Читать книгу История Оливера - Эрик Сигал - Страница 8

«Для начала предлагаю напрочь отмести Эдипов комплекс».

С этих слов начиналась моя тщательно приготовленная приветственная речь на первом приеме у психоаналитика. Чтобы найти хорошего психиатра, нужно совершить всего несколько несложных действий. Вначале обзваниваете приятелей-врачей и говорите им, что одному вашему знакомому нужна помощь. Приятели советуют врача для этого бедняги. В конце концов где-то с двухсотой попытки вы решаетесь, звоните доктору и назначаете первый визит.

– Послушайте, – излагал я, – я посещал специальные курсы и знаком с этими вашими профессиональными терминами. Которыми вы будете называть мое поведение по отношению к отцу, когда я женился на Дженни. Я имею в виду, что все эти штуки по Фрейду и прочее – последнее, что мне хотелось бы сейчас слышать. – Доктор Эдвин Лондон, «крайне деликатный», по словам того, кто его рекомендовал, не был, однако, расположен к длинным фразам.

– Зачем вы пришли? – абсолютно ровным голосом спросил он.

Я запаниковал. Мое приветствие прошло хорошо, но эта фраза явно намекала на перекрестный допрос.

Почему я здесь? Что я хочу услышать? Я проглотил комок в горле и ответил так тихо, что сам едва расслышал:

– Почему я ничего не чувствую?

Доктор молча ждал продолжения.

– С того дня, как Дженни умерла, я ничего не чувствую. Нет, конечно, голод и все такое. Но это хотя бы можно решить – ужин перед телевизором. А вот все остальное… За восемнадцать месяцев… Я не чувствовал абсолютно ничего.

Доктор выслушивал мою неуклюжую исповедь. Откровения изливались сумбурно. И говорить об этом было очень больно. «Я чувствую себя ужасно. Поправка: я вообще никак себя не чувствую. Что хуже. Меня просто нет без Дженни. Конечно, Филипп пытается мне как-то помочь. Но у него не слишком хорошо получается. Я не чувствую абсолютно ничего. Почти целых два года. Я потерял способность общаться с нормальными людьми».

Тишина. Я взмок.

– Как насчет сексуальных желаний? – спросил доктор.

– Нет, – ответил я и уточнил: – совершенно никаких.

Ответа не последовало. Доктор Лондон, вы, что, совсем в шоке? По лицу ничего не понятно. И тут я сказал то, что было очевидно для нас обоих:

– Не надо говорить мне, что это чувство вины.

Тогда он произнес самую длинную свою фразу за весь день:

– Вы чувствуете себя… виновным в смерти Дженни?

Считаю ли я себя ответственным за смерть Дженни? Я вспомнил, как не хотел больше жить в день, когда она умерла. Но это прошло. Конечно, заразиться лейкемией она от меня не могла. И все же…

– Может быть. Поначалу да. Но в основном злился на самого себя. За все то, что должен был сделать, пока она была жива, – ответил я.

Снова повисла пауза. Потом доктор Лондон продолжил:

– Например?

Я снова рассказал о своем разрыве с семьей. Как позволил обстоятельствам своей женитьбы на девушке чуточку (совсем!) иного социального уровня превратиться в декларацию собственной независимости. Смотри, чертов Богатенький Папаша, я смог все сам.

Все сам. Только я не думал, что чувствует Дженни. Не только в прямом смысле слова, хотя и это тоже, если вспомнить, как ей хотелось, чтобы я уважал своих родителей. Хуже было мое нежелание принимать от них какую бы там ни было помощь. Для меня это было предметом гордости. Но, черт побери, Дженни и так выросла в бедности, что такого нового и прекрасного для нее было в отсутствии денег?

– И просто ради моего высокомерия она была вынуждена пожертвовать массой вещей, – произнес я.

– Вы думаете, она считала, что жертвует ими? – спросил доктор Лондон, вероятно догадываясь, что Дженни не пожаловалась ни разу.

– Доктор, то, что она могла думать, теперь уже не имеет значения.

Он посмотрел на меня. На секунду я испугался, что вот-вот… разрыдаюсь.

– Дженни умерла, а я только теперь понимаю, как эгоистично вел себя.

Снова небольшая пауза.

– Как? – спросил он.

– Мы заканчивали университет. Дженни получила стипендию во Франции. Когда мы решили пожениться, это даже не обсуждалось. Мы просто знали, что останемся в Кембридже, а я поступлю в Гарвардскую школу права. Зачем?

Мы оба снова замолчали. Доктор Лондон не отвечал. Тогда я продолжил:

– Какого черта это казалось мне единственной логической альтернативой? Мое чертово самомнение! С чего я вдруг решил, что важнее именно моя жизнь?!

– Могли быть обстоятельства, которых вы не знаете, – сказал доктор Лондон. Неуклюжая попытка смягчить мою вину.

– И все равно! Я же знал, черт побери, что она никогда не была в Европе! Можно ведь было поехать с ней и стать юристом на год позже?

Он мог решить, что я начитался книжек по женскому равноправию и теперь предаюсь самобичеванию. Но это было не так. Мне причиняло боль не столько то, что Дженни пришлось прервать свое высшее образование, сколько мысль, что я лишил ее возможности побывать в Париже. Увидеть Лондон. Почувствовать Италию.

– Понимаете? – спросил я.

Еще одна пауза.

– Вы готовы потратить на этот разговор некоторое время? – наконец ответил он.

– Я затем и пришел.

– Сможете прийти завтра в пять?

Я кивнул. Он кивнул в ответ. Я встал и вышел из кабинета.

…Я шел по Парк Авеню, пытаясь собраться с мыслями. И приготовиться к тому, что ждет меня дальше. Завтра мы займемся хирургией. Резать по живому – это очень больно. Но я готов к этой боли.

Меня интересовало другое: какая чертовщина скрывается там, у меня в душе?