Читать книгу Я – доброволец СС. «Берсерк» Гитлера - Эрик Валлен - Страница 4

Во второй неделе февраля мы снова столкнулись лицом к лицу с большевиками. Когда фронт на Висле рухнул по всему своему протяжению, стратегическая ситуация резко изменилась. Огромное количество тяжелого вооружения и боеприпасов было потеряно, например множество артиллерийских орудий. При этом стало еще труднее получать пополнения из Германии, так как непрерывные бомбардировки почти полностью парализовали коммуникации. Красная Армия могла бросать в бой новые артиллерийские корпуса, неисчислимое множество танков фактически непрерывно. Особенно опасным был новый танк «Иосиф Сталин» с огромной 122-мм пушкой.

Я помню один конкретный случай, когда нам для огневой поддержки придали батарею 105-мм гаубиц, но я мог невооруженным глазом рассмотреть по ту сторону линии фронта более 200 артиллерийских орудий. Большевики даже не пытались маскировать их, так как наша авиация была связана борьбой с бомбардировщиками на западе Германии. Это подавляющее превосходство в артиллерии, танках и авиации позволяло бросать в бой огромные толпы пехоты. Красная Армия состояла из русских, калмыков, киргизов, туркмен и так далее. Мы встречали их «панцерфаустами», минометами и пулеметами, но лишь изредка – штурмовыми орудиями или «Королевскими тиграми». Это походило на попытку отразить нападение автоматчиков с помощью пращи и камней, но мы держались!

Это произошло чуть восточнее Массова. Линия фронта шла по опушке леса. Я получил приказ занять передовую позицию с семью солдатами. Из неглубокой впадины в поле мы должны были остановить атаки русской пехоты двумя пулеметами «MG-42». Едва мы добрались до места, мне пришлось со своими солдатами выдвигаться вперед, прихватив пулеметы. Под проливным дождем, в непроглядной темноте мы двинулись к трем окопчикам. Я занял средний вместе с Гебауэром, сыном немца-фермера из Румынии. Мы установили пулемет и стали ждать, надеясь, что после рассвета мы будем хоть как-то укрыты. Второй пулемет с расчетом из трех человек стоял слева, а остальные трое заползли в правый окоп, имея при себе штурмовые винтовки и пистолеты-пулеметы.

В случае атаки шансов удержать эту позицию не было никаких! У нас даже не было траншеи, ведущей в тыл, чтобы удрать в случае чего. Только ночью можно было ползком выбраться в «безопасность». Мы могли только надеяться, что красные будут вести себя спокойно. Они и были спокойны, но лишь до утра. Концерт начала русская артиллерия. Пока она обстреливала нас несколько часов подряд, наращивая интенсивность огня, мы, словно маленькие мышки, сидели по норкам. Но потом до нас дошло, что это не обычный артиллерийский обстрел. Смерч осколков гулял взад и вперед по нашему сектору, насколько мы могли слышать. Поэтому нам оставалось лишь гадать, что же последует. Разрывы перекопали все вокруг. Когда сгустилась темнота, вспышки залпов освещали горизонт, словно прожектора небо над городом во время ночного налета. Мы прятались, как только могли, чтобы пережить этот кошмар. Погода переменилась, дождь перешел в мелкую морось, а потом мелкие капли постепенно превратились в туман. Грязная почва вокруг наших убежищ превратилась в липкую массу наподобие картофельного пюре, которая прилипала к сапогам, покрывала оружие и вызывала настоящее омерзение. Через пару часов мы все оказались промокшими насквозь. Одежда, тяжелая даже в нормальном состоянии, поглотила столько воды, что казалась сделанной из свинца. Грязь на сапогах противно чавкала. К счастью, большинство осколков летело поверху, потому что часть, занимавшая позиции до нас, отрыла окопы на совесть и хорошо их замаскировала. Лишь случайные снаряды рвались неподалеку. Основной удар пришелся по главной линии обороны позади нас, именно на нее обрушился шквал огня и стали.

Три дня и три ночи пришлось нам лежать в этих богом забытых дырах и ждать, ждать, ждать… Снова полил дождь. Нам не доставляли никакого продовольствия, связь с тылом была потеряна, пока между нами и позициями роты бушевал огонь. В утренних сумерках четвертого дня дежурить выпало Гебауэру. Все остальные лежали в грязи и дремали вполглаза, голодные и уставшие до предела. Внезапно Гебауэр затряс меня:

– Они идут!

Я быстро глянул вперед сквозь маскировочную завесу. Там, всего в 30 метрах, появилась толпа большевиков, которая неслась на нас, времени на панику у нас просто не оставалось! Они явно пытались как можно скорее добраться до позиций нашей роты. Несмотря на утреннюю дымку, я смог различить вторую волну пехоты, которая появилась из мглы примерно в 50 метрах позади первой. Я схватил готовый к стрельбе пулемет и выпустил буквально всю ленту. Моя стрельба и вопли раненых разбудили остальных парней, и наши стволы обрушили огонь и смерть на коричневые толпы.

Наша бешеная стрельба вскоре вызвала ответный огонь уцелевших атакующих, которые попадали на землю и начали стрелять. Я быстро глянул налево и заметил большевика, который спускался в низину, чтобы обойти нас с тыла. Однако он тоже заметил меня и моментально исчез. Но тут же появился снова! Русский дал по мне очередь из своего автомата. Раскаленный свинец засвистел рядом с моей головой. Завязалась настоящая дуэль! Нас разделяло не более 20 метров. Я поднял штурмовую винтовку и стал ждать противника. Гебауэру пришлось стрелять из пулемета одному. Мы с русским стреляли друг в друга: поднял голову, выстрелил, спрятался, поднял голову, выстрелил, спрятался. Роттенфюрер Мартин, лежавший за вторым пулеметом моей группы, мог бы дотронуться до русского, если бы посмотрел в нужную сторону, однако он не видел нашей дуэли. Наконец русский совершил ошибку. Либо ему все надоело, либо он захотел стрелять чуть быстрее, однако он оставил свой автомат наверху, и я его видел, хотя сам он спрятался до следующего выстрела. Но я стал ждать его, держа палец на курке. Вот! Его голова появилась позади приклада автомата, но прежде чем он успел среагировать, получил пулю прямо между глаз. Голову русского отбросило назад, затем она исчезла, а дрогнувшая рука выпустила оружие.

Взбешенные русские бросились на неожиданное препятствие, которым стала наша позиция. Положение стало безнадежным, однако парни отважно сражались. Кольцо вокруг нас стягивалось все туже. В горячке боя один из парней в правом окопе встал во весь рост с автоматом в руках. Он дал длинную очередь и уложил около десятка врагов, что позволило нам вздохнуть спокойнее, но тут же сам рухнул на землю, получив пулю в живот. Давление немного ослабло, но вскоре был убит еще один из моих солдат. Мы больше не могли держаться, хотя вокруг наших окопов валялись груды вражеских трупов. Я выпустил красную сигнальную ракету: «Враг атакует!» Но ответа не последовало. Похоже, ливень русских снарядов, летевший над нашими головами, не позволял роте даже пошевелиться. Или они просто спали, в то время как мы отчаянно сражались за свою жизнь? Еще одна красная ракета. И снова никакой реакции. Я буквально вскипел от ярости на своих товарищей сзади и даже завопил что-то. Пока я помогал Гебауэру зарядить в пулемет новую ленту, то непрерывно ругался, призывая на их головы всевозможные несчастья и адские муки.

Затем я оставил Гебауэра управляться с пулеметом, а сам попеременно стрелял из штурмовой винтовки и автомата. Он совершенно забыл об опасности, поднявшись над бруствером по пояс, чтобы лучше целиться.

– Вниз! – закричал я, пытаясь перекрыть шум боя. Он ответил беспечным смехом, ведь ему было всего 19 лет… и продолжал посылать в атакующих смертоносные струи свинца.

Новая волна русских покатилась на нас, чтобы смять, уничтожить. На открытом пространстве они были совершенно беззащитны. Гебауэр приподнял голову, чтобы лучше видеть.

– Пригнись! – завопил я. Но слишком поздно! Внезапно Гебауэр качнулся назад и завалился набок. Я повернул его лицом к себе. Пуля попала ему под левый глаз и прошла сквозь шею. Он был еще жив, кровь текла вниз по щеке и шее. Гебауэр жалобно попросил:

– Напиши моей матери… – Его тело обмякло, руки беспомощно опустились. – Всего несколько строк… – И после этого я остался один, совершенно один, такой крошечный в своей норке. Тут я понял, что начинаю паниковать. «Спокойствие, только спокойствие. Ничего серьезного…» – уговаривал я себя, но тело продолжало трястись.

Мартин теперь тоже остался один. Я позвал его, приказав забрать оружие, так как собрался уходить. Он примчался дикими прыжками. В правом окопе также уцелел один из парней, но все остальные лежали, получив пули в голову. А ведь я предупреждал их, чтобы не высовывались, хотя тот же Мартин в горячке боя забыл все мои предупреждения. Этого было достаточно, и буквально в следующую минуту он получил пулю в переносицу. В результате двое уцелевших забрали пулеметы («MG-42» так и остался непревзойденным по скорострельности оружием до самого конца войны) и сумели не только прижать врага к земле, но даже отогнали русских. По какой-то непонятной причине русские не обстреливали нас ни из пушек, ни из минометов. Внезапно мы услышали крики «Ура!» позади себя. Они прорвались!

– Хватай пулемет и бежим! – крикнул я своему товарищу.

Я поднял свой пулемет, повесил на шею несколько лент и, придерживая патронташ, помчался прочь. По открытому полю пришлось бежать зигзагом, но мы довольно быстро добрались до спасительной опушки леса. Мой товарищ следовал за мной, держась в нескольких шагах позади. Я быстро оглянулся и заметил, как он схватился за плечо, а потом упал ничком. Прячась за деревьями, я оглянулся еще раз и увидел, как он, лежа, слабо помахал мне. Слишком поздно, сделать уже ничего было нельзя, так как русские были совсем рядом! Четверо русских бежали ко мне, пытаясь на бегу целиться из автоматов. Я бросил свой пулемет, все боеприпасы и припустил во всю мочь, вокруг свистели пули, с неприятным чмоканьем впиваясь в землю у меня под ногами. Теоретически я был уже мертвым унтершарфюрером, но солдату все-таки должно повезти когда-то! Так случилось и со мной в этот день. Я бросился в гущу деревьев и совершенно неожиданно для себя очутился среди солдат своей роты – но теперь их осталась жалкая горстка… хотя наш шведский командир невозмутимо курил сигарету. Он оглядел меня с ног до головы.

– Не так уж плохо. Могло быть гораздо хуже.

Это спокойствие заставило меня смутиться. Я стоял перед ним, судорожно переводя дыхание, сердце едва не выскакивало из груди, дрожащий и вспотевший после ужасных переживаний. Много позднее я понял, что его спокойствие было напускным, так как лишь это позволяло избежать паники в роте, которая за последние несколько часов потеряла более половины состава. Среди бешеного водоворота смертей, криков, стонов, искалеченных, окровавленных тел он пытался быть невозмутимым и совершенно спокойным, что спасло жизнь нашим уцелевшим солдатам. Только такой офицер может спуститься в ад и вернуться обратно!

Ротный командир отправил пару человек, чтобы восстановить связь с соседями. Еще один солдат был отправлен в тыл, чтобы сообщить о нашем опасном положении. Обершарфюрер получил приказ контратаковать с тремя солдатами. Я стал одним из этих «счастливчиков». Хороша контратака! Четыре человека против роты противника, а то и больше! Причем все четверо смертельно устали, физически и морально, пережив все то ужасное, что случилось за последние четыре часа. Атака не имела никакого смысла и могла завершиться только нашей смертью, но дисциплина и чувство долга погнали нас вперед.

Смерть окружала нас со всех сторон, подталкивала нас и даже, кажется, дала нам крылья. С диким ревом «Ур-ра!» мы бросились вперед сквозь кусты и открыли беспорядочный огонь по коричневым фигурам, мелькавшим повсюду. Русские попытались остановить нашу стремительную атаку. Внезапно передо мной возник большевик, до него оставалось не более четырех метров, его лицо напомнило мне гипсовую маску. Я успел дать короткую очередь, прежде чем он нажал на спуск. Русский упал, издав хриплый стон, а я помчался дальше. В считаные минуты мы снова заняли лесистый участок, но это время для меня превратилось в бесконечность, вместившую в себя всю мою жизнь. Мы добежали до опушки и оказались в траншеях, которые раньше занимала наша рота, но продолжали бешено стрелять по толпе удирающих русских пехотинцев, которые пытались добраться до небольшой гряды, обещавшей хоть какую-то защиту. Двое отставших перепрыгнули через нас и даже успели сделать несколько шагов, прежде чем упали с изрешеченными спинами. Все поле было покрыто трупами вражеских солдат. И мы все четверо остались живы! Но мое сердце грохотало, готовое разорваться в любой миг. Мы устали сверх всякого предела, и теперь усталость догнала нас.

Постепенно остатки роты собрались в отбитой траншее. Командир приказал мне вернуться в смертельную ловушку – ту самую проклятую дыру, где я уже потерял семерых парней. Но теперь одному с пулеметом, туда, где лежали трупы эсэсовцев и врагов! Никогда еще я не чувствовал себя таким жалким и несчастным. Я был готов отшвырнуть пулемет и бежать куда глаза глядят, но проклятое чувство долга опять оказалось сильнее. Оно держало меня мертвой хваткой. Я услышал рядом тихий стон. Осторожно оглянувшись, я увидел, что стонет один из наших парней. Я забросил его себе на спину и медленно пополз к нашей траншее с этой тяжелой ношей. О том, что русские вполне могут нас заметить, я старался не думать, и мы таки сделали это! Тот же самый обершарфюрер, который возглавлял нашу «контратаку», увидел нас и пополз на помощь мне. Оказавшись в безопасности, мы уложили раненого на носилки и понесли в тыл. Там мы нашли большой амбар, где пол был завален мертвыми, умирающими и тяжелоранеными, лежавшими вплотную друг к другу. Мы поспешили прочь из этого места стонов, криков и предсмертных конвульсий – назад в мой одинокий окопчик! Но я заметил какое-то смутное движение в кустах на два часа. Посмотрел туда в бинокль и обнаружил русских! Сразу доложил об этом командиру. Так как я успел спуститься в свой пулеметный окоп, первые 105-мм снаряды просвистели у меня над головой и накрыли русских, сорвав намечавшуюся атаку еще до того, как она началась.

Сумерки опустились на изуродованное поле боя. Вскоре совсем стемнело. Стало холодно, и мои зубы невольно застучали, но я сидел у своего пулемета в пугающем мраке. Картины прошлого проносились в моем воспаленном воображении, изуродованные тела мертвых товарищей, бледное лицо умирающего Гебауэра. Но в то же самое время я отчетливо слышал, как шумно движутся русские ночные дозоры. Всю ночь они бродили поблизости, что-то разнюхивая и о чем-то переговариваясь громким шепотом.

Ближе к рассвету пришла смена. Рота немецкой армейской дивизии заняла наши позиции. Мы двинулись к своим автомобилям, чтобы отправиться на отдых – жалкие остатки того, что всего пару дней назад было полностью укомплектованной и прекрасно оснащенной ротой панцер-гренадеров СС.

Целую неделю после боя у Массова мои руки тряслись так сильно, что я даже не мог зажечь сигарету. А что случилось с ротой, которая сменила нас? Через несколько дней от нее не осталось ни одного человека!

Несколько благословенных дней мы отдыхали от боев, проверяли свое оружие и технику, полугусеничные транспортеры, пулеметы и писали письма. Вскоре в эту плодородную часть Померании должна была прийти весна. Каждый день в голубом небе ярко сияло солнце. Свежая зеленая трава уже начала пробиваться наружу. Здесь и там виднелись цветастые пятна анемонов и других цветов, ласточки метались вверх и вниз с радостными весенними песнями. Так чудесно было валяться на спине на молодой травке, закрыв глаза, и подставлять лицо солнышку, размышляя о чем угодно, кроме войны. Тепло уже давно растопило лед на прудах и маленьких озерцах, поэтому мы уже в конце февраля могли принимать ежедневные ванны в небольшом озере поблизости. Наши израненные и измученные тела снова стали сильными и налились энергией.

Однако волна с востока поднималась все выше и выше, она неотвратимо надвигалась. Ее мчали вперед десятки тысяч американских грузовиков, русские солдаты получали миллионы тонн американских продуктов. Она уже сокрушила передовой бастион западной цивилизации, воздвигнутый против угрозы с востока, уничтожила первые памятники культуры. Плоды трудов германских и нордических колонистов, созданные тысячелетиями упорного труда, после жестокой борьбы были растоптаны дикими азиатскими ордами, сеявшими опустошение.

Но мы все еще верили! Будет ли наша часть мира превращена в руины только потому, что временно ослепли несколько сильных? Всей своей ненавистью, всей своей мощью они помогали сокрушить барьер, который преграждал путь потоку варварства и звериной дикости, который в безумном гневе бился о нашу защитную стену. Мы видели множество проявлений юношеской смелости, энтузиазма и духа самопожертвования среди наших солдат, а потому не могли поверить в мрачное предсказание Освальда Шпенглера о падении западной цивилизации.

Единственным, что нарушало наш безмятежный отдых, были налеты американских и русских истребителей, которые неожиданно возникали в небе и пикировали, обстреливая дороги. Их пулеметы превращали всех, кто там двигался, в окровавленные клочья. Но ведь они атаковали не только солдат, но и фермеров в полях, их жен и детей, даже маленьких детей, идущих в школы. Это приводило нас в бешенство.

Вскоре мы смогли слышать глухой гул, долетавший с востока. Раскаты постепенно приближались. Нам не было нужды идти на фронт, он сам пришел к нам! Местные жители начали укладывать ценные и самые важные пожитки на телеги и повозки, чтобы попытаться бежать от нового монгольского нашествия. Женщины плакали и заламывали руки, старые фермеры с печальным достоинством смотрели на них и лишь поджимали губы.

Ближе к вечеру мимо нас начали проезжать машины с ранеными. Обычно по вечерам мы спускались к дороге, чтобы выкурить сигарету на ночь, поболтать с местными, а может, и встретиться с девушкой. Но в этот вечер мы остались в лагере. Никто из нас не хотел видеть раненых и искалеченных солдат, их пропитанные кровью повязки, разорванные в клочья мундиры, искаженные болью лица. Зачем в последние часы покоя видеть напоминания о печальной судьбе, которая вскоре может ждать каждого из нас?

Мы прекрасно понимали, что вскоре нам предстоит отправиться на фронт, где нас ждет неизвестность. Там, где мы отдыхали, фронт казался не таким уж и плохим. Лихорадочное напряжение и постоянная смертельная опасность в траншеях смывали благодушное настроение. И самыми плохими были последние мучительные часы перед боем.

Отдаленные раскаты гремели всю ночь, и я не мог уснуть до самого рассвета и лежал, прислушиваясь. Мы лежали, курили, болтали шепотом о пустяках, пытаясь думать о чем угодно, кроме того, что нас ждало. Других, кому посчастливилось уснуть, мучили ужасные ночные кошмары, они стонали и вертелись во сне.