ждать донесений, то в таком случае будут приниматься слишком запоздалые решения, многие шансы останутся неиспользованными. Часто необходимо – особенно после достижения успеха в бою – преодолеть вполне естественные явления усталости у войск и подстегнуть их. Но этим еще дело не сделано.

При тех больших требованиях, которые предъявляет вновь возрожденная нами маневренная война к выдержке солдат и командиров, старшему командиру еще важнее, как можно чаще появляться перед войсками. Солдат не должен иметь такого чувства, что «тыловые командиры» выдумывают какие-то приказы, не зная действительной обстановки на поле боя. У него появляется известное чувство удовлетворения, когда он видит, что и командир корпуса попадает иногда в переделку или становится свидетелем достигнутого успеха. Если ежедневно бывать в войсках, узнаешь их нужды, выслушаешь их заботы и поможешь им. Командир соединения – это не только человек, который по долгу своей службы вынужден постоянно требовать, но он и помощник, и товарищ. Кроме того, он сам черпает из этих посещений войск новые силы.

Как часто случалось, что я, бывая в каком-либо штабе дивизии, выслушивал опасения в связи с ослаблением ударной силы частей или в связи с часто неизбежным перенапряжением сил. Безусловно, эти опасения чем дальше, тем больше давили и на командиров, так как на них лежала ответственность за их батальоны и полки. Когда я затем выезжал в сражающиеся части на передний край, то часто с радостью констатировал, что там нередко оценивали положение более уверенно, а настроение – может быть, в связи с одержанной в это время победой – было более бодрым, нежели я предполагал. Когда выкуришь сигарету с экипажем танка или расскажешь в роте об общей обстановке, то после этого всегда наблюдаешь, как прорывается неукротимое стремление немецких солдат идти вперед и готовность отдать все до последней капли крови. Такие встречи для командиров соединений часто являются самыми прекрасными моментами, какие они только могут пережить. К сожалению, их тем меньше, чем выше командир. Командующий армией или группой армий не может бывать в войсках так часто, как это еще может делать командир корпуса.

Но и командир корпуса не может все время разъезжать. Командир, который непрерывно находится на местности и которого никогда не застанешь, практически теряет руководство в своем штабе. В некоторых случаях, может быть, это и хорошо, но в конце концов не в этом смысл дела. Поэтому необходимо разумно организовать управление, особенно в подвижных соединениях, и во всяком случае обеспечивать его непрерывность.

Необходимо также, чтобы отдел тыла штаба корпуса, как правило, оставался бы несколько дней на одном месте, чтобы не прекращать обеспечения подвоза. Командир же корпуса с оперативным отделом штаба должен, чтобы следовать за продвижением своих подчиненных дивизий, почти ежедневно, а иногда и два раза в день перемещать свой командный пункт. Это требует, конечно, большой подвижности штаба. Этого можно достичь только путем уменьшения состава своего боевого штаба, что, впрочем, часто только полезно для управления, и отказом от всяких удобств. Духу бюрократизма, который, к сожалению, проникает и в армию, тогда, конечно, приходится туго.

Мы не задерживали себя долго поисками мест расквартирования. Во Франции на каждом шагу стояли большие и маленькие замки. На Востоке маленькие деревянные дома не имели ничего заманчивого, особенно если учесть, что там всегда присутствовали «домашние зверьки». Поэтому боевой штаб жил почти всегда в палатках и в двух штабных автобусах, которые вместе с немногими легковыми автомашинами, радиостанцией и телефонной станцией одновременно служили и транспортом для технического персонала штаба. Я разделял мою маленькую палатку с моим адъютантом и, кажется, за весь этот танковый рейд только три раза спал в постели, а то все время в палатке в моем спальном мешке. Только один наш офицер штаба всегда питал непреодолимое отвращение к палатке. Он предпочитал спать в своей машине. Его длинные ноги свешивались за дверцу, и после дождливых ночей он не мог снять свои мокрые сапоги.

Мы всегда разбивали свой маленький палаточный лагерь в лесу или кустарнике недалеко от главной дороги, если возможно – около озера или реки, с тем, чтобы после возвращения из наших поездок, все в грязи и пыли, а также при утреннем подъеме выкупаться в воде.

В то время как начальник моего боевого штаба в связи со своей работой, а также в связи с необходимостью поддерживать телефонную связь вынужден был находиться на нашем КП, я целый день до поздней ночи разъезжал. Большей частью я выезжал рано утром после получения утренних донесений и отдачи необходимых приказов, чтобы побывать в дивизиях или в передовых частях. В полдень я возвращался на КП и после короткого отдыха вновь отправлялся в какую-либо дивизию. Часто как раз в вечерние часы решался успех, и необходимо было подстегнуть войска.

Усталые, от пыли похожие на негров, мы возвращались в наш палаточный лагерь, который к этому времени был уже разбит на новом месте. Особенно приятно было, когда вместо обычного ужина, состоявшего, как правило, из хлеба, копченой колбасы и маргарина, благодаря заботам майора Нимана мы получали жареную курицу или даже бутылку вина, которую он выдавал нам из своего маленького запаса.[94] Правда, куры и утки были редкостью, поскольку, хотя мы и были всегда впереди, на них находилось много других любителей.[95] Когда начались ранние осенние дожди и в палатках стало довольно холодно, баня, которую в примитивном виде можно было найти в каждом дворе, доставляла нам приятную и освежающую теплоту.

Конечно, я мог постоянно передвигаться и при этом продолжать управлять войсками только потому, что постоянно брал с собой радиостанцию на машине под начальством нашего превосходного офицера связи, позже майора Генерального штаба Колера. Он с удивительной быстротой искусно налаживал радиосвязь с дивизиями, а также с КП и поддерживал ее во время поездок.[96] Поэтому я всегда был в курсе обстановки на всем участке корпуса, и те распоряжения, которые я отдавал на месте, сразу же попадали в оперативную группу штаба, он сам также своевременно получал сведения. Кстати, Колер в период моего плена оказался верным другом и помощником моей жены.

Моим постоянным спутником в этих поездках наряду с двумя верными водителями Нагелем и Шуманом и двумя связными мотоциклистами был мой адъютант обер-лейтенант Шпехт. Мы называли его «Пепо» за его небольшую тонкую фигуру, свежесть и беззаботность. Он представлял собой тип молодого офицера-кавалериста, каким его себе обычно представляешь. Бодрый, молодцеватый, с долей легкомыслия по отношению к опасностям, сообразительный и находчивый, всегда веселый и несколько наглый – качества, которыми он завоевал мое сердце. Он был хорошо сложен как кавалерист (его отец был большим любителем лошадей, а его мать – замечательной наездницей) и, едва став лейтенантом, незадолго до войны выиграл несколько больших скачек. Он был всегда готов к любым поездкам, но больше всего любил участие в «дозорах» вместе со своим командиром корпуса. Пока мы, будучи в танковом корпусе, могли ежедневно бывать на поле боя, «Пепо» был доволен мною и своей судьбой. Но когда я позже в качестве командующего армией не мог уже так часто бывать на фронте, он начал терзаться своим положением и настойчиво проситься в часть. Стремление, вполне понятное для молодого офицера. Я часто выполнял его желание, и в Крыму он дважды очень умело и храбро командовал эскадроном одного разведывательного батальона. Когда я перед Ленинградом вновь послал его в одну дивизию, он разбился со «Шторхом» – потеря, которая причинила мне большую боль.

Вернемся к 56-му корпусу. Жизнь в палатках и машине была тяжелой, и мы часто зверски уставали. В такое время нас ободряли маленькие веселые эпизоды, которые нам приходилось переживать. Однажды мы мучительно медленно двигались в составе колонны 3-й мотодивизии по узкой дороге, которая не давала возможности обгона. Мы двигались в сплошном облаке пыли. Перед радиатором мы видели только тень движущейся впереди машины или задний огонь, который предусмотрительно зажигался на ней. На перекрестке дорог около одной деревни создалась пробка. Облако пыли опало и медленно рассеивалось. Мы взглянули вперед, и наши лица вытянулись от удивления. Несколько секунд мы сидели без движения. Мы увидели впереди нас два советских броневика. Они уже давно, ничего не подозревая, ехали в нашей колонне. К нашему счастью, их экипаж, заметивший, где он находится, был ошеломлен не менее нас. Если бы они проявили сообразительность, то могли бы открыть по нас огонь из всего оружия. Однако они с завывающими моторами ушли влево и свернули на боковую дорогу.

В другой раз в ужасную жару, черные, как негры, от пыли, мы, довольно усталые, прибыли в штаб 8-й танковой дивизии. В то время, когда командир докладывал обстановку, офицер штаба дивизии майор Берендзен (в настоящее время депутат бундестага), бывший, впрочем, прекрасным офицером танковых войск, протянул мне бутылку французского коньяка во льду. Где он мог в этой жаре достать льду? Выяснилось, что саперная рота, оборудуя новый подъезд к мосту, раскопала большой холм, оказавшийся засыпанной землей ледяной горой – складом льда молочной фермы. Пожалуй, никогда еще коньяк не доставлял мне такого удовольствия, как в этот раз.

Спустя несколько дней мы проезжали по охваченному пламенем городу Сольцы. Вдруг из густого дыма прямо перед нашей машиной появился какой-то русский. Он тащил за собой небольшую тележку, нагруженную ящиками, в которых поблескивали небольшие бутылки с водкой государственного спиртоводочного завода. Видимо, он «спас» их из государственного склада и решил, что полезно будет принести и нам дань в виде одного ящика с водкой. Редко нам оказывался такой восторженный прием при возвращении на КП, как в этот раз, когда мы привезли с собой эти бутылочки с водкой и раздали их нашим. Трудно представить себе, какую большую роль играют эти маленькие радости во фронтовой жизни.

Наряду с преимуществами, которые частое пребывание на передовой представляло для управления танковым корпусом оценки боеспособности своих войск и использования благоприятной тактической обстановки, с этим связано еще одно удобство. Благодаря ему не чувствуешь себя привязанным к «проводу», к телефону, соединяющему тебя с высшим начальством, а это освобождает от многих излишних запросов и ответов. Как бы ни была необходима телефонная связь для управления войсками, она все же легко превращается в путы, сковывающие свободную инициативу.

Однако вернемся к изображению тогдашних военных событий.

К 9 июля окончательно выяснилось, что попытка командования танковой группы обойти силами 56-го танкового корпуса с востока силы противника, сосредоточенные, как полагали, в Пскове, не может дать успеха. Этому препятствовали болотистая местность и сильное сопротивление противника. Не оставалось ничего другого, кроме как прекратить проведение этого маневра и все же перебросить штаб корпуса вместе с 8-й танковой дивизией на север в направлении на Остров, куда уже была направлена ранее 3-я мотопехотная дивизия. Как показала сводка от 10 июля, танковый корпус после начала своего продвижения от Двинска разгромил четыре или пять стрелковых дивизий противника, танковую дивизию и моторизованную дивизию, то есть значительно превосходящие его численно силы противника. Наряду с тысячами пленных нами с момента перехода через государственную границу было взято в качестве трофеев 60 самолетов, 316 орудий (включая противотанковые и зенитные), 205 танков и 600 грузовых автомашин. Однако отброшенный теперь на восток противник, как вскоре оказалось, еще не был уничтожен.

Командование корпуса ожидало, что после сосредоточения сил 4-й танковой группы в районе Острова непосредственно последует быстрое и массированное наступление группы на Ленинград – 56-й танковый корпус через Лугу, а 41-й танковый корпус через Псков. По крайней мере, по нашему мнению, таким образом лучше всего было бы обеспечено взятие Ленинграда в кратчайший срок и окружение сил противника, отходящих под натиском 18-й армии через Лифляндию в Эстонию. 16-я армия, следовавшая позади 4-й танковой группы, должна была бы наступательными действиями обеспечить в этой операции открытый восточный фланг.

Но командование танковой группы, следуя, видимо, указаниям Главного командования, приняло иное решение. 41-му танковому корпусу было приказано продвигаться в направлении на Ленинград по шоссе через Лугу. 56-й танковый корпус должен был, снова нанося удар в восточном направлении, продвигаться через Порхов – Новгород, чтобы возможно скорее перерезать в районе Чудово железнодорожную линию Москва – Ленинград. Как бы ни была важна эта задача, такая группировка сил означала новый большой разрыв между обоими танковыми корпусами. В этом крылась опасность, что и та, и другая группировка не будет обладать необходимой ударной силой. Усугублялась эта опасность тем, что сильно заболоченная и в значительной части покрытая лесом местность, отделявшая нас от Ленинграда, была не очень-то благоприятна для действий танковых корпусов.

Особенно было достойно сожаления, что из-под подчинения 56-го танкового корпуса была изъята дивизия СС «Мертвая голова», смененная в районе Себеж – Опочка подошедшей 290-й пехотной дивизией. Эта дивизия находилась в резерве танковой группы южнее Острова. Как и в начале наступления от немецкой границы, танковая группа вновь наносила главный удар своим левым флангом – 41-й танковый корпус. 56-й танковый корпус должен был начать свой глубокий обходный маневр на Чудово в составе только двух дивизий – одной танковой и одной моторизованной. Он был лишен возможности прикрыть, как это было необходимо, свой открытый южный фланг, поместив на нем уступом вправо дивизию СС «Мертвая голова». Это было тем более опасно, что силы противника, с которыми корпус вел бой до того времени, хотя и были потрепаны, но отнюдь не уничтожены.[97] Как бы то ни было, командование корпуса продолжало считать, что безопасность корпуса по-прежнему следует обеспечивать быстротой его маневра.

3-я мотодивизия, впервые перешедшая в наше распоряжение в районе Острова, 10 июля в ожесточенном бою взяла Порхов и была направлена дальше по боковой дороге на север. 8-я танковая дивизия должна была продвигаться через Сольцы, чтобы возможно скорее захватить важный для дальнейшего продвижения переход через реку Мшага у ее впадения в озеро Ильмень.

В последующие дни мы продвигались с продолжительными и большей частью тяжелыми боями. Противник на нашем открытом южном фланге пока не давал о себе знать, только 14 июля КП корпуса на северном берегу Шелони был атакован противником, по-видимому, его разведывательным отрядом. 8-я танковая дивизия, взявшая Сольцы в боях с противником, располагавшим сильной артиллерией и тяжелыми танками, в тот же день по моему приказу вышла на рубеж реки Мшага. Мост оказался разрушенным.

Тем временем командование танковой группы перенесло направление главного удара с шоссе, ведущего через Лугу, дальше на запад. Оно бросило 41-й танковый корпус в составе трех танковых и мехдивизий от Пскова на север, чтобы отрезать путь отступления противнику, отходящему перед 18-й армией через Нарву севернее Чудского озера. На Лужском шоссе от корпуса осталась только одна 269-я пехотная дивизия.

Вследствие этого 56-й танковый корпус в своем глубоком обходном маневре на Чудово неожиданно оказался еще более изолированным, чем раньше. Поэтому командование корпуса доложило командующему танковой группой, что в этой обстановке для выполнения задачи по овладению городом Чудово необходимо немедленно направить дивизию СС «Мертвая голова» вслед корпусу, а также подтянуть 1-й армейский корпус 16-й армии, следовавший за нами на относительно близком расстоянии.

Прежде чем было предпринято что-либо по этому докладу, 56-й танковый корпус оказался в затруднительном положении. 15 июля на КП командира корпуса, находившийся на Шелони западнее Сольцы, поступили малоутешительные донесения. Противник большими силами с севера ударил во фланг вышедшей на реку Мшага 8-й танковой дивизии и одновременно с юга перешел через реку Шелонь. Сольцы – в руках противника. Таким образом, главные силы 8-й танковой дивизии, находившиеся между Сольцами и Мшагой, оказались отрезанными от тылов дивизии, при которых находился и штаб корпуса. Кроме того, противник отрезал и нас и с юга большими силами перерезал наши коммуникации. Одновременно продвигавшаяся дальше к северу 3-я мотодивизия была у Мал. Утогорж атакована с севера и северо-востока превосходящими силами противника.[98]

Было ясно, что цель противника заключается в окружении изолированного 56-го танкового корпуса. Так как на нашем правом фланге не следовала уступом дивизия СС «Мертвая голова», ему удалось форсировать Шелонь силами, находившимися на нашем южном фланге. Одновременно отвод 41-го танкового корпуса с Лужского шоссе освободил там значительные силы противника, которые и атаковали наш северный фланг.

Нельзя было сказать, чтобы положение корпуса в этот момент было весьма завидным. Мы должны были задаться вопросом: не идем ли мы на слишком большой риск? Не слишком ли мы под влиянием своих прежних успехов недооценили противника на нашем южном фланге? Но что же нам оставалось, если мы хотели обеспечить себе хотя какие-нибудь шансы для выполнения поставленной задачи? В сложившейся обстановке не оставалось ничего другого, как отвести через Сольцы 8-ю танковую дивизию, чтобы уйти от угрожавших нам клещей. 3-я мотодивизия также должна была временно оторваться от противника, чтобы корпус вновь мог получить свободу действий.

Последующие несколько дней были критическими, и противник всеми силами старался сохранить кольцо окружения. Для этой цели он ввел в бой, кроме стрелковых дивизий, две танковые дивизии, большие силы артиллерии и авиации.[99] Несмотря на это, 8-й танковой дивизии удалось прорваться через Сольцы на запад и вновь соединить свои силы. Все же некоторое время ее снабжение обеспечивалось по воздуху. 3-й моторизованной дивизии удалось оторваться от противника, только отбив 17 атак. Тем временем удалось также освободить от противника наши коммуникации после того, как командование группы вновь передало в подчинение корпуса дивизию СС «Мертвая голова».

18 июля кризис можно было считать преодоленным. Фронт корпуса, направленный на восток и северо-восток и проходивший примерно на рубеже города Дно, вновь был восстановлен. 8-я моторизованная дивизия была сменена дивизией СС и получила короткий отдых. На южном фланге, который раньше был открыт, опасность была ликвидирована благодаря подходу 1-го армейского корпуса 16-й армии, продвигавшегося на Дно.

Утешением для нас было захваченное нами в самолете связи донесение советского маршала Ворошилова, который командовал противостоящим нам фронтом. Из донесения следовало, что были разбиты значительные силы советских войск, причем особо упоминались бои за Сольцы.

В дни окружения мы, естественно, имели связь с тылом в лучшем случае по радио или самолетами. Едва только была восстановлена нормальная связь, как на нас опять обрушился бумажный поток. Упоминания заслуживает телеграфный запрос угрожающего содержания, исходивший от Главного командования. Дело в том, что московское радио несколько преждевременно сообщило о нашем окружении и при этом отметило, что советские войска захватили у нас важные секретные уставы. Речь шла о сугубо секретном наставлении по химическим минометам. Это новое оружие, из которого мы стреляли также снарядами с горючей жидкостью, по-видимому, доставляло много неприятностей Советам. Стоявшая против нас армия однажды уже открыто передала по радио, что если мы не прекратим игры с зажигательными снарядами, то будут применены газы (что они, конечно, не посмели бы сделать из-за того, что противохимическая защита у них была совершенно недостаточной). Было вполне понятно, что московское радио с радостью протрубило на весь мир о захвате этого секретного наставления. Теперь Главное командование требовало от нас объяснений, «как оказалось возможным», что совершенно секретный документ попал в руки противника. Противник захватил наставление, конечно, не у передовых частей, а в обозе, когда он занял наши коммуникации. Это всегда может случиться с танковым корпусом, находящимся далеко впереди фронта своих войск. В ответ на запрос мы изложили обстоятельства дела с добавлением, что впредь, дабы избежать порицания, мы не позволим себе разгуливать в 100 км впереди фронта своих войск.

Уже 19 июля командование танковой группы поставило нас в известность о том, что оно намерено направить 56-й танковый корпус через Лугу на Ленинград. Находившаяся у Лужского шоссе 269-я пехотная дивизия была уже подчинена нам. Опять было отвергнуто наше предложение сосредоточить наконец силы танковой группы в полосе 41-го танкового корпуса восточнее Нарвы (откуда на Ленинград вели четыре исправные дороги), а не в гораздо менее выгодном направлении на Лугу, где обширные леса затрудняли ведение боевых действий. Пока что мы должны были вместе с 1-м армейским корпусом наступать на восток, чтобы занять достигнутый уже однажды рубеж реки Мшага. Главное командование, по-видимому, все еще придерживалось плана глубокого обхода, даже восточнее озера Ильмень. Так развернулись новые бои, в которых мы вместе с 1-м армейским корпусом отбросили противника за реку Мшага.

26 июля к нам прибыл обер-квартирмейстер (начальник оперативного управления) ОКХ, генерал Паулюс. Я разъяснил ему ход боев за прошедшее время и указал на большие потери танкового корпуса на местности, не приспособленной для действий танковых войск, а также на недостатки, связанные с распылением сил танковой группы. Потери трех дивизий корпуса достигли уже 600 человек. Как люди, так и техника выносили тяжелейшую нагрузку; однако 8-й танковой дивизии удалось за несколько дней отдыха довести число готовых к бою танков с 80 до 150 единиц круглым счетом.[100]

Я заявил Паулюсу, что, по моему мнению, было бы наиболее целесообразным высвободить всю танковую группу из этого района, где быстрое продвижение почти невозможно, и использовать ее на московском направлении. Если же командование не хочет отказываться от мысли взять Ленинград и провести обходный маневр с востока через Чудово, то для этой цели прежде всего следует использовать пехотные соединения. Танковый корпус нужно было бы сохранить для нанесения последнего удара по городу, после преодоления зоны лесов. Иначе наши дивизии утратили бы свою боеспособность, подойдя к Ленинграду. Такая операция, во всяком случае, оправдала бы затраченное время. Если же мы хотим быстро захватить побережье и Ленинград, то остался бы вариант сосредоточения всех сил танковой группы на севере в районе восточнее Нарвы для прямого удара на Ленинград. Генерал Паулюс целиком согласился с моим мнением.

Однако пока что все шло по-другому. В то время как 16-я армия в составе 1-го армейского корпуса и еще одного вновь подошедшего корпуса заняла фронт по реке Мшага западнее озера Ильмень, 56-й танковый корпус должен был все же осуществить удар через Лугу на Ленинград. Для этого ему были подчинены 3-я моторизованная дивизия, 269-я пехотная дивизия и вновь прибывшая полицейская дивизия СС.

Окружение 56-го моторизованного корпуса под городом Сольцы (15–18 июля 1941 года)

Таким образом, распыление механизированных сил танковой группы достигло своей высшей точки. Дивизия СС «Мертвая голова» осталась в подчинении 16-й армии у озера Ильмень, 8-я танковая дивизия была изъята из подчинения корпуса как резерв командующего группой и использовалась для очистки тылового района от партизан, хотя была мало пригодна для выполнения подобной задачи и могла быть использована иначе с большим эффектом. В районе Луги корпус имел в своем подчинении только одну мотодивизию – 3-ю, тогда как 41-й танковый корпус со своими тремя дивизиями вел бои восточнее Нарвы. Генерал-полковник Гудериан, создатель танковых войск, выдвинул следующий принцип их действий: «В кулаке, а не вразброс». У нас это положение было совершенно явно превращено в свою противоположность. Все попытки сохранить за корпусом все три подвижные дивизии независимо от того, в каком направлении будет действовать 56-й танковый корпус, были безрезультатны. Но вообще давно известно, что при недостатке сил мало кому из командиров удается сохранить порядок в их распределении и избежать рассредоточения соединений.

Изложение хода боев за Лугу завело бы нас здесь слишком далеко. Противник, у которого всего несколько недель назад в этом районе наверняка имелись лишь незначительные силы, теперь имел здесь целый корпус с тремя дивизиями и сильной артиллерией и танками. К тому же район Луги представлял собой учебное поле Советской Армии, так что противник, конечно, прекрасно знал местность во всех подробностях. Кроме того, у него было достаточно времени для сооружения прочных оборонительных рубежей.[101]

К 10 августа корпус наконец был готов начать наступление. Оно проходило в тяжелых боях, но все же успешно. К сожалению, наши потери были довольно значительны. Полицейская дивизия СС потеряла своего храброго командира, генерала полиции Мюлерштедта. Особенно неприятны были многочисленные контратаки танков противника, тогда как наш корпус вообще не располагал теперь танковыми силами.[102] Следует отметить, как показал себя в этих боях наш дивизион артиллерийской инструментальной разведки, – противник не мог противопоставить ему ничего равноценного. Благодаря проводившейся им разведке целей и корректированию огня нам удавалось подавить значительную часть сильной артиллерии противника или, по крайней мере, заставить ее отойти на более удаленные от переднего края позиции. Однако против тяжелых минометов противника, которые стали применяться в больших количествах, и дивизион АИР не мог ничего предпринять.

Еще в ходе этих боев штаб корпуса получил приказ, содержавший новую задачу. Наконец, корпус должен был объединиться с 41-м танковым корпусом на севере для удара на Ленинград. Правда, и в этот раз это относилось только к штабу корпуса и 3-й мотодивизии, тогда как 8-я мотодивизия и дивизия СС «Мертвая голова» должны были продолжать действия в прежнем направлении.

15 августа мы передали участок у Луги командиру 50-го армейского корпуса генералу Линдеманну, старому знакомому со времен Первой мировой войны, и отправились на север. Дорога на наш новый КП на озере Самро, 40 км юго-восточнее Нарвы, была настолько плоха, что на 200-километровый путь нам потребовалось 8 часов. Едва мы поздно вечером прибыли к озеру Самро, как нас вызвал по телефону штаб танковой группы. Мы получили приказ немедленно приостановить движение следовавшей за нами 3-й мотодивизии, а самим назавтра с утра срочно возвратиться на юг и доложить о своем прибытии в Дно командующему 16-й армией. Наш корпус в составе 3-й мотодивизии и дивизии СС «Мертвая голова», которая снималась с ильменского участка, передавался в подчинение 16-й армии. Нельзя сказать, чтобы эти перипетии нас особенно обрадовали. Прекрасно чувствовал себя только квартирмейстер, майор Клейншмидт, принявший известие о том, что все его распоряжения по тылу надо повернуть на 180°, не теряя своего юмора.